Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят, «много ли детей?» или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало... Каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету.

Священник Павел Флоренский. 
Из письма жене 10–11 декабря 1936 год. Соловки

  Расстрелянный в сталинском лагере священник Павел Александрович Флоренский известен прежде всего как богослов и ученый-естественник. Но есть в его наследии и другое, не менее значительное: счастливый и одновременно трагический опыт отцовства. При всей своей уникальности, этот опыт понимания детей может быть востребован и в наши дни. 

Отец Павел Флоренский с семьёй (жена Анна с сыном Мишей на руках, Вася, Кира, Ольга)

  Как это ни странно, но имя отца Павла Флоренского куда слышнее звучало в конце 1980-х, чем сегодня. Книги Флоренского тогда еще мало кто видел, но фрагменты его сочинений уже прошли косяком по толстым журналам, а журналы тогда читали все.

  Помню, весной 1989 я ехал в командировку к пограничникам в поезде Мары— Кушка и листал забытый кем-то в вагоне журнал «Литературная учеба». В журнале оказалась публикация писем Флоренского из Соловецкого лагеря. С первых строк отец Павел стал мне страшно близок. Близок голосом, который я слышал за шелестом страниц. Близок своей судьбой— судьбой человека, который, находясь в эпицентре социальных потрясений, под дамокловым мечом смерти, жил любовью, наукой, Евангелием, детьми. Его мысли о спасительности дома-острова казались мне моими мыслями. Я тоже остро чувствовал разлуку, очень тревожился о том, как там, дома, поскольку оставил там беременную жену, двухлетнюю дочку и ослепшего дедушку.

  Читая Флоренского, я вдруг стал догадываться, что же такое семья в смысле не социальном, а экзистенциальном. Семья— это встреча, пронизанная разлуками. Расставаний в жизни каждой семьи не счесть, ведь вот утром уходит отец на работу, обычное дело для взрослых (велика беда— подождать до вечера!), а для маленькой дочки— это горе. Она плачет, хватает отца за ноги, причитает, будто провожает его на фронт. Взрослые принимают такое поведение за каприз, недомыслие, свойственное малышам. А на самом деле, это «взрослые уже многого не понимают» (так писал Флоренский в своих воспоминаниях о детстве).

  Отец Павел говорил: «Ребенок владеет абсолютно точными метафизическими формулами всех запредельностей». И, быть может, еще только поэтам доступны эти формулы бытия:

                               Кто смеет молвить: до свиданья 
                               Чрез бездну двух или трех дней? 
                                                                             Ф. Тютчев 

                               Кто может знать при слове— расставанье, 
                               Какая нам разлука предстоит? 
                                                                              О. Мандельштам

  Семья, если это действительно союз любящих сердец, а не принудительное существование на одной территории,— она годами и десятилетиями испытывается на разрыв. Родители и дети, старики и внуки— им каждый день и каждую ночь приходится усилиями взаимного притяжения сжимать время и пространство. Это огромная нравственная и психологическая нагрузка, большое испытание.

Когда же речь идет о такой разлуке, которой подверглись в 1920-е— 50-е годы неисчислимое множество семей, то это уже не просто испытание, а мученичество и подвиг: «Кто смеет молвить…», «Кто может знать…»

  Русский философ и священник Павел Александрович Флоренский был арестован 25 февраля 1933. Находясь годами в заключении, за тысячи километров от дома, фактически обреченный в земной жизни на вечную разлуку с семьей, он вопреки обстоятельствам продолжал жить домом и жить в семье. Переписка, пусть и подцензурная, стала последней надеждой, последним духовным пристанищем для всех, кто был вырван из родной среды. Лишь посредством писем можно было подать о себе весть и сохранить духовную связь с близкими. Лишение же права на переписку равнялось гибели. Приговор «столько-то лет без права переписки» чаще всего означал вовсе не тюрьму и не лагерь, а расстрел.

