В прошлый раз — с некоторой неуверенностью — я заговорил о смерти и об отношении к ней человека, и вот мне уже трудно сменить тему. Наверное, я сомневался в правильности такого выбора не только потому, что опасался отпугнуть читателя печалью неизбежного. Нет, конечно, читатель осведомлен: он ведь наверняка уже заглянул в Экклезиаста и в учебник русской грамматики, обогативший нас знанием «смерть неизбежна», да и собственным житейским опытом успел обзавестись. И все-таки живому человеку свойственно избегать мыслей о смерти. Предназначенный для его существования реальный мир выглядит столь незыблемым и, казалось бы, столь органично дополняет его «я», что даже говоря о смерти, человек имеет в виду не самое смерть, а жизнь — то, как она выглядит с точки зрения странника, дошедшего до конца пути. И как понятен человеческий соблазн хоть одним глазом заглянуть в тот мир, где его уже нет. Об этом и будет короткий рассказ из Вавилонского Талмуда, который мы прочитаем в этот раз.Вавилонский Талмуд, Моед Катан 25 бСказал рав Аши Бар-Кипоку: В тот день что ты скажешь?Сказал ему: Так скажу: Если кедры охватило пламя, то что делать иссопу, вырастающему из стены? Если и Левиафан вытащен удою, то что делать мелким рыбешкам? Если и реку иссушила засуха, то что делать водам прудов?Сказал на то Бар-Авин: Ах, не дай Бог говорить об «огне» и «засухе» применительно к праведнику!И что бы ты сказал? — спросил р. Аши.Я сказал бы: Плачьте о скорбящих, но не о потере! Ибо ей покой, а нам восклицать: ой!Разгневался рав Аши.А они ослабли ногами и в тот день не смогли прийти.Вот ведь верно говорил рав Аши: Ни Бар-Кипок не преуспел, ни Бар-Авин не преуспел.Главный герой, рав Аши, вавилонский амора шестого поколения, один из величайших мудрецов своего времени, более полувека возглавлял академию в Суре. Надо полагать, в рамках нашего рассказа мудрец, позволив себе экклезиастические размышления о смерти, раздумывает, по сути дела, о собственной жизни. Он представляет себе день, когда его уже не будет в этом мире, и знавшие его при жизни соберутся подле того, что было им самим, и станут говорить о нем. Они скажут о нем то, что будут помнить, выразят свое впечатление от его жизни. Но его еще недавно значительное присутствие уже не повлияет на тех, кто станет подводить итог его жизни. Он, рав Аши, не сможет поправить тех, кто ошибется в оценке его достижений, и оспорить злонамеренных тоже не сможет.Не желая оставлять ситуацию вовсе без контроля, мудрец спешит увидеться с двумя современниками, играющими немаловажную роль в жизни вавилонского общества. Бар-Кипок и Бар-Авин — сочинители траурных элегий, профессиональные оплакиватели умерших, по всей видимости, получившие свою профессию по наследству. Траурные элегии создавались в определенном поэтическом стиле и торжественно произносились над смертным одром в присутствии скорбящих. Элегия сочинялась на иврите, стилизованном под библейский, — то есть речь идет о деятельности литературной и не всякому доступной. Подобная практика существовала в Вавилонии — в отличие от Палестины, где умерших оплакивали плакальщицы, специалистки по анафонному пению, а поминальные речи, лишенные поэтических изощрений, произносились, как правило, наставниками или родственниками умершего.Рав Аши обращается прежде всего к Бар-Кипоку и спрашивает, какой траурный панегирик тот собирается представить над могилой мудреца — панегирик, из коего, надо полагать, мудрец и узнает, чем был для своих современников. На самом же деле этот вопрос выдает настойчивое желание узнать, что же думают о мудреце все эти люди, пред которыми из года в год разворачивается действие его жизни. Оплакиватель, лицо публичное, в глазах мудреца становится представителем других и их персонификацией.Работник скорби не заставляет себя ждать. В коротком, хорошо сформулированном тексте, в коем без труда обнаруживаются по крайней мере пять библейских аллюзий (Суд 9:15, Зах 10:1, Ав 1:15, 1 Цар 4:33), он оплакивает мудреца в его присутствии. Создается впечатление, будто он то ли уже подготовился к смерти рава Аши, то ли припас заготовки на случай смерти всех великих современников. Столь профессиональный текст не может не впечатлить понимающего слушателя. Великие деревья падают, объятые огнем; Левиафан трепещет в агонии, выловленный банальным орудием рыбака; река, никогда не пересыхающая, погублена засухой! Рисуя картины необратимой катастрофы, Бар-Кипок словно обращается к люду, толпящемуся у могилы, говоря: ну и что с того, что это случится и с вами? Мир лишается великого человека, и что за важность в том, что умрут статисты! Тем самым, вероятно, достигается некий катарсис, и просветленный слушатель возвращается с похорон прославленного мудреца в умиротворении. Но это ли желал услышать рав Аши?