В тёмном баре на пятачке сцены играет квартет музыкантов азиатов. Пятно света. В нём страдает, извиваясь большеротая, стриженая блонда за тридцать, в чёрном коротком мерцающем платье.
Тела музыкантов растворились во мраке сцены, ослепленной ярким локальным столбом . От них остались самостоятельно живущие части, кивающие в такт музыки головы, мускулистые руки до локтей, высекающие музыку из инструментов, блестящие пряжки на ремнях брюк и пританцовывающие лаковые туфли.
Прямо напротив входа, замысловатое световое панно во всю стену, изображающее огни ночного города. На его фоне тени стриженных и длинноволосых гуманоидов – гостей заведения. Одни пьют, другие курят, кто-то общается, все посматривают на сцену, где распаляется, заводится, куражится расчлененный квартет и экзальтированно импровизирует подвыпившая певица .
Артисты пытаются быть одним целым, ловя на лету музыкальные идеи друг друга. Их азарт передается гостям бара, они перестают общаться и следят за тем, как выкручиваются из авансированных обещаний импровизаторы.
Полночь.
На высоких табуретах и низких креслах, людям хорошо, они дома, в параллельном мире рафинированного европейского бара в Пекине.
Раскосые девушки расставляют горящие, пузатые свечи на стойки и столики вновь прибывшим, и ещё вазочки с жареным арахисом, и блестящие упаковки маринованных каштанов – комплимент от заведения.
Аплодисменты и редкие выкрики ознаменовали окончание композиции.
Нахулиганившие музыканты, отирают бриллиантовый пот и довольно улыбаясь, уходят со сцены, материализуясь на фоне вестибюля гостиницы, в которой находится бар. Певица поднимает руки, изображая полёт, и падает с небольшого возвышения сцены в объятия восторженного рыжего немца. Эти ночи для неё звёздные. Английская девушка со сложной судьбой.
Сверкают бокалы с разными напитками, их поднимают в её честь, приглашают к столику. Она никому не отказывает, театрально обнимается со всеми, смеётся, широко, запрокидывая назад голову и обнажая голосовые связки : « Hi, I’m Nancy! I drink only vodka! ».
И зовут её как лохнесское чудовище и в близи она не красива. Тяжелая челюсть, длинное узкое лицо, коренной зуб, разрушенный кариесом, затмевает белый клык с вмонтированным в него стразом.
Надо бы ей последовать за своими музыкантами – фантомами, дабы не разрушать видение, но это не в её силах. Она хочет чувствовать.
В бар входит высокий мужчина. Его лицо демонстрирует земное притяжение в действии. Отвисли и подбородок, и щеки, а когда-то круглые голубые глаза, теперь постепенно перетекают в слезящиеся мутные овалы. На них, как на контурной карте красные сосуды, такие же узоры на висках и носу. У него выпуклый живот и длинные ноги с большими ступнями. Он шагает, высоко и врось понимая колени, как будто отрывая присоски от блестящей поверхности пола.
Нэнси высвободила юную китаянку из объятий и подняла глаза на усталое лицо вошедшего: «Hi, Max! » Он сконцентрировал овалы на вожделенно извивающейся женщине и криво улыбнулся.
- Возможно, сегодня я не пойти с тобой, - капризно, почти по-русски промурлыкала она и посверлила пальцем пуп Максима. Глазами она показала на рыжего немца, наливающего некой даме шампанское. Она всегда это говорила, но с момента их знакомства верна ему, каждый вечер. Он смотрит на часы, ей остается еще один выход, и взбирается на табурет.
- Виски, - ответил он на вопрос барменши, спасшейся от Нэнси.

Третий выход музыкантов не удается, выдав весь жар, они не могут раздуть пепел. Им скучно, Нэнси выкрикивает слова песен, не чувствуя ни такта ни хотя бы мотива. Она устала, и пьяна и сцена теперь её не украшает, чары развеялись, пикантные движения, теперь вульгарны . Этот последний третий выход, он был лишним.
Гости бара тоже передержаны, многие уходят. Певица каждому машет рукой. Ушел и рыжий немец со своей дамой.
«Only you-u-u !» - выкрикнула Нэнси и указала пальцем на Максима, надирающегося у стойки. Он ухмыльнулся и поднял ладонь ей в ответ.
Впереди у них такси до крохотной квартирки, бесчувственный секс и технический оргазм, после которого два чужих друг другу человека по-прежнему останутся одинокими.
Они проснутся спиной к спине ещё до того, как в пять утра, услышат голос продавца рисовых булочек, проснутся от саднящей, холодной, липкой тоски, которая заползает в душу перед рассветом и душа дрожит. Он сядет на постели и закурит : «Господи, я хочу домой!», прошепчет он ставшую привычной свою утреннюю молитву, в принципе не зная, что под этим подразумевает, потому что дома у него нет.

Я поднялась из уголка бара и вышла на свет, в вестибюль гостиницы.
Каштаны были горькими с отвратительным затхлым запахом местных специй.
Лифты свободны, время позднее.
Слава Богу, завтра лечу в Москву. В зеркальной панели кабины, я увидела своё кислое выражение лица, печальный вкус каштанов не проходил. Не надо было снимать упаковку, привезла бы домой, она была хотя бы красивой.