Продолжаю тему проклятых королев. Следующая карта – бубновая дама Мария Антуанетта. Легкомысленная, гламурная, роскошная. Мне эта королева всегда казалась неприятным историческим персонажем. Хотя мне было ее жаль, смертная казнь – жестокий финал яркой жизни. 

Репутация легкомысленной королевы привела к трагедии. Дело об ожерелье, о котором я писала в посте Ожерелье королевы, способствовало усилению недовольства подданных. Марии-Антуанетте приписывают фразу «если у людей нет хлеба, пусть едят пирожные». Это говорила не она, а ее приближенные, но подобное высказывание характеризует королевское окружение. 


Казнь королевы (гравюра 19 века)

Внезапные беды начали преследовать королеву накануне революции. «Мой рок – приносить несчастья» - писала Мария-Антуанетта, видя как приближается неотвратимая катастрофа. Знаменитая гадалка мадам Ленорман предсказала королеве смерть на эшафоте. 

Мария-Антуанетта всерьез начала опасаться за свою жизнь. Она прекратила посещать публичные мероприятия, театры. Всюду слышалось возмущение подданных «мадам дефицит», «развратная австриячка». Даже художнице Виже-Леббрен пришлось убрать портрет королевы с выставки, опасаясь акта вандализма.


Портрет работы художницы Виже-Леббрен 

Почудить королева успела немало, насмехаясь над правилами. Она установила памятник своей обнаженной груди в виде чаши. Ее супруг не возражал. У современных читателей возникает логичный вопрос "Королева дура?". Нет, это была невинная оригинальная шалость эпохи галантного века. Публика оценила. Только расстроенные финансы и дефицит вызвали возмущение подданных подобным бесстыдством. 


Грудь королевы - придворный памятник. По легенде, Мария-Антуанетта изобразила своих опальных фаворитов в виде баранов, поддерживающих ее грудь. Этого фавориты ей не простили и перешли на революционную сторону, а потом отомстили за оскорбление. 


Карикатура на высокие парики, которые ввела в моду Мария-Антуанетта. В этих париках заводились даже мыши. У самой королевы после таких опытов с прическами начали выпадать свои волосы. 

Былые фавориты королевы стали предателями. Один из немногих, кто сохранил верность «своей королеве» - шведский дворянин Аксель Ферзен.
Офицер-иностранец скрывал свои отношения с королевой. Он отвергал светские сплетни, называя себя неудачливым влюбленным. Личная переписка Ферзена с Марией-Антуанеттой была обнаружена лишь в 19 веке. 


Парадный портрет Акселя Ферзена 

Знакомство королевы и Ферзена произошло на маскараде. Мария-Антуанетта любила подобное времяпровождение, не обращая внимания на рассуждения о «королевской чести». Королева в маске как обычно сама подошла к понравившемуся мужчине и заговорила с ним. Потом графу пришлось уехать в Швецию, он вернулся через несколько лет в 1778 году, и Мария-Антуанетта не забыла его…

«Королева, самая любезная из известных мне государынь, соблаговолила осведомиться обо мне. Она спросила Кройца, почему я не принял участия в ее воскресной карточной игре, а услышав, что я однажды явился в день, когда прием был отменен, выразила сожаление и извинилась передо мной» - писал Ферзен домой родным.
«Каждый раз, когда я свидетельствую свое почтение во время карточной игры, она говорит со мной».





По воспоминаниям современников:
«... по словам многих очевидцев, граф Ферзен, швед, полностью захватил сердце королевы. Королева ... была просто сражена его красотой. Это действительно заметная личность: высокий, стройный, прекрасно сложён, с глубоким и мягким взглядом, он на самом деле способен произвести впечатление на женщину, которая сама искала ярких впечатлений».
Ферзену снова пришлось покинуть французский двор, он отправился в Америку и вернулся только в 1783 году.

Из письма шведского посла:
«Я должен уведомить Ваше величество, королева так благоволила к юному Ферзену, что это возбудило у некоторых особ подозрение. Должен сознаться, я сам верю, что она симпатизирует ему; я замечал знаки внимания с ее стороны, слишком очевидные, чтобы в них сомневаться. При этих обстоятельствах юный граф Ферзен вел себя образцово, проявив сдержанность и, в особенности, приняв решение уехать в Америку. Уехав, он избежал всех опасностей; противостоять такому соблазну потребовало решимости, которую трудно ожидать от человека его возраста. Последние дни королева не в состоянии была отвести от него глаз, полных слез. Я прошу, Ваше величество, эту тайну никому, кроме сенатора Ферзена, не сообщать. Фавориты двора, услышав об отъезде графа, пришли в восторг, и герцогиня Фитц-Джеймс сказала ему:
"Как, сударь, вы отступаете от своих трофеев?"
"Будь они у меня, я бы от них не отступился. Я уезжаю свободным, без сожалений".


