Хочу рассказать о себе, о нас. Коротко не получится. Сказать коротко часто означает – не сказать ничего.

Не знаю, как начать.… Давно надо было с тобой поговорить, тысячи раз мысленно пробовал, и всё выходило гладко, ровно. Прокручивал в голове беседы с тобой, представлял, как ты отвечаешь. А потом мы встречались и молчали. Молчали о главном. Уже ведь всё «сказано», всё «обсудили». У тебя возникал такой бессловесный разговор между нами? Или я из пустого самокопания уверился, будто могу предполагать наперёд, кто что скажет, как поступит? Хотя, что сам сделаю через пять минут, не знаю.

Издёргался, запутался, заблудился…

Хотел написать о настоящем, но, чувствую, кроме боли, ничего выложить на бумагу не получится. Потому сначала о другом, что отболело. Боль оставлю на потом…

Несколько раз видел один и тот же сон. Снилось, будто прихожу на какое-то заброшенное, глухое место. Серый забор, утопленный в земле деревянный домик. Дело под вечер, сумерки, но можно различить любую мелочь: каждую ветку на неухоженных деревьях в саду, метелки полыни, усохшие стебли прошлогоднего репейника, косо висящую калитку. В общем, место жутковатое, и, одновременно, чем-то милое.

Я никогда не заходил в дом, но всегда появлялось ощущение, что бывал тут неоднократно, но об этом напрочь позабыл. Страх и тревога охватывали меня, возникала мысль, от которой холодом сводило нутро: ведь здесь произошло нечто страшное, и виновник такой заброшенности, запустения – я сам.

Возникали подробности моего злодейства, яркие и доказательные. И тут просыпался. Но какие они, подробности, по пробуждении не помнил, оставалось лишь чувство вины за содеянное. А потом лежал, и долгое время не мог разобраться, действительно, это сон, или преступление на самом деле было, только я заставил себя забыть о нём, и приходит оно лишь в кошмаре.

Ты видела когда-нибудь подобные сны? Похожие на этот сожалением о прошлом, а, значит, и тревогой о будущем? Думаю, видела. Человек, способный любить, такое обязательно испытывал. И наяву тоже.

Это, конечно, всего лишь сон. Правда в нём одна – приходится учиться забывать. Не помнить, что со мной произошло, не замечать того, что раздражает, и…. учиться не любить. Не привязываться к человеку настолько, чтобы с ним тяжело было расставаться, не поверять ему то, чем бы он мог воспользоваться против меня. Желать ближнему хорошего и ждать от него плохого. Если сделает добро, будет, против ожидания, славно, сотворит зло – не расстроишься. Хочется поделиться, «выпустить пар» - говорить не о том, что действительно, беспокоит, а о другом, созвучном с болью – и легче станет, и лишнего не расскажешь.

Ты думаешь, всё слишком сложно и надуманно?

Может быть. Я не скрытный человек, скорее, наоборот. Просто мне есть что скрывать и от кого. Потому и осторожничаю чрезмерно, не доверяя ни собеседнику, ни бумаге. А значит, вру поведением, словом, жизнью. Конечно, как и все. Почти отвык говорить то, что приходит в голову.

Но в нашем овеществлённом мире откровенности никому и не нужны. И скрывать надо не мысли, а дела. Хотя, что такое дело, или действие? Мысль силы не имеет, силу обретает слово. Высказал, что на душе – уже сотворил, если не с другими, то с самим собой наверняка.

И прятать чувства: злость, ненависть, привязанность, любовь. Можно выдавать только нечто среднее, выхолощенное: возмущение, недолюбливание, умиление, увлечённость.

Мы уже разучились говорить о главном, настоящем, или никогда не умели? Или не было этого главного, настоящего? Позабыли юношеские порывы и видим их только во сне? Быть может, в последнем и заключается злодейство? Или в том, что за мною остаются только боль и разрушение. И правда то, что однажды услышал: «К тебе люди привязываются, а ты…. С глаз долой – из сердца вон».

Часто выслушиваю грязноватые излияния от приятелей или даже малознакомых людей, а сам ничем не делюсь. Нельзя же всё носить в себе! И точно, нельзя. Наверное, нужен хоть один человек, которому можно многое рассказать. Опять – «многое»! Опять – не всё….

