Шарманщик встает спозаранку и тайной в один оборот
шаманит, заводит шарманку и музыку в руки берет.
Ах, как он живет – я не знаю, когда в глухоманном краю
шарманка, как дочка немая, тоскуя, лежит на полу.
Мне страшно от этой разлуки!
Мне чудится – голос пропал,
и жизнь раскрутилась, как звуки,
как темный шарманочный вал.
Но петь невозможно всечасно!
Шарманщик молчал и грустил,
но всем, чем пространство несчастно,
он к валу тому прикрутил.

Он снова к шарманке подходит, и мукой в один оборот
он голос на волю выводит и на руки душу берет.
Так вот для чего вы прощались,
шарманщик, шарманка, звезда!
Так вот вы во что воплощались,
любовь, и судьба, и беда!
И здесь больше нету шарманки,
шарманщика, дома, меня, –
здесь музыкой стали останки потопа, обвала, огня…

Душа, словно ветка, качалась. Мы вышли в сияющий сад,
и песня уже не кончалась, и воздух был юн и крылат.
Шмели над цветами хмелели, и тек по листве аромат,
и вдруг виноградные трели вторгались шарманщику в лад.
Не помнилось, что было раньше,
не ведалось, что же – спустя…
Так пел, так играл мой шарманщик,
шарманку, как время, крутя...

И опять некоторое неуважение к автору, правда, на сей раз – совершенно невольное. На этикетке пластинки значилось: Танго. Муз. С. Бише. Исп. Б. Мемпель (кларнет). Эстр. орк. п/у А. Вонненберга.