Королева накануне революции


В годы революции 

День расплаты за беспечность королевы наступил…
14 июля 1789 года королю сообщили о взятии Бастилии. 
«Это мятеж?» - спросил король.
«Нет, сир, это революция» - ответили ему.

20 июня 1791 года королевская семья пыталась бежать из революционного Парижа. Организатором бегства становится сама королева, ей помогает фаворит Ферзен. Увы, снова череда роковых неудач приводит семью к очередному провалу. Любовь к роскоши и этикету сгубили королеву. Слишком много времени было потрачено на формальности. 


Королева с детьми

Писатель Стефан Цвейг описывает эпизод бегства:
«Через Париж, роковым образом через Париж! Ибо аристократ Ферзен привык, чтобы его возили, сам же на козлах он никогда не сидел и потому не знает бесконечных, сложнейших лабиринтов города. Кроме того, из предосторожности - роковая осторожность - вместо того, чтобы сразу же выехать из города, он направляется еще раз на улицу Матиньон, чтобы встретить там большую карету.

Лишь в два часа ночи, а не в полночь он вывозит драгоценный груз к городским воротам - два часа, два невозвратимых часа потеряны.
Карета-корабль должна стоять за таможенным барьером. И вот первая неожиданность: ее там нет. Опять потеря времени. Наконец ее обнаруживают, запряженную четверкой лошадей, с потушенными фарами. Лишь теперь Ферзен может на фиакре подъехать к карете, чтобы члены королевской семьи перебрались в нее, не замарав своей обуви - это было бы ужасно! - грязью французских дорог. И вот лошади запряжены в половине третьего - утром вместо полуночи. Нет, Ферзен не скупится на удары бичом, через полчаса они в Бонди, где их уже ожидает гвардейский офицер с восьмеркой свежих, хорошо отдохнувших курьерских лошадей. Здесь надо прощаться. Это очень нелегко.

Трудно расставаться Марии Антуанетте с единственным надежным человеком, но король заявил категорически, что не желает, чтобы Ферзен сопровождал их далее. По какой причине - неизвестно. Возможно, чтобы не предстать перед верноподданными в обществе этого интимнейшего друга своей жены, возможно - из уважения к ней…»



Неудачный побег 

Если верить Цвейгу, начинаешь сомневаться в адекватности и умственных способностях королевы и ее мужа. Они ведут себя так, будто едут на экскурсию. 
«…Все располагает к хорошему настроению: дети выспались, король оживлен больше
обычного. Шутят по поводу ролей, которые приходится играть беглецам: госпожа де Турзель теперь знатная дама мадам де Корф, королева - мадам Рошет, гувернантка ее детей, король в ливрее лакея - дворецкий Дюран, Мадам Елизавета - камеристка, дофин превратился в девочку. 

В сущности в этой удобной карете семья чувствует себя свободнее, члены семьи - ближе друг другу, нежели дома, во дворце, под неусыпным наблюдением многочисленной прислуги и шестисот национальных гвардейцев. 

Вот уже заявляет о себе верный друг Людовика XVI - никогда не покидающий его аппетит. Извлекаются обильные припасы, едят вдоволь, на серебряном сервизе, из окон кареты летят куриные кости, пустые винные бутылки; не забывают и славных лейб-гвардейцев. 

Дети в восторге от приключения, играют в карете, королева весело болтает со всеми, король использует этот непредвиденный повод для того, чтобы познакомиться со своим королевством. Он достает карту и с большим интересом следит за маршрутом от села к селу, от деревушки к деревушке. Постепенно у них появляется чувство безопасности…»


Карикатура на прически. До революции остался 1 год 

Так, утратив чувство опасности и осторожность, королевская семья была поймана революционными гражданами. Король, выглядывавший из окна кареты, был узнан на почтовой станции. В городе Варенне королевские беглецы были задержаны и отправлены в Париж под усиленной охраной. Судя по карете, в которой они ехали, не хватало только надписи "Король здесь". 

