Постой, я скажу — тебе:
«Простой до последней боли,
Я сдался, я ослабел,
Я вышел из-под контроля
Назначенных мне камней.
Я стал как стихи тетраден,
Но руки твои во мне,
Но руки на миокарде.
Готов рисовать мишень
На ребрах, готов к подвоху,
Но царствуя на душе,
Оставь мне возможность вздоха.
Оставь мне свой неприезд
Свободой до крови алой.
Тебя слишком много здесь,
Но все-таки слишком мало.
Оставь наших дней пустырь,
Где нам никуда не деться,
Где весь наш огромный мир
Сжимается, словно сердце».

Аль Квотион

На белой сцене нашей ласковой зимы,
Еще блестящей, еще в чем-то вдохновенной,
Я все стою, как обнищавший кроной ильм,
Среди других живых деревьев-манекенов.
Стою один. Стою в кочевье ледников,
Стою как клин, забитый в смерзшуюся землю.
Я вспоминаю, что когда-то был здоров,
Что был когда-то давним прошлым не расстрелян. 
Я вспоминаю свою женщину. Она
Носила тонкие и звонкие браслеты,
А уходя, звенела ими, как струна.
И след во мне ее — как будто след от света.
Я вспоминаю все, что я не сохранил:
Восторг, тревогу, между душами соустье,
Отвагу жизни, постулат, посул, посыл.
Стою на сцене. Белой сцене своей грусти.
На белой сцене, где февраль, жестокий мим,
Танцует черные и голые осины,
Я вспоминаю, что когда-то был любим,
Что сам любил, 
И мне все кажется, что сильно.

Аль Квотион

Пойми меня, прости, почувствуй 
Душекружение стихий,
Стихов, страстей и истерий,
Сетей безбрежного искусства.
В тебе все звезды — блики, сонмы,
А я хочу до рваных ран
Вдышать в твой рот свои слова,
Умножить череду бессонниц.
Я так хочу в линейность мыслей
Добавить чувственности взглядов
И рядом быть. С тобою рядом,
Тебя к святым своим причислить. 
Дыши измученно, охрипше,
Дыши, звучи, зови — откликнусь.
Ты чуешь жаркий шепот в спину?
Ты чувствуешь меня? Ты слышишь?

Аль Квотион

Мы попрощались. Это значит не рыдания,
А что-то большее постигло. Голос выгорел,
Не отыскав себе ни сна, ни оправдания,
Ты вдруг живешь в воспоминании о свитере.
Его стелил я на траве, в росе и россыпи
Голубокрылых васильков. В твоем радушии.
Ты помнишь? Тотчас начиналась в мире ростепель,
Когда ловил счастливый смех в твоих веснушках я.
А попрощались, все твержу себе как проклятый:
«Пой, мальчик, пой. Всю бездну сердца выворачивай,
С рубашки звезды отрывай — до швов, до лоскутов,
Пока не станут звезды брачными и зрячими.
Пой, мальчик, пой. Заворожи сознанье письмами,
Сойди с ума от горя, в горе слово черпая.
Пой, мальчик, пой. Всю боль свою хрипи, высвистывай.
Твое безумие становится бессмертием».

Аль Квотион

Не целуй горячими губами 
Это горло, сдавленный кадык,
Не целуй навылет, в сердце, насмерть,
Твой герой к молчанию привык.
Что сейчас на сердце у героя?
Только воздух, воздух, ни души,
За спиною рухнуло былое.
Или просто крылья разошлись. 
Не зови, он кажется оглохшим,
Визави ему сегодня — плач,
Плач людей, он кажется все больше.
Не зови и ничего не значь.
Он не слышит (жизнь идет кругами),
Он не слышит (жизни этой жаль),
Смотрит вдаль глубокими глазами,
Лишь протяжно, долго смотрит вдаль.

Аль Квотион

Что ты, милая, делаешь? Нож твой так остр.
А вдали еще море, вдали еще сосны,
Там вдали еще палубы, сны и ракиты,
И румянец восхода на облаке виден.
Что же делаешь ты? Мне же больно, родная.
Я был словом когда-то. Теперь — запятая.
Только руки твои как и раньше целую,
Только руки твои. Нет, не руки, а струи
Запозднившейся ночи, заснеженной вьюги,
Сбившей телом молочным души моей флюгер.
Нет, не руки, а птиц. Словно лезвия — перья.
Что ты делаешь?! Поздно. Все понял теперь я.
Это больше не боль. Только отзвук бессилья. 
Твои руки, как птицы, расправили крылья.

Она смотрит глазами недельных горячек:
Нет, не нож стал острее, а грудь твоя мягче.

