Я очень хочу убежать от судьбы.

Спрятаться, скорчиться, быть незаметной…

Чтобы не знать предсказаний заветных.

Не вздрогнуть однажды от «зова трубы»…

 

А сами вы, (честно) Отчизне верны?

Может трусиха я, может быть дура…

Если «закрою собой амбразуру» -

Что-то изменится в судьбах страны?

 

Но, отряхнувшись от мОрока слова,

Вновь признаюсь себе: да, я слаба,

Я баба больная! Но я не раба!

Прости мне, Отчизна, прости…

Я готова.

 

ДУХОВНОЕ ЕДИНСТВО

Мне старец показывал в духе
О будущем нашей страны
Виденья, как вещие сны.
И выход из этой разрухи,

И духа славянского взлет –
В нём слава народная зреет!
Имеющий «ухо», услышит
И зрячий душою, прозреет,
И, сказано: мудрый поймёт!

В народе отчаянье дышит,
Растёт, как младенец во сне!
Но словно растаявший снег,
Гнев землю отцов напитает.
Веками на нём вырастают
И Слава, и Сила, и Хлеб.

Воскреснув от этих видений,
Наставников мудрость вобрав,
Я вновь поднимаюсь с коленей,
Крупицей от всех поколений.
Народ мой до горечи прав!

Смиренье в России не слабость,
Покорность, не рабство души!
Судить мой народ не спеши,
Ты гость наш сегодня? Да, гость!

Найдешь дурака или дуру
И тешишь себя: дураки!
Нам спорить с тобой не с руки,
Народ мой для мира, как гуру.

Наивный и… мудрый и вещий,
Богатый и… нищий народ.
И в бедности щедрый на вещи.
Но, сказано: мудрый поймёт!

Вы, сытые, вы не поймёте!
Хоть путь нашей жизни суров,
Мы – дикие гуси в полёте,
Мы – вольный олень средь коров.

Кормите до сытого свинства
Народы свои в упоенье!
Духовное наше единство –
Высокое наше стремленье!

 

 

Увидать "Голгофу"

Сейчас, спустя время, все видится в перспективе и мне странно, как я тогда не понимала: что происходит...

Напряженно вглядывалась, вслушивалась в события: что-то знакомое происходит, как будто я это уже видела или читала где-то...

Такое было ощущение, будто все люди вокруг меня, неподвижной, разыгрывают какой-то спектакль.

Несколько дней спустя, в ночь перед днем своего рождения, мне было явлено видение: я лежу в гробу посреди церкви, но когда меня уже отпели, встаю из гроба, воскреснув… Прекратив молитву, я вышла из блаженного состояния и задумалась. Что означает это видение с воскресением из мертвых?

Я понимала: строгий пост, ночные бдения, то есть сознательное ограничение во сне, держат меня в неком пограничном состоянии между сном и бодрствованием... Это помогает более легко войти в медитативное, молитвенное состояние, повышается уровень интуиции, в церкви возникает своего рода истерический экстаз...

Но что сегодня покажут мне старцы?  Состояние летаргии?

В настоящее воскресение из мертвых мне как-то не верилось.

Утром, встав, я собрала сына в школу и сказала ему:

- Сегодня тебя заберут другие люди. Не пугайся, даже если тебе скажут, что я померла: Это неправда. Я буду жива и здорова.

Это такое послушание... Ты понял?

- Да, понял! - ответил Санька.

Но то, что случилось, превзошло все мои предположения.

Когда батюшка уносил Святые Дары в алтарь, я поклонилась и… так и осталась лежать, поджав под себя колени.

Люди ходили вокруг, служба продолжалась... Я беспокоилась только о том,  чтобы не наступили на руку, откинутую чуть в сторону.

Состояние было странное, блаженство внутри глубокое, прямо младенческие слюни, а не чувства!

Что это - состояние нирваны?

Мысли четкие и трезвые, а тело меня не слушалось. Сначала даже дыхание перехватило, и сердце замедлило ритм где-то на пределе между паузой и остановкой.

Потом все наладилось: глаза моргали, дыхание работало...

 

Но мое "я", как в футляре оказалось заперто в неподвижном теле.

И тут началась эта история!

Сначала от меня ...отреклись!

Работники храма сказали врачу скорой помощи:

- Не знаем, что это за женщина! Видели: приходит тут в храм, последние дни вела себя странно.

- Откуда она, как ее зовут?

- Не знаю! - ответила Алена.

"Как это - не знаешь? - мысленно застонала я, - я же почти два года работаю при храме, я тебе каждую смену отчитываюсь с выручкой из киоска, у тебя же мои паспортные данные, адрес, телефон общежития… Чего ты врешь?"

- Документов при ней нет? - спросил врач.

- Не знаем. Вот тут ее полушубок лежит.

"Посмотрите: в кармане полушубка мое пенсионное удостоверение!" - мысленно вещала я. Нет, не глянули.

 

Врач посмотрел мне в глаза, проверил рефлексы, махнул рукой - я моргнула. Измерил давление, послушал сердце:

- Притворяется, - решил он и... проверил!

