http://news.ru.msn.com/local/article.aspx?cp-documentid=156025995
С 1 июля должны вступить в силу требования к информационным системам персональных данных как частных, так и государственных компаний. Операторам связи это грозит избыточным административным давлением, несмотря на то что сведения об их абонентах и так надежно защищены, уверены в АРОС.
Поправки в закон «О персональных данных» АРОС направила в Минкомсвязи и профильные комитеты Госдумы, говорится в распространенном сообщении ассоциации. По нынешней версии закона, под определение «оператор персональных данных» подпадают как государственные, так и частные структуры. И на тех и на других распространяются требования к информационным системам, обрабатывающим персональные данные (правительство РФ должно подготовить их в ближайшее время). Однако по мнению АРОС, коммерческие организации не должны подпадать под это требование, так как оно приведет к дополнительной администрированной нагрузке на компании. «У операторов связи и так внедрены очень надежные системы, и утечки персональных данных, которые когда-либо происходили, случались не из-за сбоев в этих системах, а из-за человеческого фактора. При этом проверка на соответствие требованиям будет хуже проверки на пожарную безопасность, поскольку речь идет о гораздо более сложных системах», -- предупреждает президент АРОС Юрий Домбровский. Затраты одного оператора на создание подобной системы он оценивает от $1 млн. Одновременно АРОС выступает за строгую ответственность операторов в случае утечки персональных данных, отмечает Юрий Домбровский. Он уточняет, что во всем мире устанавливаются требования именно к государственным информационным системам и сохранить их в российском законодательстве было бы логично.
Закон «О персональных данных» вступил в силу 26 января 2007 года. В соответствии с ним требования к системам безопасности для персональных данных операторов не дифференцировались и были предельно жесткими, сложно выполнимыми и затратными, говорит один из участников рынка. В ноябре 2009 года в Госдуму был внесен законопроект, в котором предлагалось исключить госрегулирование контроля над защитой персональных данных для частных компаний. В мае прошлого года поправки были приняты Госдумой в первом чтении.
Изначально требование о том, что операторы должны привести свои системы обработки персональных данных в соответствие с требованиями закона, должно было вступить в силу с 1 января, но в конце декабря 2010 года сроки были перенесены на 1 июля.
В «Вымпелкоме» в целом согласны с предложениями АРОС, утверждая, что оператор вкладывает «огромные средства в обеспечение безопасности всех бизнес-процессов, и особенно сохранности персональных данных клиентов, что подтверждено международными сертификатами». Коммерческим организациям необходимо как минимум дать возможность адаптироваться к требованиям закона, уверены в «Вымпелкоме». В МТС отвечают, что еще летом прошлого года направили в профильные ведомства свои предложения по доработке закона «О персональных данных». «В частности, мы предложили дифференцировать информационные системы персональных данных на государственные, муниципальные и негосударственные с одновременным разделением области ответственности за установление мер по защите персональных данных. При этом предлагается определить, что правительством РФ устанавливаются меры для государственных и муниципальных учреждений, а для негосударственных компаний -- с учетом международных и/или отраслевых стандартов информационной безопасности», -- говорит пресс-секретарь МТС Ирина Осадчая.
В «МегаФоне» заявляют, что закон не нуждается в кардинальной переработке. А в Минкомсвязи считают, что предлагаемые АРОС поправки не помогут упростить применение закона, а только еще больше запутают его. «В частности, не понятно, считать ли, например, ДЕЗы частной компанией или госоператором», -- рассуждают в министерстве.

Сегодня решили посмотреть концерт(телек смотрим крайне редко). Концерт хороший, а дальше было обсуждение на тему "почему убивают репортеров?" А почему собственно только репортеров? Просто профессия заметная, а сколько народа просто пропадает-точной цифири ведь так и нет!
А почему, собственно куда ни кинь одно вранье(а не только убийства), не только в расследованиях? Зачем молодым дурехам врут о том, что 300 с небольшим тысяч решат вопроос с пенсией или взносом на квартиру? Не решат в крупном городе, при её стоимости в 5-6 миллионов первый взнос нужно вносить значительно больше (в БАНК ЗАЙДИТЕ!!! И УСЛОВИЯ УЗНАЕТЕ!) !Решили рожать ещё одного "за деньги"? Обратитесь, если мозги не заспали с вопросом и сумме для того, чтобы поднять ребенка к более опытным мамам!!! И вы перестанете оголтело верить рекламе, расцените здраво - хватит ли у вас ЛЮБВИ!!! Чтобы вырастить полноценного ребенка. ЗАЧЕМ врут о безопасности.Если вполне на мой взгляд достатоно обучить человека (адекватного!!!Нормального, не психа, не наркота!!) и разрешить ему иметь оружие в законном порядке после сдачи серъезного экзамена на полигоне и психологичских тестов в любом количестве, но применение разрешить на СВОЕЙ терретории без последующих судебных разбирательств при наличии улик как-то перевернутые вещи,разгром в доме.., т.е. залез за деньгами и тебя убили - твоя вина! И не важно сколько тебе было лет! Мозги родители не включили, сам урод и имбицил, раз полез по малолетке или по корыстным мотивам ! А у кого родителей нет- пусть об этом доходчиво разъяснят воспитатели детдома и представители силовых структур в качестве шефской помощи. Зная, что оружие может быть - не полезут лишний раз! И родители объяснят- боясь потерять ребенка, а не будут кивать на школу...И сами "Детки" сотни раз подумают-ведь отпор будет реальным!!!
Бандиту - если нужно оружие найдут легко,а вот нормальному мужчине (да и женщине) просто нечем будет защитить семью от того же бандита и дочерей от насилия...Пугаете статистикой? А сколько убито тех, у кого НЕ БЫЛО ОРУЖИЯ САмообороны??? А вот этой-то статистики и не ведется! И так куда ни плюнь вранье на вранье.
Цели хорошие обозначаются а на самом деле: Войскам нужны мужчины- значит нужно заставить РОЖАТЬ!!! Вот и средство наши- кинуть кость в виде подачки..
Журналист пишет "о косяках верхов", а его-под плиту! Или изуродовать, чтоб не писал, но о БЕЗОПАСНОСТИ будем вопить на всех углах...Вместо того, чтобы меры принять настоящие.
Поэтому Думайте, думайте о том что видите и что за этим кроется и действуйте! Конечно в рамках закона, но не ждите пока вас убъют!Сейчас убъют. Принимайте меры сами. За вас думать и действовать никто не будет.
Такое вот мини- обсуждение получилось

Глухая сибирская тайга, деревня Гореловка, названная так потому, что выросла на пятачке выгоревшей тайги. В последние годы, впрочем, ее название приобрело новый смысл. О. Валентину, 87-летнему священнику из-под Новосибирска, было видение, что «вся земля будет гореть», но Гореловка посреди этого апокалипсиса устоит. В результате здесь появилась целая колония молодых переселенцев из ближайших городов. У них нет паспортов, ИНН и прочих официальных признаков существования, и, тем не менее, их поселение стремительно растет. Жизнь без государства, оказывается, имеет страшную притягательную силу.

