http://www-old.tverlib.ru/tverbook3/risenkov.htm

Юность Василия Рысенкова пришлась на переломные годы --80е и 90е. Тогда он вместе с братом-близнецом Михаилом писал и пел под гитару бардовские песни вполне в духе господствующего тогда общественного мнения.
Братья были очень популярны в родном Торжке и, казалось, они так и останутся каплей в море бардовской поэзии. Но время шло, братья повзрослели, повзрослела и их поэзия. Я не критик, мне трудно охарактеризовать их стихи умными словами, но то, что они "настоящие", а это у меня самая большая похвала, видно с первого взгляда. Впрочем, судите сами.

***
В дальнем городе, в парке ли,
в Атлантиде былого лета --
триумфальные арки лип
над путями мечты и света.

Вызывающий смех весны --
это тонко звенят трамваи.
Триумфаторы той страны
нынче щурятся и зевают.

Все мелодии и стихи,
наши сказки и наши были
равнодушно сданы в архив --
достоянье мышей и пыли.

Но нахлынувшая весна
воплотится в тепло и слово,
в тонкорунные волны льна
под ольховым крылом былого

и засветится из дали
через омуты, через грозы,
как чешуйчатый лунный блик
на серёжке ночной берёзы.

***
Пусть города гомонят, звенят;
блики автомобилей... --
призрачный праздник, куда меня
и пригласить забыли.

Будет отчаянье по ночам.
Что же, я знал другое:
до обалдевшего дергача
в поле -- подать рукою.

Память одна, и одна страна.
Радость -- как тень птицы.
У колыбели стоит луна
и у окна больницы.

Грустно в дому.
Горизонт в дыму.
смерть не приму, ибо
я ещё должен всему-всему
в мире сказать :"Спасибо!"

***
Круг замкнулся -- тёмный и узкий...
Мы абсурд, как воздух, вдыхаем.
Здесь ещё говорят по-русски,
И, бывает, даже стихами.

Шарит месяц по огородам,
И живут мечтой о мессии
Те, что раньше были народом,
Там, где прежде была Россия.

Ночью -- вечность.Звёздное знамя.
Снится край, заласканный солнцем,
Но смеётся месяц над нами
Узкоглазым мудрым японцем.

Ничего другого не будет.
В вечной смене дождей и пыли
Мне нужны почему-то люди,
Те, что русский почти забыли.

От своей беды не уехать,
Да и как чужому расскажешь,
Что травой стреножено эхо,
Облака испачканы сажей?

***
О союзе серпа и молота
На ущербе напомнит луна.
Перемолота и прополота
Обезлюдевшая страна.

Смотрят холодно звёзды грозные,
Как предчувствие и вина.
Поезда проползли тифозные,
Проскрипели обозы колхозные,
А теперь тишина, тишина...

Здесь уже не живут. а числятся.
Но зачем так роскошны дни?
Ведь и трель соловья -- бессмыслица,
Если некому оценить.

Облака над затишьем -- грядами.
Не поранься серпом луны!
Пели пули, и звёзды падали...
Вам земли и воли не надо ли?
Нам они уже не нужны.

Только светится из кустарника
Над безумием, пустотой
Одинокий цветок татарника --
Нашей памятью и мечтой.







-----------------------------------------------------

Прочь изыди, сила вражья
Лихоманкой- дрожью.
Я пришла к ворожее
Со своей нуждою.

У неё на пальцах смуглых
Жемчуга по скани,
У неё-то красный угол
Стоит без иконы.

На плечах-то чёрный бархат,
В брильянтах булавки,
А на бархате-то перхоть
Из седой головки.

"Расскажи-ка мне, колдунья,
То, чего не знаю.
Над твоею над ладонью
Потрясу казною."

А она мне: "Будь ты кроткой,
Будь ему послушной,
А сторонкой да украдкой
Заведи-ка шашни."

"Ах ты, старая чертовка,
Мерзкая ты сводня!
Прохудился твой чердак-то,
Выстарилась, видно."

"Эх, головка удалая,
Кобылка горячая!
Не тряси-ка удилами,
Горе всё до случая.

Мы, бывалые ведуньи,
Слова зря не молвим.
Вспомяни моё гаданье,
Когда будешь с милым."

