К тридцати годам мотиватор четвёртого разряда Вадим Клёнов был стабильным эргофобом или, как он сам себя называл, трудопаникёром. На работе Вадим без лишнего энтузиазма заливалв мозгиклиентов мотивации к общественно-полезным достижениям, но себя хранил для лучшей доли и мотивационных опытов избегал.

– Сапожник без сапог, – укоряла его соседка Неля, размечтавшаяся в последнее время о крепкой семье с двумя-тремя спиногрызами в перспективе.

Возглавить эту ячейку общества, по её мнению, должен был Вадим, который считал себя холостяком от Бога. Некоторое время он сдерживал Мечту тайно привитыми соседке понтами.

– Четвёртый разряд – это позор для нашей семьи, – озвучивала Неля «своё» мнение. – Получи хотя бы второй.

Но тайная мотивация упала на почву гипертрофированного рационализма, и всё обернулось трагедией. Началось с того, что Неля установила дедлайн на свои руку и сердце:

– Второй разряд к Первомаю или гудбай навсегда.

И ушла.

Уютный быт Вадима растворился за пару дней. Общепит, «случайные флешмобы для его же счастья» и прочая лабуда и истерика вернулись к нему с особой жестокостью. Какая незадача.

 

Спустя месяц Вадим сорвался и рванул на приём к директору Мотивационного Центра. Ярко обрисовав свою мелкую проблему, он спросил, есть ли у него шанс на второй разряд к Первомаю. Директор вздохнул и по-отечески укорил:

– Родина бесплатно дала тебе профессию. В ответ ты обязался трансформировать интересы Отечества в личные мотивации и внушать их гражданам почти бескорыстно.

Вадим закивал: бескорыстно, практически даром.

– А вместо этого ты проявляешь политическую незрелость и демонстрируешь неумение зрить в корень! Какая неблагодарность!

От намёка на благодарность глаза Вадима заблестели, крупная мужская слеза медленно покатилась по выпуклой правой щеке. Директор смотрел на неё с чувством глубокого удовлетворения. На волне скупердяйства и очнувшегося патриотизма Вадим едва не бухнулся директору в ноги, но перфоманс изысканных средневековых манер был сорван непосредственным начальником мотиватора. Пётр Леонидович Линёв звездой вспыхнул на большом экране и сразу зачастил:

– Товарищ директор, простите великодушно! Не досмотрел. Молодёжь ныне резво самомотивируется. Все новые методики сначала на себе опробует. Техникой безопасности пренебрегает. Позвольте примерно наказать Клёнова. Или беспримерно. Только позвольте.

Директор снисходительно улыбнулся и с наигранным кавказским акцентом возразил:

– Зачем наказывать? Лучше наградим нашего активиста почётным делом под номером шестьдесят шесть. Не справится – сурово накажем за саботаж и симуляцию. Покажет себя орлом – будет ему второй разряд. Оформляйте командировку на обратную сторону Луны.

– Кому?

– Клёнову с товарищами по делу.

Услышав про командировку, Пётр Леонидович посмотрел на Вадима, как смотрят на безвременно почивших.

 

 

В Федеральном Мотивационном Центре дело номер шестьдесят шесть было вместо чёрной метки. Суть его была проста – замотивировать очередную группу социально-бесполезных граждан на полёт к Луне за драгоценной шпинелью, собранной бригадой лунных роботов. Однако не всякий экипаж долетал и до середины обратного пути.

 

С роковым делом Вадим ознакомился в кабинете начальника.

– В чём проблема-то? – удивился он, снова «демонстрируя неумение зрить в корень».

– В том, что в космос надо отправить по сути кухарок. Лучше бы им управлять государством.

Вадим недоверчиво завозил пальцем по экрану.

– Вовсе не кухарки. Иннокентий Савельевич Горин – учитель математики. Лола Марковна Лосева – историк-криминалист. Ханин Михал Михалыч – оператор сантехники с КПУ, то бишь с квантовым программным управлением. Ну и я, красавец и предводитель.

Пётр Леонидович, наконец, догадался, что жалость к Вадиму неуместна, и облегчённо вздохнул.

– Во-первых, замотивировать твоих подельников на защиту домашних насекомых – это проще простого, а на что-то реально полезное – задача трудновыполнимая. Увы, но насильно мы пока в космос никого не отправляем. Во-вторых, директор настаивает, чтобы возглавил ваш нездоровый коллектив Михалыч. Причём с полным набором самодурных полномочий.

Вадим обиженно пробурчал:

– Опять как всегда: лошадь лучше всех работала в колхозе, а председателем назначили Михалыча.

Пётр Леонидович выдержал двухминутную дисциплинарную паузу и продолжил:

– В-третьих, Луна делится с нами драгоценной шпинелью, как деревня грязью, вот только посредников-придурков порой себе оставляет. Такая у неё такса. Так что куда ни кинь, кругом мрак и засада.

Начальник ткнул пальцем в all-кнопку, одномоментно выключив и закрыв всё, что положено, людоедски улыбнулся будущему «вечному лунатику» и оставил его смаковать свою безнадёгу в гостевом интеллект-кресле.

 

Пока были слышны начальственные шаги, Вадим добросовестно шмыгал носом в знак просветления – хотел оставить о себе приятное впечатление. От усердия даже взвыл, как раненый пёс, потом ещё и ещё... Глядя на своё жалкое отражение в тонированной полупрозрачной стене, он непроизвольно впал в раздумья:

– Чтобы перескочить с четвёртого разряда на второй, надо замотивировать социальный балласт на подвиг. Во имя Отчизны подтолкнуть каждого к Армагеддону на добровольной основе.

