Святая ночь

В начале октября 2011 года в газетах и по радио объявили, что по благословению нашего Патриарха Ки­рилла, 20 октября в Россию привезут Пояс Пресвятой Богородицы из Ватопедского монастыря на Афо­­не.  Сказали, что Пояс никогда не покидал пределы Греции, что Богородица подпоясывалась им, ког­­да носила во Чреве Своего Божественного Сына, Господа нашего Иисуса Христа. Объяснили, в ка­­кие дни в каких городах будет пребывать Святыня. Сначала в Санкт-Петербурге, потом в других го­­родах, и в конце - в Москве: с 19 по 23 ноября. Что, в первую очередь, этот Пояс помогает жен­щи­нам в бесплодии - родить детей, и много от чего помогает: «от недуг и скорбей». А так как на Афоне жен­­щины не могут побывать, то, конечно, это единственная возможность им не упустить такой слу­чай. Рассказали, и как Пояс помогал в военных сражениях... Много чего рассказали и светские СМИ и православные. Только светские с присоединением слова: «считается», а православные со словом - «ве­­ра». Сообщили, что Пояс провезли по всей нашей стране  кресто­об­разно: с Запада на Восток и с Севера на Юг.

     Послушала я это всё и решила для себя: «Это не для меня». Раньше, когда была помоложе, я ходила ко многим святыням, привозимым в Москву. И к мощам великой княгини Елизаветы Фёдоровны и инокини Варвары ходила ночью и помню, как, поднимаясь уже на площадку Храма Христа Спасителя, встречала рассвет над Москвой.

     На  Афонском подворье, в церкви Никиты за Яузой, подходя к ковчегу со стопой апостола Андрея Первозванного, удивлённо смотрела, как двое крепких послушников берут под руки ры­чащего и лающего человека, стоящего в стороне, и ведут к святыне приложиться. И как он неис­то­во сопротивляется, и как, наконец, после того, как они силой нагнули его голову, он обмяк, пере­ста­л буянить, становясь кротким и послушным.

     Была  в Храме Христа Спасителя, когда  привезли икону Божьей Матери Тихвинской. И было у меня чудо, связанное с просьбой к Ней - исполнение её. Пережила я и с другими иконами Божьей Матери чудеса: «Семистрельной» в Арзамасе, «Всех Скорбящих Радость» у нас на Ордынке. Это было так: среди людей пробирался человек средних лет по направлению к чудотворной иконе. Он шёл с палкой, еле передвигая ноги. Они не слушались, разъезжались, сам он весь дрожал от напряжения. Казалось, сейчас упадёт. Неимоверными усилиями добрался он до ступенек мраморной полукруглой лестницы к иконе «Всех скорбящих радость», но поднять ногу не мог. Сердобольная женщина, обхватив сзади его ботинки, стала помогать, передвигая его ноги вверх по ступеням. Наконец он добрался и припал к иконе. Постоял довольно долгое время, и затем вдруг повернулся лицом к стоящим людям совершенно другим человеком. Ноги его окрепли. Он победоносно взглянул сверху на всех, наблюдавших за этим происшествием, и стал спускаться совершенно твёрдой походкой, словно демонстрируя чудо выздоровления. Казалось, ему и палочка не нужна была. Наверно, это не в первый раз было, раз он так целеустремлённо, через «не могу», шёл к Божьей Матери за помощью: только бы дойти.

     Видела  изумлённое лицо молоденькой фельдшерицы, приехавшей по вызову на Скорой к нашему старенькому врачу - Варваре Ивановне. «Кто это? - спросила девушка, увидев на стене фото­г­рафию с иконы Божьей Матери. - Я давно ищу эту женщину. Она спасла меня от скорого поезда, которого я не видела, увела с рельс, а мне все говорят, что я сама отошла в сторону, что я сумасшедшая». Варвара Ивановна выслушала рассказ, сама рассказала о Богородице и подарила фотографию.