Взял мою голову обеими руками, поднял над полом и... ударил ею, как мячом об деревянные доски!

Мне было не больно, состояние блаженства не прекращалось, но умом я была шокирована:

"Вот еще один придурок с дипломом! А если бы это была не я, а другая женщина с сосудистыми проблемами? Устроил бы ей инсульт и списал на естественные причины?!"

Меня приподняли, мешком усадили на лавку, дали вдохнуть нашатыря... И тут из меня бурным потоком, с пузырями хлынули сопли! Вот уж никогда, с детства, не была сопливой. И смешно, и неловко, и ничего поделать не могу.

Взяли, моим шарфом меня вытерли, потом волоком, на моем полушубке потащили на улицу. Руки у мужчин срывались...

Уложили на носилки в карету "Скорой Помощи". Ушли.

Где-то возле машины церковный плотник спорил с водителем или врачом на церковные темы.

Было начало марта, холод. Я, едва прикрытая полушубком, жутко мерзла. Холод, как нестерпимая боль, пронизывал конечности.

 

Они решали: в какую больницу меня везти, созванивались, потом решили на полпути передать меня другой машине "Скорой Помощи", из психбольницы...

На полпути машина остановилась и опять долго стояла. Я жутко мерзла, но почему-то была уверена, что не простужусь.

В салон забрался водитель и стал со мной экспериментировать: дергал меня за нос, щипал. Я лица его не видела, так как смотрела перед собой, и он был не в фокусе. Потом взял мою расслабленную как плеть, руку и стал ею шлепать меня по лицу.

Заглянул врач, водитель, было, дернулся, смутился, потом засмеялся угодливо:

- Это не я бью её, это: она сама себя бьет... Правда?

Врач молча захлопнул дверцу. Я мысленно ему радировала:

"И где вас, таких придурков набирают?"

Подъехала другая машина. Меня разглядывали, обсуждали:

Постановили: хорошо, что хоть худая!

И перетащили в другую "Скорую Помощь".

Подъехали к больнице. Женский голос решал:

- Наша или не наша? Вроде не помню такую…

Потом меня толкнули:

- А ну, корова, вставай и иди! Чего развалилась?!

Пообсуждали и стали стаскивать на полушубке… У кого-то сорвалась рука и, меня уронили головой на обледенелый асфальт…

Ноги были вверху.

Охнули, положили на носилки.

Позвали мужчин психов с первого этажа, те попытались поднять меня на носилках по лестнице.

А носилки тугие, в виде Андреевского креста... Если бы я была тяжелой, то продавила бы их своим весом. А так я - вжик и сползла с носилок на пол. Меня положили обратно, снова  приподняли переднюю часть носилок - я начала сползать... Носилки выровняли...

Один из психов говорит:

- Глянь ко, падает и падает... Гвоздями её, что ли, прибить?

Гвоздями, слава Богу, прибивать не стали, видно гвоздей не нашли.

Принесли одеяло, положили меня на него, одеяло подняли за четыре конца и: концы почти соединили. Я оказалась свернутой вдвое: коленки к носу. Так меня и несли: то волокли  по ступенькам, то приподнимали. Я пересчитала позвоночником все ступеньки до третьего этажа.

Боли я так и не ощущала, только чем критичней становилась ситуация, тем глубже я погружалась в теплое, блаженное умиротворение.

Положили на кровать, сняли с меня юбку и теплую кофту, разули. Оставили в капроновых колготках и черной капроновой блузке. Одеялом не накрыли и опять, я мерзла, уже в помещении больницы.

Испытала острое чувство потери, когда с меня сняли серебряный крестик с цепочкой. Почувствовала себя более обнаженной, чем без одежды.

Осмотрел врач больницы, сказал:

- Эта придет в себя.

Подошли медсестры, разглядывали меня, приподняли блузку:

- Глянько, какой живот плоский! Видать, и в правду верующая - поствует! - сказала одна.

- Самой что ли попоствовать? - с завистью произнесла другая. "Поживите вдвоем, на мою пенсию и пост не понадобится!" - мысленно усмехнулась я.

В палате постоянно пела больная женщина и, меня удивил подбор ее песен. Не помню всё, но начала она с песни: "У церкви стояла карета" и, обрывая одну песню за другой, иллюстрировала череду моих сегодняшних событий, как будто озвучивала фильм.

Мы так давно, мы так давно не отдыхали,

Нам было просто не до отдыха с тобой:

пела женщина.

А в это время медсестры и санитарки захохотали... Одна из них рассказывала как она "ухаживала" за "тамагочи", да "перекормила" его.

- Оказывается, я его перекормила и он... сдох! - задыхаясь от смеха, повторяла она.

Потом, так же смеясь, они подняли меня за плечи, усадили и, открыв мне рот, влили в него лекарство. Это была раскрошенная таблетка с водой. Зажали мне нос:

- Глотай! - я дернулась, - проглотила! - решили они и, как тряпичную куклу, играя и шутя, швырнули меня на кровать, - оп-па!