Вроде всё ясно и незатейливо, но даже Вадим понял, что этот производственный синопсис на грани фантастики. С нечеловеческим надрывом он снова взвыл:

– О, мой бесценный четвёртый разряд! О, моя незамутнённая тинейджерская клиентура! Я приходил к вам живьём, во плоти, под которой угадывался остов из нержавейки. Да-да, не дорогой пластик, а настоящая скрипучая нержавейка. От моего вида ваши подростковые рты распускались в блаженной улыбке, глаза оживали, черепушки вскрывались, как раковины мидий, обнажая крошечный беззащитный мозг, и я капал туда, капал... Зачем мне второй разряд с клиентурой ВПК или гибель на обратной стороне Луны без свидетелей, без фанатов?

В конце концов, Вадим признал, что не сможет уболтать на верную гибель даже себя, чего уж думать о Михалыче, Кеше-математике и Лоле-историчке.

– Ах, Лола, Лола, комсомолка, красавица. И правда, красавица. Нелька от ревности тебе роскошные патлы повыдергает... Эврика! Неля эту кашу заварила, ей и разваривать её придётся.

 

Согласовав с начальством совместительство соседки, Вадим, прежде чем возложить на неё всю ответственность за грядущий провал, проинструктировал дебютантку:

– Запомни: тебе надо превратить эрзац-жизнь моих подельников в карнавал полезных снов.

– Во что? – брезгливо спросила Неля.

Её уверенность в себе была крайне утешительна для опального мотиватора четвёртого разряда. Без лишних пояснений он поспешил в столовку «Мамонтятинка», чтобы дополнить моральное утешение материальными удовольствиями.

 

Следующую неделю Неля радела за счастье жениха во всю мощь своей Мечты. Его будущие товарищи, неисправимые гуманисты, были лёгкой добычей для её натруженного языка. Пока Неля объясняла им, как совершить для Родины подвиг и почувствовать себя счастливыми, Вадим, по её настоянию, сочинял отчёт о будущей командировке.

Решив, что ему уже нечего терять, мотиватор сильно перестарался в отчёте со своим мнением о манерах и умственном развитии, как руководства Центра, так и подельников.

– Ты что творишь? – попыталась вразумить любимого Неля.

Однако, лишённый социальных тормозов, Вадим непривычно легко осадил её:

– Полагаю, что человек, обладающий интеллектом и большим литературным даром, имеет право на некоторое умственное кокетство. И потом я гениально краток, ибо наконец убил в себе литературного судебного пристава и не стал описывать гардеробы персонажей: камзол бархатный кровавого цвета – одна штука, куртка из шкуры молодого дерматина – одна штука...

 

В пятницу соседка передала Вадиму добровольные подписки о выезде с Земли от всех подельников и намекнула на причину своего успеха:

– Мы давно были бы в светлейшем будущем, если б всех в детстве правильно стращали.

 

 

Проводы героев-неудачников на обратную сторону Луны для доставки драгоценной шпинели в закрома отечественной промышленности прошли почти без эксцессов. Директор сухо буркнул:

– Прощайте, товарищи! – и вяло махнул рукой: мол, отправляйтесь уже к едрене-фене.

Однако Михалыч слегка присамодурил и выдал ответку:

– Чем дальше вас посылают, тем больше вам доверяют, – и потребовал: – Прошу за это любить нас нещадно.

Неля немедленно обняла его, потом чуток пригрела на груди своего мотиватора и пообещала:

– Уж я-то вас дождусь!

Директор нетерпеливо поморщился и протянул Михалычу руку в знак окончательного прощания, но тот в избытке чувств попросил:

– Позвольте подержаться за вашу шею, – и повис на директоре мёртвой хваткой.

Хорошо, телохранители как раз не спали и болевым приёмом открепили героя.

– Куда вы меня несёте?! – хрипел Михалыч. – Нафиг Луну! Дверь не запирайте!

Остальных тем же манером запихали на борт, задраили люк, и директор, потирая шею и одновременно крестясь, дал отмашку:

– Пшли отседова!

 

 

Полёт на Луну для всего экипажа прошёл как в бреду. За час до посадки автоматика растолкала Михалыча и его подчинённых. Перед завтраком командир самодурно приказал Лоле напомнить всем должностные инструкции.

– Какие ещё инструкции? – удивилась девушка. – Задание у всех одно: поднимать упавших роботов и следить, чтобы драгоценная шпинель не прилипла к чьим-нибудь корявым ручкам. Лучше объясните, почему посадка на дальней стороне Луны? Как я коллегам передам пламенный привет в онлайне?

– Не на дальней, а на обратной, – поправил Кеша-математик. – Точнее, в Море Москвы.

– Вот! – поддакнул Михалыч, вятский подмосквич в первом поколении.

Чисто для приятной беседы Кеша уточнил:

– В Московском море этой шпинели, как двоек за теорему синусов.

Лола зевнула и спросила, что это за зверь.

Кеша едва не впал в синусоидальный трёп, но успел сообразить, что Лолу интересуют драгоценности.

– Шпинель – это редкий минерал. Предки его вместо рубинов крепили к своим венцам. И на российской короне шпинель сияет, и на английской.

– Да ты что! – глаза Михалыча вспыхнули огнём наживы. – Небось, липучая, прям не отвяжешься.

Вадим резко осадил авантюриста:

– Не сметь! Топлива на обратную дорогу нам выдадут роботы по точному расчёту. Сравнят вес упакованного минерала, грузового контейнера и наш общий вес по данным Центра. Контейнер при выходе на трассу заберёт свою порцию горючки и отцепится для автономного приземления, а нам может и не хватить на дорогу. И тогда мы свалимся на Луну, как птичий помёт.

– Откуда знаешь? – недоверчиво спросил Михалыч.

– Даже у государства нет тайн от моей невесты, – вздохнул Вадим. – Выведала-таки, почему некоторые сборщики драгоценностей числятся в невозвращенцах.

