-

Быстрый переход по страницам блога Eresha:

 -Кнопки рейтинга «Яндекс.блоги»

 -Подписка по e-mail

 

 -Интересы

дом и семья - это главное в моей жизни люблю читать детективы очень люблю проводить свободное время здесь у компьютера.

 -Статистика

Статистика LiveInternet.ru: показано количество хитов и посетителей
Создан: 04.01.2010
Записей: 1710
Комментариев: 1615
Написано: 4470





Бронзовый мальчик из Бабьего Яра

Четверг, 14 Января 2010 г. 23:11 + в цитатник
Леонид Пустыльник, Киев
 

«Большинство людей убивают машины, некоторых - войны, избранных убивает правда. Странно, разве такая благородная вещь может убивать? Вроде бы нет. Но всё же, всё же...
Анатолий Кузнецов слишком близко и слишком рано прикоснулся к правде. Как следствие, он не смог прожить нормальную человеческую жизнь с кока-колой в руке и голливудской улыбкой на устах. Вместо этого он написал роман-документ «Бабий Яр».
Он штурмовал редакции, чтобы уничтожить собственную рукопись. Он лишился сна, копаясь в человеческих трагедиях. Он смог обмануть всесильный КГБ, провезя через границу полную версию романа. Он оставил нам кусок дымящийся совести. И если у нас хватит сил его разжевать, мы научимся невозможному - видеть правду сквозь пелену машин и войн».

Читать далее...
Рубрики:  История

Без заголовка

Четверг, 14 Января 2010 г. 04:27 + в цитатник
Это цитата сообщения DiZa-74 [Прочитать целиком + В свой цитатник или сообщество!]

Проверь свой адрес!!!! Можно вставить в эпиграф!





Салат "Оранжевое чудо"

Среда, 13 Января 2010 г. 09:24 + в цитатник

 

5 морковок
2 зуб.чеснока
5 оранжевых перцев
3 чайн.ложки соуса чили

Перцы нарезать кубиками и обжарить.
 Морковь натереть в комбайне на мелкой терке.
 Потом обжарить на сковородке, добавить
 немного воды и тушить 5 минут.
 Тонко нарезать чеснок. Все смешать,
 добавить соус и соль.
 

                                                                    
 

Рубрики:  Кулинария

Метки:  

15 фраз, которые могут все испортить

Среда, 13 Января 2010 г. 09:19 + в цитатник

Иногда лучше молчать, чем говорить. Жевать при этом совершенно не обязательно. Вы идете на свидание. Вы молоды, хороши собой…

…неплохо зарабатываете, Ваша карьера на взлете. Вы чисто выбриты и приятно пахнете дорогим одеколоном. Ваш галстук прекрасен, рубашка свежа, ботинки и зубы начищены до блеска, элегантные темно-серые носки натянуты как струна.

Вы спешите к женщине. Вы совсем недавно познакомились, но, кажется, вы в нее уже влюблены. Говоря откровенно, вы просто по уши в нее втрескались. И у вас есть серьезные основания надеяться на взаимность. Возможно, уже сегодня вы ее...

Читать далее...
Рубрики:  Мужчина и женщина

Сваха Мадлен

Среда, 13 Января 2010 г. 09:12 + в цитатник


 

Всякая профессия, даже самая допотопная и смехотворная, вроде старомодного сватовства, в наше тревожное время имеет свои секреты и особые приемы.  Человек, владеющий этими секретами в совершенстве, поднимается над прочими на недосягаемую высоту, он становится уже не просто профессионалом, а Мастером, как бы парящим над другими неудачливыми коллегами.  К нему тянутся, ему завидуют.   Рассказывают о его мастерстве легенды, благоговейно записываются в очередь на много месяцев вперед и платят за услуги, не торгуясь.  
Именно такую репутацию создала себе, составила по кусочкам за многие годы сваха Мадлен.  В  другой, советской жизни ее звали Маней, и ничем особенным она не отличалась, кроме живого интереса к чужим семейным делам и замечательной, даже феноменальной памятью, опять-таки насчет того, кто с кем и как.  Тут в Америке все это как раз и пригодилось для новой профессии.  Раньше-то она была то ли парикмахером, то ли экономистом, и в эмиграции пыталась подвизаться на прежнем поприще, пока ее не осенила другая, замечательная идея.
Брала Мадлен (бывшая Маня) 400 долларов за год и, если не могла подыскать ничего подходящего, половину возвращала.  Такой вот бизнес.  Она с гордостью говорила, что у нее 75 процентов попадания в яблочко.
Теперь сваха Мадлен сидит на новеньком кожаном зеленом диване и слушает очередного клиента, который пришел с надеждами, с собачьими слезящимися глазами неудачника и жалуется на свою одинокую судьбу. . Он оказался «юбилейным» тысячным клиентом.  И специально для него разомлевшая от собственных успехов сваха обещает подобрать что-нибудь особенное.
- И развелись вы как давно, извиняюсь?  -  спрашивает Мадлен, сочувственно кивая, смотрит прекрасными черными глазами из под увядших черепашьих сморщенных век, и, кажется, ничто в жизни ее не волнует так, как семейные неудачи этого сорокалетнего оплывающего нездоровым жирком Аркадия, с редкими белесыми волосами и выразительной одышкой.   И Аркадий тает от ее внимания, как свеча, утирается мятым платком и продолжает свою незатейливую повесть.
- Уже почти два года.  Официально - 11 месяцев и шесть дней.  Знаете, пока квартиру подыскивал, разъезжались, бумаги оформляли... длинная история.
- Вы даже дни считаете?  Интересно!
- А вы как думали?  Дни моей свободы!  Хотя, с другой стороны, вместе прожили почти восемь лет.  Были и счастливые дни.  Ребенок, мальчик.  В школу пойдет осенью.
- Давайте вернемся к вашим мотивам.  Значит, вы очень дорожите свободой?
- Конечно, свобода...  Ты милая, но ты же и постылая, как сказал поэт Евгений Евтушенко.  -  Аркадий пыхтит и доволен, что вставил цитату.  Теперь Мадлен увидит, что он не такой, как другие, а тонкий, образованный, интеллигентный.  Ему не подойдет какая попало, лишь бы юбка была.  -  Если свобода - главное, я бы к вам не пришел.  Я сначала пытался по газетам искать, по-современному.  Но там такое!  Вот я тут специально вырезал, чтобы друзей посмешить.  «Могу познакомиться с мужчиной, для простых человеческих интимных отношений (можно и не простых).  Только не грузите сильно проблемами - от своих голова болит».  Или такое: «Вы - как теплый океан, из которого не хочется выходить.  Вы - как солнце, к которому тянется все живущее, но без пятен».  «Познакомлюсь с гражданином США для взаимовыгодного брака».  Зачем мне такое нужно?  Я уже потерял надежду.  Сомневался долго, но мне друзья порекомендовали.  Конечно, сваха - как-то непривычно.  Но, говорят, у вас чутье удивительное, кто кому подходит.  Просто талант!  
Мадлен, бывшая Маня, чуть заметно улыбается и опускает складчатые веки, показывая, что оценила начитанность Аркадия, его сомнения, а также комплимент, и поправляет на пышной груди золотую брошку в виде стрекозы.  Она сама еще женщина не старая, ухоженная, хоть куда.  Но муж умер рано, и с тех пор жизнь не сложилась, потому что сапожник всегда ходит без сапог, это известно.
Маня-Мадлен раскладывает какие-то желтенькие бумажки и белые карточки, на которых записывает ответы и пожелания оплывшего Аркадия (хотя  и так все прекрасно помнит, но на клиента манипуляции с бумагой производят благотворное впечатление, появляется материальное подтверждение, что он не зря выложил свои четыреста долларов), и продолжает интервью:
- Вы готовы опять жениться?  Морально созрели, пришли в себя после ужасной травмы развода?
Сваха доверительно похлопывает его по лоснящемуся рукаву, и клиента опять понесло, как горный поток, прорвавший глинистую дамбу.  Кому же и рассказать все, что накипело, как не ей?  Не зря же платил четыре сотни!
- Разве можно когда-нибудь прийти в себя после такой травмы?  Все-таки прожили вместе больше восьми лет, и ребенок.  Но друзья говорят - жизнь неудержимо идет вперед.  Забудь, заведи новые отношения.  Я не люблю жить один.  Неловко, непривычно.  Вроде как инвалид, без ноги или руки.  Вы не подумайте, что мне нужно обслуживание.  Конечно, могу сам и обед сготовить, и постирать.  Убирать ко мне приходит одна полька, пожилая.  На хозяйство времени нет.  На работе занят, теперь даже по выходным часто, когда семьи нет.  Но не хватает тепла, интереса какого-то в жизни.  Понимаете?  -  Аркадий тяжело поворачивается на диване, так что визжит зеленая кожа.  -  Чтобы, когда придешь с работы, кто-то спросил тебя: «Как дела?  Ты устал?  Хочешь чаю горячего?»  Пустая постель, пустая жизнь.  
Я не считаю случайные встречи, которые бывают у каждого мужчины.  От них только тоскливее становится.  Если женщина не очень нравится - не дождешься, когда она, наконец, уйдет.  Уже и пальто ей подаешь, и губы трубочкой вытягиваешь - чмокнуть на прощание.  А она все говорит-говорит...  Если хорошенькая, веселая -  привяжешься, и еще хуже.  Ждешь, волнуешься, а она - то опоздает, то вообще не придет.  Я не мальчик уже, в такие игры играть.  Моя жена всегда вовремя приходила.  Даже ждала меня, если опаздывал.  Или на телефонные звонки не отвечают!  Капризные, несерьезные...  Что им нужно?  Женщины вообще...
- Нет, о женщинах мы плохо говорить не будем.  -  прерывает Маня, вежливо, но твердо.  -  Правда, не будем?  У нас другая цель.  Положительное мышление и надежда - вот мой девиз!  Итак, приступим к делу.  Какие качества вы бы хотели видеть в вашей будущей жене?
- Интересная, конечно, не крокодил.  Чтобы можно было поговорить.  Моя жена...  бывшая жена - мы когда еще только встречались, иногда до полночи о чем-нибудь спорили, или она мне рассказывала, что прочитала.  Она в издательстве работала, редактором.  Книги обсуждали.  Кинофильмы.  На концерты ходили.
- Хорошо, запишем - интеллектуальные запросы.  Теперь, что такое по-вашему не крокодил?
Аркадий задумывается и смотрит на фотографии, щедро развешанные по стенам жилища свахи.  Разнообразные радостные пары в свадебных нарядах.  Все они осчастливлены, сосватаны с помощью Мадлен.  Новобрачные одинаково отрешенно улыбаются, занятые своим счастьем и застывшие в этом счастье, как в желе.  Где-то за стеной тикают часы, низкие лампы разливают по натертому паркету желтый свет.  Тишина пахнет теплым лимоном, хотя за окнами шуршит жесткий февральский снег и вся обстановка настроена на то, чтобы человек затосковал по домашнему уюту и скорее дозрел в этой лимонно-оранжерейной атмосфере для будущей женитьбы.
- Мне блондинки нравятся, вообще-то.  Правда, Надя была брюнеткой, пока не поседела.  Она сначала красилась, а потом перестала.  Махнула на себя рукой.  Знаете, ходила в таких растянутых трикотажных штанах по квартире.  Мешком на попе, простите за выражение.  Прическу - только когда в гости идем.  Маникюр облупленный, даже не смывала.  Ждала, когда сам облезет.  Я ей сколько раз говорил: мне на это смотреть неприятно.  А она - не смотри!  Я понимаю - ребенок, заботы разные.  Эмиграция, стресс.  На работу трудно устроиться.  Но я ведь тоже человек!  Устаю, хочу расслабиться.  Посмотришь на других женщин, а она ревнует.  Так и разошлись.
- Часто смотрели?  На других женщин?
- Так ведь только смотрел!  Ничего не делал...  а зря.  Теперь жалею.  У нас на работе была одна румынка, разведенная.  Она просто от меня глаз не отрывала.  То бедром заденет, то угостит конфеткой.  Правда, она ко всем приставала, не только ко мне.  Аппетитная была дамочка.  Но мне такие тоже ни к чему, гулящие.  Я человек серьезный.
- Давайте отвлечемся от румынки.  Какие еще пожелания?  Возраст?  Рост?  Вероисповедание?  Женщина с ребенком вас устроит?
- Устроит, почему нет?  У меня самого мальчик.  Я детей люблю.  Особенно с рисом...  это шутка, конечно.  Если она с ребенком, то скорее поймет мои отцовские чувства.  Правда?