Тут на сцену выходит другой работник скорбь-пробуждающего цеха, Бар-Авин: он недоволен экзерсисом коллеги и считает нужным объяснить причину недовольства. Мрачная картина катастрофы несравнима со смертью праведника, чья жизнь завершается гармонично, послушная воле божественного провидения, которое благо! Вряд ли сейчас рава Аши волнует именно этот теологический и дидактический нюанс, однако мудрец, неудовлетворенный речью Бар-Кипока, с готовностью склоняет ухо к словам Бар-Авина. И тот речет.Из элегии Бар-Авина следует, что нет надобности оплакивать смерть праведника — тот, исполнив свой земной путь и совершив предуготовленный ему список добрых дел, удалился от суетного мира и ныне вкушает свой заслуженный (и тяжко заработанный) отдых в иных мирах. Оплакивать следует живых, оставшихся в одиночестве, лишенных праведника, чье присутствие само по себе было гарантией безопасности для живущих. Так — весьма обескураживающим для мудреца образом — выясняется, что и Бар-Авин, обращаясь к живущим, говорит о жизни и живых, а не о почившем в бозе знаменитом раве Аши, сколь бы достоин воспоминаний ни был рав.Мудрец гневается. Гневается ли он на шаблонные творения авторов элегий? Или на самого себя, столь суетно вознамерившегося взглянуть в будущее, которое наступит, когда не будет его самого, и даже на это будущее повлиять? Раздосадован ли он тем, что грядущее, как оказалось, принадлежит живым и, сколь ни значителен человек, после смерти ему в будущем места нет. На своем опыте постигнув то, что так бесстрастно говорит Экклезиаст, замечая, что земля пребывает вечно, а поколения сменяют друг друга, мудрец не в силах сохранить экклезиастического спокойствия. И это так понятно — ведь речь идет о его собственной жизни.Но вернемся к нашим поэтам. Судя по всему, они наказаны внезапной слабостью или болезнью ног и не могут прийти на похороны человека, к чьей смерти так тщательно загодя готовились. За что же они наказаны? Ремесло поэта — слагать тексты. Живые требуют текстов о любви и смерти — пусть волею судьбы Бар-Кипок и Бар-Авин и призваны освещать конец жизненного пути, а не его начало. Вина же их в том, что они говорят неправду. Иссопы будут пышно цвести близь сгоревшего кедра и станут свидетелями произрастания нового древа. А те, кто, вняв совету Бар-Авина, восплачут не об умершем, но о себе, обездоленных, вряд ли будут искренни до конца, ибо видение окончившейся жизни понуждает грустить, а продолжение жизни вселяет надежду.Авторы элегий, апеллируя к чувствам скорбящих, злоупотребляют расхожей риторикой и грешат против истины. В рамках не склонного к апологетике талмудического рассказа и мудрец наказан за суетные попытки вырваться за пределы отпущенной ему жизни: когда он умирает, ни один из знаменитых авторов элегий не провожает его. Впрочем, скорее всего, рав Аши этому более и не желал, наученный довольно унизительным опытом выслушивания элегий на собственную смерть. Он уже понял, что никто не сможет правильно оплакать его и оценить — и Бар-Кипок, и Бар-Авин лишены должных способностей. Истинные критерии оценки жизненного пути не в человеческих руках, и современникам не дано до конца понять человека, жившего среди них, даже если он время от времени станет доводить до всеобщего сведения свой СV. Идеал талмудической мысли — жизнь в стороне от молвы, когда мир не ведает о праведности человека. Человеку следует жить, стараясь исполнять свой долг и быть полезным другому, не уповая на то, что хотя бы в его смертный час сограждане по достоинству оценят его деяния, недруги, раскаявшись, ударят себя в грудь, а затем благодарные потомки из года в год будут приходить к месту упокоения останков. Следует просто жить.Оптимистичный вывод, не правда ли?И другие примеры трудностей самопознания:Рабби Хия бар АшиГраф ТолстойБарбара МайерхоффВставить анонс статьи в блог25 ноября 2009