 

Кеша-математик, не наживы для, а по чистой игре разума начал рассчитывать предельно допустимый литраж топлива, выписывая на обёртках из-под еды формулы, непостижимые для остальных. Михалыч в нетерпении ждал ответа, но Лола прервала полёт высокой мысли:

– А на передней стороне Луны есть драгоценности?

Михалыч цыкнул на неё, но Кеша, взглянув в его алчные глаза, наконец осознал, какое горе от его ума может приключиться. Он смял обёртки и сокрушённо вздохнул:

– Увы, увы.

– Может и есть, – возразил Вадим. – Ещё древние греки писали о каких-то пурпурных поясах на Луне. Как раз в масть шпинели.

Кеша почувствовал угрозу своему авторитету:

– А ещё они писали, что лунатики глядят на Землю и видят на ней отстой и подонков Вселенной.

Михалыч неодобрительно крякнул и обстыдил лунатиков:

– Позорно так о нашей уважаемой Земле выражаться.

Но Луна с ним не согласилась и при посадке скатила борт с заготовителями в центр небольшой ямы.

 

Разобравшись с центровкой челнока, все влезли в свежеотпечатанные скафандры и отправились работать. Только Михалыч остался на борту, чтобы подготовить и подключить грузовой контейнер. Мотиватор Вадим, Кеша-математик и Лола-историчка, словно кузнечики, запрыгали к опрокинутым роботам.

– Мы прямо как профессиональные подниматели пингвинов, – блеснул эрудицией Кеша.

В этот момент из челнока выбрался Михалыч и с вдохновением бездельника гаркнул:

– Нас послали на подвиг. В бой, товарищи!

Постоял минуту на последней ступеньке, посмотрел на кучу разбалансированных от непосильного труда роботов и, от греха подальше, полез обратно в челнок.

Манеры командира вызвали у Вадима мифотворческую отрыжку:

– Михалыч поник всем, чем мог, и вернулся на борт. Вскоре послышалось журчание – это слёзы текли ручьём по его суровому богатырскому лицу.

Командир обернулся и спросил:

– Кто такое вякнул?

– Известно кто – Пушкин, – ответил Вадим.

Даже Михалыч догадался, что обижаться на Пушкина не резон, и скрылся в челноке.

 

Подняв всех завалившихся роботов, троица, чтобы не мешать им заполнять контейнер шпинелью, устроилась на краю ямы.

– Между прочим, Пушкин никогда про Михалыча не писал, – снова блеснул эрудицией Кеша-математик.

– Что он писал или не писал, ты у Лолы спроси. Её как раз за вредоносные знания про Пушкина выслали с Земли на каторжные работы.

Кеша ближе придвинулся к девушке и поинтересовался:

– Правда, из-за Пушкина на Луну выслали?

– Из-за него, из-за Солнца нашей поэзии.

– Ух, ты! Расскажи.

– Меньше знаешь, ближе к Земле спишь, – отмахнулась Лола.

Кеша обернулся к Вадиму и наполненным собачьей преданностью взглядом молчаливо воззвал о помощи. Вадим и сам был не против печальных подробностей:

– Колись уже, пока Михалыч под ногами не путается.

– Интересно, чем он занят? – перевела стрелки на командира осторожная Лола.

– Известно чем – в грузовом контейнере секретный карман мастерит для притыренной шпинели, – даже для мотиватора четвёртого разряда Михалыч был открытой книгой. – Я с ним позже разберусь, он у меня голыми коленками всё наворованное прощупает. Говори уже, что там у тебя с Пушкиным.

Лола тяжело вздохнула и начала с конца:

– Наше правительство не хочет ссориться с Францией и признавать, что Пушкин был гениальным шпионом всех времён и народов. Проще навсегда избавиться от тех, кто может это доказать.

– Во-первых, не гениальным шпионом, а гениальным поэтом, – поправил эрудит Кеша. – Во-вторых, с какого боку тут Франция? Поэт западнее Молдавии нигде не бывал. А, понял! Ты про миф, что Пушкин стал Дюмой.

– Стал Дюмой, – передразнила Лола. – Ещё неизвестно, кто кем изначально был. Вернее, кому надо – известно. Хотя, если всю информацию обнародовать, придётся международно скандалить, а это не входит в планы наших политиков.

Кеша слегка обиделся, но и в таком состоянии догадался про генетический анализ спросить. Тут уж и Вадим не выдержал:

– Хорош тупить. Сказано же, истина где-то рядом, а ближе она никому не нужна.

– Ну вот, оттоптали творческую нежность ни за что, – вконец разобиделся Кеша и забился шлемом о лунный грунт, да так темпераментно, что грузчики-роботы остановились от непривычной вибрации и направили окуляры на буяна.

– Уймись, – попросил Вадим. – Нам тут восстания машин не хватало.

Но утихомирить его удалось только Лоле:

– Нет нужды демонстрировать душевные муки, – равнодушно, а потому убедительно заметила она. – Лучше расскажи, за какие грехи тебя так далеко послали. Неужели альтернативной математикой баловался?

Кеша насторожился, но промолчал. Вадиму пришлось сдать его с потрохами:

– И баловался, и учеников подсадить на лженауку пытался.

– Да! – задиристо выкрикнул Кеша. – Ибо математика – это не наука. Это развивающийся инструмент, который, условно говоря, прошёл путь от каменного ножа до гильотины. По сути математика ничего не доказывает и не объясняет окружающий мир. Она лишь навязывает набор правил для манипулирования природными величинами с дискретным результатом. A мир не дискретный! Время и пространство не должны мериться в единицах СИ. Поэтому мы и не можем понять, что такое Вселенная.

– Позволь, – перебила его Лола. – Как же математика не наука? Как же она ничего не доказывает и не объясняет? Да математики только и делают, что доказывают и объясняют. Против математики не попрёшь.