С властью не связывайся
Здесь и правда можно прожить без документов, денег и регистрации: крестьянский труд формальностей не требует. К тому же на любого беглеца от государства местные по традиции смотрят лояльно – в Гореловке наслоилось уже три волны «отказников»: потомки староверов (бежали от царя), потомки кулаков (бежали от советской власти) и последняя волна – бегуны от «нового мирового порядка».

О наличии власти на планете Земля здесь напоминает только облезлый Ленин. Рядом с ним мы встречаем местного жителя, который на мое «Здрасьте!» громко отвечает:

– А нас качает, качает волна морская!

Это – человек обыкновенный, государственный, с паспортом. Но таких здесь меньшинство. Воинствующий атеизм сюда толком так и не добрался. Тут не вступали в пионеры и в колхоз, не оформляли паспорта, отказывались от пенсий, не открывали двери во время переписи населения. Неформальный лидер «отказников» старой закалки – Иван Бухарин, красивый бородатый мужчина, старовер из согласия рязан-беспоповцев. Мужиков у здешних старообрядцев – дефицит: их бабы замуж не выходили в память своих матерей, хранивших верность расстрелянным мужьям, и теперь доживают свой век в одиночестве.

Все свои 55 лет Иван прожил без паспорта.

– Я, – говорит, – бригадиром в колхозе работал. Месяца 2–3 поработаю, потом сверху – сигнал: убрать! Мол, как это – без паспорта и бригадиром.… А через три месяца председатель сам приезжает: возвращайся, работать-то некому.

Из дальнейшего рассказа Бухарина как-то так получается, что добросовестней всего в этих местах на отечество пашут как раз те, кто исповедует принцип «с государством не связывайся».

– Да и чего в нем толку-то? – пытается Иван прикрыть мистику прагматикой. – Вот сейчас один мужик умер. У него сын в армии. Жена приходит в военкомат – телеграмму сыну дать. Ей говорят: «600 руб.». Ну вот как это?..

Где тут электронный концлагерь?

– Народу волшебного у нас тут хватает, – не без гордости говорит специалист районной комиссии по делам несовершеннолетних Светлана Дьячкова. – Одна бабушка через суд добилась права жить по советскому паспорту, потому что в нем нет шестерок. И ничего – живет, слава Богу. Но вот с таким случаем, как у Подистовых, мы столкнулись впервые.

Молодые беглецы из Новосибирска Подистовы, родив третьего ребенка, отказались регистрировать его в загсе.

– Закон вообще-то требует регистрировать детей, но никаких санкций за отказ не предусматривает, – жалуется Дьячкова. – Мы к Подистовым приехали домой – чистота идеальная, дети накормлены, ухожены, претензий никаких. Такое вот «неблагополучие» видим впервые. И ведь, судя по всему, случай этот – не последний, молодежи сюда много бежит. Как реагировать – не знаем, честно говорю. Вот, почитайте.

Светлана сует мне четыре листа объяснительной Подистовых. Написано складно, красиво, в жанре антиутопии: «Россия втягивается в общемировой глобализационный процесс, целью которого является построение «нового мирового порядка». Это будет не что иное, как всемирное сетевое общество, где упраздняется само понятие государства, где законы управления кибернетическими системами механически переносятся на систему социальную, а каждый человек становится обезличенным «узлом сети»… Это общественное устройство можно определить как электронный концлагерь в планетарном масштабе».

Осилив все 4 странички, понимаю: Подистовых возмущает, что при регистрации ребенка ему присваивается личный код, который во всех государственных базах данных фигурирует вместо полученного при крещении имени. Потом с помощью этого кода всех нас заставят что-то делать. Пока, правда, не совсем понятно, что. Но, наверное, что-то мерзкое. Например, ходить на работу. И все это, по мнению авторов объяснительной записки, – предсказанные еще в Библии признаки наступления царства антихриста, а за ним – и конца света.

От глобальных мыслей меня отвлекает голос чиновницы Дьячковой:

– Конечно, с точки зрения закона Подистовы нарушают права своего ребенка. Ведь регистрация дает ему права на какие-то льготы, детское пособие, медицинское обслуживание. Если он заболеет, врачи даже не будут иметь оснований ему помочь. Материнский капитал Подистовы тоже игнорируют, а ведь у них уже больше двух детей.

– А личный код – он все-таки присваивается человеку при рождении или нет?

– Вообще-то да, – признается Дьячкова. – Ребенка регистрируют в загсе, оттуда сведения поступают в налоговую службу, а там автоматически присваивают код. На всю жизнь. Подистовы и на остальных детей отказ в налоговую написали с требованием лишить их кода, а сами вернули свои паспорта в паспортно-визовую службу. По почте. Вместо паспорта у них теперь «тождество» – заверенная нотариусом бумага, что такое-то лицо является тем-то и тем-то.

Я прощаюсь со Светланой Владимировной, и уже в дверях она меня серьезно предупреждает:

– В Гореловку поедете – положите в карман дольку чеснока. Мы всегда так делаем. На всякий случай.

Станет ли Обама Антихристом?

Нас с фотографом в Гореловке и без чеснока все боялись: подозревали, что мы – тайная комиссия мирового правительства.

– Впервые в жизни москвичку вижу! – сказал при встрече фотографу Оле один из немногих обычных местных жителей Леха по кличке «Чемодан». Потом бухнулся перед ней на колени и добавил: – Выходите за меня замуж, я без вас жить не могу!

– Что это? – Гриша Подистов, глава семейства, о котором рассказывала Дьячкова, уставился на пленочный фотоаппарат. Выглядит камера и правда инопланетно: два объектива, видоискатель сверху. Гриша сразу понял, что это – машинка для зомбирования, и попросил ее спрятать. В доме Подистов разрешил снимать только стены и лишь на цифру, т. е. бесовской электронике он почему-то доверяет больше, чем старым добрым аналоговым технологиям.

Он и его супруга Света похожи на обычных симпатичных городских ребят, которыми они и были еще совсем недавно. Только у Гриши теперь благообразная бородка и волосы стрижены под горшок, как в кино про Древнюю Русь, а у Светы на голове – платок. По огромному дому бегают красивые детишки: два мальчика и девочка – та самая, которую Подистовы отказались регистрировать. На столе лежит какой-то самиздатовский журнал с анонсами на обложке: «Станет ли Обама антихристом?» и «Как прожить без денег и построить землянку за сутки?»

– Григорий, а давно ты в Гореловке? – пытаюсь я понять, насколько все это серьезно.