     Помню, как рассказывали служители Афонского подворья про женщину с тяжело больной девочкой-инвалидом. Как женщина, поставив кипятить бельё на газовую плиту, прилегла отдохнуть и заснула. Во сне ей явился прекрасный юноша и велел встать, иначе они погибнут. Когда она вошла на кухню, то услышала сильный запах газа и увидела, что конфорка погасла,: вода залила огонь. Жен­щина всё вспоминала, кто бы это мог быть, явившийся ей - может родственник? Но не могла такого припомнить. В те дни на Афонское подворье привезли мощи св. Пантелеимона. И кто-то её уговорил приложиться к св. мощам. Они с девочкой приложились и, когда она подошла к иконе св. Пантелеимона, она узнала в нём того юношу, который явился ей во сне и спас их. Через несколько дней в поликлинике девочку признали здоровой.

    Да  что говорить: чудес в жизни было много - главное замечать их, хотя часто они бывают и не такие явные. Когда у меня тяжело заболела крошечная дочка, и мы с ней находились в Инсти­ту­те Педиатрии, моя мама с моим крестным, отцом Александром, молились на коленях в нашем храме перед иконой Божьей Матери «Утоли моя печали» о болящей. Удивительно, что главными словами батюшки были не просьба об исцелении, а такие: «Матерь Божия, сохрани нас всех в вере! Господи, сохрани нас всех в вере». И через много лет родился у дочки сын, мой старший внук. И родился он в день празднования той самой иконы Божьей Матери «Утоли моя печали», перед которой молилась со священником моя мама, бабушка моей дочери.

     «Господи, сохрани нас всех в вере!»

 Внука моего, Кирюшу  иногда родители его отдавали нам по семейным обсто­я­тель­ст­вам на длительное время, и мы с ним всё время ходили в Скорбященский храм. Батюшка благословил при­ча­щать его каждый день как младенца. Кирюша подрос, и незаметно из кулька в одеяле, в котором я под­носила его к Чаше, постепенно превратился в самостоятельного человечка. Ещё не говорил, но всё понимал. Заговорил тоже рано. Помню, как поразил меня его разговор с Божьей Матерью. Обычно поможешь ему подняться по ступенькам на мраморную площадку перед иконой, поднимешь до уровня иконы, он поцелует её. Снова поставишь на ноги, опустив. А тут он сам остановился и, обра­щаясь к иконе, сказал тоненьким доверительным голоском, по-детски произнося: «Богоро­дица, мама поправилась, она вернулась из больницы. Но сестрёнку ещё не привезла...»

     Помню, как я катала Кирюшу по Битцевскому парку в Чертанове на саночках, а он распевал на весь лес: «Богома-атерь Каза-анская, моли Бога о нас!» «Богома-атерь Скорбящая, моли Бога о нас!»

     - Кирюша, ты очень громко поёшь.

     - Я сильно пою, бабушка, сильно. Богома-атерь Московская, моли Бога о нас!»

     - Кирюша, такой иконы нет.

     - Есть, бабушка, я знаю, есть!

         «Может и есть» - подумала я, вспомнив записи папы: «Родина моя белоствольная. Москва белокаменная. Собор Московской Богоматери». Как это он с правнуком своим, не видевшись никогда, заодно?!..

     Вспомнила, и как Кирюша, ещё недавно научившись говорить, что-то хотел объяснить мне: «...писёк, бабушка...»

     - Кирюша, какой песок? - спросила я.

     - Ну, писёк, писёк! - настаивал он.

     - Песка нет, кругом снег - зима.

     Кирюша  подумал, подумал, видя, что бабушка  не понимает, и сказал по-другому: «ремесёк!».

     Ремешок. Только тогда я поняла, что значит «писёк». Это он синоним придумал для непонятливой бабушки. Поясок. Поясок!

     Давно это было, но я даже записала, что  ему тогда только исполнилось два года. Уди­вительно: «ПОЯСОК!»