Аль Квотион

Простишься с другими, простишься с собою,
По стихшему городу выйдешь тихонько
Босыми ногами на небо босое,
Придышишься к звездам — как больно, как тонко.
А что за спиною? Большое пространство 
Мельчайших крупинок событий, эмоций,
Которое ты (по касанью, по танцу)
Узнал, нарекая не прошлым, а солнцем.
Все прожил. Лишь прожиг остался глубинный.
Себя исходил. Впереди лишь порожек
До неба. Поскольку все в мире губимо,
Все в мире конечно, то значит — дороже.
Но там, на пороге, ты вспомнишь, что было,
Отчаянно мир на груди закачаешь,
Назад обернешься с такой смертной силой,
Что станет понятно — все только начало.

Аль Квотион

Я сослан вглубь классической души,
Я полог леса, прячущего реки,
Я полон чем-то тайным и большим -
Предчувствием, предзнаньем человека.
Еще не здесь, еще издалека,
Но ты уже вздыхаешь учащенно,
Ты тихоструйно таешь на руках, 
В литературе становясь канцоной. 
Но если хочешь, то обезоружь
Стиховный шепот и явись мне высью
С глазами цвета родственности душ,
С глазами цвета моего убийства.

Аль Квотион

Отлюбил свою девочку. Кончилось. 
Да не хмурься, потом заживет -
К воскресению Божьему, к ночи ли
Заживет, и как корочкой лед
Ляжет в письменность ран и царапинок.
Ляжет в письма. Прочти в них о том,
Как не слезы с лица — песни капали,
Как писалось тебе о другом.
О рассветах, о схватках, о саженцах,
О поэтах, веках. Да не ври.
Все о ней. И поэтому кажется,
Будто призрак стоит у двери,
А в лице его — плач и окраины.
Это память, она коротка.
Не тоскуй, а как станет отчаянно,
Станет больно — стреляй!
В облака.

Аль Квотион

Я отложу назначенную встречу,
Я нарисую вечер свой вчерне
Эскизом неба — в нем рассыпан жемчуг,
В нем книжный бог, живущий в тишине.
Я нарисую вечер. Неподвластный 
Часам, минутам. Вечер в двух горстях.
Во мне уснут агатовые страсти,
Но пусть и я усну в чужих страстях.
Не потому, что с вами не согреться,
А потому что вновь, в который раз,
Когда аир тоски пробил мне сердце,
Я не хотел быть видимым для вас.

Аль Квотион

Словно птицы над нами кружат,
А давай мы сейчас в поле пустим их
Как растерянность быстрых утрат 
С многолетним от них послевкусием?
Как былое. Оно ведь за мной
Все болеет, белеет немыслимо. 
Я стою, я кричу, я живой,
Это самая главная истина! 
Это чувство травы и дождя,
И надежда — любимая, верую,
Ты однажды дождешься меня,
Затаятся в нас ангелы первые.
Затанцуют тоску глубоко,
Заживут — ни прогнать их, ни выселить.
Но на белых боках облаков 
Черных птиц бесконечная клинопись.

Аль Квотион

Когда все отворачивались, мы придумывали новую жизнь. Одну за другой, остервенело наплевав на рамки приличия, возраст и остальную ерунду. Мы были аморальны, но веселы, мы были трагичны, но не одиноки. Сейчас я вспоминаю с улыбкой эти придури, скрытые от посторонних глаз: личную интимную азбуку морзе двух душ, зашифрованную во множество сторонних мелочей любовь, твои смеющиеся губы, свои многозначительные намеки, которые я выдыхал прямо в них. Ты понимала меня всегда — всего сразу, целиком, без намека на ошибку. А я верил тебе истово, до дна. Я верил в тебя, как не верил больше ни в кого. Ночной шепот, записки в чашках, перемигивания, слишком откровенное междустрочье стихов, видимое лишь тебе — все это было нашим приключением, нашим тайным заговором против повседневности, нашей войной со смертью. И мне кажется, что раз за разом нам удавалось побеждать.

Аль Квотион

Ты ночью пьян немыслимым восторгом,
Ты собираешь с неба звездный свет,
И над листовьем нот стоишь, растроган 
Улыбкой Бога. С нотами распет,
Раздет душой, растрачен и раздарен,
Но все же счастлив. Молча, тенью губ.
Ты улыбнешься. Что там дальше, парень?
Стихи, стихи и сердце на бегу.
Ты ночью пьян, все выше по отвесной
Сонате слов. Ни вскрикнуть, ни вздохнуть,
Когда вся жизнь уже сроднилась с песней
И в ней живет, покинув твою грудь. 
А что там дальше? Годы жизни, правнук,
Он смотрит, как сквозь звук, сквозь голоса,
Из музыки, вдруг проступая явно,
Твои в ночи безумствуют глаза.