– С такой логикой и ПДД, то бишь правила дорожного движения, тоже наука. И доказывают, и объясняют, и против них не попрешь.

Лола пожала плечами:

– Я, конечно, люблю объективных субъектов, но не в таких же дозах, – и повернулась за поддержкой к Вадиму.

Тот беспомощно развёл руками и согласился с решением руководства:

– Товарищ свой вышак честно заработал.

Кеша подскочил и, не учтя лунной гравитации, слегка завис:

– С какой стати вышак? Мы же сейчас домой полетим. Да, Лолочка? И прямо с космодрома к моей маме на чай поедем. У неё такие пироги с черникой – кто их не ел, тот счастья в жизни не познал.

Но девушка не вдохновилась его обещаниями:

– На Луне вы все такие ухажёристые, а на Земле мы, как обычно, полайкаем в Сети друг другу фото, на том наш флирт и закончится.

Повернулась к Вадиму, предчувствуя худшее, спросила:

 – Интересно, за что Михалыча наказали бесплатной турпутёвкой на Луну?

Мотиватор оценил её проницательность и выложил факты без лишней деликатности:

– В прошлом году сумрак слабоволия окутал его, и, свернув с дороги честного труженика, он ступил на опасную тропу клептомании. Поскользнулся на опасной дорожке, обернулся вором до последней своей молекулы. Кто-то сказал бы, что захворал и нуждается в лечении, а кто-то распорядился им по-хозяйски и отправил на Луну с тремя отщепенцами. Здесь юный клептоман притырит кило-другое ценностей, и лететь этим лохам в космическом мраке тыщу лет. И всё мимо. Так работают законы и государственной и вселенской справедливости.

– По грехам нашим, – вздохнул Михалыч, который тихо выбрался из челнока как раз к истории своего недуга. – Что ж, мы все бренны, мы все "там будем". Да-да, и не спорьте.

Отнюдь не самый людоедистый и кровожадный экипаж отвратительно зашипел на командира и угрожающе замахал руками. Михалыч впал в непонятки:

– Почему у вас такие каторжанские рожи, что полицию позвать охота?

Как профессиональный мотиватор Вадим съехидничал для подогрева ситуации:

– Закончил схрон мастерить, вышел лунным вакуумом подышать да потешиться над смертниками?

Пролетарскоё чутьё подсказало Михалычу, что пора валять ваньку:

– Да чёт приуныл разок, а разуныть обратно не получается.

– Это потому, что жизнь – боль, – объяснил Кеша.

– И у кого-то сейчас будет Достоевский в трёх куплетах: "Финка-ножик не согнётся и рука не задрожит", – добавила натуральная гуманистка Лола.

Осторожно матерясь, Михалыч попятился к люку:

– Ёперный-ёпт, это в какое дерьмо вы тут вляпались?

– Это не мы в дерьмо вляпались, – прошипел Вадим, – это дерьмо вляпалось в нас.

Михалыч добрался до люка, но Лола схватила его за его ногу и крикнула:

– Снять с него скафандр да босиком на мороз!

Вадим помог ей сдёрнуть воришку с лестницы на лунный грунт, и вдвоём они уселись на недужного командира, чтобы в деталях обмозговать целительные пытки. Кеша подошёл к ним, поднял ногу для пинка по печени, но так и замер в смешной позе: гуманизм эрудита удержал его от злодейской расправы. В итоге он ограничился шлепком перчаткой по мягкому месту командира.

– Классно порукофлудил, – съязвила Лола. – Накал жестокости как в старые добрые времена.

Хитрый Михалыч заступился за хлюпика Кешу.

– Вам сверху не видно было, как я тут окаменел от ужаса.

С видом брутального Винни-Пуха Кеша сел на тело командира вплотную к Лоле и с надменно-похотливым выражением лица продолжил подкат:

– А знаешь, мама давно просит, чтобы я отдал своё сердце в заботливые руки.

Снизу забулькал Михалыч:

– Горько! – и жалобно заныл свадебные куплеты: – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

Премудрая Лола, не обращая внимания на постороннее, предложила:

– Надо оставить Михалыча роботам на поруки. Пусть они его перевоспитывают. Тогда нашему облегчённому составу горючки на всё хватит.

Хотя идея Вадиму в принципе понравилась, он возразил:

– Топлива нам отвесят на троих. В итоге этот рецидивист дождётся следующей экспедиции, а мы будем бороздою бороздить окраины Вселенной.

– Тогда возьмём его на борт, а когда бак зальют – приоткроем люк и выбросим.

Вадим задумался, отыскивая изъяны нового плана, а Кеша заёрзал на теле командира.

– Не будет ли это несколько чересчур? – наконец выдавил он и тайно погладил Михалыча.

Этот скромный жест маленького человека позже обернулся большими неприятностями для всего человечества. Ободрённый сочувствием Кеши, Михалыч зашевелил неповоротливой извилиной и, наконец, догадался:

– Товарищи, вы боитесь, что из-за моей заначки нам топлива не хватит?

– Вот именно, – кивнул Вадим, который всё больше склонялся к последнему Лолиному предложению.

– Хех! – выдохнул Михалыч и резко повернулся на спину, так что экипаж оказался на его груди и пузе. – Да я вам горючкой весь трюм залью.

– Это как? – воскликнули сидящие на нём.

– Как подмажем, так и поедем.

– Взятку дать? – догадалась премудрая Лола. – Роботам, что ли?

– Атомный бред, – восхитился Вадим – Сегодня ночью, камрад, когда ты услышишь тихое постукивание, знай: это из ада тебе аплодируют.

Даже Кеша признал идиотизм замысла:

– Нет, этих ведроидов на материальную заинтересованность не программируют.

Но даже прижатый толстыми обстоятельствами к грунту, командир не сдался:

– Может и не программируют, только на Земле у меня сантехника с квантовыми мозгами вся подмазанная была. А тутошные железяки посмекалистее будут.