Мне как-то сказал товарищ, одинокий человек, физически одинокий – без родных - что я даже не представляю себе настоящего одиночества. Но страшнее, наверное, не то, что он имел в виду, страшнее одиночество среди людей – не в толпе, а в окружении так называемых близких. Впрочем, товарищ прав, но только в одном: слово «одиночество» ко мне неприменимо. Более подходит «одинокость».

Помню одинокость юности. Гнетущее чувство наползало вечерами, темень за окном манила, казалась спасением, я стремился вырваться из стен наружу, раствориться в полусумасшедшем бегстве по улицам города.

Чувство тягостное и сладостное одновременно, заслоняло страх, ненависть, жалость. Оно усиливалось ежеминутно – видел ли влюбленную пару, веселящихся людей, молодую мать с коляской или даже собутыльников в подворотне.

А сладостным было потому, что питалось ожиданием: всё прекратится вскоре. Рядом будет дорогой, близкий человек, который понимает. И гнало по улицам, скорее, именно ощущение, что человек этот, быть может, за поворотом или в доме с горящими окнами прямо передо мной.

Тебя не было в этих мечтах. Я не представлял близости с тобой, не хотел, чтобы ты была рядом, должна быть рядом, не думал, что у нас будет семья. И вовсе не потому, что ещё не знал тебя. Просто в этих мечтах вообще никого определенного не было.

Иногда «находил» себе девушку, чаще такую, с которой знаком был поверхностно, и поселял её в придуманную мною будущую жизнь.

Сотни раз писал её имя на тетрадном листе, вполголоса повторяя его, пока оно не зазвучит, не зазвенит в голове, и, наконец, не превратится в чудную мелодию. Засыпая, произносил её имя, и всё моё существо трепетало в истоме.

Представлял, что она всегда будет со мной, почему-то возникала одна и та же сцена: я захожу в комнату, а она стоит ко мне спиной и смотрит в окно. Меня захватывала радость, что такое будет долго, может быть, всю жизнь. И всё… Ни о какой близости не думал, желание возникало к женщинам заведомо приземлённым, не одухотворённым. Хотя чем духовна моя «избранница», даже не представлял. И чем выше улетал в мечтах, тем дальше был от неё. Идеал, он и должен быть идеалом. Его и трогать нельзя – вдруг что-нибудь повредишь. Или при ближнем рассмотрении окажется вовсе не идеалом. Вдобавок, метался между самоунижением – «я её недостоин» и самолюбованием – что я, такой прекрасный, мог бы осчастливить её.

А то вдруг накатит, что всё глупо, пошло и страшно. Глупо, если смотреть со стороны, пошло, если изнутри, и страшно, потому что это творится со мной самим. Успокаивал себя только тем, что другим вреда не делаю. И, конечно, тем, что об этом никто не знает….

Это - одинокость-ожидание.

Одинокость-отчаяние появилось сравнительно недавно.

Оно приходит днём, особенно по праздникам и выходным, когда каждый в своей комнате сидит перед своим телевизором. Гляжу в одну точку или тупо переворачиваю листы книги, не запоминая ничего из прочитанного. На столе передо мной – телефон, и смотрю на него, как на спасательный круг, жду, может, кто-нибудь позвонит - просто так, узнать, как дела. Потом радуюсь даже тому, что позвонили и о чём-нибудь попросили, загрузили своими проблемами, а часто, так ничего не дождавшись, набираю номер справочной оператора, послушать запись женского голоса, обращенного ко мне.

Выйти на улицу нет желания, как ни странно, из опасения встретить знакомых. Но не боюсь, что меня увидят в таком состоянии, просто те, кто мне необходим, знают мой номер и могли бы позвонить. А остальные не нужны. Думаю в такие минуты, лучше уехать туда, где меня никто не знает, затеряться в чужом городе. Если удастся, конечно.

Но даже такая мечта неосуществима. Слишком много нужно отдать времени и сил для этой мечты. Столько отдать, что ничего уже не захочу. А будет ли легче, не уверен….