– Да пятый раз уже картошку выкопали, – Гриша, похоже, уже перешел на крестьянский календарь. На правах хозяина он интересуется нашим свежим взглядом: – Ну и как вам Гореловка?

– Красиво, только пьяные попадаются, – честно отвечаю я.

– А ведь я в баре три года барменом проработал, был у меня такой грех.

История Гриши, которому сейчас 28 лет, впечатляет. Сначала он был гопником и даже входил в бандитскую группировку.

– У нас была Невская бригада. Мы даже на зону старшакам «подогрев» посылали и сами мечтали сесть, – Подистов переходит на характерный прононс. – Из 20 человек семьи создали только двое. Остальные или сидят, или сторчались, или умерли уже.

Немного повзрослев, он увлекся рэпом и собрал группу с каким-то нехристианским названием «Темная сторона», ставшую, кстати, в Сибири довольно известной. Позже поступил в новосибирский педуниверситет и стал играть в КВН, где и познакомился со Светой. Нужны были деньги, и он устроился работать в один из престижных баров в центре Новосибирска. Как ни странно, именно в баре Гриша сделал первые шаги к вере. На раздумья о смысле жизни его натолкнуло созерцание «директорков», бессмысленно пропивающих огромные деньги:

– За вечер вдвоем тысяч 20 пропить могли. Напьются и ведут разговоры. А я слушаю – бармен же слушать должен. Вроде зарабатывают много, а зачем жить, не знают. Все несчастные, у всех – семьи распавшиеся…

В результате долгих духовных поисков Гриша пришел к чудной смеси православия и веры в сглаз, жидомасонский заговор и Майкла Мура. Вуз он бросил, потому что «образование все равно контролируется жидомасонами». Бросил и КВН, и рэп, и Новосибирск. Но ему до сих пор все хочется представить свою жертву еще более весомой.

– Я смотрю на своих ровесников, кто в Новосибирске живет… Скорее всего, я бы сейчас уже был каким-нибудь директором с зарплатой 700–800 тысяч (вообще-то в Новосибирске таких зарплат нет, но Грише доставляет мазохистское удовольствие думать обратное. – Прим. «РР»). А тут нам и 5000 в месяц хватает. Одежды мало покупаем, а кормимся со своего хозяйства, – Гриша любовно перечисляет: – Лошадка, коровки, две телки и бычок, десяток овечек.

– А дом посмотри какой у нас! 6 комнат! В Новосибирске мы бы сейчас ютились в однушке по ипотеке. Посмотри хотя бы с позиций атеиста: что бы мы в городе имели? Взрослые там вкалывают, как проклятые, – ради чего? Ради денег. А детей своих не видят. У меня бы сейчас было уже три гражданских брака. У нее, – Гриша показывает на свою красивую жену, – 10 абортов. А потом рожают одного ребеночка, всего больного.

Довольно быстро речь Гриши приобретает интонацию проповеди. К о. Валентину, когда-то надоумившему Подистовых уехать в Гореловку, у него отношение снисходительное: ну да, мол, есть такой священник. Но сам-то он из города не бежит, все думает там спастись. Примерно такое же отношение у Гриши ко всему: церковной иерархии («уходит благодать из храмов!»), успешным в миру людям («директорки и депутатики»), да и к человечеству в целом («ослиная серая масса»). Не говоря уж обо мне, его ровеснике («э, милый-дорогой, ты многого не знаешь!»).

Мировая история в его пересказе упрощается донельзя. Есть Святая Русь и многочисленные враги, мечтающие ее извести: антихрист, американцы, масоны, евреи, компьютеры, телевидение, СМИ, банковские карточки, Интернет и прочие искусители современного мира. Все просто, и я уже начинаю чувствовать, насколько эта простота заразительна.

Врата в рай со створками

Центр Бердска, небольшого города-спутника Новосибирска. Красивая Сретенская церковь, новой деревянной обшивкой напоминающая сауну. На входе – актуальное для этого города объявление: «Молебен об исцелении страдающих от наркотической, алкогольной, игровой зависимости и для их родителей проводится каждый четверг». До недавнего времени настоятелем этого храма был духовный отец гореловских переселенцев, протоиерей Валентин Бирюков. Теперь по возрасту он выведен за штат, место настоятеля занял его младший сын, но батюшка по мере своих возможностей продолжает служить вместе с ним. О. Валентин – смешной и симпатичный, в пиджаке, с золотыми зубами и привычкой, когда говорит, поглаживать бороду.

– Спасибо, батюшка, что нашли время!

– Нельзя так говорить – «спасибо». Надо говорить «спаси Бог!», – реагирует о. Валентин. – Тебе вот было бы приятно, если бы от твоего имени отняли последнюю букву?!

Пока в моей голове проносится вихрь искаженных вариантов моего имени, отец Валентин начинает говорить, и скоро выясняется, что говорить он может очень долго. И убедительно.

Его жизнь интересна тем, что на всем ее протяжении (рождение в раскулаченной семье, война, ранение, возвращение, работа продавцом) его сопровождали знамения свыше. Однажды кто-то подкинул помиравшей с голоду семье мешок картошки – Бог помог. Главу семейства хотели было отправить в лагерь, но он в тот день ушел на охоту. Во время войны в артиллерийский расчет будущего о. Валентина – по его молитве – не попала немецкая бомба. Правда, в спине у него на всю жизнь остался осколок – ну так это чтобы он не забывал о помощи свыше.

На войне он пообещал Богу посвятить себя служению Ему. Если выживет. Но война закончилась, и он свое обещание, как водится, позабыл. И тут произошел еще один чудесный случай: однажды в магазин, где он тогда работал, зашел незнакомый старичок и напомнил о данном обете. А в доказательство своих «особых полномочий» рассказал подробности его, Валентина Бирюкова, предыдущей и, самое главное, будущей жизни: как он познакомится со своей женой, как поедет в Казахстан купаться в святом источнике и ему в рот залетит муха, и что в Барнауле его впавшая в кому тетка Клавдия увидит рай.

Даже сны свои отец Валентин считает не просто снами, а видениями. Видел он и загробный мир. И ворота рая – «со створками, как японские, в аэропорту».

– Однажды вижу я: везде – огонь! Я закричал (тут батюшка действительно начинает кричать): «Что это, Господи?!» И голос откуда-то сверху сказал: «Вся земля гореть будет!»

Про Гореловку во сне ничего не было, на нее выбор отца Валентина пал по двум причинам. Во-первых, в тех местах его семья была в ссылке. А во-вторых, та земля обильно полита кровью мучеников.

– Почему же вы сами туда не едете?

– А на это мне еще одно видение было. Я тогда болел и думал уже, что умираю. Будто бы лежу я в гробу, а ко мне люди вереницей идут. И – голос: «Рано тебе еще умирать! Ты нужен людям».

– А как отличить, где видение, а где обычный сон?

– Если от Бога – то не забудется и сбудется.

