Песня Геннадия Жукова "Романс для Анны"

 

Увидать "Голгофу"

Сейчас, спустя время, все видится в перспективе и мне странно, как я тогда не понимала: что происходит...

Напряженно вглядывалась, вслушивалась в события: что-то знакомое происходит, как будто я это уже видела или читала где-то...

Такое было ощущение, будто все люди вокруг меня, неподвижной, разыгрывают какой-то спектакль.

Несколько дней спустя, в ночь перед днем своего рождения, мне было явлено видение: я лежу в гробу посреди церкви, но когда меня уже отпели, встаю из гроба, воскреснув… Прекратив молитву, я вышла из блаженного состояния и задумалась. Что означает это видение с воскресением из мертвых?

Я понимала: строгий пост, ночные бдения, то есть сознательное ограничение во сне, держат меня в неком пограничном состоянии между сном и бодрствованием... Это помогает более легко войти в медитативное, молитвенное состояние, повышается уровень интуиции, в церкви возникает своего рода истерический экстаз...

Но что сегодня покажут мне старцы?  Состояние летаргии?

В настоящее воскресение из мертвых мне как-то не верилось.

Утром, встав, я собрала сына в школу и сказала ему:

- Сегодня тебя заберут другие люди. Не пугайся, даже если тебе скажут, что я померла: Это неправда. Я буду жива и здорова.

Это такое послушание... Ты понял?

- Да, понял! - ответил Санька.

Но то, что случилось, превзошло все мои предположения.

Когда батюшка уносил Святые Дары в алтарь, я поклонилась и… так и осталась лежать, поджав под себя колени.

Люди ходили вокруг, служба продолжалась... Я беспокоилась только о том,  чтобы не наступили на руку, откинутую чуть в сторону.

Состояние было странное, блаженство внутри глубокое, прямо младенческие слюни, а не чувства!

Что это - состояние нирваны?

Мысли четкие и трезвые, а тело меня не слушалось. Сначала даже дыхание перехватило, и сердце замедлило ритм где-то на пределе между паузой и остановкой.

Потом все наладилось: глаза моргали, дыхание работало...

 

Но мое "я", как в футляре оказалось заперто в неподвижном теле.

И тут началась эта история!

Сначала от меня ...отреклись!

Работники храма сказали врачу скорой помощи:

- Не знаем, что это за женщина! Видели: приходит тут в храм, последние дни вела себя странно.

- Откуда она, как ее зовут?

- Не знаю! - ответила Алена.

"Как это - не знаешь? - мысленно застонала я, - я же почти два года работаю при храме, я тебе каждую смену отчитываюсь с выручкой из киоска, у тебя же мои паспортные данные, адрес, телефон общежития… Чего ты врешь?"

- Документов при ней нет? - спросил врач.

- Не знаем. Вот тут ее полушубок лежит.

"Посмотрите: в кармане полушубка мое пенсионное удостоверение!" - мысленно вещала я. Нет, не глянули.

 

Врач посмотрел мне в глаза, проверил рефлексы, махнул рукой - я моргнула. Измерил давление, послушал сердце:

- Притворяется, - решил он и... проверил!

Взял мою голову обеими руками, поднял над полом и... ударил ею, как мячом об деревянные доски!

Мне было не больно, состояние блаженства не прекращалось, но умом я была шокирована:

"Вот еще один придурок с дипломом! А если бы это была не я, а другая женщина с сосудистыми проблемами? Устроил бы ей инсульт и списал на естественные причины?!"

Меня приподняли, мешком усадили на лавку, дали вдохнуть нашатыря... И тут из меня бурным потоком, с пузырями хлынули сопли! Вот уж никогда, с детства, не была сопливой. И смешно, и неловко, и ничего поделать не могу.

Взяли, моим шарфом меня вытерли, потом волоком, на моем полушубке потащили на улицу. Руки у мужчин срывались...

Уложили на носилки в карету "Скорой Помощи". Ушли.

Где-то возле машины церковный плотник спорил с водителем или врачом на церковные темы.

Было начало марта, холод. Я, едва прикрытая полушубком, жутко мерзла. Холод, как нестерпимая боль, пронизывал конечности.