     Да, вот теперь Поясок привезли: «Пояс Пресвятой Богородицы». Но я уже старая. Всё в прошлом. По радио объявляют, что очередь к Храму Христа Спасителя протянулась на несколько ки­ло­метров. И в метро, говорят, объявляют, что к концу очереди надо выходить уже не на метро «Парк Культуры», а на «Фрунзенской», потом - на «Спортивной»... Десятки тысяч людей стоят             покло­нить­ся Поясу Пресвятой Богородицы. «Ну, куда ж тут? Я не могу столько стоять и никуда не пойду. Разве что подойду к храму и покло­нюсь издали». Когда-то читала рассказ, как спросили од­но­го кресть­я­ни­на, кланяющегося монастырской сте­не Троице-Сергиевой Лавры - войти он в монастырь не мог из-за огром­­­ного стечения народа: «Так, ведь, ты Его, Преподобного Сергия, не видишь». - «Но Он-то меня ви­дит», - уверенно ответил мо­лящийся.

     Вот и я так подойду к храму. Да и Божья Матерь в каждой иконе, в каждом храме... Как мне сказала одна древняя бабушка, которой я помогала дойти после службы до дома: «Милая, если с верой подходить к иконе - то они все чудотворные». Да, велика вера у бабушек! Тогда я была ещё мо­лодой женщиной и только-только научилась не просто так прикладываться к иконе, а с молитвой. Этому меня научил отец Александр, но не мой крёстный, а тот, что служил тогда в Скорбященском храме. Книг не было, а он такие проповеди говорил, что узнав, что он служил, плакала, что не была, и не послушала, и не поучилась. «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге, и когда изъяснял нам Писания?» (Лк. 24,₃₂) - говорили друг другу апостолы о неузнанном ими Христе на дороге в Эммаус. «Горело, горело тогда сердце наше!» - хочется ответить и мне. А как полны  людьми были храмы в праздники, и как хотелось после работы, опаздывая, но всё-таки втиснуться, воткнуться к ним, в эту толпу, найти кусочек пространства, чтобы быть вместе, чтобы праздник окутал тебя, слышать божественные возгласы священников, слышать не­зем­ное пение на Всенощной, подлить маслица в свою «лампадку», чтобы горело и оно, сердце моё.

     Вспоминаю, как совсем старенькую бабушку спросили, зачем она ходит в храм, ведь всё равно уже ничего не слышит. «А благодать-то!..» - улыбаясь, показала старушка движением руки от алтаря.

     «Нет, нет! Я не могу. Куда мне! Сил уже нет. Хотя пройти до Храма Христа через Пат­ри­ар­ший мост - недалеко, совсем близко. Но я не могу!» - повторяла я про себя, извиняя себя, оправдываясь. «Жалко, но не выдержать!..»

     Но  в какой-то момент остановила себя, оборвала: «Как это? Живу в пятнадцати минутах от Храма Христа Спасителя и не приду поклониться Богородице? Совесть не даст покоя. Она к нам при­летела, а я не могу дойти. Решила попробовать пройти со священниками нашего храма - не полу­чи­лось. Пояс в Москву привезли 19 ноября, а 20 ноября, в воскресенье, был день рождения нашего Патриарха, и священство поздравляло его в храме. Патриарший мост был в самом начале перекрыт. Пришлось вернуться и идти по Каменному мосту. Но спуститься с него тоже не получилось. Набережную перекрыли. Очередь всю развернули в сторону Крымского моста. Пошла по Волхонке. Застава стояла за спуском в метро, выход из которого был закрыт. Пропускались через контроль только счастливчики, выходившие через кордон полицейских. Я постояла, постояла, поняв, что всех своих уже пропустила, перекрестилась, поклонилась на фасад храма и пошла обратно домой.

     «Слава  Богу, что могла - сделала. А  стоять... Я не могу... Она меня видела.» «Надо смиряться. Слава Богу, что ещё на ногах...» «Нет, нет, я не могу». Но, уже побывав около храма, вернувшись и отдохнув, решила: «Пойду! На неделе, в другой день. Ну как это я не поклонюсь Божией Матери, не приложусь к её Пояску. И всё Кирюшкины слова звучат во мне: «Писёк»! ПОЯСОК!»