Он помнит все подробности случившихся с ним чудес, и даже в деталях описывает увиденный «божественным космонавтом Клавдией» рай. Правда, в какой-то момент начинает повторяться: снова показывает своим посохом, как на него летел фашистский снаряд, снова кричит: «Господи! Оставь меня в живых, буду славить Тебя как могу!». И в ту же секунду снаряд, показывает о. Валентин, меняет свою траекторию.

После долгого разговора с батюшкой мы с фотографом Олей выходим на улицу духовно накачанными, и даже перекачанными. Заходим пообедать в ближайшее кафе. В нем никого нет, а из динамиков льется странная песня, которую я ни до, ни после ни разу не слышал: положенный на жесткий бит замогильный голос повторяет: «Бог есть! Бог есть!»

Мы переглядываемся: ты тоже это слышишь? Значит, это – знак обоим.

Три шестерки плюс бесконечность

– Ой, Россия, ты мати моя, // Ой, крута же ты, мать, жестока. // А и нет сил тебя, мати, любить, // Да и некому тебя, мати, жалеть! // Да и некому твою землю пахать, // Да и некому ворога не пущать. // А и жить в тебе, мати, нельзя. // Можно только душу спасать.

Это прямо в мой диктофон поет Татьяна Семенова, подруга и сверстница Подистовых. У нее красивый голос, симпатичное лицо в веснушках и фигура, достоинства которой хорошо заметны даже под мешковатой одеждой. Таня – очень хозяйственная: у нее – большой огород и три коровы. Творог и сметану она возит в райцентр Подгорное на базар.

– Из меня же хотели вторую Пелагею сделать (известная фолк-певица, тоже родом из Новосибирска. – Прим. «РР»), – скромно отвечает на комплименты Таня. – Но я не хочу. Земная слава – суета. Прославишься, а дальше что?

Во всем, что не касается конца света и нового мирового порядка, жители Гореловки – нормальные современные люди. Ну, разве что не фотографируются никогда… В Новосибирске Таня училась в педагогическом университете, увлекалась студенческой самодеятельностью. Теперь на фотоснимки из прошлого смотрит с безразличием. Правильно ли это – скрывать Богом данный талант? Этот вопрос теряет всякий смысл, если на носу – конец света и спасение души.

Свой большой дом с хлевом и огородом Таня купила за 30 тыс. руб., заработанные в качестве няни в какой-то состоятельной новосибирской семье. Сейчас таких цен в Гореловке нет: после наплыва прозревших они поднялись втрое-вчетверо. В доме у Тани чисто прибрано, в каждой комнате висят иконы, компьютер в углу по-деревенски накрыт нарядной тряпочкой.

– А то бывали случаи, когда в выключенном экране видели ужасный лик дьявола, – отвечает хозяйка и, ловя мой скептический взгляд, добавляет: – 10 лет назад я бы тоже на нас смотрела как на полоумных. Я тоже духовно спала. А потом начала прозревать. Без печати антихриста жить все сложнее и сложнее. Сказано же в Писании, что в последние дни нельзя будет без числа зверя ни покупать, ни продавать. У вас там в паспортах уже три шестерки давно, а вы и не знаете.

На мою просьбу показать наконец эти злополучные шестерки Таня просит дать ей паспорт. Протягиваю документ не без опаски – как порвет сейчас или бросит в печку. Но она спокойно открывает его на первом попавшемся развороте и показывает вензель вокруг номера страницы. Закорючки действительно складываются в шестерки. Снизу, правда, есть и восьмерка (точнее, бесконечность), но она – явно не в счет. Еще шестерки служат фоном для слова «Россия» – и тоже на каждом развороте. Причем их тут не три, как должно быть по Библии, а целых шесть. Видимо, чтоб уж наверняка.

Государство не возражает

Местная деревенская администрация – настолько маленькая (состоит из одного человека), что делит свой небольшой административный домик с магазином.

При входе висят два объявления. Одно – экономического содержания: «Кому нужен хрен – копайте, только своей лопатой. Телефон 41-25». Второе – политического: «Всем жителям, кто не получил в 14 лет или не заменил паспорт в 20 и 45 лет, обращаться в администрацию».

– «Отказники» нас не страшат, – говорит Татьяна Новожилова, администратор деревни (так официально называется ее пост). – Милиция, например, довольна, что, несмотря на нарушения паспортного режима, в остальном они очень даже смирные. Не в пример Вове Козлу и Лехе Чемодану.

– А как вы вообще относитесь к тому, что сюда едут такие люди?

– Какие «такие»? Обыкновенные. Слава Богу, что едут, – хвалит «понаехавших» Новожилова. – Основная масса – труженики. Да, они официально нигде не числятся, но у всех – свое хозяйство. И вот что я скажу: как человек работает, как к другим относится – вот для меня его паспорт. А бумажка, которая в кармане лежит, – это так, формальность. И еще они очень грамотные: все-таки городское образование. Я читала письмо Подистовых в опеку и диву давалась, как все грамотно описано! С первого раза и не поймешь. Правда, много агитируют за свою веру. Придут и начинают рассуждать, рассказывать чего-то – мозгодуйством, в общем, занимаются. Я Грише сразу интеллигентно так говорю: «Гриш, заткнись. Говори, чего надо, и иди».

Еще одна калитка, на самой окраине Гореловки. Вместо почтового ящика – школьный ранец. На крыльце – мешки из-под муки с брендом «Простое и вечное».

Надежда Георгиевна Ермолаева бросила Новосибирск не только по религиозным соображениям, но и ради сына-инвалида, с которым в городе не проживешь. Поначалу в разговоре с нами она словно оправдывается:

– Посмотрите, какая тут речка! Какой обрыв красивый! А небо тут какое низкое! Нигде такого неба не видела.

До 90-х Надежда Георгиевна работала на каком-то важном новосибирском военном заводе – начальником цеха, в профсоюзе, в партактиве. Потом оборонка рухнула, а тут еще у сына Андрея обнаружили опухоль мозга. В общем, Ермолаева пришла к Богу, как тут говорят, «через страдания».

Одна из комнат в ее доме «зарезервирована» для о. Валентина: здесь он останавливается, когда приезжает в Гореловку. В другой комнате на столе лежит диск с надписью от руки «Враги отечества». Рядом – книжка «Правила отработки греха аборта».

Приезжает Андрей. У него – заметный рубец на лбу, след от лоботомии. Сразу видно, что он – хороший парень: хлопочет, угощает нас чаем с домашним пирогом и медом с соседней пасеки. Присев в сторонке, начинает грызть кедровые орешки, и вдруг, не к месту, вклинивается в наш разговор:

– Вера – это любовь. Любить надо всех, даже врагов. Пришел к тебе враг, а ты накорми его, напои.