О неудачах Людовика XVI и Марии-Антуанетты есть в предсказаниях Нострадамуса:

Король сквозь Реймса лес промчит и канет,
Найдя в Варенне ненадёжный кров.
Пусть в сером он, она - как белый камень,
Нож и мятеж швырнут их платья - в кровь.


Король Луи XVI

Королевская семья была помещена во дворце Тюильри под строгим надзором. В августе 1792 года дворец был захвачен революционными гражданами. Королевские арестанты переведены в знаменитую тюрьму Тампль, которая тоже не сохранилась до наших дней (как и Бастилия). 


Захват дворца Тюильри 



В январе 1793 года король Людовик XVI был казнен. Эта участь ожидала и его супругу. Оставалось только несколько судебных формальностей. Для обвинения враги королевы использовали памфлеты с клеветой авантюристки Жанны де Ла Мотт (о которой я писала в посте «Ожерелье королевы»). Легкомысленная королева - любительница роскоши предстала в образе чудовища, избавление от которого станет величайшей добродетелью для Франции.

Мария-Антуанетта, ее дети и сестра Елизавета находились в тюрьме Тампль. В августе 1793 года королева была переведена в тюрьму Консьержери, из которой был только один выход – на эшафот. (Об этом месте я писала в посте Мрачный замок Консьержери)


Консьержери в наши дни

По воспоминаниям дочери королевы:
«2-го августа в 2 часа ночи нас разбудили, чтобы прочесть моей матери декрет конвента, предписывающий, согласно требованию прокурора коммуны, чтобы она была доставлена в Консьержери для участия в своём процессе. Она непоколебимо выслушала чтение этого декрета и не сказала им не слова; тётя и я немедленно попросили разрешения последовать за моей матерью, но нам не оказали этой милости. 

Пока она складывала свои платья, стражники не покидали её, и ей даже пришлось одеваться в их присутствии. Они потребовали осмотра её карманов, что она и разрешила; они порылись в них и взяли всё, что в них было, хотя это были сущие пустяки. Сделав из всего этого свёрток, они сказали, что перешлют его в революционный трибунал, где свёрток и будет вскрыт у неё на глазах. Ей они оставили только носовой платок и флакон, т.к. боялись, что ей может сделаться дурно. Моя мать, нежно обняв меня, советовала быть мужественной, заботиться хорошенько о моей тёте и повиноваться ей как второй матери, вновь повторила те же советы, что давал мой отец; затем, бросившись в объятия тёти, она поручила её заботам своих детей. 

Я не ответила ей ничего настолько я была потрясена мыслью, что вижу её в последний раз; тётя же сказала ей очень тихо несколько слов. Затем моя мать вышла, не глядя на нас, конечно, из опасения, что присутствие духа покинет её. У подножья башни она ещё раз остановилась, так как стражники подписывали там протокол о том, что освобождают привратника от её личности. 

Выходя, она ударилась головой о решетку, т.к. не подумала наклониться; её спросили, не сделала ли она себе больно: 
«О, нет! - ответила она. - В настоящее время ничто не может причинить мне боль». Она села в повозку вместе со стражниками и двумя жандармами»



Из обвинения, предъявленного королеве: «Национальный конвент, дал великий образчик строгости по отношению к предателям, замышляющим гибель своей страны; но ему остаётся издать еще один важный декрет. Женщина, позорище человечества и своего пола, вдова Капет должна, наконец, искупить свои преступления на эшафоте. Уже всюду печатают, что она была доставлена в Тампль, судима тайно и что революционный трибунал оправдал ее; как будто женщина, пролившая кровь многих тысяч французов, может быть оправдана французским судом! Я прошу революционный трибунал вынести решение о ее судьбе в течение этой недели».



Большинство судей проголосовали за смертный приговор. Председатель огласил решение:
По воспоминаниям адвоката королевы:
«Мы слушали его в страшной тревоге; одна королева выслушала его спокойно, и можно было только заметить, что в ее душе подымается какое-то возмущение, показавшееся мне весьма знаменательным. Она не высказала ни малейших признаков страха, негодования или слабости. Она была словно сражена неожиданностью. Она сошла по ступенькам, не проронив ни слова, не сделав ни одного жеста и прошла через зал заседаний, как бы ничего не видя и не слыша. И только подойдя к решетке, за которой стоял народ, она величественно подняла голову».
«Выражение лица осужденной нисколько не изменилось. В четыре с половиной часа утра её доставили обратно в место заключения при Консьержери» - вспоминали современники.
«Королева вышла из трибунала поздно ночью. Её мужество не было поколеблено; её поведение по-прежнему было благородно, но скромно и безропотно».