     Расспросив у разных знакомых, кто был и сколько стоял, решила тоже объединиться. Кто-то стоял в очереди с субботы на воскресенье, с трёх часов ночи до десяти утра, кто с воскресенья на понедельник поехал последним метро, и стояли до утра. А потом их отвезли автобусом на Курский вокзал. А кто-то с утра первым поездом метро стоял и того меньше. А кто и по четырнадцать часов стоял и уходил, не дождавшись... Говорят и сутки стояли - кому как повезло. Ну, думаю, пока мы соберёмся со вторника на среду, народу, может, поменьше будет и нам повезёт. Выбрала я себе знакомых из города Ногинска: «Мы обязательно пойдём, у нас последняя надежда, никак у дочки не получается родить ребёночка: поехали с нами. Вот дочка придёт с работы, и решим - поспит она немного или сразу поедем. Как она будет себя чувствовать. Мы на машине - можно будет отдохнуть, погреться. Вы не волнуйтесь, одевайтесь теплее. Мы за вами заедем, позвоним, когда выедем из Ногинска». В общем, так тепло приглашали идти вместе, что я стала собираться. Ощущение было, что впереди Новый Год или Рождество - в ночь, ведь идём. Навязала на себя пуховых плат­ков. Снизу, как юбочку подвязала и сверху уже на пальто. По радио объявили, что ночью 10 градусов мороза. Объявили, что очередь растянулась на несколько километров. Ощущение было, что вся Россия стоит к Богородице. Сказали, что прикладываться к ковчегу уже не разрешают, только рукой дотронуться, чтобы быстрее очередь шла. Ну как Бог даст!

     Наконец мы едем в машине через Крымский мост, на Садовом кольце разворачиваемся и выезжаем на Комсомольский проспект, но где свернуть на набережную никак не можем понять, Наконец выехали на набережную. Вот она - очередь... Темно и очередь кажется одним живым телом Машин в переулках тьма. Брошены - видимо это всё машины тех, кто стоит к Поясу. Спросили у милиционера, где конец очереди?

   - Вы можете сутки стоять? - спросил он в рупор и добавил: - Прежде, чем встать в очередь, подумайте как следует: можете ли вы стоять столько километров и столько часов?

   - Нет, не можем - замотали мы головами.

    - Стоять больше двадцати часов. Можете? Конец под метромостом - станцией «Воробьёвы горы», отсюда примерно километр, - объяснял он нам, и в рупор говорил всем.

     И люди шли по набережной навстречу очереди. Шли и шли. По одному, по два, по три человека, группами, молодёжь - стайками. Тоже, видно, искали конец.

     - Нет, я не могу. Придётся возвращаться, - подумала я и про себя, и вслух.

     - Да, наверно, придётся возвращаться, - грустно подтвердили мои спутницы, а сами мы всё-таки устремились в сторону конца очереди: - Посмотрим как там и уйдём. Раз уж мы тут.

     Но  когда мы нашли конец и присоединились к группе ожидавших людей, об уходе уже не помышляли. Ни разу ни одной мысли такой ни у кого не появилось. Тем более что, постояв не очень долго, нам открыли сдерживавшее ограждение, и мы почему-то бегом побежали до сле­дую­щего. Так был сделан весь маршрут наш: шлюзами, загончиками, видимо потому что нас было очень много. Потом нашу группу разде­ли­ли ещё: слишком большая.

То мы стояли в нашем ночном стоянии, то почему-то все бежали, как только отодвигали решётку, и бежали до следующей преграждавшей нам путь решётки. Как шлюзование. Я тоже бе­жа­ла, отставая, и думала: «Странно! Почему мы ночью бежим? Куда? Зачем?» И мощное сознание уди­ви­тельности всего за меня отвечало: «Мы бежим к Божьей Матери. К Богородице!» Это к другим святыням мы шли в очередях. А здесь, к Ней, можно только бежать. Дорога наша шла по берегу Москвы-реки. Справа парапет сначала металлический, потом гранитный. А слева решётка отго­ра­жи­ва­ла нас от мостовой с городским шумом. Но в основном слева была вереница автобусов, осве­щён­ных, тёплых, чередующихся с туалетными кабинками - позаботилось о людях начальство. Люди за­бе­гали в автобусы посидеть, погреться. Кто не успевал занять место, тот стоял. Потом, видя, что на­ше­му шлюзу открывают проход дальше, люди выходили из автобусов и бежали снова дальше, оставляя неподвижные автобусы на месте для других пассажиров, просто греющихся и поль­зо­вав­ших­­ся возможностью немного дать отдохнуть ногам. Я сначала всё опиралась на парапет на­бе­реж­ной, чтобы не сбиться, даже, когда бежала, потом он стал низкий, и тогда держалась, когда стояли уже, за ограждения, но сами перебежки стали чаще и короче. То бежим, то стоим, то идём, даже не идём, а подходим. Главное не отрываться от своих, своих единоверцев, паломников... Как штурмом берём новую преграду, на войне называлось: новую высоту... А мы по прямой. Темно, лица не чётко видны, только, когда близко.