Кеша поёрзал на брюхе Михалыча и снова подскочил с зависанием:

– Давайте попробуем. Что нам терять, кроме чужих ценностей?

– Как притягательны порочные идеи, – профессионально отметил Вадим.

– Взятки и чиновникам опасно давать, а тут роботы, – неуверенно возразила Лола. – Это точно выходит за рамки дозволенного.

Кеша снова высоко подпрыгнул и бесшабашно предложил:

– И ты выходи за рамки дозволенного, я тебя давно здесь жду.

– А! Сгорел сарай, гори и хата, – Михалыч легко стряхнул с себя двух повстанцев, огляделся, подошёл к Старшему роботу и что-то ему приказал.

Старший, судя по всему, заупрямился. Михалыч, словно фокусник, вынул откуда-то прозрачный пакет со шпинелью, повесил его на плечевой выступ Старшего и долго что-то ему нашёптывал. Потом терпеливо ждал, когда откроются духовные очи питомца. Наконец Старший утвердительно сверкнул окулярами и подал сигнал своей робокоманде. Минуту спустя лунные роботы маршировали с Михалычем в сторону огромных топливных резервуаров.

– Строевая у этих эльфов на высочайшем уровне! – похвастался Кеша, будто это он всех построил.

Вадим тоже оценил мотиваторский талант Михалыча, но, то ли из зависти, то ли по другим причинам промолчал.

 

Через полчаса, залив в челноке полный бак, роботы выстроились перед Михалычем навытяжку в ожидании новых приказов. Глядя на первый в мире отряд роботов-взяточников, Кеша расчувствовался:

«Глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета».

Михалыч прошёл вдоль строя и по-отечески мягко скомандовал:

– Вольно, вольно. Воротнички только поправьте.

 

 

На пути к Земле, затаренный в личном и общественном порядке экипаж машины грузовой, отмораживался на всю катушку.

– Михалыч, ты – мегапрохиндей, – кричал нетрезвый Кеша. – Этакие ништяки забабахал.

– Чай не мажордомы какие-нибудь, – не по чину заносился командир. – Мы завсегда икорки на закусь притараканим.

Захмелевшая Лола время от времени зависала на шее командира и громко удивлялась:

– Милостью Божьей и Михалыча мы всё ещё живы!!!

Только Вадим пребывал в глубокой задумчивости. Он никак не мог понять, чем командир замотивировал роботов. Поминая старые обидки, Михалыч долго ломался, но за четверть часа до приземления сжалился и намекнул:

– Роботам подшивают страсть к героическому труду и инстинкт самосохранения, чтобы подольше служили Отечеству. Это две несовместные установки. На этом противоречии можно играть любую симфонию, нажимая то на одну болевую точку, то на другую.

Будущий мотиватор второго разряда хотел, но не смог сдержать восхищения:

– Я бы тебя официально через все СМИ поздравил с ошеломляющими познаниями в мотивациях киберсуществ, кабы тебе за это не припаяли турпутёвку на Юпитер.

(комменты если не трудно сюда:

http://2061.su/forum/index.php?/topic/564-karnaval-poleznykh-snov/)

В форумном центре Академии Человека было многолюдно. На последнее слушание о «Ключевой хронопространственной точке в истории Москвы» явились даже из Общества натуральных матерей. Впрочем, именно натуральные матери более других опасались, что 5D отчет российских гологранавтов, который в День города обещали показать над Кремлём, будет никудышным. Бьянка Ахметова, лицо и мораль Общества, в который раз пыталась всех вразумить:

– Матери Москвы против отправки гологранавтов в4 апреля 1147 года! В этот день князь Юрий Долгорукий угощал союзников в городке Москов.

Бьянка замолчала, позволяя всем осознать неуместное, но, признав тщетность попытки,  с материнской безвозмездной заботой объяснила:

– С цензурой «+12» мы всё равно ничего не увидим! Лучше посмотреть, как строили Кремль, и убедиться, что лапы у наших предков не зря назывались руками и росли из плеч, а не из...

Марш из сюиты Канделяброва «Могучее недоумение» заглушил Бьянку.

 

– Увы, никто не слушает матерей, – отметила Дана.

Она сидела на верхнем балконе и равнодушно наблюдала за дебатами. Предложенная ею «Ключевая точка» не попала в шорт-лист, а другие координаты её не интересовали. Понятно, что победит Чингиз Капустин, которого с его же подачи называли Ханом. По мнению Даны, это был учёный с заскоками – Хан уже год косил под «великого сына тюркских народов». Его не смущала лемма генно-археологов о вымершем чистом этносе. Как всамделишного степняка его вообще мало что смущало. Накануне московских торжеств Хан возглавил Орду, отрицавшую татаро-монгольское иго, и оттягивался со своим коллективом, где только возможно:

– Злые походы рыцарей-христиан на языческую Русь – вот что списали на «иго». Два века гнобили и окрещивали наших пращуров, а крутой храмовой застройкой придавили язычество, как могильным камнем, – тут Хан окружал себя сотнями голограмм древних каменных соборов и крепостей, построенных во времена «ига», а тем, кто указывал ему на летописные свидетельства об избиениях, дани и рабстве, объяснял, как неразумным: – Да, крестоносцы мочили языческое бруталово, брали дань и чернь в полон. Ну, так кто-то же должен был всю эту красотень на нашей земле отгрохать. Тут и рабсила нужна, и провиант, чтобы зодчие не передохли.

 

Дана оказалась права – Хан, как наиболее рейтинговый персонаж, выступал последним:

– ...не секрет, что татаро-монгольского нашествия не было, а тем, кто ещё не въехал, что крестовые походы на Русь из церковно-политических соображений списали на «иго», достаточно прокачать историю канонизации русских святых...