И вот Аркадий, все такой же одышливый, но уже аккуратно постриженный (как посоветовала сваха) идет на первое свидание с двумя красными гвоздиками и беспокойным сердцем.  В груди стучит и екает, как в неисправном тракторе, потому что давно уже не было в его жизни ничего похожего.  А про случайные встречи, которые бывают у каждого мужчины, он просто наврал, чтобы хоть как-то набить себе цену.  
Девушка, некая Дина, поражает его своим размером и обилием, хотя Мадлен показывала ему фотографию и предупреждала, что крупная.  Не Дина, а целый динозавр.  Эта Дина, медсестра по профессии, уже не очень молодая и потерявшая надежду, пунцово краснеет шеей и даже руками, когда принимает от Аркадия цветы (две гвоздики).  На ней под шубкой - голубая блузка с короткими рукавами, несмотря холод, которая делает ее похожей на пионерку-переростка.  Растерянные темные глаза тонут в персиковых пухлых щеках.  Она смущенно улыбается, показывая неровные, но очень белые зубы, сверху поглядывает на Аркадия.  От этого внимательного взгляда плешь у него начинает потеть и чесаться.  
Пьют кофе и говорят, спотыкаясь на каждой фразе: о погоде, снежных заносах, и что давно в Чикаго не было такой длинной и холодной зимы.  Она удивляется всему, что говорит Аркадий, поднимает красивые, чужие на широком лице, беспощадно выщипанные брови.  И даже дает профессиональные советы, как снизить холестерол и тренировать сердце, когда он с неловким смешком жалуется на одышку и отказывается от второй чашки кофе.  Но провожать Дину он не пошел.  Она уходит одна, поскальзываясь на скрипящем сером снегу к метро, обратно в свою незавидную судьбу, о которой мы так ничего и не узнали.  
В следующий визит Аркадий намекает Мадлен о размерах, а также обиженно замечает, что Дина слишком для него наивная, простенькая.  «Мне ее страшно!»  -  говорит он вроде бы шутя, с нервным смехом.  Сваха понимающе опускает черепашьи веки и советует делать по утрам зарядку, записаться в бассейн.  Приобрести более товарный вид.  Иначе ничего лучшего, чем такой вот простодушный динозавр, его в будущем не ждет.  У интересных женщин другие запросы (вы меня понимаете?).  Женщины любят интересных мужчин, и не слишком разговорчивых.  Но вообще-то есть вещи поважнее внешности.  Аркадий следует дельному совету, старается поменьше говорить и покупает членский билет в хелс-клуб.  Ведь не зря же были заплачены четыреста долларов.

И вот промелькнули, как в невнятном тревожном сне Поля-парикмахер и Кира-кассирша, которые тоже «не тянули», а сами хотели «содержательного» мужчину (такого, который мог бы их содержать на уровне).  За ними серыми тенями пролетели, не оставив следа, какая-то поэтическая Ада с больной мамашей и бородавкой на шее, Энни, деловая, увядшая американка, помешанная на спорте и разных диетах, и несколько других, с утраченными именами и профессиями.  Не лежала к ним душа, хоть ты умри!  Как ночной кошмар в память врезалась активная и молодая, кажется, Рая.  Она энергично и целеустремленно сразу же затащила его в свою постель с черными блестящими простынями и осталась очень-очень недовольна.  О чем подробно и в деталях доложила Мане-Мадлен и, наверное, всем своим многочисленным знакомым и приятельницам.  Потому что многие стали коситься на Аркадия и как-то странно хмыкать.  А одна полузнакомая дама наскочила на него на автобусной остановке и стала советовать оздоровительные растительные смеси, «Герболайф» какой-то, который она распространяла.  Аркадий позорно бежал, задыхаясь и тряся щеками, а дама еще некоторое время трусила следом и призывала его быть мужчиной, попробовать целительный Герболайф и не прятаться от проблем.