Ещё ожидает одинокость-равнодушие. Какое оно, в подробностях ещё не знаю, но временами оно подступает, протягивает свои крысиные лапки. И в нём, уж точно, ни сладостных ощущений, ни грёз.

Упущенное прошлое, пустое настоящее и страшное будущее. Но, как ни странно, тебе везде есть место.

Даже в далёком прошлом.

Сижу и вспоминаю тебя. О твоём существовании узнал до нашего знакомства – одноклассница сказала, что видела школьного товарища с девушкой. С тобой. Потом – несколько случайных встреч, пару раз слышал тебя по телефону, когда звонил однокашнику, однажды заходил к вам домой….

На приветствие ты отвечала кивком головы, на улыбку – едва заметным движением губ, почти всегда молчала. Я чувствовал, тебя что-то гнетёт. И мы обращались друг к другу на «Вы».

С моей стороны такое обращение к женщине скрывает многое – от глубоко запрятанной робости до лёгкой неприязни. А женщину, девушку немного смущает, и – наберусь смелости – ко мне располагает.

Но перейти на «ты» после этого сложно. Невозможно стать ближе, «выкая» на каждом шагу.

А когда вскоре встретились на улице, появилось «ты». Мне тогда почудилось, мы только ждали этой минуты, чтобы просто, увидеться и поговорить, но кто-то нам мешал это сделать, и что прошлое «Вы» пошло и неуместно.

Обычное, избитое «я тогда почувствовал, будто знаю тебя много лет», говорить не стану. Да оно и не соответствовало действительности. Казалось, ты была когда-то, страшно давно, в моей жизни, и я только начинаю о тебе вспоминать. Как о ком-то дорогом, из глубокого детства, о ком надолго позабыл.

Наплыло, унесло, закружило….

Я не мог мечтать, как раньше, что ты можешь быть со мной всегда, что у нас будет семья. У нас уже были семьи, дети, престарелые родители. И мы думали о них. И думали о нас. Почему-то не было чувства безнадёжности. Может, потому не было, что знали заранее, что можем изменить, а что – нет, что можно делать, а что – ни в коем случае. Только сожаление - ведь ничего по большому счёту ни сделать, ни изменить.

Мы встречались, и долгое время просто гуляли и разговаривали. Я боялся близости, думал, многое исчезнет, потухнет самое главное. Но близость ничего не испортила….

Поймал себя на мысли, что уже давно говорю «мы». Какое небольшое отличие в словах: «Вы», «ты», «мы», всего одна буква, но значение такое разное. Эти слова, как ступени близости. И последнее, «мы», полная противоположность одинокости. Так и не знаю, стали мы единым целым хоть на минуту или нет. Мне не с чем сравнивать, ничего подобного у меня никогда не было. А как считаешь ты? Может, я права не имею говорить о нас, о наших чувствах? Тебе решать, и тем более, сейчас, когда всё вроде бы ровно, улеглось…

Однажды возвращался домой, шёл в полузабытьи, думал о тебе, и вдруг само всплыло: «А ведь она меня действительно любит! Да что же это я?! Ведь это счастье!»

Это счастье можно чувствовать, можно радоваться ему только тогда, когда любишь сам, а не позволяешь себя любить. Тут же ответил: «Да!».

Всегда избегал слова «люблю», слишком часто звучит оно там, где места ему нет и быть не может. И ты это понимала… «Ты, наверное, сможешь подобрать другое слово. Я других не знаю. Но ведь так быть не должно, почему меня тянет именно к этому человеку?! Как в трубу какую-то затягивает… Вот прямо туда…»

Оказывается, ты сказала точнее. А меня тогда просто трясло. И слова другого до сих пор так и не подобрал.

Думал о тебе каждую минуту, мало, что замечал вокруг, и иногда, наверное, походил на блаженного. Когда кто-нибудь произносил твоё имя, всё в душе переворачивалось. Как-то девочку мать позвала, а я…. Хорошо хоть рядом никого не было…

Плыл по течению, отпустив всё на волю случая. Ведь именно случай помог нам хотя бы встретиться. Пусть поздно, пусть ненадолго. На то он и случай. Была бы судьба – свела бы нас намного раньше. И исправлять тогда ничего не надо бы было, и думать, что всё непоправимо….