 

Они решали: в какую больницу меня везти, созванивались, потом решили на полпути передать меня другой машине "Скорой Помощи", из психбольницы...

На полпути машина остановилась и опять долго стояла. Я жутко мерзла, но почему-то была уверена, что не простужусь.

В салон забрался водитель и стал со мной экспериментировать: дергал меня за нос, щипал. Я лица его не видела, так как смотрела перед собой, и он был не в фокусе. Потом взял мою расслабленную как плеть, руку и стал ею шлепать меня по лицу.

Заглянул врач, водитель, было, дернулся, смутился, потом засмеялся угодливо:

- Это не я бью её, это: она сама себя бьет... Правда?

Врач молча захлопнул дверцу. Я мысленно ему радировала:

"И где вас, таких придурков набирают?"

Подъехала другая машина. Меня разглядывали, обсуждали:

Постановили: хорошо, что хоть худая!

И перетащили в другую "Скорую Помощь".

Подъехали к больнице. Женский голос решал:

- Наша или не наша? Вроде не помню такую…

Потом меня толкнули:

- А ну, корова, вставай и иди! Чего развалилась?!

Пообсуждали и стали стаскивать на полушубке… У кого-то сорвалась рука и, меня уронили головой на обледенелый асфальт…

Ноги были вверху.

Охнули, положили на носилки.

Позвали мужчин психов с первого этажа, те попытались поднять меня на носилках по лестнице.

А носилки тугие, в виде Андреевского креста... Если бы я была тяжелой, то продавила бы их своим весом. А так я - вжик и сползла с носилок на пол. Меня положили обратно, снова  приподняли переднюю часть носилок - я начала сползать... Носилки выровняли...

Один из психов говорит:

- Глянь ко, падает и падает... Гвоздями её, что ли, прибить?

Гвоздями, слава Богу, прибивать не стали, видно гвоздей не нашли.

Принесли одеяло, положили меня на него, одеяло подняли за четыре конца и: концы почти соединили. Я оказалась свернутой вдвое: коленки к носу. Так меня и несли: то волокли  по ступенькам, то приподнимали. Я пересчитала позвоночником все ступеньки до третьего этажа.

Боли я так и не ощущала, только чем критичней становилась ситуация, тем глубже я погружалась в теплое, блаженное умиротворение.

Положили на кровать, сняли с меня юбку и теплую кофту, разули. Оставили в капроновых колготках и черной капроновой блузке. Одеялом не накрыли и опять, я мерзла, уже в помещении больницы.

Испытала острое чувство потери, когда с меня сняли серебряный крестик с цепочкой. Почувствовала себя более обнаженной, чем без одежды.

Осмотрел врач больницы, сказал:

- Эта придет в себя.

Подошли медсестры, разглядывали меня, приподняли блузку:

- Глянько, какой живот плоский! Видать, и в правду верующая - поствует! - сказала одна.

- Самой что ли попоствовать? - с завистью произнесла другая. "Поживите вдвоем, на мою пенсию и пост не понадобится!" - мысленно усмехнулась я.

В палате постоянно пела больная женщина и, меня удивил подбор ее песен. Не помню всё, но начала она с песни: "У церкви стояла карета" и, обрывая одну песню за другой, иллюстрировала череду моих сегодняшних событий, как будто озвучивала фильм.

Мы так давно, мы так давно не отдыхали,

Нам было просто не до отдыха с тобой:

пела женщина.

А в это время медсестры и санитарки захохотали... Одна из них рассказывала как она "ухаживала" за "тамагочи", да "перекормила" его.

- Оказывается, я его перекормила и он... сдох! - задыхаясь от смеха, повторяла она.

Потом, так же смеясь, они подняли меня за плечи, усадили и, открыв мне рот, влили в него лекарство. Это была раскрошенная таблетка с водой. Зажали мне нос:

- Глотай! - я дернулась, - проглотила! - решили они и, как тряпичную куклу, играя и шутя, швырнули меня на кровать, - оп-па!

Я упала, щелкнув зубами, лежу.  Ни проглотить, ни выплюнуть лекарство не могу, но дышу, и лекарство стало поступать мне в бронхи...