- Я не могу, устал...  Ничего не получается, это такой стресс!  Мне нужны каникулы»,  -  Аркадий краснеет, потеет и жалуется, а опытная Маня сочувственно кивает головой.  Они долго беседуют о том, что важно и нужно в семейной жизни.  О мужчинах и женщинах.  О детях тоже.  Наконец, вняв жалостным мольбам, сваха соглашается оставить его в покое на некоторое время, хотя такой стиль работы ей не нравится.  Нужно ковать железо, пока есть что ковать.  (Ведь есть еще железо?  Кажется, есть...)  Но чтоб он успокоился, пришел в себя, можно сделать перерыв.  И телефон в квартире Аркадия мертво замолкает.  А кому было звонить?  Наступает долгое затишье.  Он ходит в бассейн, регулярно меняет рубашки и аккуратно гладит брюки, все, как требует Мадлен.  Похудел и перестает пыхтеть.  Стрижется каждые три недели и начал пользоваться дезодорантом.  Стал регулярно просматривать газеты, что бы было о чем говорить с дамами, по совету той же Мани.  Тренируется перед зеркалом: не кривиться по любому поводу, а приятно и оживленно улыбаться.  И улыбается, представляете?!  Хотя на душе скребут кошки.  Уже втянулся, привык.  Даже секретарша в офисе стала любезно с ним здороваться.  Но и это почему-то не радует.
Но вот с первой майской грозой, под раскаты грома, заверещал телефонный звонок.  Сваха радостно и долго кричит в трубку, что у нее есть что-то исключительное.  «Такой сюрприз, у вас глаза вылезут от восторга!  Я уже назначила встречу в кафетерии.  Знаете, в книжном магазине Барс и Нобель, на втором этаже?  Не отпирайтесь.  Вы достаточно отдохнули.  Поговорите о книгах.  Вы же такой начитанный!  Я знаю, что вы по-английски не очень...  Ну, посмотрите художественные альбомы с картинками.  Спросите, как ей нравится Монэ или там Ван Гог.  Недавно выставка была, все знают.  И ни к чему не обязывает такая дружеская беседа, вроде случайно встретились.  Не понравится - разойдетесь.  Главное, не разговаривайте много, а присматривайтесь, присматривайтесь!  Как мы с вами говорили.  Я ей даже не сказала как вас зовут.  Просто - интересный мужчина, подходящих интересов и возраста, в такое-то время, с книгой в руке... чтобы получилось спонтанно, как говорят американцы.  Непринужденно, значит.  И вам не скажу...  Интересная брюнетка, в вашем вкусе.  О, не беспокойтесь, я уже изучила!»
Аркадий плетется (уже без цветов и без надежд) в книжный магазин.  Поднимается на второй этаж и долго бродит среди полок с иностранными книгами, поскольку пришел раньше назначенного часа.  Никакие интересные брюнетки не попадают в его поле зрения.  Одна старушка в шарфике, бездомный негр с ворохом газет и багровый мужчина в огромных черных очках - это да, а вот брюнетки нет как нет.  Но тут у Аркадия действительно перехватывает дыхание, потому что, завернув за угол полочного книжного лабиринта, он натыкается на свою бывшую жену, Надю, просматривавшую модные журналы.  И она тоже растерялась, роняет журнал.  Не виделись полгода.  Бывшая с сыном уезжала в Кливленд к своей сестре.  И вот, смотри ты, вернулась!  В такой неподходящий момент.  Но нельзя же повернуться задом и уйти, правда?  
Он спрашивает - как Сашка?  Остался в Кливленде у сестры, но скоро она его привезет.  Так вырос, вытянулся, ты бы не узнал!  А она нашла работу в Чикаго.  В Кливленде не понравилось, тоскливо.  Пока живет у мамы, но теперь устраивается, снимет квартиру.  Все пойдет по-новому...  
И выглядит Надя по-другому.  С короткой стрижкой и похудела.  Этого плаща он еще не видел.  Элегантно.  Может быть, какой-нибудь ухажер подарил?  В животе неприятно кольнуло.  Да, жизнь движется вперед!  Губы подкрашивать стала.  А для него - не красилась.  Ну, что ворошить былое.
После первого шока Аркадий решил плюнуть на брюнетку.  Опаздывает - ну и черт с ней!  Ей же хуже.  Он уже и не смотрит по сторонам.  Поскорей предлагает перейти улицу, в мексиканский ресторанчик, поланчевать, как положено.  От пережитого волнения он сильно проголодался.  Жена, то есть бывшая жена, оглядывается неуверенно, поправляет прическу и согласно кивает.  (У нее всегда был покладистый характер.)  Они идут рядом по улице как незнакомые, и сердце у Аркадия колотится неизвестно почему.
После ланча он торопится вернуться на работу.  Но столько еще нужно обсудить, сказать друг другу.  И про Сашу, и новую школу, про машину, которую Аркадий только что купил, и про Надину работу и перспективы.  Он так и не решается спросить, есть ли у нее кто-нибудь.  Бывшие супруги, а сейчас вроде как старые знакомые, договариваются встретиться в четверг, а потом - на следующей неделе, и еще и еще...
Мане, то есть Мадлен, Аркадий не звонит.  Не докладывает.  Неудобно как-то.  И та не звонит, что странно.  А, пес с ними, с четырьмя сотнями!  Есть вещи и поважнее.  В выходные они вдвоем (Надя и Аркадий) едут в Кливленд забирать Сашку.  Сын все-таки, нужно повидаться.  Мало ли что происходит между родителями, а мальчик тут ни при чем.  И у Аркадия новая машина - лучше для дальних переездов, надежнее.
Саша и вправду вырос, и Аркадий не может на него налюбоваться.  Какой парень стал!  На футбол его можно водить, и на рыбалку, и в походы, куда угодно.  Совсем взрослый.  Они разговаривают степенно, двое мужчин.  Жена, бывшая жена, не вмешивается.  Улыбается и смотрит в окно.  Кажется, никого у нее нет, все-таки.  А плащ этот она сама купила для интервью.

В конце лета Аркадий говорит Наде как бы невзначай: «Может быть, снимем квартиру с двумя спальнями?  Поближе к школе.  Так удобнее.  Чтобы вместе...»  Та, недослушав, кивает.  Вот уже и сентябрь на исходе.  Они вместе клеят новые обои в Сашиной спальне, синие с корабликами и якорями, и жена говорит Аркадию, неловко улыбаясь: «Я хотела тебе рассказать, чтобы ты не узнал от других, стороной.  Ничего особенного, но все-таки.  Когда я жила одна...  (У него холодеет в груди, и в животе начинает крутить, как при расстройстве желудка.  Так он и думал!  А, черт...  лучше бы не признавалась!)  Одна...  Хотелось устроить личную жизнь.  Я обратилась тут к одной женщине, к свахе.  Она меня знакомила, знакомила, но все не то.  Когда мы встретились, помнишь, в книжном?  Она, эта Маня, назначила там свидание для меня с каким-то разведенным.  Хорошо, что он не пришел.  Просто повезло.  Правда?»
- Правда!  -  облегченно кивает Аркадий.  -  На все - судьба.
- Судьба!  Конечно.  Только жалко потраченных денег.  Мы могли бы внести за вторую новую машину, или Сашке что-нибудь купить.
- Четыреста долларов - не такие уж большие деньги.  Заработаем.  Не это важно в семейной жизни.
- Откуда ты знаешь, что четыреста?  -  подозрительно спрашивает Надя, замирая с куском обоев.
- Догадался.  Стандартный тариф.  Смотри, ты криво клеишь.  Дай, я!
И больше они к этому разговору не возвращаются.  Научила-таки их чему-то сваха Мадлен!

В.ЛеГеза

OKHO Publishing Company, L.L.C.
 

Рубрики:  Маленькие рассказы и очерки

Потолок из жуков

Среда, 13 Января 2010 г. 08:54 + в цитатник

Удивительно, но этот зеленый потолок состоит из... 1 600 000 жуков златок.
Находится это чудо в Королевском Дворце в Брюсселе и называется Рай Наслаждения.
Создал этот потолок фламандский художник Ян Фабре, ранее известный своими работами из крови, спермы и насекомых.
Ему помогали 30 человек, и это заняло четыре месяца, чтобы склеить всех жучков.
Ужас, конечно. Но искусство, как никак.





 

http://vsalate.com//?option=com_content&task=view&id=1143&Itemid=1

Рубрики:  Записки мимоходом

Мифы обыденного сознания

Среда, 13 Января 2010 г. 08:31 + в цитатник

Кровосток

Желоб на лезвии клинка, который ошибочно называют кровостоком, на самом деле - дол. Его делают для того, чтобы достаточно толстое и прочное оружие имело меньший вес. Стоку крови он не способствует.

Акулы-убийцы

В период между 1916 и 1969 годами всего в мире было зарегистрировано 32 нападения белой акулы, самого крупного и опасного вида, на человека. 13 из них со смертельным исходом, т.е. менее одного случая в год. Если добавить других акул, например тигровую и голубую, то число жертв возрастет, но все-таки не настолько, чтобы сравниться с числом людей, ежегодно умирающих от нападения собак.

Дождливый Лондон

В Лондоне в год выпадает 590 миллиметров осадков, в Риме 760, во Флоренции 870, в Милане 1000, а в Генуе даже 1100. Можно утверждать, что Лондон — один из самых сухих городов в Европе.
Арабские цифры придумали арабы

Арабские цифры пришли к нам из Индии. Просто арабы принесли оттуда эту форму записи чисел, которая потом распространилась через Северную Африку и Испанию в Европу. Истинное преимущество арабских цифр по сравнению с римскими не в их написании, а в позиционной системе счисления, при которой "вес" цифры определяется ее положением. Так, 5 в числе 15 означает всего лишь пятерку, а в числе 2523 — пять сотен (ведь 2523 — это 2 раза по тысяче, 5 раз по сто, 2 раза по десять и 3).

"И все-таки она вертится!.."

Галилей никогда не произносил таких слов. Их нет ни в протоколах инквизиции, ни в письмах Галилея, ни в каких-либо иных современных ему письменных источниках. Первое упоминание об этих словах - в печально известных своими неточностями "Литературных источниках" ("Querelles Litteraires") аббата Ирелли, который, похоже, просто их придумал.

У индейцев красный цвет кожи, у китайцев - желтый

Миф о "краснокожести" индейцев изобрел шведский ученый Карл Линней, который в XVIII веке разделил людей на "homo europaens albescens, homo americus rubescens, homo asiaticus fuscus, homo africanus niger" (европейский белый человек, американский красный человек, азиатский желтый человек, африканский черный человек), но не учел, что красный цвет лица американских индейцев часто связан с цветом их боевой окраски. Естественный цвет лица индейцев — бледно-коричневый. Чтоб два раза не вставать: типичный китаец нисколько не желтее типичного европейца. Впервые упоминание о желтом цвете кожи появляется в XVIII веке, когда начали делить человечество на расы. При этом "потребовалась" промежуточная раса между белыми на севере и черными на юге. Тут-то и изобрели желтую расу, к которой вначале причислили индийцев, а потом, так сказать, официальным декретом приписали и китайцев. Как правило, изобретатели этой классификации в глаза не видели никого, кроме европейцев.

