Примечание Соль-Вейг:
Сегодня нужно бы еще писать о переживаниях, которыми наполняет нас Светлое Христово Воскресение, но это событие - все равно в сердце, какими бы другими делами мы ни занимались. А строчки стихов поэтессы, о которой я сегодня неожиданно узнала, только усиливают размышления о светлом и настоящем...
"Татьяна Рускуле. КРЫЛЬЯ ЗА ПЛЕЧАМИ"
Рецензия на книгу: Татьяна Рускуле, КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАМЫ. Даугавпилс, 2010.
В мировой культуре немало высказываний о роли языка в жизни этноса. Собственно, без языка не было бы и этноса. Иван Алексеевич Бунин в стихотворении «Слово» приходит к выводу, что язык – это память народа, хранитель его истории:
Лишь Слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
Но есть и иные наблюдения: «Вначале было Слово, Потом – слова, слова, слова…» /Н. Тарасов/. На фоне нынешнего всеобщего снижения уровня речи как глоток ключевой воды воспринимаешь попадающуюся иногда строчку хорошего стихотворения. А когда держишь в руках целую книжку стихов, в которой почти каждая страница оставляет в душе нотку радости от сказанного Поэтом, то надолго остается впечатление счастливой встречи с талантом.
Первое же прочитанное мною несколько лет тому назад стихотворение Татьяны Рускуле из Даугавпилса заставило обратить на нее внимание. Подборка стихов подтвердила понимание, что имеешь дело с явлением в литературе. И радостное настроение осталось навсегда. Только что вышедший сборник «Колыбельная для мамы» ставит имя Татьяны Рускуле в первые ряды прекрасных поэтов Латвии, пишущих на русском языке. Она пока не избалована лаврами – это ей еще предстоит. Ее литературная стезя – не мощеный дифирамбами и издательскими контрактами путь к успеху. Ей ничего не дается легко, об этом она упоминает как бы случайно, глухо, но выразительно: «Не всё, что падает с небес, Святая манна». Голос срывается только однажды:
Всё кажется застыло в мироздании.
В предчувствиях рождается зима.
Скорбь вселенская, зима по безнадежности сродни ядерной. А всего-то и случилось, что кончается осень, наступает зима, просто зима. Только настоящий поэт так воспринимает не просто смену сезона, но уход природы в свое нижнее состояние – в спячку.
Уже названием «Колыбельная для мамы» книга Татьяны задает скорбную тему. Невосполнимая утрата поднимает голос поэта на звенящую высоту. Ей повезло: всю жизнь они с мамой были очень близки. И вот их разделила черная межа, никем не понимаемая, необъяснимая, непреодолимая граница между бытием и небытием, между здесь и там. Оборванная жизнь пожилой женщины (кто посмеет о своих родителях сказать, что они старые?!) надорвала и жизнь молодой. Такая рана никогда не затягивается. Тем не менее, незримые слезы не остаются бытовыми, их точит ее сердце. Только «простота сердца – знак евангельской нищеты духа» /Н. Саблина/. Естественные в этой ситуации неслышимые причитания возносятся до молений, до искони русских плачей профессиональных народных плакальщиц.
Татьяна человек верующий. И не в угоду моде, а от души, от великого, данного ей Богом благодеяния. Поэтому ее лирика не вымученная из себя, всегда искренняя и духовная. Как это чисто и светло, как отличается от некоторых поэтических сборников, по нелепости названных сборниками духовной лирики – только потому, что в стихи затесались слова крест или небо. А вот у Рускуле:
Господи! Пожалуйста, позволь,
Мне прощения у мамы попросить.
Да, даже самыми прельстительными словами не отнимешь маму у смерти, не оживишь ее, потому что уже «…сосны карельской пиковая тень К маминому тянется кресту». Но в этих строчках неистребимая вера Татьяны. Вера, что мама услышит. Ведь «…чем сильнее состраданье, Тем чище глубина души».
В какой-то момент кажется, что автор зацикливается, не может преодолеть простое неизбывное человеческое горе. И хотя Татьяна вроде бы убеждена, что «…маме колыбельную отныне Ангелы поют на небесах...», но захолонувшее сердце опять и опять, встрепенувшись, молит:
Как вернуться мне к маме на миг,
Опуститься к её изголовью?