...Последний раз сразимся завтра в рукопашной,

Последний раз России надо послужить,

А за нее и помереть совсем не страшно,

Хоть каждый, все-таки, надеется дожить!

пела женщина.

А в это время у меня потемнело в глазах, и я забилась всем телом, как рыба, выброшенная на берег.

- Ой, - увидали работницы, - глядите, бьется!

Подскочили, опрокинули меня вниз головой, лекарство, вспененное бронхами, с кашлем полилось изо рта:

- Эпилепсия! - решили женщины, - классический случай эпилепсии!

"Сами вы эпилептички, дурехи! Чуть меня в ложке лекарства не утопили! - с облегчением подумала я.

 

Мне сделали какой-то укол, и дальнейшие события мне помнятся, как несколько туманных эпизодов.

Вроде бы помню ночь. Или это показалось мне ночью, когда ко мне подходили не то поправить жгут, которым меня зачем-то привязали к кровати, не то сделать еще один укол.

До или после этого был момент, когда пытались выведать мое имя.

Видимо меня разыскала подруга Наталья, которая и забрала Саньку из школы.

Так как в церкви мое имя и адрес скрыли, в больницу я поступила как "неизвестная" и не в свое районное отделение.

Смутно помню, как меня переносили с третьего этажа на второй в другое отделение.

А где-то между всем этим четко помнится один момент.

В отделение привезли упитанную женщину после попытки отравления. У женщины  был жуткий понос. Ее несли по коридору, кряхтели и ругались;

- Вот толстая корова, весь пол загадила!

«А вот вам и настоящая «корова», в наказание!» – мысленно улыбнулась я, - «а то меня, с моим бараньим весом «коровой» обозвали!» И, удовлетворенная, заснула.

Окончательно проснулась я в палате для тяжело больных.

Нестерпимо хотелось пить. Я впервые на себе ощутила поговорку "язык, как наждачная бумага". Но "наждачной бумагой" было и нёбо.

Казалось, что оно шелушится, что с него слезает чешуя...

Нежным фоном звучал приятный девичий голосок. Больная девушка, которую называли Таней, кормила с ложечки и поила тяжело больных. Щебетала, ласково уговаривала:

- Ну, еще ложечку... Ну, еще:

"Таня, Танечка: Танюша: - мысленно внушала я,- подойди ко мне, дай мне пить!"

"Только мне тебя дозваться,

Как из старого колодца,

В позаброшенной деревне,

Позабытой за бурьяном!"

вспомнила я свое стихотворение.

Опомнилась, усмехнулась над собой: "Да-а, подруга, фиговый из тебя "экстрасенс" получается!"

Стала искать другой выход.

Опробовала свое тело... Казалось: вот-вот и встану! Но тело не двигалось. Стала мысленно делать резкие отчаянные движения…

Вдруг, дернулась голова! Попробовала еще раз, потом еще…

Слышу, кто-то говорит:

- Смотрите: а эта, новенькая головой мотает!

Подбежали, стали задавать вопросы:

- Ты Люба Потапова? У тебя мальчик в школе остался, ты помнишь? - Называли адрес, задавали вопросы…

 Я нетерпеливо кивала. Наконец спросили:

- Ты есть хочешь?

Киваю: нет!

- А пить?

Да, да, да!

Принесли какой-то сладенькой водички, стали с ложечки поить…

Я торопилась, но гортань не слушалась… Поперхнулась, закашлялась...

- Не торопись! - говорят. Ушли.

Я полежала и стала испытывать свои возможности дальше:

Через какое-то время я совсем поднялась с постели. В последнюю очередь включились голосовые связки и вестибулярный аппарат.

Посипев немного, я ответила на вопросы медсестер.

И тут меня окружили больные женщины.

Вытягивая шеи, как стая гусей, они молча стояли полукругом в коридоре и с недоумением смотрели на меня.

- А ты зачем здесь? - нерешительно спросила меня одна,- Тебе не надо здесь быть! Ты же совсем "хорошая".

- Да, она совсем не больная, она «хорошая!»

- Зачем она здесь, - подступили они к медсестрам и санитаркам, - она же не больная!