Поход Наполеона против России обернулся катастрофой из-за суровых морозов

Известна фраза Наполеона: "Нас победила зима, мы стали жертвой русского климата", однако это — не что иное, как нежелание признать собственные ошибки. На самом деле погода в течение почти всей русской кампании была средней — пожалуй, даже более теплой, чем обычно. Сохранились свидетельства очевидцев, которые утверждают: средние показатели температуры в октябре, когда французы уже начали отступать к Киеву и Варшаве, составляли 10, в Ревеле и Риге — 7 градусов выше нуля. Даже к концу ноября при знаменитом переходе через Березину река еще не была скована льдом. Ужасные потери французской армии, оставлявшей Россию, были вызваны никуда не годным планированием, и погода здесь была ни при чем. Покидая Москву, армия имела запасы фуража для лошадей всего на одну неделю, поэтому лошади и дохли как мухи. Даже в ноябре температура в Киеве все еще была выше нуля, о чем имеются неопровержимые свидетельства, да и самая холодная ночь под Смоленском, когда температура упала до минус 8 градусов. Сильные холода действительно наступили в России, но только в декабре, через несколько недель после того, как армия Наполеона бежала из страны.

Пауки — насекомые

Относить пауков к насекомым совершенно неправильно. Они относятся к классу арахнидов, которые во многом отличаются от насекомых: у них нет усиков-"антенн", у них четыре пары ног, а не три, как у насекомых.

"Религия - опиум народа"

Это чеканное определение принадлежит не Марксу и не Ленину, как думают все, а немецкому писателю Новалису. "Ваша так называемая религия действует как опий: она завлекает и приглушает боли вместо того, чтобы придать силу", — написал Новалис в 1798 году. Кстати, большинство других "марксистских" изречений также принадлежит не марксистам: "Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей" (Жан-Поль Марат), "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" (Карл Шаппер), "Диктатура пролетариата" (Бланки), "От каждого по способностям, каждому — по потребностям" (Луи Блан), и так далее.

Скальпирование пришло от индейцев

Обычай снимать кожу с головы в качестве трофея и символа триумфа был известен уже в древности. Скифы срезали кожу с головы своих врагов — об этом свидетельствует Геродот. Подобная практика была распространена среди народов Западной Сибири и у древних персов. Напротив, американские индейцы не отличались такой жестокостью. Некоторые историки вообще сомневаются, что индейцы прибегали к скальпированию до прихода белых людей. Именно белые, а отнюдь не краснокожие, начали снимать кожу с головы поверженных врагов (ведь для получения назначенной премии надо было предъявить скальп). Поначалу снимание скальпа было известно только на востоке теперешних Соединенных Штатов, в нижней части реки Святого Лаврентия и в Гран-Чако в Южной Америке, и уже оттуда это явление распространилось на Центральную и Северо-Западную Америку.
 

http://vsalate.com//?option=com_content&task=view&id=1085&Itemid=1

Рубрики:  Записки мимоходом

Михаил ВЕЛЛЕР " МОН ЖЕНЕРАЛЬ" (продолжение)

Вторник, 12 Января 2010 г. 05:27 + в цитатник


 

 

7. Эмбриология мечты
 
А тем временем министр иностранных дел Франции звонит послу СССР в Париже. И заявляет жестко:
 
– Президент де Голль поручил мне поставить вас в известность об его личной просьбе. Он озабочен судьбой советского гражданина, являющегося единственным родственником героя Сопротивления, кавалера Почетного Легиона и его фронтового друга. Под надуманными предлогами его уже полтора года не выпускают навестить в Париже его больного дядю, кстати, большого друга Советского Союза. Да, все данные на этого молодого человека сейчас доставят в ваше посольство. Президент де Голль надеется, что этот неприятный инцидент не омрачит налаживающихся отношений между нашими странами. Да. Президент де Голль не сомневается, что этот инцидент будет исчерпан в самое ближайшее время. Президент де Голль не уверен, что при таком недоверии друг к другу дальнейшие шаги к сотрудничеству не замедлятся.
 
На дипломатическом языке это можно истолковывать как скандал, нашпигованный матом и угрозами.
 
Послу не каждый день звонит министр иностранных дел Франции. А просьбы президента он ему и вовсе пока не передавал. Посол выпивает коньяку, выпивает валерьянки; вызывает первого советника, курит нервно. И звонит министру иностранных дел СССР. Лично Андрею Андреевичу Громыко. Мистеру “Нет”. Ибо случай экстраординарный.
 
Так и так, товарищ Громыко. Готов выполнить любое распоряжение. Но сам никакого решения принять не в силах. Личная просьба президента де Голля. Так точно! Подготовка к переговорам до настоящего момента шла успешно! В духе взаимопонимания и добрососедского сотрудничества! Никак нет, провокаций избегаем. Данные? Да, могу сию минуту диктовать секретарю. Никак нет! Слушаюсь! Виноват, Андрей Андреевич! Будет исполнено, товарищ министр!
 
– Соедини-ка меня с Семичастным, – приказывает Громыко секретарю. И своим ровным механическим голосом откусывает слова, как гильотина:
 
– Слушай, твои комитетчики совсем там охерели? Что? То, что они срывают наш договор с Францией! Как? А вот так!!! Мне сейчас мой посол передал из Парижа личную просьбу де Голля! Слышно хорошо? Личная просьба президента Франции де Голля к Советскому правительству: разобраться с мудаками Ваньки Семичастного, которые не пускают какого-то козла из Таллина в гости к его единственному дяде. Что? А то, что этот дядя – друг де Голля и Герой Франции! А фамилия его Левин, так еще мировые сионистские круги наверняка это дело накрутили. Провокация? А ты не подставляйся под провокацию, не первый год замужем!
 
Короче: уйми, Ваня, своих опричников и выпусти мне этого жиденка хоть в Париж, хоть на Луну. И больше не обсирай мне малину со своим государственным рвением! Да, будь любезен!
 
Семичастный кладет трубку, бьет кулаком по столу, материт всех, нашептывает угрозы непроизносимые и звонит в Таллин. Рвать в клочья заднепроходное отверстие председателю Эстонского КГБ.
 
– Бдишь, значит, – нежным голосом иезуита в пыточной камере начинает он. – Граница на замке, все просвечивается. Меры принимаются. Ну – готов? Можешь снимать свои штаны с лампасами и вставать раком! И вазелина тебе не будет! Сучий ты потрох, чтобы я из-за твоих мудаков получал втык от Политбюро! По Колыме тоскуешь? Ты, кретин, запоминай: у тебя там живет хрен с горы, которого зовут Симон Левин. Где живет?! А вот найди и доложи!!! Чтобы он мигом – ты меня понял?! – мигом!!! – ехал у тебя в Париж! Летел! Мчался!!! Зачем? А вот разберись и доложи, зачем ему в Париж? Если есть Биробиджан?! И Магадан!!! Из-за тебя, идиота, по этому делу де Голль говорил с Громыкой, ты понял, блоха ты вонючая?! Не-ет, милый, это не высший уровень, это им высший, а для тебя этот уровень расстрельный! высшей меры!
 
Этот твой еврейский Левин – племянник лучшего фронтового друга де Голля! Что – не знал?! – обязан знать! Ты совсем дурак или кто? При Хозяине ты бы уже лежал в подвале с отбитыми яйцами и просил пулю в затылок!
 
Сутки тебе на исполнение! И делай все, что этот сын моисеев пожелает! Води его в синагогу... купай в шампанском!.. дрочи вприсядку! ты понял???!!!
 
 
 
...Когда врач откачал генерала от сердечного приступа, тот позаботился, чтобы начальник ОВИРа был увезен в больницу с гипертоническим кризом.
 
– Не сдохнешь – своей рукой расстреляю! – вопил он из окна вслед “скорой помощи”.
 
 
 
8. Спецсвобода
 
...Через полчаса у Симона Левина зазвонил телефон, и сладчайший голос нежно позвал его в КГБ, чтобы удовлетворить все его желания, как явные, так и тайные.
 
Французская виза, в свете ранее происшедших обстоятельств, была шлепнута в левинский паспорт комитетчиками в консульстве Франции в две минуты. Ставил ее консул лично.
 
Через двадцать четыре часа – !!! – Симон Левин спустился с трапа белоснежного и серебристого аэрофлотовского лайнера “Ил-18” в аэропорту Орли. Колени его вихляли, стан плыл волной, глаза стояли поперек лба. Он был в новом костюме. Он завертел головой, но из-за спины приблизился молодой человек в неброском сером плаще, под локоть провел его к дяде, встречавшему в толпе, и незаметно растворился.
 
Вот так знаменитый адвокат и член “золотой десятки” Симон Левин стал обладателем постоянного загранпаспорта с постоянно открытой выездной визой, что в те уже легендарные и непостижимые советские времена уравнивало его с небожителями и ангелами, над которыми земные границы и законы не властны.
 
