Гудоновский Экорше страшен как смертный грех и выражение лица у него "чобля". Гудоновский Экорше не просто гол - у него нет кожи. Линии чертятся, спина болит немилосердно, подгибаются ноги - не у меня - у мольберта. В ушах грохочет. Во всех четырех: два - электронных, два - своих. Но в этом жизнь: в линии, в том как лепится только что отсутствовавшая форма, как из бессмысленного потока линий вычленяются те, которые образ, которые и нужны. И хвостик линии у тебя в руках, на самом кончике карандаша, захочешь и затянешь все в тугой узел, плотный, настоящий объемный. Экорше здесь не играет роли. Хоть страус бритый. Суть - в линии.

Как всегда, ветрено и сыро, как всегда люди в метро, как всегда стандартные пол часа методичного втыкания на грязную темень вагонного стекла. Не нужные. А жизнь там, на кончике карандаша.