Я упала, щелкнув зубами, лежу.  Ни проглотить, ни выплюнуть лекарство не могу, но дышу, и лекарство стало поступать мне в бронхи...

...Последний раз сразимся завтра в рукопашной,

Последний раз России надо послужить,

А за нее и помереть совсем не страшно,

Хоть каждый, все-таки, надеется дожить!

пела женщина.

А в это время у меня потемнело в глазах, и я забилась всем телом, как рыба, выброшенная на берег.

- Ой, - увидали работницы, - глядите, бьется!

Подскочили, опрокинули меня вниз головой, лекарство, вспененное бронхами, с кашлем полилось изо рта:

- Эпилепсия! - решили женщины, - классический случай эпилепсии!

"Сами вы эпилептички, дурехи! Чуть меня в ложке лекарства не утопили! - с облегчением подумала я.

 

Мне сделали какой-то укол, и дальнейшие события мне помнятся, как несколько туманных эпизодов.

Вроде бы помню ночь. Или это показалось мне ночью, когда ко мне подходили не то поправить жгут, которым меня зачем-то привязали к кровати, не то сделать еще один укол.

До или после этого был момент, когда пытались выведать мое имя.

Видимо меня разыскала подруга Наталья, которая и забрала Саньку из школы.

Так как в церкви мое имя и адрес скрыли, в больницу я поступила как "неизвестная" и не в свое районное отделение.

Смутно помню, как меня переносили с третьего этажа на второй в другое отделение.

А где-то между всем этим четко помнится один момент.

В отделение привезли упитанную женщину после попытки отравления. У женщины  был жуткий понос. Ее несли по коридору, кряхтели и ругались;

- Вот толстая корова, весь пол загадила!

«А вот вам и настоящая «корова», в наказание!» – мысленно улыбнулась я, - «а то меня, с моим бараньим весом «коровой» обозвали!» И, удовлетворенная, заснула.

Окончательно проснулась я в палате для тяжело больных.

Нестерпимо хотелось пить. Я впервые на себе ощутила поговорку "язык, как наждачная бумага". Но "наждачной бумагой" было и нёбо.

Казалось, что оно шелушится, что с него слезает чешуя...

Нежным фоном звучал приятный девичий голосок. Больная девушка, которую называли Таней, кормила с ложечки и поила тяжело больных. Щебетала, ласково уговаривала:

- Ну, еще ложечку... Ну, еще:

"Таня, Танечка: Танюша: - мысленно внушала я,- подойди ко мне, дай мне пить!"

"Только мне тебя дозваться,

Как из старого колодца,

В позаброшенной деревне,

Позабытой за бурьяном!"

вспомнила я свое стихотворение.

Опомнилась, усмехнулась над собой: "Да-а, подруга, фиговый из тебя "экстрасенс" получается!"

Стала искать другой выход.

Опробовала свое тело... Казалось: вот-вот и встану! Но тело не двигалось. Стала мысленно делать резкие отчаянные движения…

Вдруг, дернулась голова! Попробовала еще раз, потом еще…

Слышу, кто-то говорит:

- Смотрите: а эта, новенькая головой мотает!

Подбежали, стали задавать вопросы:

- Ты Люба Потапова? У тебя мальчик в школе остался, ты помнишь? - Называли адрес, задавали вопросы…

 Я нетерпеливо кивала. Наконец спросили:

- Ты есть хочешь?

Киваю: нет!

- А пить?

Да, да, да!

Принесли какой-то сладенькой водички, стали с ложечки поить…

Я торопилась, но гортань не слушалась… Поперхнулась, закашлялась...

- Не торопись! - говорят. Ушли.

Я полежала и стала испытывать свои возможности дальше:

Через какое-то время я совсем поднялась с постели. В последнюю очередь включились голосовые связки и вестибулярный аппарат.

Посипев немного, я ответила на вопросы медсестер.

И тут меня окружили больные женщины.

Вытягивая шеи, как стая гусей, они молча стояли полукругом в коридоре и с недоумением смотрели на меня.

- А ты зачем здесь? - нерешительно спросила меня одна,- Тебе не надо здесь быть! Ты же совсем "хорошая".

- Да, она совсем не больная, она «хорошая!»

- Зачем она здесь, - подступили они к медсестрам и санитаркам, - она же не больная!

- А, отстаньте, - отмахнулась медсестра, - это та, что лежала в палате для  «тяжелых».

- И правда, чудеса какие-то!- пробормотала санитарка, - то лежала, как чурка с глазами, а то ходит, говорит нормально:

Больные, недовольно ворча и с подозрением оглядываясь на меня, разошлись.

Теперь, спустя годы, я так и остаюсь в потрясении от этого мистического "спектакля".

Всего несколько дней спустя, после начала обета, мне была показана Голгофская история.

И люди при этом, сами того не подозревая, исполнили роли этой фантасмагории, подчиняясь невидимой, но неодолимой воле Великого Режиссера.