О чем же просить, что самое главное? Путь впереди долгий, думаешь успеется не один раз всё перечислить. «К Богородице! К Её Пояску, к Ней! Господи, Матерь Божия, спаси Россию. Все наши маленькие и большие просьбы - семейные и служебные, о здоровье, о рождении детей - все сли­ва­ют­ся в один единственный вопль: «Спаси Россию! Россию спаси! Нашу любимую, дра­го­ценную, един­ст­венную Россию спаси!»

 Вся Россия стоит к Богородице. «Сама  Россия!..» - звучат во мне папины слова из его рас­ск­аза «Угощаю рябиной». Почему-то тут не как в церкви: вместе с молитвами чередовались раз­ные стихотворные строчки. О чём же просить, что самое главное... О долге своём - успеть бы вы­пол­нить, о здоровье, о взаимоотношениях с близкими-ближними и дальними, о возрождении у папы на родине хра­ма в лесном селе Пермас, где его крестили, о доме нашем - сохранить его без чужих лю­дей. Ро­ди­тель­ский дом - начало начал... Просьб много. «Господи, Матерь Божия, спасите Россию!!!»

     Ловлю себя на том, что не столько молюсь, сколько удивляюсь, где я, что я. Куда мы идём? Ночь. Москва. Москва-река... «Молитву пролию ко Господу!..» Буквально - водой-рекой, молитвой. Толпы людей идут по её берегу. И всё не сон. Всё как нереальная реальность. Не за едой, не за ссудой, идут как у папы в стихотворении:

 

Матерь  Божья, не обессудь,

По  церквам я Тебя не славлю,

И теперь, взмолившись,

Ничуть

Не  юродствую, не лукавлю.

 

Просто  сил моих больше нет,

Всех потерь и бед не измерить,

Если меркнет на сердце свет,

Хоть во что-нибудь надо верить. (...)

 

Дай мне выбиться из тупика,

Из  распутья, из бездорожья...

Раз никто не помог пока,

Помоги  хоть Ты, Матерь Божья.

 

     А ведь это он, партийный, писал в  пятидесятые годы. Крик души. Такое не печатали, не издавали. И ещё его  слова: «Отлучили от церкви, от Бога не отлучить...» Вот-вот, не отлучить! И он своим поиском помог нам найти дорогу в храм.

     Говорят Афонские монахи были так потрясены, что Россия осталась верующей, несмотря на все атеистические годы. Что люди стояли в 25-градусные морозы в Норильске - во всех пятнадцати городах, куда привозили святыню, что сами вернулись на Афон и предложили продлить срок пре­бы­ва­ния Ковчега в России. Вместо 23 ноября - до 27 ноября.

     Помоги нам, Матерь Божья! Только ты, Державная, можешь спасти нашу державу. Утолить наши печали, сердца наши просветить, умягчить их, заступить от иноплеменных, сохранить от меж­ду­усобныя брани... Только ты, Заступница, можешь заступиться за нас, за всех таких разных, не­сов­мес­тимых: «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго, за всех молиши Сына Твоего, Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим. Всех нас заступи, о Гос­поже, Царице и Владычице, иже в напастех и в скорбех, и в болезнех, обремененных грехи мно­ги­ми, предстоящих и молящихся Тебе умиленною душею и сокрушенным сердцем пред пречистым Твоим образом со слезами и невозвратно надежду имущих на Тя избавления всех зол, всем полезная даруй и вся спаси, Богородице Дево: Ты бо еси Божественный Покров рабом Твоим». Все тропари каждой иконе как гимны, а этот особенный - тут всё: и «невозвратно надежду имущих на Тя», и «всех нас заступи», и «всем полезная даруй».