Дана не вслушивалась в бредни Хана. Все эти активисты и их гипотезы утомили её сверх меры. Она не понимала, почему её обязали сидеть на этом слушании, ведь её проект даже не рассматривался.

Наконец председатель оргкомитета объявил, что в окончательном выборе «Ключевой точки» были учтены мнения всех россиян, и потому гологранавтов отправят... В бурных овациях Дана не расслышала дату. Ей хотелось в туалет, в микс-кафе "Мир" и в океанариум поболтать через зоокиберлинк с акулой Фросей. Дана открыла интегратор и передвинула на экране свой параскутер к взлётному пятачку. Вчера она оттюнинговала его под метлу – как раз под нынешнее настроение.

Но тут слово взял Олесь Блум. Это был серьезный мужик – из бывших астронавтов.

– Россияне вновь заняли правильную историческую позицию, – проникновенно начал он.

«Олеся мне не пересидеть», – вздохнула Дана и тихонько направила кресло к выходу. Но Блум сразу перешёл к главному:

– В команду первых гологранавтов зачислены (барабанная дробь) командир экипажа Сфинкс Хаматов, эксперт по Средневековью Чингиз Капустин, голографист Кузьма Ли и знаток культурно-этнических кодов...

 «Сфинкс Хаматов» Дана услышала как «Свинкс Хамоватый» и удивилась такому сочетанию. Ещё больше её поразила женщина в центральной голограмме.

– А мы похожи, – сочувственно прошептала Дана и на полной скорости рванула к параскутеру, пока его не затолкали навороченные драндулёты.

 (конец первой части)

 

— Птица Счастья садится только на раскрытую ладонь, — говорит Анюта, когда я сжимаю кулаки и отправляюсь к своим параллельным, но невезучим Я.

Всё так. Скажу больше: если ладони через некоторое время сложить корзинкой, там ещё и птенцов можно вывести. Надо намекнуть об этом Анюте. Пусть только усвоит мой закон Точечной параллельности. Что-то у неё с ним не заладилось. Пришлось посвятить ей Первое следствие закона, втиснутое в рифму:

Я многомерен и параллелен
Пересекающим меня мирам.
Потенциал мой беспределен
И многогранен, как стакан.

Такая получилась прелюдия к предложению пожизненно запараллелиться. Пора уже. Я это ещё в третьем классе решил, когда Анюта впервые рассказала о повадках птицы Счастья. Правда, начал я тогда не с раскрытых ладоней, а с открытого настежь клюва.

С тех пор через «неплотно закрытый вентиль» (так учителя называли мой рот) вытекло столько всего, что птица Счастья долго пролетала мимо моей мокрой от слёз души. Однако, мотаясь между ухабами судьбы, я наткнулся на закон Точечной параллельности. Это самое полезное открытие человечества за прошлый год (намёк на Нобелевку не слишком тонкий?).

Я мог бы изложить закон прямо здесь, уложившись в десяток-другой авторских листов, но практика показывает, что проще всего понять Точечную параллельность через её проявления. Что ж, расскажу хотя бы историю открытия закона. Как неофит «Союза великодушных», буду краток.



***

Судьба моя определилась рано. В пятом классе я сломал ногу и, с болью в душе и конечности, проявил способности в дисциплине. Дело было в феврале, близилось культурное мероприятие «Достойные Сыны Отечества». Классная воспользовалась моей неуклюжестью и, легко отловив на переменке, поручила рассказать о достойном отечественном сыне. Полагаю, классная хотела моим докладом укорить нас, никчемных потомков, и на моём горбу въехать в свой педагогический рай. Помню, как она на каждой репетиции хрипела со сцены прокуренным голосом:

Есть, конечно, на свете герои
Из породы отборных мужчин!

Почему «из породы отборных мужчин» я выбрал конструктора космических кораблей Королёва — не помню. Вероятно, со свойственной мне проницательностью, полагал, что День Космонавтики (12 апреля) обязательно наступит, и я одним докладом козырну дважды. Из всех фактов биографии меня потрясла история о тёплой буханке хлеба, которую Сергей Павлович нашёл в сугробе, когда едва не умер в ГУЛАГе от холода и голода. Вдруг тоже захотелось отыскать в снегу что-нибудь нужное: коньки, горный велосипед или, на худой конец, деньги.

Чтобы разобраться в призовой паранормальной схеме, я начал собирать загадочные истории. Сначала грёб по принципу «вали кулём, потом разберём». Но, погрязнув в море небылиц, высосанных, в основном, из среднего пальца, задумался о золотом правиле коллекционеров — узкой специализации.

Без сожаления я вернул на свалку историй всё награбленное, оставив только случаи о сверхъестественной поддержке простым людям. К тому времени мне уже светил сыновний срок, то есть долг в каком-нибудь северном снегоуборочном полку, и потому история необыкновенного спасения солдата оказалась базисной. В нескольких словах дело было так:
«Рядового прооперировали и оставили умирать в общей палате, отгородив ширмой. Телеграфировали родителям, чтобы те забрали тело сына. Утром его едва разбудили — он спал крепким здоровым сном.
— Как зовут малыша, который играл здесь всю ночь? — спросил солдат у потрясённых медиков.
— В госпитале нет детей, — заверили его.
— Был мальчик, — настаивал солдат. — Его мяч упал на мою постель. Я решил, что ребёнок боится мертвецов, из последних сил дотянулся до мяча и перебросил через ширму. Малыш громко засмеялся и кинул мяч назад. С огромным трудом я снова вернул игрушку. Потом опять и опять, но каждый раз мне приходилось тянуться всё дальше, пока я не сел в постели. Сильно вспотев, я упал и крепко заснул»

После этой истории мой подростковый (если верить тестам военкомата) ум долго пребывал в состоянии восторженной задумчивости. Проникновение потусторонних сил в мир людей, пересечение границ между сном и явью, фантазией и реальностью - эти недетские вопросы закружились в моей голове.
— Определённо, кто-то невидимый присматривает за нами, — поделился я гипотезой с родными.
— Инопланетяне, — успокоил меня старший брат.
— Их эльфами зовут, — добавила младшая сестрёнка.
— Что старый, что малый, — вздохнул я, лишний раз убедившись в непроходимой дремучести провинциальной родни.
Пришлось взвалить задачу опознания Хранителей на себя. Это был первый шаг к закону Параллельных Точек.