Отец Павел Флоренский с супругой Анной

  Павел Флоренский, оказавшись в заключении, более всего опасался отчуждения поколений внутри семьи. Он боялся, что дети, которых он оставил подростками, сочтут свой дом потерявшим всякую привлекательность, променяют его на молодежные компании, начнут ссориться между собой. А все это могло случиться, ведь во время обысков дети пережили страшный стресс. На их глазах квартиру перевернули вверх дном, забрали всю библиотеку, вплоть до детских книг. Жена Флоренского Анна Михайловна с горечью писала мужу: «Книги у нас отняли твои и наши любимые… Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах…».

  Павел Александрович пишет старшей дочке 16 сентября 1935: «Дорогая Оля… Я чувствую, ты не научилась ценить дома и окружающих, а этого никогда уже впоследствии не будет. Мамочка гораздо ценнее и дороже всяких вещей и людей, которые кажутся ценными, но неизмеримо менее содержательны, чем она. <…> Крепко целую тебя, дорогая. Не унывай и не забывай».

Он возвращается и возвращается к этим мыслям, пытаясь найти всё новые аргументы: «Дорогой Олень… Говорю о мамочке, о братьях и о Тике, которых ты не замечаешь из-за своих товарищей, между тем как товарищи— дело временное, а близкие— навсегда. Надо … не прельщаться нарядным взамен существенного. А чужие люди неизбежно наряднее своих, ибо они— в гостях, в гости же всегда наряжаются…» (29 февраля— 1 марта 1936). «Дорогой Олень… Товарищеская среда потому перетягивает к себе все внимание, что товарищеские отношения, в сущности, безответственны: каждый отвечает сам за себя и каждый занят своими интересами. Поэтому в ней легко. Но эта легкость есть легкость пустоты, а подлинное требует усилия, работы и несет ответственность… Того, что может дать родной дом, не даст потом никто и ничто, но надо заработать это, надо самой быть внимательной к дому, а не жить в нем как в гостинице» (июнь 1936).

"В ВХУТЕМАСе Флоренский в рясе"

  А начинался этот диалог с детьми задолго до рокового ареста. Флоренский думал о разлуке еще в ту пору, когда старшие дети (Василий и Кирилл) были совсем малы, а младших (Ольги, Михаила и Марии-Тинатин) еще не было на свете. После Февральской революции, хорошо понимая, что это лишь начало катастрофы, 35-летний отец Павел Флоренский задумывается о духовном завещании детям. Первоначальный его текст он составляет 11 апреля 1917 года, а потом семь (!) раз возвращается к нему: в мае и июле 1917-го, июне 1919-го, июне 1920-го, марте 1921-го, августе 1922-го, марте 1923-го. Он, будто предчувствуя, что его дети рано осиротеют, старается как можно яснее и доступнее выразить свои заветные мысли: «…Дома, библиотеки, вещей не продавайте, без самой крайней нужды. <…> Не ищите власти, богатства, влияния <…> Нам не свойственно все это; в малой же доле оно само придет,— в мере нужной. А иначе станет вам скучно и тягостно жить. <…> Будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет; не надо благотворительности. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя придти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлет как нуждающихся в помощи. <…> Не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в “кое-как” можно потерять всю жизнь. <…> Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчетливость и мысль. Детки мои милые, не позволяйте себе мыслить небрежно. Мысль— Божий дар и требует ухода за собою. <…> Почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что-то не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря— выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».

Павел Флоренский с женой и сыном

  Вообще поразителен и непостижим его дар отцовского предощущения детей. Из письма жене 27 мая 1935: «…Вспоминаю малейшие подробности прошлого, о каждом из вас отдельно. О том, как я ждал Васюшку, года за три до его рождения, как чувствовал, что он где-то есть уже, хотя я и сам не знал, где и как. Когда он только родился, то посмотрел на меня и было ясно, что он узнал меня...».