Дожди. Опять идут дожди
И у меня воруют лето.
Шалят нервишки. Жди не жди...
О безмятежность моя, где ты?

И там, и здесь нехорошо,
Мой добрый дом -- в засаде крепость.
За краем добровольных шор
В дожди окрашена окрестность.

Написано очень давно, в совхозе "Новый".

В чёрных зарослях ночи смерть безумно мерцала,
Словно чёрная лебедь, закрывала зарю.
"Чья ты, смерть?" -- я спросила. Смерть вздохнула устало:
"Я тебе. моя радость, себя подарю."

"Подожди, моя смерть, я дожить не успела,
В голубые ветра не устала смотреть."
"Хорошо, моя радость, пусть живёт твоё тело.
Пусть твой друг умирает". --ответила смерть.

"Подожди, моя смерть, пощади мою душу,
Как без друга мне жить, как смотреть на зарю?"
"Хорошо, моя радость, я слово нарушу,
Смерть врага твоего я тебе подарю."

Я стою и молчу. Слёзы сделались горше.
Что мне смерти сказать, как просить за врага?
В сердце колокол бьёт. Как признаться, что больше,
Чем любовь и чем дружба, та врвжда дорога.

Лебединым крылом смерть зарю закрывает,
В чёрных зарослях ночи смотрит жарко в глаза.
А душа три пути, три судьбы выбирает,
И нельзя мне от них воротиться назад.

Вот ей-богу, когда-то за двадцать минут сочинила, все банальности собрала, какие могла. На спор.

Всё хорошо. Разлит янтарный свет по спальне,
И сны уже зовут в их меховую тьму.
Но странной птицы крик, размеренно-печальный
Врывается в мой сон, как знак. О чём? Кому?

Три звука. Тишина. Три звука. Тихо снова
Как терпелива их привычная печаль!
Как заключённое в них безответно слово!
Как мимо стен и снов летит в немую даль!

Кто слово это ждёт, и где он обитает,
И знает ли про зов? Не мне ли эта весть?
Но мне понятно -- есть печаль во всякой тайне,
А в одиночестве, я знаю, тайна есть.

Этот шорох батиста,
Эти блики на ткани,
Этой ночи душистой
Золотое сверканье,

Это лунной гондолы
Бег до вышнего града,
Подоконной виолы
Разноцветья триада.

О, табачные сельвы
На зелёных котурнах!
В каждой звёздочке -- эльфы
С хитрой миной амуров.

О, соблазнов блаженных
Утомительный лепет!
Барельеф положений
Тело медленно лепит.

© С. Авдеев


Всех, кто читает и не читает меня, всех, кто со мной согласен и не согласен, всех моих друзей и врагов поздравляю с Новым Годом!

От жизни милостей не ждя,
На мир взирая гордо,
Мы всем реформам, всем вождям
Состроим козью морду.

Это мой любимый тост.

Перемены! Перемены!
Первым льдом звенит дорожка.
Коготки морозец первый
Выпускает, словно кошка.

Первый снег скрипит -- засмейся!
Первый иней в ветках дышит.
До чего же славный месяц
Улыбается над крышей!

Как будто первая зима!
Я наблюдаю в изумленье,
Как рано застилает тьма
Лишённую оттенком землю.

Два цвета из палитры всей,
Деревья каменно промёрзли.
Как странно! Свесились с ветвей
Курчавой изморози грозди.

Помилуй, боже, что со мной?
На стеклянеющей дороге
Я услыхала, как впервой,
Что звонко бьют о землю ноги.

Как будто первая зима!
Душа, ведунья, недотрога,
Очнись! Как ночь зимой темна!
Что сбудется? звенит дорога.

Это я не сама про себя написала, а какие-то добрые люди. У меня есть ещё детская книжка " Рыцари и драконы", а также несколько публикаций в разных альманахах и двух антологиях. Кому интересно, может спросить.
Анна Михайловна Кулакова



Родилась 22 февраля 1940 года в г.Калинине. Окончила химический факультет Ленинградского государственного университета (1963). С 1963 по 1995 гг. работала во Всесоюзном научно-исследовательском институте синтетического волокна. В настоящее время - пенсионерка.