Я давлюсь куском пирога. Еле откашлявшись, говорю «спаси Бог!», допиваю чай и прощаюсь. А через несколько дней лечу домой и размышляю, укрепит ли этот репортаж «новый мировой порядок» или наоборот – ослабит.

Дмитрий Виноградов

Почему Россия — не Москва
Что такое провинция? Почему в России даже города-миллионники считаются провинциальными? Почему Иркутск больше провинция, чем Новосибирск? И все ли большие русские города обречены стать «как Москва» или есть менее травматичные пути прощания с провинциальностью?

С Артемом и Катей я встречаюсь у памятника Вампилову.

— Провинциальность? Да я вообще не знаю, что такое провинциальность. Мне кажется, не надо вот так делить людей. У каждого своя жизнь. Они — типичные представители молодого среднего класса. У них есть праворульная машина, двухлетняя дочка и строящийся загородный дом. Внешне они производят впечатление скучных, правильных бюргеров: спокойные, доброжелательные, нейтрально и аккуратно одетые, тихо говорят, медленно двигаются. Поначалу у меня возникает ощущение, что разговор не заладится: какая разница, провинция или нет, если у каждого есть своя нормальная жизнь.

— На Западе, — говорю я, — город такого размера, как Иркутск, с населением под миллион просто не смог бы считать себя провинцией. Даже если бы захотел, не получилось бы.

— На Западе — это где?

— Ну, в Европе, в Америке

— У нас, — улыбается Артем, — когда говорят «на Западе», имеют в виду Москву и Питер. Да о чем тут вообще говорить…

— А по-моему, есть о чем! — неожиданно вступает Катя, которая до этого все время скромно молчала. — Иркутск — самая настоящая провинция. В минуты отчаяния мне даже хочется отсюда уехать.

— Чего конкретно здесь не хватает? — спрашиваю я.

— Дорого все очень, дороже, чем в Москве, потому что все оттуда везут. С ребенком пойти некуда. В городе два фонтана, и там по вечерам все дети города. Музыку живую послушать негде: просто посидеть пива выпить — сколько угодно, а концертов нет, или это запредельно дорого… Впрочем, сейчас в провинции уже не везде страдают от дефицита «столичности» в смысле просто дефицита — вещей, услуг, событий. По словам профессора Московского архитектурного института (МАрхИ) Вячеслава Глазычева, сейчас в России около десятка городов, которые на бытовом уровне практически ничем не отличаются от столицы. «Можно говорить, что у нас не одна, а десять столиц, — утверждает Глазычев.

— Москва, Питер, Казань, Екатеринбург, Челябинск, Ростов, Самара, Красноярск, Нижний Новгород… Скоро в их числе будут Новосибирск и Пермь, которые пока никак не могут преодолеть комплекс “промышленного города”. Во всех этих столицах есть все необходимое для комфортной жизни: кинотеатры, рестораны, гостиницы, боулинг и так далее». Можно соглашаться или спорить со списком Вячеслава Глазычева, но очевидно одно: географическую удаленность, равно как и налоговый и политический столичный «насос», иногда все же удается преодолеть.

Иркутск пока не входит в почетный клуб «третьих столиц». Именно поэтому здесь так часто говорят и о желании уехать в Москву, и, наоборот, об особом сибирском характере, об особом очаровании провинциальности.

Защитный рефлекс

Главная проблема Иркутска, говорит замминистра культуры и архивов Иркутской области Сергей Ступин, это вечный конфликт чиновничества и купечества. Купечество здесь традиционно очень сильное, еще со времен Великого шелкового пути. А вот с градоначальниками Иркутску никогда не везло. Все они стремились задавить купцов, мучили их взятками и поборами. У нас было два светлых момента: в начале XIX века при Сперанском и в середине — при Муравьеве-Амурском.

С руководителями Иркутску действительно не везло феноменально, похлеще Салтыкова-Щедрина. Губернатор Трескин, например, задумал выровнять русло реки Иркут из-за ее, как ему казалось, «неправильного течения». Устье реки перегородили дамбой, но дамбу смыло.… А еще он боролся с употреблением чая и мог высечь розгами всякого, чья домашняя пища ему не понравилась. Губернатор Цейдлер не любил циркачей и всячески препятствовал появлению в городе заезжих артистов. (Кто знает, может, из-за этого сюда до сих пор так редко приезжают гастролеры?) Губернатор Броневский, будучи запойным алкоголиком, по вступлении своем в должность попытался стать трезвенником, но не выдержал напряжения и сошел с ума. А сменивший его губернатор Руперт приказал прежде всего выбелить трубы на крышах и уничтожить веревки, при помощи которых местные жители запирали ставни домов…

Мы беседуем с Сергеем Ступиным в министерстве культуры, которое располагается в двух старинных деревянных особняках, таких уютных, что складывается ощущение, будто можно просто постучать и зайти в любой кабинет. Ступину около шестидесяти. Он дружит с писателем Распутиным, большой поклонник его творчества. Нет смысла спрашивать, почему он не уехал в Москву: Ступин, историк по образованию, помнит свою родословную с XVIII века, он любит и чувствует Сибирь и свои сибирские корни.

— В 90−е годы губернатор Говорин пытался налаживать отношения с местной «боярщиной», но не смог взять их под свой контроль, поэтому был отстранен от должности. Вместо него был назначен Тишанин, бывший начальник РЖД. Про него говорили: настоящий железнодорожник — может ехать только там, где проложены рельсы. Еще говорили, что он — как фотоаппарат Polaroid: быстро снимает. Он начал в пух и прах бить купцов, боролся с семьей Якубовского. Но подал в отставку из-за конфликтов с законодательным собранием. Пришедший ему на смену губернатор Есиповский ни в чем плохом замечен не был. Разве что в любви к охоте. Эта страсть его и погубила: его вертолет разбился, когда он летел на охоту. Что касается нынешнего губернатора…

Я с усилием заставляю себя понять, что разговор идет уже в настоящем времени — эта «история города Глупова» до сих пор воспринималась как-то отстраненно.

— Ну а сейчас-то что?

— А сейчас 65% студентов Иркутского госуниверситета, по результатам опросов, не любят свой город и хотели бы из него уехать.

— Да, это я заметила. И что же делать?

— Я считаю, надо объединять людей на основе православных святынь. Святитель Иннокентий Иркутский был феноменальным человеком. Я считаю, надо построить паломнический центр, куда съезжались бы люди со всех концов страны — и православные, и не православные. Это место могло бы стать символом для всех — символом возрождения Сибири.

Вот-вот, типичная провинциальность. Или это говорит мой московский снобизм? Православные святыни — это неплохо. Отлично, хороший проект. Но город — просто город, не столичный и не провинциальный — не может сделать себе имя и экономику на одной традиционной «фишке». Город — это то, где есть все, и всего много, с избытком.

