Терапия искусством. Секрет успеха картин Валентина Губарева

Суббота, 11 Мая 2019 г. 09:16 + в цитатник

На его картины хочется смотреть,

о них хочется размышлять,

после них остается послевкусие.

И что удивительно: насыщенные деталями, казалось бы близкими исключительно гражданам постсоветского пространства, они интересны и западному зрителю. Вот уже почти 20 лет длится эксклюзивный контракт художника с французской галереей Les Tournesols. Наверное, секрет его успеха в том, что простодушие и ирония, озорство и грусть, глубокая философия и юмор, которыми полны его картины, понятны без перевода. В жизни Валентин Губарев похож на персонажей своих картин: доступный, лишенный пафоса, наделенный самоиронией, располагающий к общению.

– Валентин Алексеевич, многие отмечают терапевтическое свойство вашего творчества. А что вас самого поддерживало в те годы, когда на ваши картины не было отклика или он был критическим?

– Я рисовал всегда и не мыслю себя без этого. Искусство, которое не демонстрирует академического мастерства, а приближается к наивному искусству, и сегодня часто оценивается коллегами и критиками с долей снисходительности. А уж в советские годы мои работы никак не могли получить одобрения. Но ощущение своего предназначения, вера в путеводную звезду, укрепляет внутренний стержень. Я делал свое дело, рисовал, как хотел, и купался в удовольствии. Мое искусство экологически чистое, и в этом мое счастье. Меня и сегодня не огорчает, если творчество Губарева не всем нравится. Когда расширяется аудитория поклонников, прибавляется число недоброжелателей, завистников. А зачем мне это? Я давно знаю: искренне нашим успехам радуются только мама и папа.

– Ваши родители были творческими людьми?

– Да, но не по роду деятельности, а в свободное от основной работы время. Папа трудился на заводе бригадиром электриков, а мама – в общепите. Но отец посещал драмкружок, неплохо пел. Дома родители разучивали сценки и в гостях устраивали представления. Меня в изостудию отдали, видя мою страсть к рисованию и стремясь занять, уберечь от дурного влияния улицы. Художником по профессии в будущем они меня не видели.

– Как-то вы сказали: «Человек на 60 % состоит из прошлого, на 30 % из настоящего и 10 % из будущего». Ваше творчество прочно замешано преимущественно на прошлом: деталях ушедшей эпохи, вчерашнем дне. Вы принципиально избегаете на своих картинах атрибутов и деталей настоящего?

– Мир вещей меняется стремительно: за несколько десятилетий мы оказались во власти гаджетов, окружили себя новой бытовой техникой, поменяли гардероб. А вот человек как таковой меняется медленно. И для искусства именно он со своими страстями по-прежнему интересен. В моем представлении я изображаю идеальный мир – когда деревья выше домов; дома выше людей; люди выше котов и собак. В период перестройки, которая меня захватила, я написал десяток работ социального характера. Но слава Богу, вовремя опомнился: все-таки горизонты искусства шире, чем у СМИ. У меня есть работа «Звонок из Хайфы»: по пустынной деревне идет дородная девушка и разговаривает по мобильному с Израилем. Этот сюжет я подсмотрел у жизни, и он мне понравился: в нем есть место иронии. А запечатлевать на своих полотнах импортные автомобили и планшеты только для того, чтобы «актуализировать» свое творчество, мне неинтересно.

– В чем разница между реакцией нашего зрителя и иностранца на ваше творчество?

– Французы готовятся к посещению галереи. Они идут туда получать удовольствие, наслаждаться, вдохновляться; в них есть пиетет к мастеру. В наших людях ощущается немой вопрос: «Ну чем ты нас удивишь?» Наши все знают, во всем разбираются. Иностранцы более открыты творчеству и готовы воспринимать даже то, что непривычно. Для них важна не столько академическая выучка, сколько отражение чувственного отклика, харизма, индивидуальность автора. А вот детали им не всегда понятны. Допустим, глядя на неприглядное здание с трубой на моих картинах, они спрашивают: «Это Чернобыль?». Или интересуются: зачем мужчине расческа в кармане пиджака?

– Быть художником на Западе легче?

– Ничего подобного. Художниками в Европе считаются те, кто живет на средства, получаемые от своего труда. Это 2,5 % от всех, кто оканчивает учебные заведения с дипломом по такой специальности. Остальные могут рисовать, но работают таксистами, охранниками и так далее.

– У ваших работ выразительные названия: «Возвращение блудного мужа», «Ангелы любят колбасу», «Ночные грезы», «Уроки плавания в ожидании глобального потепления», «Явные преимущества точки кругового обзора», «Небесные яйца любви», «Хранители луны», «Перечитывая Шопенгауэра», «Скромное обаяние неразвитого социализма», «Гармония разрозненных сочетаний». Как они рождаются? Почему они для вас важны?

– Я не стремлюсь к тому, чтобы названия обязательно объясняли живопись. Для меня важна их небанальность, я хочу, чтобы они будили фантазию зрителя. Иногда работа закончена, а я не могу придумать названия. А несколько раз сначала рождалось название, и уже, воодушевленный им, я выполнял картину.