Печаталась в литературном альманахе “Тверь” (1989, 1994, 1999), коллективных поэтических сборниках “Вечерний альбом” (1990), “Этот день Победы…” (1995), “Антология русского лиризма XX века” (2000). С 1994г. – член Союза писателей России. Автор трех поэтических сборников: “Попытка” (1990), “Маленький рыцарь на железном коне” (1995), “Горожане” (2002). В 2001г. награждена Почетной грамотой губернатора Тверской области. В 2002г. стала лауреатом литературной премии имени М.Е.Салтыкова-Щедрина за книгу стихотворений “Горожане”.





http://www.library.tver.ru/tverbook/kulakova.htm

http://www.library.tver.ru/tverbook/kulakova.htm

Припала мне охота,
По правде, неприличная:
Побыть в гостях у чёрта
На самых на Куличках.

На этих на Куличках
Не встретишь вещи путной.
Там всё так непривычно,
Там всё так неуютно.

Там лес такой недобрый,
Весь мхом сырым зарос он,
Стоят там мухоморы
Громадные, как сосны.

По лесу тёмносинее
Проскальзывает пламя,
Там омуты с трясинами
Да кол тесовый в яме.

Тропинок в чаще – тыщи,
Но не иди на зов их.
На все Кулички слышен
Там хруст костей грызомых.

Там ведьмы и кикиморы
Друг другу строят козни,
Меня принудят измором
Участвовать в их розни.

И радости не рады,
Загрызть соседа лишь бы.
Стоят друг к другу задом
На курьих ножках избы.

Не лица там – личины,
Да рожи, рыла, морды.
И эта чертовщина
Мне надоест до чёрта.

От чёртова от становья
Сбегу – дорога скатертью,
И мир людской предстанет мне
Гораздо привлекательней.

БОРИС-БАРБАРИС И ЧЕРНЫШ

Жил на свете Борис-Барбарис. Он был рыжий-прерыжий, такой рыжий, что, когда ему ночью надо было проснуться, он не включал свет. Голова его светилась, как лам-почка под оранжевым абажуром. А ещё он был очень длинный. Ноги у него были такие длинные, что по утрам он приставлял к самому себе лестницу, взбирался по ней к соб-ственной голове и причёсывал свои рыжие-прерыжие волосы. А потом он спускался по лесенке вниз, чтобы обуть свои длинные-предлинные ноги в ботинки и крепко завязать длинные-предлинные шнурки. Руки у него тоже были очень длинные. Он их обматывал вокруг пояса, а то они при ходьбе стукались о землю. Но потом ему это надоело. Он попросил маму пришить к курточке большие-пребольшие карманы, чтобы прятать туда руки.
Вот однажды Борис-Барбарис проснулся и решил перед завтраком прогуляться. Сначала он, конечно, причесался, надел курточку с карманами, обулся и уложил в кар-маны руки. Потом сделал один длинный-предлинный шаг от кровати до двери и ещё один такой же – сразу с третьего этажа до первого. Это было очень удобно – так хо-дить. Вот он прошёл всю улицу из конца в конец и повернул обратно, потому что мама ждала его завтракать. А впереди бежала чёрная-пречёрная собака с большими острыми ушами и махала хвостом.
"Чудная какая собака, – сказал Борис-Барбарис. – Все чёрные собаки, которых я знаю, махают хвостом сначала вверх, потом вниз. А эта совсем наоборот – сначала на-право, а потом налево." Борис - Барбарис всегда говорил на улице громко-прегромко. Он думал, раз у него такая длинная шея, то его никто не слышит. Но у чёрной собаки были большие и острые уши, а значит, и слух очень острый. Обернулась она и загавка-ла:
– Всё ты неправильно говоришь, Борис-Барбарис. Я виляю хвостом сначала нале-во, а потом уже направо.
– А зачем?
– Это я дома пересчитываю. Я должен отсчитать сорок домов. А в сорок первом доме живёт мальчик, которому очень нужно подружиться с собакой.
– И много тебе ещё осталось?
Тут собака села на свои чёрные задние лапы и горестно завыла:
– Я умею считать только до четырёх, потому что у меня четыре лапы. Как досчи-таю: раз, два, три, четыре, так и начинаю с начала. И никак не могу до сорока добрать-ся.
Борис-Барбарис очень любил собак, особенно чёрных-пречёрных и особенно с большими острыми ушами. Но он тоже неважно считал. Поэтому вытащил из кармана длинную-предлинную руку и стал пересчитывать на ней длинные-предлинные пальцы. Получилось пять. Он вынул другую руку, пересчитал и на ней пальцы. Тоже пять. А дальше он считать не умел. Сели собака и Борис-Барбарис друг против друга и начали выть вдвоём. Но не такой человек был Борис-Барбарис, чтобы руки опустить и поря-дочной собаке не помочь! Подумал он и говорит:
– А что ещё ты знаешь про того мальчика, который должен с тобой подружиться?
– Он рыжий-прерыжий, как лампочка под оранжевым абажуром.
– Да это же я! – обрадовался Борис-Барбарис. – Правильно, у меня и адрес такой – улица Берёзовая, дом сорок один, а квартира номер целых семьдесят три. Мне мама ве-лела запомнить на случай, если потеряюсь. Так что говори, как тебя зовут и давай ско-рей дружить.
Собака подпрыгнула высоко-превысоко, лизнула Бориса-Барбариса в нос и гавк-нула:
– Черныш!
– Надо же, никогда бы не подумал! – удивился Борис-Барбарис. – Ну будем зна-комы, Черныш.
И они вперегонки побежали завтракать.