- А, отстаньте, - отмахнулась медсестра, - это та, что лежала в палате для  «тяжелых».

- И правда, чудеса какие-то!- пробормотала санитарка, - то лежала, как чурка с глазами, а то ходит, говорит нормально:

Больные, недовольно ворча и с подозрением оглядываясь на меня, разошлись.

Теперь, спустя годы, я так и остаюсь в потрясении от этого мистического "спектакля".

Всего несколько дней спустя, после начала обета, мне была показана Голгофская история.

И люди при этом, сами того не подозревая, исполнили роли этой фантасмагории, подчиняясь невидимой, но неодолимой воле Великого Режиссера.

 

"Колядки"

Санька пришел из школы и возился на кухне напротив комнаты: подогревал суп, мыл тарелки:

Как трудно лежать и ждать, что двенадцатилетний ребенок тебя накормит! Чувствовать кожей, как общаговские соседки злорадствуют, перемывают тебе кости и не иметь сил, подняться.

Сын принес из кухни кастрюлю, нарезал хлеба.

- Мам, за музыкалку заплатить надо, квитанцию передали.

- Сань, какая может быть музыкальная школа? - решилась я на трудный разговор, - ты же сам продукты покупаешь, видел, сколько у нас денег? Я не знаю, как мы Новый год переживем, а там до пенсии еще пол месяца. А занимать: подо что? Работать я еще не скоро смогу, пенсия - копеечная. На лекарства потратились, и на продукты то не хватает!

Долго молчали. Расстроился, конечно: хлебает суп и молчит. Боже мой, ребенок, да у меня у самой камень на душе, ну, что я поделаю?

- Мама, а помнишь, мы, с батюшкиного благословения, на строительство храма собирали деньги? В электричках и на рынках:- осторожно начал он,- а еще на Рождество батюшка благословляет детей колядовать:

- Выбрось это из головы! Ты думаешь: это легко?

Послушание или сбор пожертвований на храм - это совсем другое дело! А просить милостыню: это невыносимо!

Нас в советское время воспитывали…

- "Человек - это звучит гордо!" Ну почему ты меня в советское время не родила?! - вздохнул Санька и стал собирать тарелки, - Я, когда с ребятами колядовал, мне всегда больше всех давали. Ты же знаешь: я раздавал деньги малышам или отдавал на церковь, но все равно мальчишки на меня злились и прогоняли. Им обидно было, что мне больше дают.

Скоро рождественская неделя, я один поеду в электричках, ребят со мной не будет и никому не будет обидно!

- Я тебе поеду! Ты хочешь, чтобы меня  хватил инфаркт?! Да я же тут с ума начну сходить от беспокойства!

Пару дней спустя, он поднял меня с постели. Та еще была акробатика!

Обследовать позвоночник не было ни сил, ни денег. Что там  было с ним,  не представляю, но боли были нестерпимые.

Вела я себя, как заржавевший робот: только лежа или стоя. Остальные позиции: такие как "сидеть" или "вставать с кровати", были из разряда средневековых пыток.

Сын надел мне носки, помог обуться, с остальной одеждой я справилась сама.

Посмотревшись в зеркало, усмехнулась: ну прямо упитанная деревенская тетка, укутанная в платки!

Кто поверит, что нам есть нечего, что мы и без поста поствуем, и постное время от праздничного не отличаем? На молоко, мясо и яйца  никогда денег нет.

Нужны мочегонные таблетки и другие лекарства, чтобы водянку согнать.

Зато по мальчику видать: бледный, худой, синяки под глазами. Только на съемки фильма про фашистский концлагерь: и без грима.

Ладно, соберет ли он денег на оплату музыкальной школы, или нет, главное - заставлю его с этих денег наесться, как следует.

Договорились с ним про отсутствие "лекарства для больной мамы и денег на продукты", не упоминать. С этой фразой на бутылку родителям собирают чересчур часто, никто не верит этому.

В электричке я с самого же начала сломалась: попыталась сказать о том, что с моей пенсии, не хватает музыкальному ребенку на оплату музыкальной школы, и тут же внутри что-то крякнуло, дыханье перехватило, и я разрыдалась.