Аль Квотион

Брось монету — любить, не любить?
Брось повыше — до самого солнца,
До каких-нибудь новых орбит,
Из которых она не вернется.
Из которых ее ангелок
Подберет и укажет вдруг пальцем,
Что соринкой в глазах моих Бог
Остается. Я плачу? Слезятся.
Остается. Осталось радеть
За секунды и быть как ворота:
Через них в мир приходит рассвет,
Через них протянулась аорта 
Дара петь, дара ждать, дара жить,
Дара быть человеком. Запомни,
Не рублем дорожать — дорожить
Мокрым небом, песком и ладонью.
Или женщиной, стаявшей в луч
Внутригрудного чувства единства,
Внутривенной разлуки (не мучь),
И великим ее материнством. 
Дорожить, не пленя, не браня.
Мир прекрасен. Мир смертен. И в этом
Скрыта значимость каждого дня,
Каждой брошенной к солнцу монеты.

Аль Квотион

Минуту покоя дашь ли,
Минуту — на сердце клеммой.
Поскольку во времени нашем
Рождается только время,
Лишь время как меч дамоклов.
А там, где рассвет изолган,
Любовь моя дышит в стекла,
Любовь моя смотрит в окна.
Я все говорю: «спи тише»,
Мне стыдно смотреть в глаза ей.
Мне трудно своим охрипшим 
Сказать: «я с тобой». 
Сказал бы,
Да только сорвались клеммы,
Лишь время в моей рубашке.
Вчера ты была последней,
Сегодня станешь вчерашней.

Аль Квотион

Я чувствую солнце горячим затылком,
Я переоделся в пространство. 
За стылым
Безжизненным временем — солнце столетий.
Я, кажется, знаю, зачем оно светит.
Я, кажется, саженец новой науки,
Я не реагирую больше на звуки -
Прекрасно-свободен, опасно-сгибаем,
Жень-шень вместо сердца.
Я тень. 
Я сбегаю
Поэмным героем, которому стали
Тесны твои книги, который весь стаял
В прожилку страницы, в прожиток печали,
Послезно всю боль твою в жизнь воплощая.

Аль Квотион

Будет время, апрель растрезвонится
Разноптичьей шальной кутерьмой,
Беспределицей и беззаконницей,
Родниковой весной питьевой.
Будет время, потом. А пока что ты
С опрокинутым бледным лицом,
Всю судьбу свою с белого, начисто.
Время будет. Лежи мертвецом
И смотри — черной сажей ссыпаются
Твои руки в огромный костер
Жаркой боли, в венцы и невнятицу.
Время будет. Лежи, пока мертв.
Боль отпустит, навалится мелочность
Млечных дней, молчаливых недель,
И как будто бы жить дальше незачем,
И как будто все дальше апрель.

Аль Квотион

Возьми мои глаза. 
Смотри сквозь них на пьянку 
Осатаневших лет, сорвавших с нас чеку.
Смотри на мир людей — он скомкан и заплакан,
Он вечно напряжен, он вечно начеку.
Возьми мои глаза, когда твои устанут
Рассматривать сердца в бессмысленный прицел
Или снимать со звезд полночную сутану,
Да так, чтобы сияло, 
И чтобы шарик цел.
Возьми мои глаза. 
Примерь на мрамор маски.
Увидь, как в пепле нас рождается колосс,
Берет смычок времен, смеется по-хозяйски
И вдавливает свет в большой алломорфоз.

Аль Квотион

Поэзия становится веревками,
Ты в ней уже становишься моей.
Я лег бы на тебя татуировками,
В дрожание ослабленных страстей.
Я пил бы из тебя всю бездну черного
Немыслимого опиума глаз,
Я целовал бы пристально, до черточки,
До чертиков, сметая жизнь в экстаз.
Желаньем солнца пахнут твои волосы,
Но пахнет мокрый лоб желаньем тьмы.
Мы падаем, малыш, на тело космоса,
Убитые от выстрела весны.

Аль Квотион 

Мир сплетен из многих звуков:
Птица — кода, небо — фуга.
Вслушайся в кантату леса
Или кантилену лезвий.
Мир гремит, он весь — оркестр:
Ариозо, ритм, челеста.
Властвуют над нотой острой
Кабалевский или Ойстрах.
Ты звучишь горячей песней
В моем теле повсеместно -
В сердце, в легких, в пальцах, в коже,
Ты — ноктюрн мой невозможный.
Ты звучишь, я слышу, слышу -
Перешепот пашен, вспышка
Бесконечного огня.
Моя женщина. 
Моя.