БОРИС-БАРБАРИС И ЕГО НОСОВЫЕ ПЛАТКИ

У Бориса-Барбариса были привычки. Некоторые хорошие, например, причёсы-ваться и завязывать шнурки на ботинках. А некоторые, мама говорила, вредные. На-пример, кусать ногти на руках. Мама сокрушалась:
– Кончится тем, что ты все пальцы до половины обгрызёшь!
Борис-Барбарис постепенно отучался от этого и уже целый месяц грыз ноготь только на левом мизинце. Ещё у него была привычка считать ворон. Как увидит стаю, так и начинает пересчитывать, пальцы загибать. Он уже научился считать до девяти с половиной – столько у него на руках пальцев было. Мизинец с откусанным ногтем счи-тался за половинку. Мама говорила, что считать ворон – тоже очень плохая привычка и даже опасная. Но Борис-Барбарис не соглашался. Надо же когда-нибудь человеку нау-читься считать! Но самая плохая привычка у него была – терять носовые платки. И то-же всё из-за ворон. Вот гуляет Борис-Барбарис по Берёзовой улице, засвербит у него в носу, вытащит он из кармана носовой платок и тянется к носу. Руки у него длинные-предлинные, а нос, наоборот, курносый. Растёт он на лице, лицо на голове, а голова на длинной-предлинной шее. И пока рука к носу тянется, тут как раз и появляется воронья стая. Борис - Барбарис и начинает ворон считать – нельзя же упускать случай. И пока он на левой руке пальцы загибает, правая рука по дороге к носу заблудится и платок выронит. Когда Борис-Барбарис после этого приходил домой, мама вздыхала, утирала ему нос своим кружевным платочком и говорила сокрушённо:
– Опять посеял, сокровище моё длинношеее!
Потом выдавала ему новый носовой платок. Каких только платков она не поку-пала! Сначала с чебурашками, потом с парусными корабликами, потом с иностранными надписями, а под конец просто с цветочками, и всё напрасно. Борис-Барбарис умел те-рять любые. Когда с ним подружился Черныш, мама уговорила пса подбирать за Бори-сом-Барбарисом носовые платки. Черныш так и делал. Ворон он не считал, потому что до четырёх умел считать без запинки и решил – хватит с него. Другие собаки и того не умеют. Но те платки, которые Борис-Барбарис посеял раньше, Черныш не подбирал. Они потому что пахли всеми людьми, собаками и кошками, которые на них наступали, и Черныш не знал, вдруг они не Бориса-Барбариса, а чьи-нибудь чужие. А чужого брать нельзя, вот это он знал точно.
Потом наступила зима. Вороны перестали летать стаями и копошились на помой-ках. Считать их стало легко и неинтересно. К весне Борис-Барбарис научился считать почти до ста и отучился от вредной привычки – терять носовые платки. Вот солнышко стало подольше задерживаться на небе, зимний снег сначала почернел, а потом быст-ренько растаял, земля стала мягкой, в ней зашевелились всякие корешки и козявки. Де-ревья потягивались после сна, почки на них надувались, а из почек показывались кро-хотные зелёные ушки, словно прислушивались – стоит ли вылезать совсем. А травинки без разговоров расталкивали землю и лезли из-под неё наперегонки. И тут видит Борис-Барбарис – по всей Берёзовой улице какие-то необычные ростки высунулись из-под земли. И давай расти не по дням, а по часам. Позавчера ростки, вчера прутики, а сего-дня – вот так раз – целые кусты. Почки на них толстые-претолстые и на всех кустах разные. Когда все деревья зазеленели, на этих новых кустиках почки тоже раскрылись, и вылезли из них вместо листиков носовые платки, точь в точь такие, какие Борис - Барбарис посеял прошлым летом. А ещё разные цветы. Там, где были платки с чебу-рашками – жёлтые пушистые шарики, как у вербы. Там, где с парусными корабликами – как у душистого горошка, только большие и сплошь голубые. Там, где цветочки были нарисованы – распустились точно такие же цветочки. Только, где были иностранные надписи, вместо цветов оказались непонятные колючки. Но папа сказал, что ничего не-понятного тут нет. Это не колючки, а заграничные буквы.
– Вот будешь учиться в школе, все буквы тебе понятными станут, – обещал он сыну.
Но до школы Борису-Барбарису было ещё далеко, а сейчас он ужасно обрадовал-ся, что платочки, которые он посеял, так удачно выросли. Теперь если и потеряешь не-нароком, можно свежий с куста сорвать. И другие длинноногие и длинношеие пусть рвут – платков много, на всех хватит.