Так невзгоды изменили королеву. Это уже другая Мария-Антуанетта. Жаль, что у нее не было другого шанса всё исправить. 

Перед казнью королева написала свое последнее письмо сестре Елизавете:
«16 сего октября, 4 1/2 часа утра. Вам, сестра моя, я пишу в последний раз. Меня только что приговорили не к позорной смерти, она позорна лишь для преступников, а к возможности соединиться с вашим братом: невинная, как и он, я надеюсь проявить ту же твердость духа, какую он проявил в свои последние мгновения. Я спокойна, как бывают спокойны люди, когда совесть ни в чем не упрекает; мне глубоко жаль покинуть моих бедных детей; вы знаете, что жила только для них; а в каком положении я оставляю вас, моя добрая и нежная сестра, вас, пожертвовавшую по своей дружбе всем, чтобы быть с нами! Из речей на процессе я узнала, что мою дочь разлучили с вами; увы! Бедное дитя, я не осмеливаюсь писать ей, так как она не получит моего письма; я не знаю даже, дойдет ли это письмо до вас.

Примите здесь мое благославление для них обоих. Я надеюсь, что когда-нибудь, когда они подрастут, они смогут соединиться с вами и вполне насладиться вашими нежными заботами. Пусть они оба думают о том, что я не переставала им внушать; что первой основой жизни являются принципы и точное выполнение своих обязанностей; что их обоюдная дружба и доверие составят их счастие; пусть моя дочь поймет, что в ее возрасте она должна помогать своему брату советами, какие смогут ей внушить ее больший опыт и дружба.



Пусть мой сын в свою очередь выказывает своей сестре все заботы и оказывает все услуги, какие только может внушить дружба; пусть, наконец, они оба прочувствуют, что в каком бы положении и где бы ни оказались они, только в своем единении они будут действительно счастливы.
Пусть они берут пример с нас! Сколько утешения в наших несчастиях дала нам наша дружба! А в счастии вы наслаждаетесь им вдвойне, когда можете разделить его с другом; и где вы найдете более нежного, более близкого друга, чем в своей собственной семье?
Пусть мой сын никогда не забывает последних слов своего отца, которые я особенно горячо повторяю ему - пусть он никогда не стремится мстить за нашу смерть.
Мне надо сказать вам об одной очень тяжелой для моего сердца вещи. Я знаю, сколько неприятностей вам причинил этот ребенок; простите его, моя дорогая сестра; подумайте о его возрасте и о том, как легко сказать ребенку, что захочется, и даже то, чего он не понимает. Настанет день, я надеюсь, когда он отлично поймет всю величину вашей ласки и вашей нежности к ним обоим.



Мне остается еще доверить вам мои последние мысли; я хотела было записать их с начала процесса, но помимо того, что мне не давали писать, ход процесса был так стремителен, что у меня для этого действительно не было времени.
Я умираю, исповедуя апостолическую римско-католическую религию, религию моих отцов, в которой я была воспитана и которую я всегда исповедывала, - умираю, не ожидая никакого духовного напутствия, не зная даже, сущеществуют ли здесь еще пастыри этой религии; и даже то место, где я нахожусь, подвергло бы их слишком большой опасности, если бы они хоть раз вошли сюда.

Я искренно прошу прощения у Бога во всех грехах, содеянных мною с первого дня моего существования. Я надеюсь, что, по своей благости, Он примет мои последние моления, равно как и те, что я уже давно шлю ему, чтобы он соблаговолил присоединить мою душу к своему милосердию и благости.
Я прошу прощения у всех, кого я знаю, и особенно у вас, моя сестра, за все те обиды, которые, помимо моего желания, я могла нанести.
Всем моим врагам я прощаю зло, которое они мне причинили.

Здесь я прощаюсь со всеми моими тетками и со всеми моими братьями и сестрами.
У меня были друзья; мысль о том, что я разлучаюсь навсегда с ними и с их горестями, вызывает одно из самых глубоких сожалений, которое я уношу с собой в час смерти. Пусть, по крайней мере, они знают, что до последней минуты я думала о них.