********************************************************    
 
 

 

Рубрики:  Маленькие рассказы и очерки

Михаил ВЕЛЛЕР " МОН ЖЕНЕРАЛЬ "

Вторник, 12 Января 2010 г. 05:12 + в цитатник

 

http://magazines.russ.ru/october/2009/11/ve2-pr.html
 
Опубликовано в журнале: «Октябрь» 2009, №11
 
 
                  Михаил ВЕЛЛЕР
 
 
         МОН ЖЕНЕРАЛЬ

 


 

 

 

1. Юрист, сын буржуя
 
Венец эволюции – это адвокат. Легко издеваясь над умственными способностями сограждан, он обращает черное в белое и порок в добродетель, смакуя секрет философского камня. Конфликт между совестью и истиной ученик дьявола решает в пользу гонорара. И даже пред Высшим Судом адвокат легализует иммиграцию грешников в Рай, перетолковывая тонкости Божественного Откровения.
 
Завистливой толпе осталось искать утешения в пошлых пословицах типа: “Чем отличается сбитый на дороге адвокат от сбитой на дороге собаки? Перед собакой видны следы торможения”. Или: “Чем отличается адвокат от вампира? Вампир сосет только ночью”.
 
Итак. Давным-давно, в одной далекой галактике... Легенды о советских адвокатах живут в профессиональных кругах и поныне, скрепляя мифологическим раствором фундамент корпоративной гордости. Ибо в советские времена исключительно прерогативой государства было и сбивать, и сосать, и жрать с костями. Адвокат же выступал героем сказки о храбром мышонке, примерившем латы Дон Кихота. Его благородство обретало форму циничной лояльности режиму. Ненависть к государственно-прокурорскому корпусу прикрывалась маской наивной приверженности Закону. Комары вставали в оппозицию к ветру!
 
Когда нынешние светила и зубры адвокатуры были юными... о ностальжи!.. нет, юными были Генри Резник и Генрих Падва, а Анатолий Кучерена и Михаил Барщевский еще узнавали на заборах новые интересные слова, – жила в народе легенда о “золотой десятке”. Это почти как Чаша Грааля. Это десять лучших в стране (СССР!) адвокатов, которые могли вытянуть самые безнадежные дела. Построить из букв Закона преграду Власти и спасти обреченного. Гм... ну, и еще их услуги баснословно дорого стоили.
 
И вот на самом западном форпосте страны – не столько даже в географическом, сколько в идеологическом смысле, – в Эстонии, трудился, посильно мешая государственным прокурорам насаждать социалистическую законность карающей пролетарской рукой, адвокат Симон Левин. Фамилия однозначная, сомнения излишни.
 
В определенном смысле он из этих золотых был просто платиновый. У него был постоянный загранпаспорт с открытой визой. Миф из быта небожителей. И с этим паспортом он каждое лето ездил отдыхать в Швейцарию. А на Рождество (запрещенное!) – в Париж.
 
О дети новых эпох! – не пытайтесь вообразить. Полстраны жило в бараках и землянках. Тетрадей в школах не хватало по спискам распределения. Деревня не понимала рассказов о городском асфальте. Мировой империализм грозил войной! А адвокат Левин из сказочно культурной процветающей Эстонии ездил в Швейцарию. Здесь нечего даже напрягать мозги для постижения загадки. Из жизни марсиан.
 
Многие пытались повторить фокус Симона Левина с постоянным загранпаспортом и открытой выездной визой, но никому больше средь адвокатской братии это так и не удалось. Пришлось уничтожать Советский Союз... стоп, это нас уже не туда заносит.
 
А если по порядку, то летом сорокового года в Эстонию пришла Советская власть. Она пришла на хороших танках с хорошими намерениями. Защитить Эстонию от Гитлера. Президента Эстонии взяли за шкварник и отправили куда подальше, Эстонская подсекция Коминтерна въехала под названием народного правительства, объявила социалистическую революцию и попросилась в братскую семью народов СССР. Братская семья распростерла объятия, зорко прищурилась классовым прищуром и стала сортировать новых родственников. Кого на руководящую работу, кого в Сибирь, кого в концлагерь. В Эстонии возникло ощущение, что Гитлер им теперь просто лишний. И без него новый порядок наведен.
 
Левины были из старого эстонско-остзейско-еврейского рода. Они жили здесь века, и к 1940 году владели несколькими домами в Таллине и еще кое-каким хорошим имуществом.
 
И тут пошел слух, что будут всё национализировать. Эстония маленькая, секрет утаить невозможно.
 
Вечером глава семьи, умный оборотистый дедушка, придя домой, ухарским шулерским жестом, как колоду засаленных карт, шлепнул на стол пачку документов.
 
– Вот так! – объявил он. – Они решили, что они умнее меня. – Он показал кукиш в сторону Бога и Москвы одновременно, куда-то вверх, но восточнее зенита. – Я продал все!
 
– Что все? – робко уточнила бабушка.
 
– Ты не слышала? Все! Все наши дома, постройки, сапожную мастерскую и швейное ателье.
 
– Готыне... – сказала бабушка. – Что это значит?..
 
– Это значит, – торжествующе спел дедушка, – что мы нищие! У нас ничего нет! И нечего национализировать! И хрен они с нас что возьмут!
 
– А... как же?..
 
– А никак! А деньги в банке! – злорадно ухмыльнулся дедушка. – Воображаю себе их физиономии, когда они это узнают.
 
Он всегда знал о себе, что он самый умный. Он без особого труда посмеялся над жадной и недотепистой Советской властью. Он был не прав.
 
Теперь представьте себе назавтра дедушкину физиономию, когда он узнал, что все банковские вклады национализируются. Он потерял вкус к жизни и вскоре угас, завещав семейству держаться от этой власти подальше.
 
И семейство, внемля увещеваниям семейного мудреца, расползлось по свету в те бурные и переменчивые года кто куда горазд. И кого не уничтожили в оккупации, оказались в непредсказуемых точках мира. Разве что один из внуков, Симон, после войны вернулся к родному пепелищу.
 
 


 

2. Здрасьте, я ваш дядя

Итак, молодой специалист Симон Левин, выпускник Тартуского университета, работает себе в юридической консультации, медленно набирает опыт и параллельно – собственную клиентуру и еще не умеет зарабатывать ничего, кроме зарплаты. Война позади, гонения на космополитов позади, смерть Сталина позади. Слава богу, настало время, когда можно хоть как-то жить.
 
И тут у него дома звонит телефон. И голос телефонистки говорит:
 
– Ответьте Парижу.
 
Парижу? Почему не Марсу? Это были времена, когда для звонка в другой город люди заранее занимали очередь на городском междугородном переговорном пункте и орали в трубку так, что на том конце можно было слышать без телефона. А родственник за границей квалифицировался как измена Родине.
 
И он слышит в трубке:
 
– Симончик, это ты? Как ты себя чувствуешь? Как ты живешь, мой мальчик, расскажи же мне.
 
– Кто это? – ошарашенно спрашивает он.
 
– Кто это, – горько повторяет трубка. – Ты что, меня не узнаешь?
 
– Нет... простите...
 
– Он уже на “вы”. У тебя что, осталось так много родственников? Ну! Я хочу, чтобы ты меня узнал.
 
– Я... не знаю...
 
– Таки что я могу сделать? Я тебя прощаю. Это я! Ну?
 
– Кто?..
 
– Конь в пальто! – раздражается трубка. – Говорится так по-русски, да? Это твой дядя Фима! Эфраим! Брат твоего отца! Сколько было братьев у твоего отца, что ты меня не помнишь?
 
– Дядя Фима... – растерянно бормочет Симон, с тоской соображая, что близкий родственник за границей, в капиталистической стране вот сейчас вот, вот в этот самый миг, бесповоротно испортил ему анкету и будет стоить всей последующей карьеры.
 
– Ты мне рад? – ревниво осведомляется дядя.
 
– Я счастлив, – неубедительно заверяет Симон. – Какими судьбами? Откуда ты?
 
– Я? Из Парижа.
 
– Что ты там делаешь?
 
– Я? Здесь? Живу.
 
– Почему в Париже? – глупо спрашивает Симон, совершенно не зная, как поддержать разговор с родным, но оттого не менее забытым дядей.
 
– Должен же я где-то жить, – резонно отвечает трубка. – Ну, расскажи же о себе! Сколько тебе лет? Ты женат? У тебя есть дети? Кем ты работаешь?
 
По молодости Симону особенно нечего рассказывать. Мама умерла в эвакуации, папа погиб на фронте, остальных в оккупации расстреляли, живу-работаю.
 
На том конце провода дядя плачет, сморкается и говорит:
 
– Послушай, я хочу, чтобы ты приехал ко мне в гости. Говорил я вам, еще когда они в Эстонии в тридцать восьмом году приняли эти свои законы, что надо валить оттуда к чертовой матери. Вот вы все не хотели меня слушать. А теперь у меня нет на свете ни одного родного человека, кроме тебя. Ты слышишь?
 
– Да, спасибо, конечно, – на автопилоте говорит Симон.
 
– Так ты приедешь? Я тебя встречу. Когда тебя ждать?
 