1. evolution.allbest.ru/psychology/00021156_0.html 2. Мифы Самые древние мифы утверждают, что Афро-дита -- не дочь Зевса, что она родилась из морской пены. Аполлон (Феб) -- то есть «блистающий» -- бог света, ... revolution.allbest.ru/religion/00037514_0.html 3. Мифы в волшебных сказках Самые древние сказки обнаруживают сюжетную связь с первобытными мифами. Совершенно очевидно, что миф был предшественником волшебной сказки о браке с ... revolution.allbest.ru/literature/00078416_0.html 4. Древние мифы в поэзии серебрянного века Древний миф не противопоставлен историческому мышлению, но подымается над ... Мифологические образы и представления культивируются в самых широких ... revolution.allbest.ru/literature/00038449_0.html 5. Духовная культура древних германцев Конечно, здесь мы упомянули далеко не о всех богах и охарактеризовали далеко не все космогонические мифы, а только самые характерные для древних германцах. ... revolution.allbest.ru/moscow/00010307_0.html 6. Происхождение религии. Предыстория религии - мифологическое мышление Многие историки полагают, что уже самые древние мифы можно считать первой исторической формой религии. Так, Л. Я. Штернберг выделял три ступени развития ... revolution.allbest.ru/religion/00081493_0.html 7. Философия Древнего Востока Индийская культура является одной из самых древних в истории человеческой ..... цзин» («Книга истории»), содержат большое количество ссылок на древние мифы. ... revolution.allbest.ru/philosophy/00030323_0.html 8. Аспекты мифа Месопотамская культура и космогонические мифы Древнего Шумера контрольная работа [14.7 ... Наиболее приемлемым определением мифа, по мнению самого Элиаде, ... revolution.allbest.ru/culture/00003511_0.html 9. Древние славянские божества в русских сказках. История и вымысел Прочитав много мифов древних славян, я понял, что несколько столетий одним из самых почитаемых на Руси языческих божеств был Дажьбог (Даждьбог) -- бог ... revolution.allbest.ru/religion/00052590_0.html 10. Литература и искусство Древней Греции и Древнего Рима При этом, хотя главную роль играл хор, актер с самого своего появления стал .... Миф и религия в культурной жизни греков. В сознании древних обитателей ... revolution.allbest.ru/culture/00011289_0.html12345678910Следующая

Доолимпийский хтонический период развития закладывает самые основы греческой мифологии, которые не дошли даже до VI века до н.э. Он делится на два этапа, первый их которых – фетишизм. Так как это самый древний этап формирования и развития мифологии, то время не оставило от первоначального образования следов в современной мифологии. Древние греки того времени (практически первобытные создания) не разделяли сущность предмета, его идею от его самого, то есть фетиш от его идеи. Они видели во всем окружающем мире магическую силу и считали ее тождественной тому, в чем она живет. В структуре и концепции той древней мифологии царила дисгармония и несоответствие, так как фетишизм был стадией собирательно-охотничьего хозяйства. На фетишей переносились социальные функции общинно-родовой формации, создавая между фетишами определенные иерархическо-родственные связи. Как я уже сказала, демоническое существо (т. е. магическая сила), живущее в предмете, никак не отделяли от самого предмета, и поклонялись ему. Например, Зевс первоначально был каменной пирамидой, которой поклонялись в городе Сикионе (Пелопоннес), а на Ликейской горе в Аркадии – колонной. А Геру в Феспиях (Беотия) представляли как обрубок древесного ствола, а на острове Самос – в виде доски. Фетишизм этих богов указывает на их исключительную древность и глубокие корни. По мере развития производящего хозяйства греки начали интересоваться вопросами производства вещей и их составом, их смыслом и принципами их строения. Тогда-то в мифологии появилось понятие разделения идеи фетиша от его самого. Магическая сила, которая ранее была слепой и беспорядочной, теперь стала приобретать черты – каждый магический сосуд и его наполнитель (т.е. предмет, который являлся содержателем этой магической силы и сама магическая сила) теперь стали разными вещами. Ранее сущность погибала при уничтожении предмета, в котором обитала, но теперь она могла самостоятельно отделяться от него и жить долгое время после его уничтожения. Тогда-то и совершился переход ко второму этапу в хтоническом периоде – анимизму (anima – душа, animus – дух). Он характерен ускоренным развитием демонизма в мифологических пластах – появление демона как самостоятельного существа стало своеобразной революцией в развитии. Магические артефакты – дома демонов – представляли огромную ценность и представляют ее и поныне. Но сила древнегреческих демонов все еще была беспорядочна. Тератологические мифы повествуют о страшных