Следующий толчок на пути к открытию — принудительный для всего российского населения «мониторинг жизней между жизнями». Процедура была платной, и моё врождённое жлобство долго металось в поисках выхода из очередной соковыжималки. Не скажу, как я избежал мониторинга, но интерес к собственному междужизненному бытию вызвал во мне приступ истерического любопытства.

Моя многоопытная прижимистость подсказала почти бесплатную технику гипноза, без которого пропущенный мониторинг невозможен. Для погружения в транс у меня было всё: старый матрац с рельефом моего позвоночника; сильнейший релаксант (нечаянно записанный урок природоведения); будильник со встроенной камерой.

Методика была проста, как всё гениальное:
1. минута природоведения;
2. заранее записанные гипно-установки;
3. запись моего гипно-ответа.

Резким хохотом над моими откровениями будильник минут через десять (якобы, это предел даже для искусственного интеллекта) возвращал меня в реал. Прослушав свои междужизненные воспоминания, я записывал новую установку, выражал последнее китайское предупреждение будильнику и повторял процедуру. Конечно, работа долгая и утомительная (уморительная — прим. Будильника), но доверить свои предыдущие биографии государственным органам — для меня это слишком большой кредит доверия.

Между прочим, пока я выяснял, кем был в прошлых жизнях и что вытворял в промежутках, будильник трижды лопался от смеха. Ремонт бездельника влетел мне в копеечку. Прошу учесть её при начислении Нобелевской премии и не облагать подоходным налогом.

Что сказать о моих предвоплощениях? Слов нет. Лишь жестокая ухмылка, замкнувшая мышцы лица в гадкой гримасе, да вечно чешущиеся кулаки могут намекнуть на бесконечность моего разочарования. Я едва не увлёкся поиском ныне воплотившихся заклятых знакомцев, но очередной трагический случай удержал меня от справедливого возмездия.


***

Позже, когда сомнения развеялись, и стало ясно, что Хранитель — понятие индивидуальное, я решил отыскать ответственного за меня. Подружиться с ним домами. Свойственная мне дерзновенность, которую учителя в своём грубом невежестве принимали за наглость, позволила мне дойти до Точки. В лучшем смысле этого выражения.

Однако к моменту трагедии я только догадывался, что вокруг меня крутится много параллельных миров, в каждом из которых мыкается такой же Я-горемыка. Надежда, которую почти придушила во мне первая учительница, шептала, что один из моих Я пребывает в лучшем мире. Правда получалось, что другой Я мается хуже меня. Мои Я живут по понятиям весьма относительным.

И вот однажды, когда сыновний долг повис на мне мёртвой петлёй, и я с тоской смотрел на полупрозрачный обмылок, самый Коварный Я, закутанный в почти белую простыню, явился ко мне в казарму и предложил прогуляться в мир иной.
— Махнёмся не глядя, — предложил он.

Разглядывая страдание в его глазах, я решил, что это мой Хранитель. Ага, индюк тоже думал, что купается, пока вода не закипела... Конечно, я купился и сдуру попал в край победивших босяков.

В мире моего Коварного Я босяки-гегемоны были вездесущи. Заслоняя своей серой массой днём оба Солнца, а ночью минимум четыре Луны, они почти победили всё светлое и яркое. Вы бы видели их Москву! Ладно, Кремль безнадёжного грязно-серого цвета, но Университету можно было и оставить его бодрящий ярко-жёлтый колер хотя бы на последнем этаже.

Понятно, что в каждой избушке свои погремушки, но духовой оркестр в избе — это всё-таки перебор. И, тем не менее, каждое утро ровно в 6:03 я пел под духовой оркестр с окружающими меня условно-освобождёнными гегемонами: «Весь мир насилья мы разрушим...». Пел и думал, как мне ускользнуть от освободителей в застенки своего мира. Спасла меня новая трагическая случайность — однажды на утренней запевке я нечаянно проныл: «Весь мир насилья мы построим».

Разумеется, построим для отправки в трудовые лагеря. Казалось бы, «разрушим-построим» — разница невелика, однако, не успел я захлопнуть пасть, как Анька (подруга моего Коварного Я) подогнала к нашей мегакоммуналке медиков Серого Пролетарского Креста. Меня повязали пыльной верёвкой и на изысканно заляпанной грязью машине повезли в приёмный пункт, чтобы в спёртой обстановке привить пролетарскую бодрость и прочие ощущения.

Медперсонал работал надо мной и с задором, и с надрывом. Кое-что у них получилось: серость проступила в моих скошенных к носу зрачках, в каплях слюны, неторопливо стекающих по слюнявчику. В быстро посеревших висках стучало в такт низкочастотному ночному метроному:

Зыбко колышется паутина,
Четыре Луны сереют в окне.
Всё одноцветно, всё уныло,
Всё не так, как на нашей Земле.

Если вернусь, полюбить обещаю
Всё, что когда-то совсем не ценил.
И по-другому жить постараюсь
Если вернусь...

Не знаю, что заставило меня биться башкой об стену. Возможно, хотел увидеть остатки серого вещества, которого, как проворчала накануне нянечка, в голове сильно поубавилось. Или надеялся в последний раз взглянуть на яркие звёзды, которые посыпались из глаз?