Симон мычит, как корова в капкане.
 
– Но, дядя, я же не могу так сразу!
 
– Почему нет?
 
– У меня работа... дела... у меня клиенты!
 
– Возьми отпуск. Клиенты подождут. Объясни им, они поймут, что у них, нет сердца?
 
И, вытащив клещами обещание вскоре приехать, дядя стократно целует и обнимает племянника.
 
– Вы окончили разговор? Отбой, разъединяю.
 
Симон смотрит на телефон, как на злое волшебство Хоттабыча.
 
И ходит на работу с чувством врага народа, которого вскоре постигнет неминуемая кара. Ждет вызова куда надо. Там всё известно. Там всё знают. Скрытый родственник в капстране! Следующее по тяжести преступление – поджог обкома партии.
 
Проходит месяц:
 
– Ответьте Парижу.
 
И Симон отвечает, что занят нечеловечески и, кроме того, болен.
 
– Чем ты болен? – тревожится дядя. – Так, может, нужно прислать тебе какие-нибудь лекарства? Все равно приезжай, у меня здесь есть хорошие знакомые врачи.
 
– Да-да, обязательно, вот только калоши сейчас надену.
 
– Калоши не надо. В Париже сейчас никто не носит калош.
 
В консультации Симону кажется, что все косятся ему в спину...
 
При третьем звонке он начинает объясняться ближе к правде жизни:
 
– Дядя, по советским законам это делается не так! В Советском Союзе плановое социалистическое хозяйство, планирование доходов и расходов, в том числе валютных...
 
– Тебе нужны деньги? – перебивает дядя. – Я тебе пришлю. А что, юристам у вас не платят за работу? Ты работаешь или нет, скажи мне честно!
 
– Не в деньгах дело... – стонет Симон. – Просто у нас полагается, если человек едет в гости за границу, чтобы ему сначала прислали приглашение.
 
– Какое приглашение? – удивляется дядя. – Я же тебя приглашаю? Письменное?
 
Через полтора месяца Симон получает письмо с кучей ошибок: дядя приглашает племянника в гости.
 
– Нет, – терпеливо разъясняет он, – приглашение должно быть не такое.
 
– А что плохо?! Какое еще?..
 
– Ну, чтобы оно было официально заверено в МИДе Франции или где там еще, с печатью и подписью, по установленной форме. Надо обратиться к юристу, тот все расскажет.
 


 

– На кой черт все это надо?! – взрывается дядя.

 
– А хрен его знает, товарищ майор, – меланхолично сочувствует родственнику Симон. – Чтобы был во всем порядок.
 
– Такой порядок при немцах назывался “орднунг”! – зло говорит дядя. – Ничего, мы им показали “орднунг”! Кстати, с чего ты взял, что я майор? Ты так мелко обо мне думаешь? Или это ты... не ко мне обращался? – вдруг догадывается он. – Там у тебя кто-то есть?..
 
– Это присказка такая, – отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?
 
Через два месяца, к приходу официального приглашения, он уже знает о дяде все, как о родном. Обо всех его болячках. О том, что от круассанов утром у него запоры. О том, что он живет на авеню де ля Мотт-Пике, на шестом этаже с лифтом и видом на Эйфелеву башню. О том, что по субботам он ходит в синагогу, но не всегда.
 
– Так теперь уже я могу в субботу тебя встречать? – радуется дядя. – Это приглашение тебя устроит?
 
Это даже поразительно, какая мертвая хватка бывает у некоторых ласковых стариков!
 
Симон объясняет (а сам непроизвольно представляет кагэбэшника, который все это слушает, и старается выглядеть пред ним как можно лояльнее: это было свойственно всем советским людям при любых международных переговорах!), что по советским порядкам полагается, чтобы ехать за границу, быть человеком семейным. (И оставлять семью дома... нет, не то чтоб в заложниках...) А во-вторых, сначала полагается съездить в социалистическую страну. Так что он должен сначала поехать, летом, скажем, в отпуск, в Болгарию. А уже потом во Францию.
 
– У тебя с головой все в порядке? – не понимает дядя. – Симон, ты меня извел за эти полгода! Симон, я так долго тебя искал, наводил справки, получал твой телефон! А теперь ты говоришь, что тебе надо в Болгарию для того, чтобы приехать в Париж! Скажи, ты когда-нибудь видел карту Европы???!!! Ты не умеешь лгать, скажи мне, почему ты не хочешь приехать, и закончим этот разговор!
 
...Ночью Симону снится Париж. Он голубой и прозрачный. На завтрак горячие круассаны. Дядя – румяный старичок, который одновременно является хрупкой и до слез милой пепельноволосой девушкой – она уже жена Симона, и это она его и зовет.
 
Он просыпается со слезами на глазах, допивает коньяк из даренной клиентом бутылки, курит до утра, и смертная тоска по Парижу скручивает его.
 
Его не пустят в Париж никогда. Он холост, беспартиен, интеллигент, он еврей, и он никогда раньше не был за границей, даже в братской Болгарии. За границу вообще мало кого пускают. Да почти и никого. А уж таких, как он – никогда!.. Как ты это дяде объяснишь? После таких речей с иностранным гражданином его мгновенно выкинут с работы и не возьмут уже никуда, только дворником. А еще недавно за такие речи расстреливали по статье “шпионаж” и “контрреволюционная деятельность”.
 
 
 
3. Увидеть Париж и умереть
 
И он идет в ОВИР, чтобы покончить со всей этой бодягой. И его ставят на очередь на прием, а потом – на очередь на рассмотрение заявления, а потом велят собирать документы, а потом еще одна очередь, чтобы получить перечень необходимых документов, а только потом выяснится, что там половины не хватало. А каждая очередь – это недели и месяцы, не считая часов и дней высиживания в коридорах.
 
Он попросил характеристику по месту работы, и родная консультация на удивление холодно отозвалась о его ограниченных способностях и невысоком моральном уровне.
 
Профком отметил его низкую социальную активность, а спортком – слабую спортивную подготовку и уклонение от мероприятий.
 
Отдел кадров трижды отказывался ставить печать, требуя перепечатать все по форме и поставить подписи в надлежащих местах.
 
По вторым и четвертым средам месяца собиралась районная парткомиссия, бдительно утверждавшая идеологическую зрелость выезжантов. Не молотилка, не мясорубка, но душу вынимала до истерики.
 
– Вы член партии? – с иезуитской доброжелательной вежливостью спрашивают его. – А как же вы претендуете на поездку в капиталистическую страну, в среду враждебного нам идеологического окружения? Там ведь возможны любые провокации, любые идеологические дискуссии! Не в составе группы?.. Без сопровождения?! Индивидуал?! Вот видите... тем более.
 
О, эпопея натурале! Вояж совка за границу! Пустите Дуньку в Европу! Облико морале! Уно грано кретино руссо! Хоть одним глазом, одной ногой!
 
Выстроенные в последовательность инстанции сплетались в сеть филиалов сумасшедшего дома. Требования психиатров поражали непредсказуемостью.
 
У него попросили свидетельство о рождении его дяди – причем подлинник. И свидетельство о рождении отца – чтоб подтвердить родство.
 
– Ну что значит – сгорели в сорок четвертом году? Вы ведь понимаете, что это не объяснение. Пусть вам выдадут справочку в архиве по запросу домоуправления. Ничего, значит, обратитесь еще раз, пусть они войдут в положение. Как же без документов мы можем удостовериться в родстве лица, приглашающего вас?
 
В ОВИРе стали напирать на наилучшее решение этого сложного вопроса: а пусть лучше дядя сам едет сюда, раз так рвется к племяннику. А какие у племянника жилищные условия? М-да... Ну... А пусть они оба встретятся в Москве! В гостинице! В хорошем советском интуристовском отеле, да.
 
– Он болен, – повторяет Симон. – Он уже давно никуда не выезжает.
 
– Так он вас что, для ухода приглашает? А что будет, если, допустим, он захочет усыновить вас? Или напротив, предложит вам оформить над ним опекунство? (Ты, тварь, будешь жировать там – а нас за тебя вздрючат здесь?)
 
С каждой справкой сказка про белого бычка прибавляет главу.
 
Он у вас кто, вы говорили? На пенсии. А средства есть? Состояние? Богатый человек? Так это все облегчает! Мы можем обеспечить ему прекрасный уход! Санаторий в Крыму, Минеральные Воды. Наш Внешбанк сам свяжется с его банком, вы узнайте номер счета. Поговорите с ним, у нас пенсионерам прекрасно.
 
Нет-нет, вынесли окончательный вердикт. Самое милое дело – пусть приедет, и мы оформим здесь по всем законам опекунство над ним.
 
“Он заболел, а не охренел!” – скачет истеричный анекдот из Симона.
 
Мы думаем, вы сами понимаете, что говорить о вашей поездке во Францию пока преждевременно. Да, когда составите приглашение вашему дяде, принесите нам показать... посоветоваться.
 
Тому полгода, и Симон валит дяде, что пока у него временные трудности.
 
– Я не понимаю, – нервничает дядя, – нужно что-нибудь еще? Ты от меня ничего не скрываешь?
 