Прощайте, моя добрая и нежная сестра; о, если бы это письмо дошло до вас! Думайте всегда обо мне; от всего сердца я обнимаю вас и этих бедных и дорогих детей.
Боже мой! Как мучительно покинуть их навсегда! Прощайте, прощайте! Я хочу заняться только своими духовными обязанностями.
Так как я не свободна в своих действиях, то, может быть, ко мне приведут священника, но я заявляю здесь, что я не скажу ему ни слова и поступлю с ним, как с существом совершенно чуждым для меня»


Сон перед казнью 

О последних часах жизни королевы сохранились записи ее верной служанки:
«Около семи часов утра привратник посоветовал мне сойти к королеве и спросить ее, не желает ли она покушать. Войдя в камеру, где горело две свечи, я заметила жандармского офицера, сидевшего в левом углу; приблизившись к государыне, я увидела, что она лежит на постели, одетая во все черное.

Повернувшись лицом к окну, она опиралась головой на руку.
«Государыня, - сказала я ей дрожа, - вы ничего не кушали вчера вечером и почти ничего не ели в течение дня. Что желаете вы скушать сегодня утором?»

Королева сильно плакала; она ответила мне: «дочь моя, мне больше ничего не надо, для меня всё кончено». 

Я осмелилась добавить: «государыня, в моей плите сохранились бульон и вермишель; вам нужно подкрепиться, позвольте мне принести вам что-нибудь».

Слезы королевы потекли вдвое сильнее, и она мне сказала: «Розалия, принесите мне бульону». Я сходила за ним, она уселась, но могла проглотить несколько ложек, перед лицом Бога я свидетельствую, что её тело не получало другой пищи, и я могла убедиться, что она совершенно обессилела»


Дорога на эшафот из Консьержери. На заднем фоне знаменитые старинные часы


Часы Консьержери отсчитывали последние минуты заключенных 

В парижской газете писали о последних часах жизни королевы. Казнил Марию-Антуанетту революционный палач Сансон, который работал на эшафоте целыми днями. 
«В 7 часов утра гражданин Сансон, исполнитель решений суда, явился в камеру королевы. «Вы приходите рано, сударь, - сказала она, - разве вы не могли бы опоздать?» - «Нет, сударыня. У меня приказ явиться. Она была уже совершенно готова, т.е. одета в белое, по примеру своего покойного мужа в день его казни…

В 10 ч. утра многочисленные патрули обходили улицы. В 11 ч. Антуанетта вышла из тюрьмы, одетая в утренний белый пикейный капот. Она очень быстро поднялась на телегу палача; рядом с ней поместился конституционный священник Жене; многочисленные конные и пешие отряды эскортировали телегу.


Так изобразил королеву перед казнью революционный художник Жак-Луи Давид 


А так это представил живописец 19 века 

Дорогой Антуанетта равнодушно смотрела на войска, образовавшие в количестве более тридцати тысяч человек двойные шпалеры вдоль улиц, по которым она ехала. На её лице не было заметно ни подавленного состояния духа, ни гордости; казалось, она совершенно безразлично относилась к крикам «да здравствует Республика!», которые непрерывно раздавались на её пути. В общем, она мало говорила со своим исповедником, который почти всё время обращался к ней; она же отвечала односложно.

Прибыв в 12 1/2 часов на площадь Революции, она внимательно осмотрела дворец Тюльери, гильотину и статую Свободы. Она мужественно взошла на эшафот; после её смерти палач показал народу её голову при тысячекратно повторенных криках: «да здравствует республика!»

Подымаясь на эшафот, Антуанетта нечаянно наступила на ногу гражданина Сансона, и палачу стало настолько больно, что он вскрикнул: «ай!» Она обернулась к нему со словами: «сударь, я прошу у вас прощения, я сделала это нечаянно». Возможно, что она устроила эту сцену, чтобы возбудить интерес к памяти о себе» 



Давний враг королевы Эбер в своей газете «Папаша Дюшен» писал:
«Величайшая радость из радостей Папаши Дюшена, после того, как он увидел собственными глазами голову самки veto, отделенную от её… шеи потаскухи!»

Казненной королеве было 37 лет. 


Образы в кино



Жутковатое стихотворение о призраках королевы и ее придворных. 

Генрих Гейне
Мария Антуанетта 

Как весело окна дворца Тюильри
Играют с солнечным светом!
Но призраки ночи и в утренний час
Скользят по дворцовым паркетам.

В разубранном павильоне de Flor
Мария-Антуанетта
Торжественно совершает обряд
Утреннего туалета.