– Некоторые критики называют вас белорусским Брейгелем, кто-то считает вас русским художником, а стиль определяют и как постмодернизм, и как саркастический социалистический арт. Важны ли для вас все эти характеристики?

– Отношусь ко всем «измам» и определениям совершенно нейтрально. Я, конечно, не Брейгель. Родился и учился я в России. Творческая биография складывалась в Беларуси. Состою в Белорусском союзе художников, занесен в Белорусскую энциклопедию. Почти 20 лет сотрудничаю с Францией. Кто я? Космополит? Не могу о себе так сказать? Творить за границей я все-таки не смог бы. Потому что там все красивое, но не родное: оно не вошло в состав крови, не стало частью меня.

– Находят ли в вас отклик абстрактное искусство, провокации со стороны художников?

– Я люблю современное авангардное искусство. Нравятся многие молодые художники. В искусстве обязательно должны появляться фигуры, способные двигать его вперед, будоражить публику.

– То есть эстетическая миссия у искусства не самая важная, на ваш взгляд?

– На мой взгляд, искусство должно быть «шершавым». Гладкое, лакированное, оно не задевает, не остается в памяти. Представьте: мужчина попадает на светскую вечеринку. Вокруг масса красивых шикарно одетых женщин. А если завтра у него спросить: «Какая запомнилась?», не исключено, он скажет: «У которой на колготках пошла петля». Так же и в мире материальном. Можно окружить себя дорогими престижными вещами. Но для меня самые ценные те, на которых есть отпечаток судьбы, память о прошлом.

– Поэтому женщины и мужчины на ваших работах тоже отличаются нестандартной внешностью?

– Меня часто спрашивают: «Почему у героев на картинах такие большие уши и носы?» А мне кажется: я рисую обычных людей. Просто бегу от всякого пафоса, не выношу гламурности. На мой взгляд, нет хуже определения для женщины, чем «типичная». Разве может тронуть кукла Барби? Разве похожи на живых людей красавицы на подиумах? В женщине должна быть индивидуальность и, как в искусстве, «шероховатость». На мои выставки придет мужчина, посмотрит на моих героинь и про себя подумает: «А моя все же красивее, лучше». Моя живопись, уверен, не создает комплексов у публики. Мне не хочется изображать состояние какого-то неземного счастья, экстаза, мне интереснее передать его ожидание, предчувствие, стремление к нему.

– Вы завидуете молодым?

– Может, по глупости или по наивности, но я считаю: в моем паспорте – ошибка. Ощущаю себя лет этак на 40 и уверен – у меня еще многое впереди. Старость – это отсутствие желаний. А у меня желаний полно. Иногда не могу дождаться утра, чтобы прийти в мастерскую и работать. А сколько еще хочется прочесть! Сколько нового хочется для себя открыть, освоить, научиться. Лет 5 назад купил себе домик в Миорском районе, в заброшенной деревеньке, где из 10 домов всего 2 жилых. Возле них поздней осенью – чудесные пирамиды из огромных оранжевых тыкв. Там нет телевизора, связь плохая, зато чудесные добрые люди, которые приносят тебе картошку, лук, свеклу, а когда спрашиваешь их: «Сколько стоит?», не понимают, о чем ты. Я и на рыбалку туда отправляюсь не из-за рыбы, а чтобы выплыть на лодке на озеро, остаться одному и наслаждаться тишиной, туманом, лилиями на воде.

IMG_3408 на рыбалке copy /minsknews.by/wp-content/uploads/2015/10/IMG_3408-na-ryibalke-copy-147x110.jpg" target="_blank">https://minsknews.by/wp-content/uploads/2015/10/IMG_3408-na-ryibalke-copy-147x110.jpg 147w" width="640" />

IMG_1522 на рыбалке copy /minsknews.by/wp-content/uploads/2015/10/IMG_1522-na-ryibalke-copy-147x110.jpg" target="_blank">https://minsknews.by/wp-content/uploads/2015/10/IMG_1522-na-ryibalke-copy-147x110.jpg 147w, https://minsknews.by/wp-content/uploads/2015/10/IMG_1522-na-ryibalke-copy-80x60.jpg 80w" width="640" />

– Вам жалко людей, не чутких к искусству?

– С чего бы? Многие обходятся без искусства и вполне счастливы. Искусство – не хлеб насущный, который нужен всем и каждый день.

– Мне кажется, любой художник в момент работы ощущает себя Творцом. Вам знакомо чувство собственного всесилия?

– Порой кажется, что мне кто-то помогает. Иногда думаю: «Валентин, сам ты такого придумать не смог бы». Я ни у кого ничего не прошу, сам себя не продвигаю. А заманчивые предложения поступают. Как тут не поверить в высшие силы?

Краткая справка: Валентин Губарев. Родился в Нижнем Новгороде в 1948 году. Закончил Горьковское художественное училище, Московский полиграфический институт. Член Белорусского союза художников. С 1991 года участвует в республиканских и международных выставках. Персональные выставки с успехом прошли во многих странах Европы. С 1998 года эксклюзивный контракт с галереей Les Tournesols (Франция). Картины Валентина Губарева находятся в Государственном художественном музее Беларуси, музеях США, Швейцарии, галереях Германии, Франции, а также в частных коллекциях в России, США, Англии, Японии, Испании, Бельгии, Польше и других странах.