— Святыни, конечно, хорошо, но, мне кажется, это вряд ли даст городу ощущение полноценности. Молодежь говорит, что здесь мало культурной жизни, что все интересные деятели уезжают…

— А, это вы, наверное, про Вырыпаева? Он ведь очень обижен на Иркутск, считает, что мы его выгнали, вытеснили. История с прославившимся в Москве иркутским режиссером Иваном Вырыпаевым действительно очень показательна. Потому что безошибочный критерий провинциальности — это судьба необычных людей с бешеной энергетикой и амбициями. В настоящем городе, где «все есть», найдется место и таким. А в провинции, где «все друг друга знают», все места как бы и заняты: есть одна святыня, одна культура, одна политика, одна тусовка. Хорошая или плохая, но одна.

— Мы были хулиганами, — рассказывает бывшая актриса труппы Вырыпаева Светлана. Сейчас она преподает в Школе-студии при МХАТ. — В первом нашем спектакле были фея и горбунья, и они целовались. У нас был очень талантливый курс, несколько лет мы маялись в поисках работы по разным городам, потом наконец решили сделать театр у себя на родине. И вот председатель иркутского отделения Союза театральных деятелей Борис Деркач, который хотел развивать молодежный театр, дал нам помещение в Доме актера. Конечно, наш театр никаких денег нам не приносил, но мы были молодые, нам надо было очень мало — все где-то подрабатывали. А Иван Вырыпаев, наш руководитель, он очень скандальный человек, любит эпатаж. Однажды на одном собрании, где присутствовал Деркач, Иван прямо так и сказал: «Я считаю, у нас нет молодежного театра. Все, что я вижу вокруг, слабо и неинтересно». В Москве такие слова звучали бы вполне невинно, но в провинции, где театральный круг очень узкий, они обращены к конкретным людям, которые воспринимают это как личное оскорбление. Конечно, Деркач обиделся и выгнал нас из Дома актера. Потом мы некоторое время пытались найти другое здание и, не найдя, уехали в Москву, где присоединились к Театру.doc.

— Ну что я могу сказать? — комментирует Сергей Ступин. — Вот возьмите хоть эту книжку, с фестиваля современной поэзии. Вот я ее открываю — а там маты. В нашем городе это воспринимается с трудом. У нас ведь город очень традиционный, многие культурные деятели в своих оценках часто ориентируются на моральный авторитет Распутина: «А что сказал бы Валентин Григорьевич». И у Вырыпаева в спектаклях — маты. Я понимаю его обиду, но ведь, если бы он не уехал в Москву, он бы не стал Вырыпаевым! И ведь он сам говорит, что его по-прежнему тянет на родину. Да, большинство иркутян не способно понять его творчество. Провинция — это очень сложное, тонкое явление, с очень сильным защитным рефлексом…

В разговорах о провинциальности вообще то и дело возникает тема театра. Особенно если вы — в провинции. В Иркутске все жалуются на ограниченность театральной жизни. Спросить меня, москвичку, когда я последний раз была в театре, — не вспомню. Но одна из необходимых черт современного города — это как раз избыточность, наличие возможностей, которыми не пользуешься.

Театр в провинции — не только способ провести время, это в первую очередь признак того, что вокруг что-то происходит. Поэтому жители городов с развитой театральной культурой чувствуют, что вокруг них все кипит и бурлит, пусть они даже не следят за каждой премьерой. Это отражается на их самосознании, а значит, и на всем остальном, что происходит в городе — на политике, бизнесе, строительстве. И это не прямое производное от денег. Например, некоторое время назад одним из центров театрального авангарда стал бедный и совковый Ижевск.

Феномен потолка

Что случилось? Почему трассу перекрыли?

— Да, говорят, Гришковец собаку сбил…

На Байкальской, одной из главных улиц Иркутска, идут съемки фильма «Сатисфакция» с Евгением Гришковцом в главной роли. Вообще-то, Гришковец и его съемки для нас — феноменальная удача. Во-первых, сам Гришковец — главный в России певец провинциальности и сибирского характера. А во-вторых, в съемках «Сатисфакции» заняты чуть ли не все лучшие люди Иркутска: гример, костюмер, массовка найдены по знакомству, в организации съемок режиссеру помогают чиновники и олигархи.

Сюжетная основа фильма простая: двое мужчин, одному за сорок, другому за тридцать. Оскорбленное самолюбие, конфликт поколений и мировоззрений, «честность» одного и «порядочность» другого, жесткие провинциальные «правила» и цивилизованные «законы». Старшего, богатого уверенного в себе бизнесмена, возможно даже с криминальным прошлым, играет Гришковец. Младшего, перспективного клерка с лондонским образованием — Денис Бургазлиев.

Хотя съемочная группа специально не информирует население о своих планах, вокруг неизбежно появляется толпа зевак. Гришковца в Иркутске любят, как и везде в Сибири. Считают своим. Один молодой парень с жаром доказывает мне, что Гришковец родом не из Кемерово, а из Иркутска:

— Нет, ну ты послушай, что он говорит… Вот ты встаешь утром, выходишь на улицу, вот этот пар, темнота, и там, где-то вдалеке, огоньки — школа. Это же он про нашу жизнь пишет, про Иркутск!

— Ну почему же, это может быть сказано и про Москву, и про любой другой город…

— Вот ты когда-нибудь собаку ела? Нет? А я ел! С охотниками. На зимовье, в лесу. Мы тогда чуть не заблудились, замерзли, еды не было. Я сначала сам не понял, что за мясо они мне подсунули.

Режиссеры фильма — главный иркутский рекламщик Юрий Дорохин и его 26−летняя коллега Анна Матисон. Она также соавтор Гришковца по сценарию «Сатисфакции». Аня — потрясающе талантливая, целеустремленная девушка, титан и вундеркинд. Сейчас она учится в Москве, на втором курсе ВГИКа. Но до этого успела сделать головокружительную карьеру в Иркутске, к двадцати годам пройдя путь от внештатного корреспондента до продюсера региональной телекомпании. Смотреть, как она работает, — одно удовольствие: высокая, худая, как щепка, лихорадочный блеск в глазах, снайперская сосредоточенность на лице.

— Когда я произношу слова «культурная провинция», — говорит Аня, — мне очень обидно. Я люблю Иркутск, я всегда останусь иркутянкой. Иркутск в первую очередь провинция географическая. Но это, конечно, накладывает отпечаток на культурную жизнь. Что это значит? Ну, например, в Московской консерватории Гергиев с Мацуевым, тоже выходцем из Иркутска, играют Третий концерт Рахманинова. И оркестр Иркутской филармонии исполняет тот же самый концерт. Ноты одни и те же, но качество исполнения другое. Почему? Да потому что у них почти нет возможности услышать игру других исполнителей. И, я уверена, то же самое с любой другой профессией, кроме тех, которые связаны непосредственно с Сибирью. Конечно, ученый — специалист по Байкалу без сомнений поедет работать в Иркутск, и у него там будет космос…

В перерыве между съемочными эпизодами подхожу к Гришковцу, чтобы поговорить о фильме и о провинциальности.