- Отойди в сторонку и сядь, - прошептал Санька, - я сам!

"В Рождество Христово Ангел прилетел,

Он летел по небу, людям песню пел:

Вы, люди, ликуйте, в сей день, торжествуйте!

Днесь Христово Рождество!.."

Звонко и весело полетел мальчишеский голос над вагоном.

Пропев несколько колядок, которые он выучил в воскресной церковной и в музыкальной школах, мальчик пошел по вагону, подставляя желтую шапку с помпоном  под монетки и кланяясь людям. Потом вернулся ко мне.

- Сиди тут, мам! А то тебе с сердцем плохо станет, что делать будем?

Я сам пройду электричку и вернусь к тебе, ладно?

И потом: не надо мне помогать, не надо со мной ходить - ты же слабая, плачешь, а они подумают, что ты нарочно, чтобы на жалость давить:

Ушел.

Санька шел ко мне по вагону, какой-то торжественный: Сел рядом и, заговорщически, подал в руки шапку: тяжелая! Шепнул:

- Некоторые и по пять рублей давали, наверно потому, что я пел: "Не дадите пятака, я корову за рога!" – засмеялся.

Доехали до ближайшего районного городка, и сошли с электрички.

В железнодорожной кассе предложила поменять мелочь, кассирша обрадовалась:

- Только посчитайте сами раздельно по монеткам: рубли отдельно, полтинники отдельно.

Сидели и, раскладывая по целлофановым пакетикам, считали. А когда кассирша выдала бумажками общую сумму, удивились: более ста рублей!

- Так, - завела я, - а сейчас пойдем, я тебя с этих денег накормлю!

- Ма!!! - возмущенно заорал сын, - я же на музыкальную школу!..

- Если не будешь есть, ни в каких электричках ты петь не будешь!

Сидел угрюмый, пока я не принесла пакет молока, булку и несколько сарделек. Забыв обо всем, набросился на еду:

- Ого! Здорово! Как давно у нас молока и колбаски не было!

На обратную электричку мы сели уже вечером. Сын ушел, оставив меня в первом вагоне.

- Сиди тут, я начну со второго вагона, чтобы тебя не расстраивать:

В полуоткрытые двери второго вагона донесся его звонкий голос:

- Мы живем с мамой в общежитии на мамину пенсию по инвалидности. На хлеб и самые необходимые продукты денег нам хватает, а на оплату музыкальной школы денег сейчас нет. С Рождеством Христовым вас!

"В Рождество Христово Ангел прилетел..."

 

Люди из первого вагона вытягивали шеи, прислушивались.

Раздались голоса:

- Молодец, хоть правду говорит! А то заведут: "На еду не хватает, на лекарства для больной мамы":

- Ага! Аж, тошно!

- А хорошо поет парнишка! Такому и дать не жалко - пусть учится!

- Какой это парнишка?! Девочка! У мальчишек такого высокого голоса и не бывает.

- Да нет, парень, вроде…

Дома Санька ликовал:

- Вот здорово! Ты в церкви полы мыла, работа тяжелая, я знаю, помогал же тебе. А батюшка тебе только 500 рублей платил за месяц! А я за две электрички: туда и обратно и: 300 рублей!  Завтра еще поедем! - потом глянул на меня и осекся. Я молчала, чернея душой.

- Мам, ну потерпи, а! А то и каникулы кончатся, и рождественская неделя закончится, а с твоей пенсии мы не оплатим!

Ночью, когда он уснул, я не выдержала и завыла, затыкая себе рот подушкой, чтобы не напугать ребенка.

Обслюнявила, измазала соплями всю подушку, пока не успокоилась. Потом начала молиться.

"Господи, возьми моего сына под свою защиту! Ты видишь, ты ведаешь все! Ты видишь: я бессильна, но по грехам  моим и ради исполнения обета, я не отказываюсь терпеть столько, сколько Ты мне положил.

Но пошли Ангела своего, чтобы защитил ребенка моего, как Ты посылаешь его сиротам!

Пусть и в музыкальной школе женщины заменят ему мать, пока я прикована болезнью. И в электричках никто не обидит его…"