...посвящается нежному Морю, улыбку
которого вырисовывает жемчуг...
"Моё море, прошу тебя, не выплюни меня на берег, во время очередной бури твоих истерик..." (с)
"...и только серое, казалось бы бесконечно унылое здание, на фоне которого Он был лишь тоном повыше, выделяло его как пульсирующий организм и костер, который извивался на холоде, как знамя или порванная занавеска, покрытая свежим инеем в обгоревшем доме. Извивался немного потемневшим пятном, сигнализируя маяком упряжкам людей, ищущим краски для своих черных холстов...и незаметно для себя Охваченного, осторожностью замершего обывателя, сжимал в левой руке тлеющую, по табачным крошкам в 3 секунды, карманную Гармонию. И Холод был хрустяще и нежнее обычного, и Мысли пели уже далеко не общими и ненаполненными разбавленным вареньем Размышлениями...выдыхая Дым кристалликами пара замораживал свои уже покрытые тончайшей неприятно-сковывающей пленкой улыбающиеся сухие Губы. Их целовал транспортный, грязный Холод, целовал его девственные и артистичные Губы...заливая в Глаза воспоминания из любимых кинопленок до мелких ресниц...вытекали ненавистной жидкостью перед колодцами Сна в чашу Дождя.
Он в ссоре с Дождем.
Погода все пережевывала, двигала ветряным языком, бушевала, окутанная разделенной страстью с развратным Холодом...они задевали десятиминутным оргазмом его ушедшее в себя Тело, ледяными руками проникали под жалюзи воротника и рожали на испугавшейся коже "ознобные холмы"...и хотелось взлететь спиралью, пробурить сверлом землю, наполненную огромным оркестром из Лет...он впитывал корнями кед Мудрость земли, отвечая на это толчками из недр Сердца...земля разговаривала с ним.
"Скучно быть мудрой...", - вздыхала Она.
...а люди стадом бежали Ботинками к своим безразличным делам и невымытым кружкам, к недоеденным тортам и недочитанным Книгам...к повседневным привычкам, которым научило их Детство. Бежали, спотыкаясь и разбирая Лампочки в тугих карманах...гасли, валяясь пропитым телом на лице Мудрости.
Он чуть приоткрытыми глазами Снов заглядывал в эту Жизнь-неоглядку как в мелькающие Окна, затягиваясь очередной порцией Перемен.
-В этих Окнах нет Света, - передергиваясь от рождения, глазами произносил Он. - Они годами донашивают вещи себя младших и боятся оглянуться назад под Страхом детского Одиночества, просят тепла своим заросшим Сердцам, забыв про бесплатное Солнце. Всему свое время, - сказал Он и оставил Окурок один на один с Асфальтом и Слякотью.
Блуждающим Светилом Он вращался вокруг своего Солнца словно Мотылек, который опаливал свои целлофановые Крылья при любой попытке слияния с его ядовитым теплом...не сейчас, не в этот Октябрь, не в эти листья дни приведут его ему в голову группой детей с взрослым взглядом. Не в этом теле Он почувствует вкус победы над Тайной. Он был Мотыльком и увязал в тени Солнца, расползаясь черной смолой на крышах домов и улиц...и был счастлив.
Люди словно листья и мелкий мусор плыли по улицам, задевая друг-друга секундными взглядами...кого-то прижимала Совесть, кого-то подкидывало от неожиданной встречи с Радостью, кого-то и вовсе Не было...кто-то счищал Побелку с зубов и гортани после тяжелого разговора, у кого-то Небо рассыпало блестки первого Снега, а кто-то и вовсе замерз так и не успев посмотреть или сказать...хотя бы Ему, случайно стоявшему.
Он был Доверием.
Где-то не на его пути были дороги, были домики на деревьях в которых для него всегда находилась чашечка чая и вазочка сладкого. Знал ли он об этом? Знал, но шел дальше и не делал ничего лишнего. Иногда наблюдал как создаются новые цивилизации и морщил от увиденного лоб, вырисовывая им волны удивления или восторга. Иногда брал в руку горло и пытался душить. Его руки всего-лишь ветер.
И уставший троллейбус, запах бензина и прокуренного воротника станут для него на время дороги не построенным людьми домом...приятной постройкой без голых стен и войны. Его образ искажал негатив окна, покрытое пятнами и разводами рук скуки тумана. Он ехал собирать лунные одуванчики в кратерах полумрака, которые еще не собрал Октябрь...ехал, прорисовывая от задумчивости потрескавшимися талантливыми кончиками тропинки на оконной пенке.
В тот же вечер он пропал за ближайшим углом любимой польской улицы, уткнувшись котенком в воротник домашнего очага и стал другим Морем для другой Луны. Губами, медленно, вышивая на ткани умиротворения нитями из песен, нашептывал:
"I'm a passenger and I ride, and I ride..."
Спицы троллейбусов в уши,
под гипсы спревших истин,
сера, как смазка для пожилого время,
импульсом тока под тишины бремя"
14-15.10.09.