Прислушивался к себе, боясь спугнуть чувство, которое разрасталось, пока не заполнило душу. Оставался один нетронутый уголок: «А та, другая, в чём виновата? Что сделала мне плохого, за что вообще ей всё это?»

Когда так думал, повисал над бездной, и тут же уверял себя, что это не измена, изменяют не тем, с кем живут, а тем, кого любят.

Знакомо тебе ощущение «сквозняка» в душе? Мне знакомо. Его и пытался только что передать.

Но, верно, и другим что-то досталось от поглотившего меня чувства? Досталось, конечно, – кусочки счастья, но, больше, боли…

Когда впервые тебя увидел, ты была как затравленный зверёк. Позже понял – ты сама себя затравила. Как и я – себя. Объяснить могу одним, мы оба запутались в себе, многое испробовали – всё не то! - а потом зажмурились и ткнули пальцем если не в первого, то во второго встречного. Будь что будет! Надоели одинокость, ожидание того самого близкого, родного, кто понимает. Так и появились два союза, нелепее которых в жизни не встречал.

Но проходит год, другой, ничего хорошего нет, и не предвидится, ничего не меняется, и, кажется, везде и у всех так, иного и быть не может. Тоска. Еще хуже от мысли, что такое только у меня, и другой жизни я просто не достоин…. Самоуничижение. Но дороги назад всё одно нет.

Ближние позволили тебе затравить себя. И более того, этим пользовались. Часто представлял тебя среди людей, с которыми ты жила, и понимал, насколько ты одинока. Как он сидит вечерами у компьютера, и перед тобой полжизни – его спина, как он звонит поздно домой и врёт, что у него – «дела».

Каждый раз, когда мысленно видел подобное, меня переполняла нежность к тебе.

Что же нужно сделать с женщиной, чтобы превратить её в затравленного зверька?! И почему он это сделал или не препятствовал этому? Потому что никогда не любил? Или любил по-своему, однобоко. Боялся, если ты избавишься от гнетущего тебя чувства, потеряешь крохи привязанности к нему….

Если человеку не достаёт тепла и нежности, он часто становится эгоистом. Пытается получить тепло самостоятельно и за счёт других, всю жизнь довольствуется неполноценным счастьем. Растёт от этого злость, требовательность к людям, которые нежность должны были дать, да недодали…

Но почему должны? Они, вероятно, сделали всё, что в их силах. Коль не любят, отдают должное…

А мы? В чём провинились, что однажды, давно, судьбой было уготовано, что мы – не рядом, а поблизости?

Опять перешёл на «мы». Когда впервые произнес «мы», помню, почувствовал: одинокость отступает. Впервые за много лет. Поэтому и тешу себя надеждой, что был, хоть и небольшой, отрезок нашей жизни.

Но что я мог дать тебе, кроме любви? Когда она бы закончилась, что бы осталось? Неизвестно. А, бросившись в неё с головой, можно всё разрушить, и всем навредить.

Рассуждаю так, будто у меня что-то сохранилось. Все давно разрушено. И перестал думать о будущем счастье – ведь ни одна моя мечта не сбылась. «Другой город, где меня никто не знает» - разве это мечта? Так, отдушина…

Боль притупилась, но не исчезла. Наверное, все же хотелось больше не счастья, а страданий. Потому осталась только боль. Острота ушла, лишь камень лежит на душе. Он не тянет ко дну, но заставляет задуматься о прошлом, пожалеть о настоящем, заглянуть в будущее. Теперь я – памятник несостоявшемуся «мы».

А мы бы состоялись, если бы встретились свободными людьми? Кто знает...

Может, кое-что тлеет в наших отношениях только потому, что пламя горело недолго? Разгорись оно как следует – прошло бы несколько лет, и мы стали бы чужими людьми?

Как ты поступаешь, не берусь судить, но я тлеющие угольки чувства берегу, не дышу на них сильно – чего доброго, разгорятся и испепелятся. Они – немногое, что есть в моей одинокости. И даже этого довольно. Но хочется хоть иногда тебя видеть.

В будущем, в одинокости-равнодушии, возможно, и этого не будет. Но память о тебе останется. Я в этом уверен.