Мой другой Я едва застал меня воплощённым.
— Наш пострел и на расстрел поспел, — фыркнул он, глядя, как одной ногой я покинул крышу 77-этажной районной психушки.

Как многоопытный страдалец, я догадался, что это бес пришёл по мою душу.
— Слава тебе, Господи, за мелкие радости, — усмехнулся я и, с трудом балансируя на одной ноге, трижды плюнул на него через левое плечо.
— И тебе белого полотенца на чёрный день, — вздохнул другой Я и представился моим Хранителем.

Так я встретил своего Великодушного Я в первый раз. Явись он минутой раньше, я бросился бы к нему на шею и задушил от восторга. Но он опоздал — я сдался.
— Стой! Рожденный ползать, упасть не может! — Великодушный хотел подменить моё физическое падение моральным, но, вспомнив, что я медленно соображаю, в отчаянии добавил: — Остановись! Я помогу тебе, чем хочешь!
— Ух, ты! — подумала моя проветрившаяся нога и вернулась на крышу.

Назовите балбеса, который в таких обстоятельствах не прихватил бы своего Хранителя за жабры. Конечно, я предложил ему махнуться не глядя: я в его мир, а он хоть во все параллельные. Великодушный Я был великодушен, но не глуп. Он не попался на моё серое коварство. Минуту подумав, Великодушный сказал:
— Я не волшебник, я только...
— ...лечусь, — подсказал я.
— ...но, если хочешь, будь моим дублем, — и великодушно взялся объяснить правила поведения в его странном мире.


***

На девятом месяце обучения я почти догнал принцип великодушного мироустройства.
— Погнали наши городских! — предложил я, и Великодушный на этот раз не стал упираться.

Мильён раз «Ни фига себе!» — это весь мой словарный ряд, замусоленный в мире таких же, как мы, но отчётливо великодушных. Думаю, и мастера художественного слова, типа нашего прапора, не стали бы заморочиваться на «Москва! Как много в этом...», а гаркнули бы во всю глотку:
— Вау!!! — и лучше выдумать нельзя.

Что сказать вдогонку нашему «Вау»? Цвет и свет — основа великодушного мира. Они в небе и воде, в воздухе и любом предмете. В глазах всякого живого существа. Кажется, светящийся разноцветный пар валит у всех даже из ушей. И при этом они просто погрязли в чистоте и уюте...

Это сейчас я многословен, а там был нем, как цыпа, захлебнувшаяся розовыми соплями. Мой грязный язык прятался за зубами, боясь ляпнуть что-нибудь не в тему на родном великорусском.

Но все краски того мира поблекли, когда я увидел Великодушную Анну. Необыкновенное Её Сиятельство... Или у меня в глазах потемнело, когда в зобу дыханье спёрло? С той минуты я приклеился к ней, как цемент, и хотел объявить всем, что разлучит нас только... Не, никто нас не разлучит до самой её старости.

Глядя на мой затянувшийся любовный шок, Великодушный деликатно напомнил о возвращении:
- Всяк держи свои рубежи.
Ага, как говорили в нашем краснознамённом снегоуборочном, недолго музыка играла, недолго пьяный танцевал - пришло время возвращаться. Не приходя в сознание, я впал в задумчивость и скатился в жестокую кручину.

На моё счастье Коварный Я тоже не спешил с репатриацией. Прижился, бедолага, на моём убогом месте. Построил родню, чтобы не терять коварных навыков. Когда меня водворили на место, порадовался на своих. Они, оказывается, и раньше были добрыми, просто показать это не умели. Вместо злобы затаил на Коварного сочувствие, а как вспомнил его житуху — захотелось как-то поддержать своё Коварное Я. Вот тут Великодушный и предложил вступить в их Союз.

О светлые создания Меня,
Страдающие и переживающие.
Великодушно светлым духом защищающие
Всех Я, которым угрожает тьма.

Конечно, я согласился. Теперь тикай-ховайся, Житомир на тропе войны!

Ныне каждую пятницу, лишь Солнце закатится, мчусь, как призрак ночи, к своим убогим Я. Отгоняю от них неприятности, вербую в «Союз Великодушных» новых бойцов параллельного фронта. Наш суровый прапор, бывало, вздыхал:
— Не так страшен русский танк, как его пьяный экипаж.

Не уверен, что экипаж моих Я так крут, но прошлый раз мы вместе с Коварным красили шестой этаж их Университета в жёлтый цвет. На следующий месяц у нас в планах районная психбольница. Заляпаем её 77-этажный серый крест на фасаде в кроваво-коричневый. Отрыгнутся кошкам мышкины сопли... А там и до серого Кремля доберёмся, звёзды на башнях красными тряпками обмотаем. Я уже и занавес в клубе для святого дела прихватил.



***

Однако, вернусь к своему закону Точечной параллельности. Хотите быть счастливыми — вступайте в «Союз Великодушных». Вы даже не представляете всем своим разумением, воспитанием и пониманием, как легко достигнуть высшего состояния, через мой бесплатный совет.

Конечно, без поручителя в «Союз» не попасть. Ищите своего Хранителя. Поиски лучше начинать с мягкого транса (вспомните первую двойку, первую любовь...). Держитесь за чувство безысходности, сделайте его привычным. Далее жизнь поможет углубить и расширить это самочувствие до состояния полной бытовой невменяемости. Осталось подойти к последней черте и обернуться — наверняка Хранитель закосит под свидетеля.

И будь покоен: рядом с чертой,
Прямо за левым плечом,
Стоит твой Хранитель, грустный и злой,
И душу назад зовёт.


Душа твоя ему как родная.
Он манит её за собой.
Поверишь ему, и черта чумная
Окажется взлётной твоей полосой.


Но моя Анюта, милосердная и великодушная, пренебрегая Точечной параллельностью, настаивает:
— Птица Счастья садится только на раскрытую ладонь!