— Почему вы решили снимать фильм в Иркутске?

— Во-первых, потому что здесь оказалось просто все организовать. Где еще нам дадут перекрыть центральную улицу в середине дня? Во-вторых, действие нашего фильма могло произойти только в провинции. В Москве, в Питере или даже в Екатеринбурге такая история могла тянуться годами. В мегаполисе герои не стали бы открыто выяснять отношения. В провинции очень многое держится на самолюбии, здесь есть своеобразный кодекс чести. Героя оскорбили — значит, он должен ответить, продемонстрировать свою силу. Он у всех на виду. Он, может быть, и хотел бы жить по-другому, но не может. В провинции живут не по законам, а по правилам.

— Почему, на ваш взгляд, люди уезжают из провинции?

— Для творческого человека это прежде всего отсутствие культурной среды. Всякому художнику, артисту, писателю необходима оценка его творчества, нужно общаться с себе подобными. Кроме того, аудитория тоже должна меняться. Когда-то мне казалось, что зрители в Кемерово будут смотреть меня всегда. Но прошло время, и я им надоел. Это нормально. Тогда я понял, что нужно уезжать.

— Что, по-вашему, надо сделать, чтобы это изменить?

— Я не знаю. Для этого надо, чтобы Россия перестала быть централизованной страной, чтобы самолеты из Новосибирска во Вьетнам летали не через Москву…

По сценарию у героя Гришковца есть водитель. Он ничего не говорит, только с непроницаемым лицом открывает и закрывает дверцу машины. Его играет крупный предприниматель по имени Женя. Он — гендиректор ЗАО «Сибирьгазтеплострой».

Иркутск действительно большая деревня: на следующий день я случайно встретила Женю на улице. По виду он, брутальный мужик с татуировками и золотыми часами, идеально подходит для своей роли. Как будто настоящий водила где-то нахватался умных слов:

— У меня с детства жадность к знаниям. Я, вообще-то, из деревни. Сейчас учусь на факультете политологии. А в сентябре в Москву поеду, буду работать в администрации президента. Нужно развиваться, осваивать мир, приносить больше пользы…

— Но почему сразу в Москву? Неужели здесь нечем заняться?

— Да что здесь делать? Здесь все друг друга знают, все под одним одеялом спят. Вот представь себе, ты живешь, развиваешься и однажды понимаешь: здесь больше делать нечего. Все, потолок.

Про феномен «потолка» я не раз слышала от разных людей, объясняющих, почему они переехали или хотят переехать из провинции в Москву.

— В возрасте 24 лет я одновременно работал в трех местах, — рассказывает Алексей Семенов, юрист, член партии «Единая Россия». — Преподавал в Иркутском госуниверситете, был председателем профкома студентов и помощником депутата законодательного собрания области. Получал где-то тысячу долларов в месяц и напрочь не видел своего дальнейшего развития в регионе. Те должности, которые я бы мог занять в городской или областной администрации, занимали люди старше меня, а я еще не вышел из разряда «молодых активистов».

Утечка мозгов — как снежный ком: одни уезжают, другие жалуются: «Москва — пылесос, туда уходят все налоги, все яркие люди в Москве». Мне то и дело становится неловко, хотя в карьерном отъезде ведь по-хорошему нет ничего трагичного. Чувство трагизма — от другого. Уезжают, как на другую планету, с надрывом и болью: прощай, родина, со всеми плюсами, с сибирской домашностью и человечностью, привет, жесткая и циничная Москва!

И это не только потому, что Москва — «пылесос». Ведь теоретически возможна и «мобильная карьера»: уехал в Москву на большие деньги, через год вернулся на более высокую должность домой или куда-то еще, в другой город. Так во всем мире устроена университетская и корпоративная мобильность. Но чтобы было куда вернуться, нужны соответствующие рабочие места, позиции. А когда «все свои», когда кругом местечковые взаимосвязи, то возвращаться некуда. Не увольнять же «своих» ради выскочек.

Возможность экспансии

Работаем с киношниками в большом коттеджном поселке ТСЖ «Молодежный». Это — местная Рублевка, которую здесь, как и в большинстве провинциальных городов, называют «Долина нищих» или «Поле чудес». Здесь живут губернатор, депутаты, крупные предприниматели — домашний союз чиновничества и купечества.

Коттеджи такие высокие, что кажется, идешь по улицам небольшого средневекового городка. Наш, наверное, самый эстетский — в стиле Райта (Фрэнк Ллойд Райт — знаковый архитектор для американской провинции, строитель современной «одноэтажной Америки». — Прим. «РР»). И празднично разукрашен воздушными шариками: по сюжету один из героев, друг Саши, отмечает день рождения сына. Пока оператор выставляет свет и настраивает камеру, хозяин коттеджа, предприниматель Виктор Кондрашов, скучает на кухне, которая по площади чуть меньше небольшого ресторана.

— Я думал, кино — это интересно, а тут сидишь, все время ждешь чего-то, как на вокзале. Может, кто-то в шахматы хочет сыграть? Я радостно цепляюсь за возможность оказаться лицом к лицу с очень богатым человеком. Шахматы большие, тяжелые, из латуни, я играю серебристыми фигурами (они же черные), он — золотистыми (белые). Кондрашову почти пятьдесят, но выглядит он на 35 — стройный, подтянутый, с живым подвижным лицом. Его жена почти вдвое моложе.

— Я тоже немного режиссер. Люблю розыгрыши. Как я женился — об этом весь город говорил. Марина не знала, что она выходит замуж. Она думала, что снимается в рек¬ламе в роли невесты. А мне не говорила, потому что я ей запретил работать моделью. И вот она подбирала себе платье, делала прическу, в этом свадебном платье садилась в вертолет, летела куда-то — и все это снимали на видео. В загсе ей завязали глаза, и только потом она увидела меня. У нее был шок! Заплакала, засмеялась, а я говорю: «Ну, ты ж хотела замуж!» (Е2 — Е4.)

— Почему же вы ей запретили работать моделью? (E7 — E5.)

— Чувство собственности. Это абсолютно нормально. Я считаю: если ты — замужняя женщина, не надо ходить по подиуму на глазах у чужих мужчин. Другое дело, если это — профессия, ты делаешь карьеру. Но для нее же это — развлечение. Кондрашов играет, почти не глядя на доску, реагирует на ходы мгновенно, параллельно рассказывая мне забавные истории про «лихие девяностые» — как он торговал парфюмерией, открывал первый в городе видеосалон, по несколько раз использовал одни и те же билеты, напечатанные каким-то профсоюзом…

— Фильм «Хищник» со Шварценеггером я знаю наизусть, потому что посмотрел его 37 раз.

— Чем сейчас занимается ваша компания? Строительством?

