Будь, говорит, со мной, будь и не отпускай,
Пусть вся эта пытка изысканная и есть наш с тобой рай,
Если уж взялись дойти до края, то я рискну и за край,
Только хватки не ослабляй.

Она кивает - глупый мой, я не держу, смотри,
Просто ко мне все нити твои протянуты изнутри,
Это твои печали, детский твой страх, твой стыд,
Это ко мне из тебя тянется всё то, что в тебе болит.

Он говорит – ты космос, и я пугаюсь твоих орбит…
А время сквозь них летит.

И кость обрастает мякотью, и в мякоть врастает кость,
Они почти одинаковые,
но только когда не врозь.
Она дышит в трубку и думает – ты мой невроз.
Но вслух говорит, что, наверное, всё идёт вкривь и вкось.
И не знает, что уже срослось…

А у него воспаление сердца, и плавится нервная плоть,
И он до того обескоженный, что некуда уколоть.
Я смогу, говорит, увидишь, я выживу без проблем,
Только не отпускай меня, слышишь, и я тебе стану всем.
А она думает – зачем?..

Послушай меня, старуху, беспечная Мэгги!
Если заезжий ирландец украл твое сердце,
А после пошел в таверну, напился пива,
Свалился под стол и разбил его на осколки,
Побереги соль и перец искусных проклятий,
Сходи лучше в кузницу да выкуй новое сердце.

Всего лучше сердце из тонкой блестящей стали,
Чтоб отражало зеленые взгляды завистниц,
Чтобы в нем солнцем горели смелость и гордость,
Чтоб не смолкали в нем веселые песни.
Сердце такое – оружие и украшенье.

Плохо, коли из золота девичье сердце:
Мягче воды оно будет под ловкой рукою,
Перекуют его в цепи, привяжут к лавке,
Будешь глядеть на дорогу да плакать горько.
Ох, и предаст же тебя золотое сердце!

Вовсе беда, если вместо твердого сердца
Бьется в груди высокой белая птица.
Станешь ты долго смотреть в неверное небо,
А ноги сведут тебя сами к обрыву над морем.
Счастья такого врагу пожелать зазорно.

Лучше же, Мэгги, вовсе не верить ирландцам.
Ну, а поверишь – так хоть не давай ему пива!