БОРИС-БАРБАРИС И ВЕСНУШКИ

Весна – хорошая штука. Так считал Борис-Барбарис. Птички всякие чирикают, травка зеленеет, солнышко блестит. Одно весной плохо – веснушки донимают. Рассе-лись у Бориса-Барбариса на носу, как у себя дома, и уходить не хотят. Борис-Барбарис даже умываться стал по три раза на дню, а им хоть бы что. Соседская девочка Аля, ко-торая ходит в розовом платьице с оборочками и кармашками, прохода не давала Борису - Барбарису. Как увидит, так и начинает дразниться:
– Рыжий, рыжий, конопатый!
Борис-Барбарис сказал папе:
– Это несправедливо. Почему только у меня одного веснушки, а у тебя с мамой нет?
Папа поднял голову от письменного стола и говорит:
– У взрослых веснушек не бывает.
У Бориса-Барбариса особенный папа. У всех папы, как папы – по вечерам телеви-зор смотрят. А этот по вечерам то книжки читает, то пишет в толстой тетради. Борис-Барбарис сказал ему:
– Я тоже хочу быть взрослым.
– Ничего не выйдет, – ответил папа, – Взрослые должны работать, а ты бездель-ничаешь.
Борис-Барбарис так расстроился, что, когда с третьего этажа на первый шёл, поч-ти на каждую ступеньку наступал. И по двору ходил, голову свесив, в землю глядя. А возле дома была лужайка. Прошлым летом на ней зелёная травка росла, а сейчас трава бурая, спутанная, листьями пожухлыми усыпанная. А ещё какие-то неправильные люди насорили на лужайке всякими бумажками и бутылочными осколками. "Какая неопрят-ная лужайка", – подумал Борис-Барбарис и крикнул, задрав голову:
– Мама, дай грабли!
Мама вместе с граблями высунулась из окошка, Борис-Барбарис протянул свою длинную-предлинную руку сразу до третьего этажа, взял грабли и давай скрести лу-жайку. Всю старую траву соскоблил, все пожухлые листья сгрёб, все бутылочные ос-колки подобрал. А Черныш подбирал бумажки и тоже их в кучу стаскивал. Собрали они весь мусор, взял его Борис-Барбарис в охапку и в мусорный бак отнёс. А потом пошёл домой и такой был усталый, что опять почти на каждую ступеньку наступал. За-то спал без просыпу, только нос во сне почему-то чесался.
Утром Борис-Барбарис глянул в окно, а внизу лужайка зелёная-презелёная и вся в ярких жёлтых пятнышках, словно в солнечных зайчиках. Одним шагом, с третьего эта-жа на первый, выскочил Борис-Барбарис во двор, смотрит – а на лужайке цветы. Круг-лые, пухлые, жёлтые, а стебельки словно резиновые. И тут выходит во двор девочка Аля в розовом платьице с оборочками и кармашками. Начала было дразниться: "Ры-жий, рыжий..." – и осеклась.
– А где же твои веснушки? – спрашивает.
– А что, разве нет? – удивился Борис-Барбарис. Девочка Аля достала из кармашка зеркальце и протянула Борису-Барбарису. Он глянул – и правда, ни одной веснушки. Глянул на лужайку, а она, наоборот, вся веснушчатая. "Вот оно что! – догадался Борис-Барбарис. – Значит, пока я здесь прибирался, все веснушки мои на лужайку осыпались. И получились цветы – одуванчики."