     Даже  папа обращался к Богородице, словно знал молитвы, силу Её, и в его стихотворении, напи­сан­ном почти пятьдесят лет назад, он читает эту молитву в глазах жены - матери,  в её голосе:

Заступница, дай мне большую душу,

Сердце  доброе,

Око недремлющее,

Голос мягкий, отходчивый, ласковый,

Руки  крепкие, незлобивые, -

Очень трудно матерью быть!

 

Не  власти прошу,

Не  за деньги стою.

Вдохни, Сердобольная, в грудь мою

Столько любви и силы,

Чтоб  до могилы

На  всю семью -

На  мужа, на сына, на дочерь мою, -

На  каждый характер хватило,

На  все их сомнения

И смятения,

На  спотыкания и причуды,

На  завихрения

И увлечения,

На  заблуждения

И остуды.

 

Только  любовь раскрывает сердца,

Лишь  перед ней отступает горе.

Мне нужно очень много любви.

Ты - Мать,

Ты  меня понимаешь...

     Господи, как  папа всё понимал и чувствовал. Сколько любви нужно каждой матери, семье, на их всезнающих и часто отчаивающихся деток.

И мы все, как дети, стоим к Божественной Матери. Все, всякие: послушные и непослушные.

И снова наша русская литература: как-то у меня сегодня всё переплетается в голове, в сердце. Молитвы, поэзия. Так ведь все молитвы - поэзия, и настоящая поэзия - молитва. Сказочная ледяная Снегурочка Островского просила у матери-Весны любви. И как она преображается, получив венок из всех цветов, как у неё открываются глаза на Божье мирозданье: «Ах, мама, что со мной? Какой красою Зелёный лес оделся! Берегами. И озером нельзя налюбоваться. Вода манит, кусты зовут меня Под сень свою; а небо, мама, небо! Разлив зари зыбучими волнами колышется».

     И нам всем надо просить любви: к  семье, к людям, к природе, к зверью, к Божьему тво­ре­нию нашей дивной Отчизны. Чего просить, что самое главное? Любви просить! Это главное. Она как связующий цемент, всё наше здание укрепляет и сохраняет.

          Вот ещё его строчки про нашу ту жизнь. Ведь папы нет уже почти  полвека.

Давно обходимся без Бога:

Чего  просить?

О чём молить?

Но  в сердце веры хоть немного.

Наверно, надо б сохранить.

 Как трудно им было жить, доказывая, что не всё материально. Но  теперь только про­би­ли запруду, и народ хлынул, доказывая, что мир не из денег состоит.

Как подпираюсь русской поэзией. «Я была тогда с моим народом» - вспоминала ахматовские стихот­ворные строчки о горе, выпавшем ей. А я в радости с моим народом иду к Божьей Матери. Я со своим народом - вот в чём чудо. Это народное шествие к Божьей Матери, к Пояску.

     Выстрой такую очередь к правительству, предложи всем стоять столько, и в конце очереди ты можешь что-то просить: проси чего хочешь... Как в сказке. И никто бы не стоял, не поверил бы. А здесь верой стоит народ.

     «У любимой так много просьб, у разлюбленной их не бывает», - это тоже Ахматова - личное.

     Но  у нас, у каждого личное, и у каждого не по одной просьбе, не по одному желанию. И Божья Матерь нас любит - такие думки поселились в моей душе: Она нас любит, потому мы и идём, и бежим к Ней.