Как будто всё, тема исчерпана, слезы выплаканы… Но вот тут-то и начинается искусство, вознесение до обобщения, до молитвы. На помощь естественной в горе немоте идет Вера. Стихи переходят в тропарь:
И пусть покров небесной Богородицы,
Своей любовью согревает дом.
Как издавна у православных водится,
Что с Богом, то пропитано добром, –
добром, невзирая на то, что «Бог от несчастья не дает отсрочки». Несчастье уже настигло. Но не сметь роптать! Нужно понять себя, понять, выдержала ли обездоленная дочь начало вечной разлуки с матерью, дать самооценку своему поведению – и в этот горестный момент, и за весь прожитый период… Просыпается сомнение: «Зачтётся ли, что я была добра... Но кто сказал, что я была хорошей?». А сомнение всегда рождает истину.
Горе и смирение очищают. Каждое поколение являет собой звено эстафеты между прошлым и будущим. Поэт в Татьяне Рускуле осознает, что и она уже отправила Жизнь в бесконечность, вложив ее в своих дочерей. Да, «Чёрный ворон <пока> мечется в душе», именно так – мечется в душе, а не вьется над головой, как поется в старой песне. Но творчество, это Божественное начало, данное человеку в шестой день творения, определило роль его в природе и дало ему надежду быть. Быть человеком, повелителем природы, но не только – еще и ее защитником. В противовес вульгарной цитате, приписываемой Мичурину: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее наша задача». Потребительское хищническое отношение к природе бесповоротно сменяется чувством рачительного хозяина, который заботится о продолжении своего рода и существовании всех тварей земных на тучной, комфортной планете. Только в этом случае «…мы протоптанной тропой Свой путь на вечности начертим».
Интересно, что даже на поэзию Татьяна возлагает ответственность перед миром и перед будущим. Поэт – не созерцатель. Он камертон событий, чуткий инструмент жизни, и не вправе допустить фальшь в ее настрой. То есть обязан рождать «…в рифмах огненной живицей
Прощение своё и самосуд»!
Творчество Татьяны Рускуле питают родные края – Латгалия и Карелия. Но и древние славянские земли, и поморский север – все требуют ее защиты, за всё она готова сражаться.
В пронзительном стихотворении о своих корнях явственно звучит тоска о разорванных кусках Родины, о невозможности жить одновременно всюду, где хотелось бы:
… так мне предки круто взбили кровь,
Такой коктейль мне напустили в вены,
Что жаль врага, я бью и в глаз, и в бровь,
Как викинг, побеждая непременно.
То вдруг шальная нападёт тоска,
Хоть босиком иди искать Россию,
Так русичи волнуют грудь слегка,
Чтоб крови русской не забыла силу.
Так и живу, кипит в моей крови,
Как продолженье истинного рода –
Свобода викингов и русский дух любви,
Я северянка, дочка двух народов.
Прочтешь, перечтешь и переведешь дух. Вот подлинно, «словам тесно, а мыслям просторно». Слова замешены круто, словно в стихотворение впрыснута кипящая кровь автора. Как сказал Иеромонах Роман, «Из этих мест до Вечности – рукой, Его дыханье – за ближайшим стогом…». Опять и опять в стихах Татьяны земное и небесное, сиюминутное и вечное неразрывно слиты. Это прослеживается даже в художественных образах, потому что и мышление, и чувствования автора вселенского масштаба:
Апельсинку луны качала,
На качелях из струн дождя...
Очень красивый и неожиданный образ. Незатасканный, незамутненный, звонкий.
Трогающие душу строчки щедро рассыпаны в книге, давая основания говорить о смелости и зрелости поэта. Тонкое врожденное мастерство стоит за каждым словом, за каждым поэтическим образом. Вот незатейливая зримая картина предосенней поры:
По улочкам гуляют сквозняки,
Как дворники, листву сметая в кучи.