Курс чеков, долларов и акций,
Азартное стремленье вспять.
Мы разучились умиляться,
Мы разучились доверять.

Сошла блестящая полуда
Со слов и помыслов вождей.
Мы разучились верить в чудо,
Ждать краснокрылых кораблей.

Мы разучились ждать пощады,
Обив железом дверь в жильё,
Себе и ближним не прощая
Остервенение своё.

Мы позабыли слово "братья",
Наш дух угрюм и нелюдим,
И сновиденья о расплате
В безрадостных ночах глядим.

Огород

Всё лето напролёт я холю огород,
Ростки и корешки усердно ублажая.
То ливень, то жара, пока не настаёт
Печальная пора уборки урожая.

Такие вот дела. Уже который год
Я здесь творю свой мир, душе даруя отдых.
Земля, благослови мой вожделенный гнёт
С навозом в рюкзаке, с водой в плескучих вёдрах.

Забыв про скудный мир торговцев и менял,
Я счастлива, как бог в последний день творенья,
Раз добрым божеством здесь признают меня
И сочные плоды, и грузные коренья.

Но всё короче дни, и ниже неба кров,
И никнут до земли, покорно замирая
Изысканный укроп, курчавая морковь,
Колонны чеснока и свёкла грозовая.

Проворно разрослись осот и молочай,
Усталая земля как в рубище одета.
Средь запустелых гряд торжественно торчат
Чугунные кочны, мемориалы лета.

Такие вот дела. Убрать, вскопать, укрыть,
Гадая о зиме по дедовским приметам,
Сусеки до краёв припасами набить
И думать – доживу ль до будущего лета.

Собственно говоря, я бездельница. Два месяца назад подключилась к интернету и использую его, как большую игрушку. Вполне одинока. Вру, в Ленинграде живут старший брат, его дочь и двое его внуков. Может быть, буду помещать в дневник свои стихи и прочие опусы. Сейчас и начну.

Рябят картофельные гряды
Ботвой и россыпью клубней.
Старухи деловито рады –
Послал господь погожих дней.

Вот, притомившись, в междурядьях
Расселись, песню подхватив.
Ах, этот яд с противоядьем!
Ах, этот простенький мотив!

Всплывают старые слова –
Стожары, раменье и бренье.
Благоволит ко мне трава,
Животворят меня деревья.

И, как у бога на ладони,
Видны очнувшимся очам
Лощины, изволоки, всхолмья,
Поля и стёжки по полям,

Леса в летучей позолоте,
Печальные в преддверье снов
И деревенька на отлёте,
На самом дальнем из холмов.

Какие серые избушки,
Какие топкие пути!
Что ж сердце, словно побирушка,
Скулит и клянчит: "Приюти!

Впусти меня в своё смиренье,
Дай блудной дочери постой.
Мне ниспошлёт благословенье
Мой пращур, чей-то крепостной."

И вдруг, как ангельское пенье,
Далёкий отклик петуха.
А твердь, как в первый день творенья,
Ясна, безгрешна и тиха.

Пенсионерка, нетрудоспособная, инвалид, член союза писателей. Есть в ЖЖ с логином lochma мои стихи. Зачем мне дневник, сама не знаю.