существах, символизирующих силы земли, таких, как Тифон, Тартар, титаны, эринии, циклопы, гекатонхейры, Цербер. В мифах того времени также часто присутствует миксантропия, т. е. соединение черт человека и животного. Яркий пример тому – кентавры, Сфинкс, сирены, дриады. Все это показывает, что греки тогда еще не избавились от представления себя как неотъемлемой части природы, сохраняли нецивилизованное сознание. Обобщение тератологии и миксантропии в результате дало образ праматери-земли, Великой богини-матери, что имело значение в этот и в эллинистическо-римский период, когда происходило возрождение архаики. Следующий период в развитии – героический. Он также разделяется на два этапа – ранний героизм и поздний героизм, различия в которых не столь явственны, чем между фетишизмом и анимизмом, но все же не менее заметны. Ранний героизм связан с переходом к патриархату в истории Греции. Именно во время этого этапа закладывается первая ступень развития героики – появляются герои, которые расправляются с чудовищами, спасая народ от опасных созданий. Происходит символическая победа человека над природой – раньше природные силы были непобедимы и имели неоспоримую власть, и было выгодно быть их частью. Теперь же, когда стены города давали надежную защиту, человек мог больше не бояться природы и хищных животных и жить отдельно. Появляются вторичные обители для духов – святилища и храмы. Небо отождествляется с Олимпом, горой выше облаков, на которой живут боги. Совершаются подвиги многими мифическими героями: Аполлон убивает пифийского дракона и основывает на этом месте свое святилище, уничтожает двух чудовищных великанов Ота и Эфиальта, Кадм побеждает дракона и создает на поле боя Фивы, Персей избавляет народ от Медузы, Беллерофонт убивает Химеру, Мелеагр – каледонского вепря. Совершает свои 12 подвигов и Геракл. Теперь беспорядочной силой богов верховодит Зевс, исправляя хаос, царивший в мифологии. Зевсу подчиняются все божества, ему подвластны жизни людей, все стихийные силы в его руках. Также во время раннего героизма утончается восприятие, исчезает дикость и чудовищность образов. Например, нереиды, океаниды, наяды, дриады и другие духи природы больше не представляются в виде ужасных природных кошмаров, карающих стихийными бедствиями, они становятся поэтичными и умиротворенными созданиями, которые просто являются частью природы. Появляются божества нового плана – оформившиеся вторичные образы Великой Богини-матери, такие, как Афродита, богиня любви и красоты, Афина – богиня мудрости и справеддивости, Гестия, богиня домашнего очага. Гера становится покровительницей брака и моногамной семьи, даже Артемида, сохранившая древние охотничьи функции, превратилась в образец дружелюбного и сердечного отношения к людям. Раньше магическая сила, демоны и природа в целом были направлены против человека и были страшными и непонятными, недоступными пониманию, теперь же многие существа и предметы стали человекоподобными, даже человечными, созданными в помощь людям и направленными к ним. Люди научились использовать природные ресурсы, ориентироваться в природе, видеть и воспевать ее красоту. Даже Зевс, грозный владыка, молниями рассеивающий тьму ночи, могущественней которого не было, стал внимать и прислушиваться к людям и порой исполнять их желания. Нимфы стали предметом восхищения и примером красоты. Богами патриархального уклада жизни становятся Афина и Аполлон, славившиеся мудростью, красотой и художественно-конструктивной деятельностью. Таким образом, можно заключить, что на этапе раннего героизма в людях начал развиваться эгоцентризм, и под него стала перестраиваться мифология. А появление безопасности ориентирования в природе отразилось в победах над тератологическими чудовищами. На этапе позднего героизма чувствуется влияние литературной обработки. Практически утрачивается страх перед богами, люди теперь даже бросают им вызов неверием, неповиновением и несогласием. Салмоней, например, и вовсе объявил себя Зевсом и стал требовать подобающих почестей. Диомед вступил в рукопашный бой с Аресом. Кассандра, получив от Аполлона свой дар предвидения, отвергла бога, за что была наказана. Делаются распространенными проклятия.Вот, в принципе, и все касательно периодов развития древнегреческой мифологии. Дальнейшее развитие мы прослеживать не будем, так как в дальнейшем она перестает быть религией, и становится уже политической историей, а затем уже и мифологией.Домашнее задание.