И Симон нудно брешет, что очереди большие, что преимущества работникам со стажем, что документы сгорели во время войны и что процедура это небыстрая!
 
– Может быть, я могу чем-нибудь помочь тебе? – печально спрашивает дядя.
 
– Чем тут поможешь, – вздыхает Симон и успокаивает: – Ничего, даст бог все устроится. – И вспоминает рекомендации овировцев. – А не хочешь ли ты приехать в Москву и встретиться со мной там? – весьма фальшивым тоном спрашивает он.
 
– Ага, – говорит дядя. – Не тебе в Париж, а мне в Москву? Интересная идея. После войны Лео Трепер меня не послушал и уехал в Москву. Недавно я получил весточку, что он вышел из сибирских лагерей. Скажи, это ты сам придумал? Только сейчас?
 
И дядя сухо прощается. А Симон не знает о разведчике Трепере.
 

 
 
 
 
4. Невыносимая сладость бытия
 
Через две недели звонит треснутый телефон на обшарпанной стене в коридоре:
 
– Товарищ Левин? Здравствуйте, Симон Рувимович. Это вас беспокоят из Комитета государственной безопасности. Майор Ашурков. Симон Рувимович, есть ли у вас сейчас возможность разговаривать? Я вас ни от чего не отвлекаю?
 
– Н-нет, – говорит Левин и выпрямляется по стойке “смирно” с государственным лицом, но ватные ноги складывают его на сундучок под стенкой.
 
– Симон Рувимович, в какое время вам было бы удобно зайти к нам, чтобы побеседовать? – утонченно издевается голос.
 
– В-в-в какое скажете... – докладывает Левин.
 
– Но вы ведь заняты все рабочие дни в юридической консультации, мы не хотим нарушать ваш рабочий распорядок.
 
– Э-э-э... – блеет Симон в полном ошизении. – Н-н-ничего... пожалуйста... конечно...
 
– Не следует откладывать, – мягко настаивает голос. – Завтра в четыре часа дня вас устроит? А сегодня? В три? А в час? Паспорт с собой возьмите, пожалуйста, пропуск будет заказан. Мы ждем вас по адресу... ул. Пагари... Куда прислать за вами машину? Близко? Как вам удобнее.
 
Вот и засекся крючок. Открасовался молодой юрист, чей не надо родственник.
 
– Что ж, – вздохнул он, – это лучше, чем если тебя берут ночью из постели.
 
Он сел, встал, еще сел, еще встал, свет включил, выключил, в консультации сидел как пыльным мешком шлепнутый и к нужному часу достиг полной товарной спелости: зеленый снаружи и с мелкой дрожью внутри.
 
В подъезде за зловещей вывеской, в чистом вестибюле, ему выдали пропуск взамен паспорта и забрали на хранение портфельчик, где была сменка белья, тонкий свитер и умывальные принадлежности, плюс три пачки чая, папиросы и кулек конфет. Симон хорошо знал, что надо брать с собой при аресте.
 
Вежливый лейтенант проводил его на второй этаж.
 
– Входите, Симон Рувимович, – встал навстречу от стола приятный мужчина в штатском. – Очень рад познакомиться с вами! – В меру крепко пожал руку. – Присаживайтесь. Чаю хотите? Курите?
 
Левин двигался, как стеклянный. Он сел, звякая пронзительным колокольчиком внутри головы, и непонимающе уставился на стакан крепкого чаю с лимоном и открытый серебряный портсигар с “Беломором”.
 
– Итак, вы хотите поехать в Париж, – доброжелательно начал комитетчик, которого Симон про себя окрестил полковником. Это прозвучало как “ИТАК, ВЫ ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ РОДИНЕ”.
 
“Уже никто никуда не хочет”, – с истерическим смешком мелькнуло у Симона...
 
– Д-да, собственно... и нет, – мучительно сопротивлялся он затягиванию себя в преступный умысел измены родине.
 
Полковник подвинул ему портсигар и поднес спичку, Симон послушно закурил, выпучил глаза и задохнулся.
 
– Не волнуйтесь, – сочувственно сказал полковник. – Мы здесь для того, чтобы помочь вам.
 
Сейчас войдет палач с набором пыточных инструментов.
 
– На ваше имя пришло приглашение в гости из Франции, – полковник переждал его кашель. – Из Парижа.
 
– Я не просил... – просипел Симон. – Это дядя... Клянусь, я не знал! В смысле, не просил!
 
– Когда вам хотелось бы поехать? – Полковник разглядывал его с задумчивым видом, иногда даже чуть кивая собственным мыслям.
 
– Не знаю... Я еще не думал!
 
– Возможно, прямо в эту пятницу?
 
– У меня же работа! – с некоторым даже осуждением возразил Симон, чувствуя себя в этот миг преданным гражданином.
 
– Ну, возьмете отпуск. Вам дадут, я не сомневаюсь, и не за свой счет, а как полагается, с выплатой отпускных.
 
До Симона наконец дошло. Паранойя. Бред навязчивой идеи расколол сознание. Чтобы сойти с ума, долго пить не обязательно. Отсюда его увезут в желтый дом... а он будет воображать себя в Париже...
 
Он побелел.
 
– Или вы предпочитаете весной? Или летом? – любезнейше продолжал выяснять полковник.
 
Он снял трубку и раздраженно бросил:
 
– Ну где он там?
 
Вошел фотограф и снял Симона, велев сесть на стуле ровно и смотреть в объектив.
 
– А в профиль? – стал помогать Симон и повернулся боком для второй фотографии.
 
– В профиль не надо, – приказал полковник.
 
Утонченная издевка заключалась в том, что ехать Симону предстояло в Магадан, и он прекрасно это понимал. Об играх КГБ страна было наслышана.
 
– Или вы хотели бы поехать весной? Или летом? – рассыпался полковник. – Но чисто по-человечески, наверное, чего откладывать, правда? Ну, несколько дней на неизбежные формальности... – он посмотрел на табель-календарь: – А вот, хоть суббота второе число, вас устроит?
 
– А-а-а... да, конечно... Как скажете, я готов... – сказал Симон.
 
– Хотя можно и быстрее!
 
Он стал бессмысленно улыбаться и часто кивать. Захотел перестать кивать и не смог остановиться. Полковник вздохнул и деликатно стал смотреть в окно.
 
– А вы бы хотели как ехать – поездом? Или самолетом? – продолжал он глумиться. – Возможно, паромом до Хельсинки и оттуда поездом? Или можно из Ленинграда до Стокгольма или до Лондона, а там на самолет до Парижа.
 
На дальней стене кабинета висела карта мира, и хозяин развивал урок географии, взяв указку:
 
– Конечно, короче и проще всего прямым рейсом из Москвы – и прямо в Париж. А если в Ленинграде сесть в беспересадочный вагон Ленинград – Париж, то можно через Минск, Варшаву, Берлин – это двое суток через всю Европу, прекрасная поездка.
 
Вошла плавных очертаний женщина, туго затянутая в юбку и пиджачок, и велела Симону подписать вот здесь. И вот здесь. Он хотел понять, что он подписывает, но, ясно видя бумаги и читая буквы, не мог понять смысла ни одного сочетания. Его мыслительные способности были парализованы.
 
– Ну, вот и отлично, – сказал полковник. – Если вам подходит завтрашний рейс “Аэрофлота” из Москвы, то к вечеру вам доставят ваш загранпаспорт с французской визой и билеты.
 
При этих словах Симон понял, что он подписывал. Это был загранпаспорт с его фотографией и его фамилией.
 
– ...Вы, наверное, последнее время много работали и переутомились, – сказал полковник, поднимая его с пола и брызгая водой в лицо. – Вот и отдохнете. Кстати, в нашей поликлинике прекрасный невропатолог, хотите, я сейчас позвоню?
 
Он проводил его до двери и подержал под локоть:
 
– Я бы как мужчина мужчине порекомендовал вам сшить новый костюмчик. Все-таки Париж, вы знаете. О, успеют, в мидовском ателье обычное дело за полдня выезжающему шить. Вас уже ждут.
 
...Он шел домой как зомби. Робот утерял ориентацию в пространстве. Так могла бы перемещаться статуя Командора, забывшая адрес Доны Анны. Город раздвигался, вращался и смыкался за ним.
 
Дома он закрыл дверь, задвинул шторы, выпил стаканом дареный коньяк и уставился в стену. Он был трезв, он был невменяем, он представлял собой стоп-кадр истерики, законсервированной до температуры вечной мерзлоты.
 
Он пытался анализировать свое сумасшествие, но мысли соскальзывали с оледенелого мозга.
 
Потом зазвонил телефон.
 
 
 
5. Контрольный звонок
 
– Здравствуй, мой мальчик, все ли у тебя в порядке? Але? Ты хорошо меня слышишь? Это я, твой дядя.
 
Слабо знакомый голос поднимал Симона из глухих глубин на поверхность, как натянутая леска вытягивает рыбку. Он медленно осознал себя в мире и сказал:
 
– Это я?..
 
– Удалось ли тебе что-нибудь сделать? – продолжал дядя.
 
– В каком смысле? – таращил глаза тупой молодой адвокат.
 