     Какие мы все разные: старые и молодые. Женщина садится на раскладной стульчик. Отец ве­дёт девочку лет десяти. Без очереди пускают только до 7 лет. Мальчика-подросточка стараются уса­­дить в автобусе. Я на автобусной ступеньке немного посидела. Автобусы все чистенькие, на сте­ны их многие опираются... Мальчики дрожат в болоньевых курточках, в джинсах, но всё терпят - ждут, бегут.  Нам-то не холодно. Оделись тепло. Одному кто-то дал серый пуховый оренбургский пла­ток. Юноша его вокруг ног обернул от пояса. Получилась юбочка. Кто-то пледом накрылся, кто одея­лом накрыт. Утеплялись. Но большей частью на многих оренбургские платки, даже поверх шуб. Как спецодежда. Юноша с девушкой влюблённые. Тоже, видимо, пара - курят по дороге. А этот ка­кой-то странный, «опасный»... Но и он молча, сосредоточенно идёт к Богоматери. И ему надо к Ней.

     И  у всех просьба, последняя надежда, желания. Всем нужна Божья Матерь. Все только Ей верят. Все молятся  о России, о её спасении, выбраться  из тупика, из распутья, из бездорожья. Даже если о личном, но из всех этих кусочков, слёз, капли слезной, капли часть некоей... Складывается в общее - в молитву о России, ибо все жители России, все частицы её.

     Иду и думаю: это чудо. Сама очередь - чудо. Я со своим народом!..

     Надеждо ненадеемых. Это Она надежда и любовь. А мы ненадеемые. Но безвозвратно надежду имущие. И опять стихи: «И невозможное возможно, Дорога дальняя легка». Дальше не надо - это уже частное. А это общее - всех. Наша дорога.

     Помню, как мощно грянул в нашей церкви кондак Богородице: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовём Ти: радуйся, Невесто Неневестная», и стоявшая рядом женщина сказала: «Вот какой должен быть гимн у нашей страны!»

     Леночка, моя молодая спутница, всё время следила, чтобы я не отстала и не потерялась. Мама её во время наших стояний читала акафист, но потом перерывы стали всё короче, и читать было сложно, она просто молилась. Читала и я - сначала по чёткам 150 раз «Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси, душ наших», а потом, что помнила...

     Маленький Кирюша услышав, как я читаю вечернее правило, прислушался и сказал: «Бабушка, один к одному, как былины!» Да, язык наш драгоценный! Маленький Кирюша, как видит, что не так сделал, «обидел» прабабушку Злату и бежит, торопится засвидетельствовать свою предан­ность, крича: «Любы, любы, любы!». По-церковнославянски «любы» значит «любовь». Наш препо­даватель говорила нам, что русские дети сначала не учатся, а как бы вспоминают древнерусский язык. Кирюша много раз это доказал в своём возрастании.

     Вот так всю ночь, то молишься, то вспоминаешь, и идёшь, бежишь к Божьей Матери, нашей Заступнице. И пока мы шли, останавливаясь, глядя на тот берег, на уточек, с нами не спящих, плавающих у самого берега, меня пронизывало необыкновенное сознание: ничего не происходит, ни­ка­ких, как теперь говорят, фактов - мы просто идём ночью по Москве. Разве кто из нас решился бы на такую многокилометровую прогулку от Воробьёвых гор до Храма Христа Спасителя? Кстати, его и строить сначала хотели именно на Воробьёвых горах. Всё символично. А мы - добровольная армия всех возрастов, ибо с нами и десятилетние дети-подростки были. И дети, и юноши, и средовеки, и старцы, и старицы. Ради какого события?! Мы идём к Богородице - Она нас позвала и мы идём. Это чудо! Воистину невидимо происходило чудо! Неведомая сила, явно божественная давала нам сверх силы быть паломниками. И что-то вечное, древнее проснулось. Ночь, небо, просыпающееся небо, река течёт... Чудо, конечно. Ни ссор, ни пустых разговоров, только вперёд, к цели. Я уж думала под конец, если не дойду, то доползу. И даже если не попадём - мало ли, может доступ из-за какого-то события прекратят, всё равно: сказано же - Господь и намерение целует. Всё равно: Она нас видит. И МЫ ВСЕ ВСЁ МОЖЕМ! И я могу. МЫ ВСЁ МОЖЕМ! Нам ничего не страшно, только с Господом, с Пресвятой Богородицей, Заступницей нашей.