А вот свежий образ, в котором, рассуждая презренной прозой, вроде даже законы физики нарушены:
Восход, согнув лучи в дугу,
Украсит белый мех беседок…
Это где же видано, чтобы луч удалось согнуть в дугу? Ведь непрямой, скрюченный, он перестает быть лучом. Только Эйнштейн открыл, что вблизи больших масс луч света искривляется. Но сразу же, вопреки геометрической логике, начинаешь видеть белый мех, по которому разбросаны золотые колечки лучей, и перестаешь мерить алгебру гармонией, и покоряешься восторженному зрению поэта, видишь его глазами, воспламеняешься аурой стихотворца. После этого нетрудно себе представить, как он «в осколках тишины» бредет по земле, «набросив ночь себе на плечи». Это напоминает умение М.В. Ломоносова «ходить превыше звезд». Может, великий земляк Татьяниного отца тоже был способен пройтись по земле с ночью на плечах…
А какие аллитерации удаются автору! Приведу лишь один пример: «Над ратушей серой ретушью». Но сосредоточься, читатель, присмотрись ко всем другим строчкам, когда возьмешь в руки эту богатую книжку, которая словом «союзна», – и ты прикоснешься к идущему из самой души Мастерству.
Особенно проникновенно звучит негромкий голос Татьяны Рускуле в лирических сюжетах. Третье тысячелетие поэты воспевают любовь. Наверное, пииты древних племен тоже не были чужды нежным чувствам – иначе бы на земле человечество давно перевелось. И если не считать сочинений отдельных плагиаторов, которые тоже по-своему искренни, только выразить свою искренность не умеют, то время существования волнующих сердце эмоций и прославления их исчисляется не годами, а историческими эпохами. Пещерные люди тоже гудели песни, запечатлевали обожаемых подруг в наскальных рисунках… Можно сказать, литература от Данте и Петрарки до членов Союза писателей наших дней, фольклор от Гомера до деревенских частушек – всё это произведения о любви. Поэты не оскудевают, находят всё новые и новые слова.
«Ты стал чужим, и злыми стали ночи», – пишет Татьяна. Точнее и не выскажешься. Будто льдинки через очи вошли в сердце любимого. Так что же теперь, сложить руки, впустить и в себя стужу? Только не это! И робкий, беззвучный призыв отправлен любимому через все пространства разлуки, через пропасти одиночества:
Разрешите зайти, разделить одиночество с Вами
Разожгите камин, вместо дров подложите печали,
Разделите со мной на двоих тишину и рассвет.
И вздохнут с облегчением ангелы за плечами,
Там, где двое умеют молчать, одиночества нет.
Сила любви растопит любые льды. Убежденность в том, что любимый слышит, умеет со-молчать, дают поэту право заявить:
Не грусти, я склею все осколки,
За плечами снова крылья будут,
Татьяна точно определяет свое место в поэзии. Сегодняшнее место. Пока задача – делиться с людьми умиротворенностью. И верой. Знает она и цену, которую придется за это заплатить. И всё-таки готова отдавать и отдавать себя другим:
Я, конечно, не стану Ахматовой
И Цветаевой мне не быть.
Но душа моя, в слове распятая,
Чью-то сможет умерить прыть.
Душа, распятая в слове, – это своего рода христианское служение людям. Но для этого надо прежде всего разобраться в самой себе. И это главное знание поэта:
Я, конечно, не стану Ахматовой,
Разгребая свой хлам в душе.
Очищающее пламя поэзии наверняка сожжет весь хлам. И в ее душе. И в душах тех, к кому она прикоснется своим раскаленным исцеляющим Словом. И тогда вспыхнет вольтова дуга между сердцем поэта и сердцами читателей. А вольтова дуга горит ровно, ослепительно, без дыма и копоти…
Не могу не отметить маленькие шероховатости в книге. Иногда – нарушения метра стиха. Иногда ненужная инверсия слов. Есть грамматические ошибки и стилевые неточности. Нелады со знаками препинания. Это обычно правят редакторы и корректоры издательства. Хотелось бы в следующих изданиях автора обойтись без досадных огрехов. Но даже эти мелочи ничуть не умаляют достоинство стихов и изящное оформление книги.
«Колыбельная для мамы» – третья книжка Татьяны Рускуле. Поэтесса еще только оторвалась от земли. Впереди набор высоты, скольжение против ветра, парение и падения. Я желаю ей долгого счастливого полета и неиссякаемого вдохновения.
Феликс Суркис