– В смысле твой приезд ко мне – тебе пошли навстречу? Или тебе по-прежнему отказали? Так ты скажи мне. Але! Але! Почему ты молчишь?
 
– Я не знаю, что произошло, – истерически хихикнул Симон, – но, наверное, я прилечу к тебе завтра. “Аэрофлотом”. Из Москвы. В Орли.
 
– Это точно?
 
– Не знаю. В КГБ мне так сказали.
 
– В КГБ? Что у тебя случилось?.. Но ты дома, тебя не арестовали?
 
– Я не знаю!!! – заорал Симон. – Я вообще ничего не знаю и ничего не понимаю!!! Мне дали загранпаспорт и сказали, что все сделают сами, и я могу лететь когда захочу, так что все в порядке, но вообще я не знаю, я чего-то не понимаю, это немного странно, это просто конец какой-то, но вообще вот, значит, решилось...
 
– Ага, – говорит дядя. – Значит, все-таки, помогло.
 
– Что – помогло?..
 
– А, не важно.
 
– Дядя, – страшным голосом говорит Симон. – Ты что-то знаешь?
 
– Ну, что-то я, наверное, таки знаю.
 
– Ты что-то знаешь про то, как меня выпускают? Ты что, вообще имеешь к этому отношение?
 
– К чему – к этому?
 
И Симон начинает пересказывать, к чему – “к этому”, и гадкие зябкие волны бегут по коже, когда он представляет, как сейчас сидит на проводе майор и слушает все его песни безумной сирены, летящие во враждебный мир капитализма.
 
– Значит, надо было поступить так раньше, – заключает дядя.
 
– Как – “так”? Ты что-то сделал? Что ты сделал?
 
– Я? Что я мог сделать? Я уже немолодой человек, я уже пенсионер. Я позвонил Шарлю.
 
– Какому Шарлю?
 
– Какому Шарлю я мог позвонить? Де Голлю.
 
Симон ясно увидел свое будущее: рукава смирительной рубашки завязаны на спине, и злые санитары вгоняют в зад огромные шприцы...
 
Он истерически хихикнул и спросил:
 
– Почему ты мне сразу не сказал, что шизофрения наш семейный диагноз?
 
– Тебя хотят принудительно лечить? – подхватывается дядя.
 
 

6. Офицеры и джентльмены
 
После предыдущего разговора с вьющимся от лжи и засыхающим от грусти племянником дядя, исполненный недоверия, пожал плечами и набрал номер.
 
– Канцелярия президента Французской Республики, – с четким звоном обольщает женский голос.
 
– Передайте, пожалуйста, генералу де Голлю, что с ним хочет поговорить полковник Левин.
 
– Простите, мсье? Господин президент ждет вашего звонка?
 
– Наверное, нет. А то бы поинтересовался, почему я не звонил так долго.
 
– Я могу записать просьбу мсье и передать ее для рассмотрения заместителю начальника канцелярии по внутренним контактам. Какое у вас дело?
 
– Деточка. Двадцать лет назад я бы тебе быстро объяснил, какое у меня к тебе дело. И знаешь? – тебе бы понравилось.
 
– Мсье!
 
– Мадам? Запиши: с генералом де Голлем хочет поговорить по срочному вопросу его фронтовой друг и начальник отдела штаба Вооруженных сил Свободной Франции полковник Левин! Исполнять!! И если он тебя взгреет – я тебя предупреждал! Ты все хорошо поняла?
 
– Ви, мсье.
 
Левин мечтательно возводит глаза, достает из шкафа папку и начинает перебирать старые фотографии.
 
Вечером звонит телефон:
 
– Мсье Левин? Вы готовы разговаривать? С вами будет говорить президент Франции.
 
И в трубке раздается:
 
– Эфраим, это ты? Что ты сказал Женевьев, что у нее глаза, будто ее любовник оказался эсэсовцем?
 
– Я сказал, что ты нравишься не только ей, но мне тоже. Шарль, у тебя найдется пара часов для старого друга? Или у президентов не бывает старых друзей?
 
– Оставь свою антигеббельсовскую пропаганду, Эфраим, война уже кончилась. Я действительно иногда бываю занят. Приезжай ко мне во вторник... в одиннадцать утра.
 
– И что?
 
– Я угощу тебя кофе с булочкой. Часа тебе хватит?
 
– А куда приезжать?
 
– Пока еще в Елисейский дворец, – хмыкает де Голль.
 
И к одиннадцати утра во вторник Левин является в Елисейский дворец, и его проводят в кабинет де Голля, и длинный носатый де Голль обнимает маленького лысого Левина и сажает за стол. И лично наливает ему чашку кофе.
 
– А где же булочка? – спрашивает Левин. – Ты обещал угостить меня кофе с булочкой!
 
– Я их не ем, – говорит де Голль. – И тебе незачем. Вредно. От них толстеют и диабет.
 
– Жмот, – говорит Левин. – Ты всегда был жмотом. Приезжай ко мне в гости, в моем доме тебе не пожалеют булочек. И масла, и джема, и сливок.
 
– Ты стал брюзгой, – говорит де Голль.
 
– А ты управляй лучше, чтоб подданные не брюзжали.
 
– Кого ты видел из наших за последние годы? – спрашивает де Голль, и они весь час вспоминают войну, сороковой год, Дюнкерк, Северную Африку и высадку в Нормандии.
 
Старинные часы в углу хрипло отбивают полдень, и де Голль спрашивает:
 
– У тебя была ко мне просьба, Эфраим?
 
– Это мелочь, – машет Левин, – но мне она очень дорога. У меня нашелся племянник в Советском Союзе, это единственный мой родственник. Всех остальных немцы уничтожили. Я хотел, чтобы он приехал ко мне в гости.
 
– Если тебе нужно на это мое разрешение, – говорит де Голль, – то считай, что ты его получил. А если серьезно, то пока я ничего не понял.
 
– Его не выпускают, – говорит Левин.
 
– Откуда?
 
– Оттуда! Из-за железного занавеса. Из СССР!
 
– На каком основании?
 
– Прости, я не понял – кто из нас двоих президент Франции? Ты спрашиваешь меня, почему русские никого не выпускают за границу?
 
Де Голль начинает шевелить огромным породистым носом злобно, вроде подслеповатого разъяряющегося носорога.
 
– Значит, – переспрашивает он, – всех остальных боши во время войны убили?
 
Левин пожимает плечами.
 
– Он у тебя вообще кто?
 
Левин рассказывает.
 
– Напиши-ка мне его основные данные.
 
Левин достает из кармана пиджака листок, разворачивает и кладет перед де Голлем.
 
– Соедините-ка меня с министром иностранных дел, – тяжело говорит де Голль. В трубке угадывается бесшумная суета. И через малую паузу он продолжает: – Это говорит генерал де Голль. У меня сидит мой старый друг, герой Сопротивления, кавалер Почетного Легиона, начальник отдела штаба Вооруженных сил Франции полковник Левин. Запиши. В СССР, в городе Таллине, живет его племянник Симон Левин. Единственный родственник. Все данные у тебя сейчас будут. Его не выпускают в Париж к дяде. Безотлагательно разреши вопрос. На любом уровне. Нет, это не приказ президента. Это личная просьба генерала де Голля. Моя глубокая личная просьба. И сделай это быстро! И не позволяй русским садиться себе на голову!.. Иди, – говорит он Левину, жмет ему руку и провожает до двери. – Ты пересидел двадцать минут. Я помог тебе, чем мог. Будем надеяться, что подействует. Ну – посмотрим? – И подмигивает.
 
И Левин уходит с восторгом, подпорченным легким недоверием и неизвестностью.<

 

---------------------ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ--------------------------------------------------------------------------------------------------------

Рубрики:  Маленькие рассказы и очерки

…Мы ничего не знаем о любви

Вторник, 12 Января 2010 г. 04:46 + в цитатник


 

 

…Я ничего не знаю про любовь. Когда-то казалось, что «любовь» - это целующаяся парочка на парковой скамье. Это родители, седые, трогательно-наивные и с течением лет все больше похожие друг на друга. Это светящаяся от счастья женщина с долгожданным комочком на руках, а у комочка - крошечные ладошки и пяточки размером со спичечный коробок… А еще мне казалось, что если слово «любовь» применимо к мужчине и женщине, то непременно подразумевает отношения из разряда «взрыв во Вселенной»…


 

Он

…Все так и вышло. Мне было чуть за 20, а он приближался к 30-летию. У меня «в арсенале» имелись вуз и парочка романов с однокурсниками, а у него – нелюбимая работа,
жена, ребенок, десятка полтора амурных связей за плечами и вечная готовность «к подвигам». За которые потом мучительно стыдно перед очевидцами. Словом, Он был незаурядной личностью. Обычно мамы наставляют юных дочерей обходить таких типов за версту, но горе, если рядом нет мамы – Змей-искуситель толкает несмышленое создание аккурат в объятья «интересной личности»…

…Он рассказывал, как служил на финской границе, и коварная росомаха съела сослуживца.

Читать далее...
Рубрики:  Мужчина и женщина


Поиск сообщений в Eresha
Страницы: 171 ..
.. 5 4 [3] 2 1 Календарь