     Так и шли - этапами. Сначала мечтали: «Вот дойти бы до Академии наук и  до Андре­ев­с­ко­го монастыря на той стороне!» Прошли. Позади и башни и монастырь. «5,5 км отсюда», - говорят ми­лиционеры. Теперь до пешеходного моста бы. Он сияет над рекой, но далеко ещё. «От него 3 км 200 м», - говорят милиционеры. Они вежливы: «Смотрите, не упадите, глядите под ноги, ос­то­рож­но!» Стали встречаться полевые кухни с трубами, как у паровозов. Потом киоски с едой, питьём. К ут­ру стали кашу раздавать в тарелочках и чай половником наливать в белые стаканчики. Идём мимо плавучих тёмных пока кораблей-ресторанов. Кто говорит больше 5 км, кто - боль­ше 10. Так легко, даже лекарства не понадобились ни разу.

     Читаю по памяти тропари разным иконам, какие помню. Чего же просить? Что главное? Оскудела я любовью. Все мы оскудели. Так и в Евангелии сказано об оскудении любви.

     От  Крымского моста уже 2,5 км. Уже близко. Один милиционер, пока мы стояли, - а мне мои друзья помогали пробраться к ограде, чтобы опереться, - показывает и рассказывает нам, что мы должны получить: «Вот такую иконку Божьей Матери. Вот такой поясок. Просите ещё. Один не даст - вы к другому. Дадут. Не один просите».

     - Писёк, писёк, бабушка!

     - Поясок, поясок, Кирюшенька.

     Но  как только нас перевели через  проезжую часть набережной к храму, и мы стали вверх подниматься вдоль стены, такая лёгкость наступила. Никакой усталости. Неужели дошли, и сейчас дотронемся, ну хоть до арки?! Благодать-то всё равно идёт... Уже «летели», уже крылья обрели. «Лампадка» моя зажглась ярко, ровно, всё освещая и освящая. Святая ночь прошла так быстро, так благодатно, так памятно. Что-то такое совершилось при нас, в нас, что мы все не пропустили, а прожили. Это же сама Россия!..

     Чудо, конечно. Пояс - Покров. И на иконке так и нарисован он. Воистину - Богородичная Канавка Московская: «Кто Канавку эту с молитвой пройдёт, да полтораста Богородиц прочтёт, тому всё тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев!» - так говорил Преподобный Серафим о своей Дивеевской Богородичной канавке. А тут Московская.

     Теперь  уже только вперёд. Идём не останавливаясь: вверх, ввысь. День начался. Вокруг храма. Голову поднимешь, и стены помогают устремиться взгляду ввысь. Какая мощь. Мамочку мою сюда девочкой водили на службу воспитатели. Она рассказывала, какие сходы были к Москве-реке, и сколько тут росло вокруг райских яблонь с райскими яблочками. Побывав в восстановленном храме, она подтвердила, что храм такой же. А стены-то. Ведь они внутри держатся на воззваниях Александра Первого к русскому народу о спасении Отечества, на текстах адмирала Шишкова.

     Вход  с южного портала. Уже ничего не видишь, только тяга вперёд. Я наступила на длинную свою юбку и упала на ступеньку, но не расшиблась, просто поклонилась. И вот торжество, апофеоз. Вошли в храм, а он наполнен, почти переполнен людьми. Литургия кончилась. Слева блеск голубых риз сонма священства, служащих молебен. Тебе только вежливо: «Проходите, проходите!» Знаю только, что справа в раке святитель Филарет, мой любимый - всегда прихожу к нему, когда мимо. «Благослови, святитель». А тут: вперёд, вперёд! Поясок в маленькой шкатулочке-ковчеге - так много! Всё живое, все живые. ЦАРСТВО! И Жизнь жительствует![1]

     Как это я не могу? Разве можно было такое подумать. Мы все всё можем. Было бы желание, жажда. Какая небесная лёгкость, душа парит, пир радости! Кто-то фитилёк подправил, маслица добавил в мою «лампадку» - защиты, бесстрашия, добра, благодати, необъятной сияющей радости, ликования:

     «Радуйся, Невесто Неневестная!»

     7 декабря 2011 года