  А вот что Павел Александрович писал с Соловков о внуке, рождение которого в семье сына Василия еще только ожидалось: «…Я сердечно рад его существованию и чувствую, что люблю его. Жаль мне только, что не увижу его собственными глазами. Но Вы впоследствии скажете ему, что его дед любил его, когда его еще не было под солнцем» (24 марта 1936). Внук отца Павла родился в июне 1936 и был назван в честь деда Павлом. Сегодня Павел Васильевич Флоренский — гордость РГУ нефти и газа им. Губкина, профессор кафедры литологии, академик РАЕН.

  По письмам Павла Александровича видно, что он все время ищет возможность деликатно подсказать жене Анне Михайловне, как удержать в доме тепло, как, невзирая на обстоятельства, сохранить для детей атмосферу детства: «Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе трудно, тяжело, беспокойно и грустно. Но все же надо стараться с большим душевным миром воспринимать окружающее, а главное— близких. Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь... Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как ясно я понимаю ее состояние … Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее. Стоит ей заработать 2-3 поощрения, как она развернется, и дальше дело пойдет само собою гладко… Постарайся вовлечь детей в игру— припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т.д., например, кто вспомнит больше слов на такую-то букву или с таким-то окончанием, если будут делать ошибки, это неважно …

Главное— это развить привычку, главное— постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь...» (25 сентября 1935).

Состав Соловецкой железной дороги

  Флоренский очень беспокоится о младшей дочери Тике: «…Главное, постарайся, чтобы ее детство было хоть сколько-нибудь радостным и ясным. Понимаю, что это сделать очень трудно тебе, но все-таки постарайся, пусть у нее останется, чем вспомнить детские годы. Рассказывай ей, что придется. Это даст ей и развитие и интерес. Радость жизни дают не большие дела, т. е. кажущиеся большими большим, а удачно найденные пустяки— бумажка часто радует более драгоценностей, и неудобство, но поэтичное, приятнее больших удобств…» (12 апреля 1935).

   И он находит чудесные пустяки, к примеру, на кухне: «…Ты пишешь, что Оле хочется вкусного. Но ведь вкусное делается таковым главным образом от приправы: необходимо давать пище запах, хорошо прожаривать, придавать остроту или сладость, и самые простые припасы обращаются во вкусные кушанья… Делаешь ли ты детям мой сыр? Это хорошая приправа к каше, самой безвкусной, и делает кашу или картошку нарядной. А есть надо только то, что по вкусу, иначе еда мало полезна… Если бы я был с вами, я варил бы вам мармелад— расход сахара в общем остается тем же, если не меньше, а впечатление совсем другое. Хочу сказать: надо уметь жить и пользоваться жизнью, опираясь на то, что есть в данный момент, а не обижаясь на то, чего нет. Ведь времени, потерянного на недовольство, никто и ничто не вернет» (20 апреля 1937). 

  Письма отца Павла детям не только окутывают их нежностью, но и содержат в себе заочные уроки: биологии, математики, литературы, музыки, русского языка, минералогии… Флоренский отвечает на вопросы детей, не подстраиваясь под их возраст, а переписывается с ними как с коллегами— со всей серьезностью. Хорошо помня себя маленьким, он знал, как обидно детям, когда объяснения взрослых идут «мимо вопросов».

  Павел Александрович невольно заложил принципы дистанционного обучения. Педагогика Флоренского, лишенная возможности действовать здесь и сейчас, лишенная зрительного, тактильного и слухового контакта, вся сосредоточилась в словах, мыслях и образах. Его эпистолярные уроки младшим детям похожи на увлекательные рассказы о живности Даррелла. Они часто сопровождались замечательными рисунками. Можно подумать, что автор этих писем был в командировке на биостанции или в заповеднике:

«Дорогая Тика… Морские свинки урчат, вроде голубей, но более высокими голосами, а маленькие издают звуки как воробушки; поэтому здесь их и называют воробушками. Вот, все письмо вышло звериное…» (22 февраля 1935).

«Дорогой Мик, сообщаю последние новости о чернобурых лисицах…» (13 марта 1935).