— В том числе и строительством.

— А почему вы не в Москве? Вы ведь наверняка достигли здесь своего потолка? (Я делаю рокировку.)

— А я жил уже и в Москве, и на Мальте. Почему сюда вернулся — это уже другой вопрос, связанный со смыслом жизни.

— И в чем он, по-вашему? (Чтобы избежать катастрофической «вилки», жертвую пешкой.)

— В экспансии. (Ферзь выходит в центр поля; мне становится страшно.) Еще Солженицын сказал: смысл человеческой жизни — в экспансии. Здесь я знаю, что могу расшириться, захватить наибольшее пространство. Сначала семья, ребенок. Ребенок — это продолжение меня. Потом (нападает на мою ладью) — род. Потом (скрытый шах) — клан… Как развивались средневековые государства? Возьмите хоть Грузию: сначала это были небольшие семейные группы, которые разрослись в княжества… (Я теряю коня.)

— Почему вы тогда не пойдете в политику? Это же хороший способ осуществить экспансию.

— А я уже там. В законодательном собрании. Депутат. Сказать, от какой партии?

— «Единая Россия», конечно?

— А вот и нет. КПРФ.

— Но почему?

— Ну, хотя бы потому, что мой отец — коммунист. И еще я всегда на стороне слабого. Шах. А КПРФ — оппозиционная партия. У меня в детстве знаете какая кличка была? Шнурок. Потому что я был самый маленький, щуплый. Но зато самый юркий и самый умный. И помогал слабым решать их проблемы умом. Шах. У нас с вами синдром попутчика. Я однажды ехал в поезде с незнакомой женщиной и всю свою жизнь ей рассказал, а она мне — свою. Шах. А здесь кому что скажешь — сразу слухи пойдут, город же маленький. Шах. Вот если бы вы еще журналистом не были…

— Неужели вам совсем не с кем поговорить по душам? — мне его почти жалко.

— Нет, почему же. У меня есть друг. Мы с ним с детства вместе. Но ему тоже всего не расскажешь. Мужчинам нельзя демонстрировать слабость. Мат.

Закат провинциальности

Возможность экспансии и переживания от излишней открытости в провинциальном Иркутске — это шах нашей теме. Но как быть с тем, что молодежь повально мечтает уехать?

Впрочем, в бизнесе и политике, как мне говорили еще в Москве, ситуация совсем не застойная. Вековой конфликт чиновников и купечества почти решен в пользу купечества. Несмотря на постоянные проблемы с губернаторами, бизнес в Иркутске разный и не монопольный, «тусовка» не одна, их несколько, и они научились договариваться. И любой губернатор должен будет с ними договариваться — и не только по линии «Единой России» или там КПРФ, а напрямую.

Такой большой и экономически развивающийся город, как Иркутск, не сможет долго оставаться провинциальным. Здесь рано или поздно «будет все». В том числе, наверное, к сожалению, и другой темп, и другие отношения между людьми, менее свойские. Вопрос только в том, будет ли у Иркутска к моменту угасания его сибирского характера что-то за душой, кроме потребительской и деловой насыщенности.

Артем и Катя, которые встречали меня у памятника Вампилову, ведут меня в гости к своему другу, фотографу Виталику. Я рассказываю им, как у меня в Иркутске сломалась камера и я полдня моталась по городу в поисках сервис-центра «Кэнона», но оказалось, что ближайший находится в Москве. (В итоге меня спас угрюмый гениальный мастер по фамилии Пещеров, работающий в Институте солнечно-земной физики.) Артем и Катя жалуются, что с фотографической жизнью в Иркутске все, конечно же, очень и очень плохо:

— Выставки? Да никому это здесь не нужно. Вот мы когда фотошколу делали…

— Фотошколу? — удивляюсь я.

— Да, мы год назад открыли здесь фотошколу.

— Единственную в Иркутске? — спрашиваю я, помня, что провинция — это там, где все единственное и уникальное, местное.

— Нет, почему же. Говорят, где-то есть еще одна. Я и мой друг — преподаватели, Катя — администратор. Вы не думайте, мы не претендуем на то, чтобы быть Картье-Брессонами, — почему-то оправдывается Артем. — Нас местный Союз фотографов уже обвиняет в том, что мы учим людей, не имея на это морального права. Но я же и не говорю, что я какой-то гуру. Я просто хочу познакомить людей с вещами, которых они не знают. Показать, как пользоваться камерой, рассказать, что можно делать живые, эмоциональные фотографии, заразить их творчеством, чтобы им захотелось снимать. И я счастлив, когда это получается, когда я вижу, что у людей горят глаза и они встают в пять утра, чтобы снимать рассвет. К нам-то сюда никакой Максимишин не приедет. А в этом Союзе фотографов одни старики. Снимают виды Байкала. Мы пытались с ними сотрудничать, мы ко всему открыты. А они не хотят.

Мы приходим к Виталику, он оказывается смешным худощавым парнем с хвостиком на голове, похожим на программиста и толкиениста, наивным и жизнерадостным. В отношении провинциальности Виталик настроен оптимистично:

— Я им всегда говорил: если в городе чего-то нет — это же хорошо! Значит, это можно сделать. Я, например, сейчас открываю свою фотостудию, и еще я чем только ни занимаюсь: веду бухгалтерию в двух фирмах, рисую в векторе иллюстрации для медицинского справочника, фотографирую свадьбы. Кручусь как-то.

— А почему ты, такой активный, не поехал в Москву?

— Я однажды хотел уехать. У меня был момент, когда я подумал: все, не могу больше — продаю все и уезжаю в Москву. Но потом сказал себе: Виталик, а чего ты хочешь? Только не надо себя обманывать этими словами про большие возможности. Чего ты конкретно хочешь? В конце концов я ответил себе, что хочу активно жить. И тогда сам себе говорю: а давай ты попробуешь здесь, в Иркутске, активно жить, а там уж посмотрим. С тех пор я совершенно счастлив. Мне кажется, здесь есть все для этого необходимое — природа, работа, друзья. Единственное, чего мне здесь, пожалуй, не хватает, — это тренинги личностного роста. Люблю я это дело. Но, может, это и хорошо. Значит, их можно сделать!

Юлия Вишневецкая

10 января 2010 года 32 туриста получили удостоверения ИНСТРУКТОРОВ Федерации Республики Коми различных категорий. от 1 до 4 категории.
Организовывал сиё мероприётиё Г..Е. Марковский, Федерация туризма Респ. Коми.
Готовились экстерном (т.е. сами),искали материал приглашали профессионалов для чтения лекций.
Так что наши походы и сплавы и походы будут ещё надежнее, а наша команда ещё сплоченее! Вся информация на эту тему в Ухтинском туристическом клубе Им. Г.В.Сыровяткина.
А по походам за инфо - можно и ко мне!!!

lenalite@list.ru