  «Дорогая Тика, ты возишься с цыплятами, а у нас тут всякие другие “-ата” и “-ята”: крольчата, морские поросята, белые мышата, и, наверное, будут котята. Иногда кроликов выпускают из клеток на прогулку. Они скачут по кухне и в коридоре, а я их ловлю, хотя это и не всегда удается. Они большие трусишки. Очень мягкие, мордочки плюшевые…» (13–14 июня 1935).

«Дорогая Тика, сообщаю тебе самые последние новости. Сегодня у нашей старой, трехцветной, свинки родились детеныши. Обычно их рождается по два. Но на этот раз свинка принесла пятерых…» (23 июня 1935).

Приговор "тройки" УНКВД в отношении отца Павла Флоренского приведён в исполнение 8 декабря 1937 года

«Дорогая Тика, вот распростились с нами и последние чайки, а вместо них прилетели вороны. Говорят, чайчата этого года прилетят уже только через 3 года, очевидно, будут воспитываться где-то в теплых странах. Даже чайкам, как видишь, приходится учиться своим чайкиным наукам…» (16 сентября 1935).

  Для 15-летнего Миши отец устраивает викторины: «Дорогой Мик, вот тебе загадка: какая фамилия одного ученого пишется с тремя мягкими знаками? Другой вопрос: какого цвета хлорофилл? Третий вопрос: когда Россия собиралась присоединить к себе Англию? Как-то ко мне обратился с вопросом один (увы!) мой бывший ученик и спросил: “Было два Спинозы, один Барух, другой Бенедикт. Который же из двух был особенно замечателен?” Можешь ответов мне не писать, а скажи их мамочке».

  А в письме жене Флоренский оставляет ответы: «Загадка Мику разгадывается именем Кьельдаль… Второй вопрос— … хлорофилл— белый, а зеленый цвет ему придает присутствующий в нем зеленый пигмент. Третий вопрос: при Иоанне Грозном, который для этой цели сватался к английской королеве Елизавете, но получил отказ— на свое счастье, т. к. Елизавета была такая ведьма, что сумела бы доконать даже Иоанна Васильевича Грозного. Четвертый вопрос: Бенедикт есть латинский перевод еврейского Барух, так что Бенедикт Спиноза и Барух Спиноза есть одно и то же лицо…» (4 июня 1937). 

* * *

  Это была последняя из созданных Павлом Флоренским наук— наука расставанья. И эта наука— самая понятная для всех нас. Она о том, как, находясь в разлуке с детьми (а это, увы, случается и в наше время), можно чувствовать их рост, влиять на их устремления, питать их ум и душу, имея в распоряжении лишь клочок бумаги, карандаш и любящее сердце. Очевидно, что эта наука, выросшая из несчастных обстоятельств, только в России и могла возникнуть. Только в стране, где в ХХ веке редкая семья не испытывала хронической насильственной разлуки, могла родиться эта столь же экстремальная, сколь и обыденная педагогика в разлуке.

Письма Флоренского семье— как спутники, запущенные им на недосягаемую для конвоя высоту. Они доносят его любовь поверх колючей проволоки, транслируют его мысли и каждой строчкой побеждают смерть. 

  С момента ареста в 1933 году за отца Павла ходатайствуют ученые, и среди них— великий В. И. Вернадский. С просьбой освободить Флоренского и предоставить ему возможность уехать с семьей за границу, где он мог бы продолжить научную работу, к советскому правительству обращается президент Чехии Томаш Масарик. Из Москвы в лагерь приходит распоряжение сообщить «не снявшему сана» Флоренскому о том, какой шанс ему предоставляется. Павел Александрович отказывается от освобождения и остается в лагере, чтобы разделить судьбу товарищей по несчастью. История ГУЛАГа не знает других случаев отказа заключенного от освобождения...

  Последнее письмо домой было написано отцом Павлом 19 июня 1937. И только в 1989 семья узнала, что Павел Флоренский был расстрелян в том же году, 8 декабря.

  Из завещания Павла Александровича детям: «Самое главное, о чем я вообще прошу вас,— это чтобы вы помнили Господа и ходили пред Ним. Этим я говорю все, что имею сказать. Остальное — либо подробности, либо второстепенное».