Аль Квотион

Поймешь не сразу. 
Ты сперва ярыгой выгнешься,
Напьешься злости, раскровянишь кулаки.
Потом задуешь в себе свет, заплачешь, выйдешь за
Пеньки облупленных домов — в строку таких.
Шатаясь раненым, шутя себе для бойкости,
Дойдешь до двери, за которой темнота.
Упрешься лбом в нее, шипя, скуля и ойкая:
«А вдруг не с нами? 
Вдруг приснилось? 
Вдруг не та?»
Когда приходит понимание — как в коме ты.
Отныне знай, звени в груди своей альтом -
От человека остается в черной комнате
Большое опустевшее пальто.

Аль Квотион

Что делать, если времени в обрез 
На текст, на жест? 
Да что там, даже резь
В глазах уже мне кажется наградой 
За градус дней, 
За безоглядность взгляда. 
Как быть, 
Как жить, 
Как плыть по морю слова,
По слову «море» без примет морских?
Куда идти, когда бардак торговый
Важнее обнимающей руки?
Я стану светом. 
Можно стану светом?
Пусть небольшим, неярким — от угля.
Но я пробьюсь сквозь толщу черных веток,
Спущусь к земле сиротство отгулять.
Я буду здесь. 
Я обещаю, буду
Отогревать бродяжничество душ
В сердцах людей, 
В сердцах их обоюдных,
Хрипящих жизнью — а попробуй, сдюжь.
Я буду здесь, пока шальной буран
Не встанет в рань, 
Ворвется мне в гортань,
Спугнет всех птиц, поднимет в небо стаю
И листопад набросков разметает.

Аль Квотион

Я все жду тот дождь, что отмоет с окон
Отражения лиц, перекошенных злобой.
Я смотрю на небо, и мне одиноко.
Да не я один из своей трущобы
Поднимаю взгляд, ожидая ливня,
Что отмоет нас от себя самих же,
Что пробьет волной черных стен массивы,
И пойдут осины с листовихрем рыжим.
Я тихонько пел, грел руками землю,
Никого не звал, не просил о многом.
Но теперь я жду, я всем телом внемлю:
Если будет дождь, я поверю в Бога.
Если будет день, просто день без жертвы,
Если будет час без обрыва в подлость,
Я сложу молитву 
Живую 
Первым.
Потому что у Бога должна быть совесть.

Аль Квотион

Такая маленькая тьма
В глазах твоих сейчас смеется.
Сойти бы к вечеру с ума
И разменять ее на солнце.
Я долго шел от сел, от школ,
Не находя в пути подмоги,
Я просто шел за крайний холм
По мутной глинистой дороге.
Там за холмом стоит твой дом,
Там ты меняешь себе лица.
Горит огонь. Пуста ладонь.
Дуэнья спит. Дуэль ей снится.
И только маленькая тьма
В глазах твоих прицельно рыщет
И гложет мир, и ждет меня,
И жаждет новой теплой пищи. 
Я долго шел. Я стал готов.
Я стал как нож — теперь острее.
Открылась дверь. За ней любовь. 

- Простите, я ошибся дверью.

Аль Квотион

Это не я за окном в электрическом 
Свете твоей беспросветной души.
Это не я у дверей. Это, милочка,
Сонмы иллюзий ночной чешуи.
Полночь плывет, плавником упирается 
В сердце твое, только это не я
Раскочегарил в ресницах сумятицу,
Вырвать лицо из тоски норовя.
Кто-то вдали просыпается с криками,
Кто-то стоит в проходных февралях,
Кто-то нечаянных прячет под крыльями,
Кто-то спевается, кто-то — не я.
Кто-то стоит над словесною пасекой,
Пальцами синими в небо скребясь,
Кто-то напишет новую классику. 
Кто-то останется, кто-то — не я.
Это все ночь. Это тени, голубушка,
В грудь мне попали, прогнулись дугой.
Это не я говорю или слушаю,
Это всегда будет кто-то другой.

Аль Квотион

Прожил бы век я в теле песен,
Да нотный лист теперь мне тесен,
Теперь, когда не я — нас двое,
Теперь, когда над головою,
Сметая с неба шапку снега,
Уперся в звезды мой утлегарь.
Все паруса в крахмале зимнем, 
И ты на палубе вся в синем,
Пространство, море, литораль.
А ведь вчера стоял февраль.
Но запахом гвоздики веет 
От череды возникновений
Твоих на корабле бумажном
Моей души затосковавшей.
Давно я не прошу у Бога
Пути к тебе как такового.
Ни благодати, ни отсрочки
Я не прошу. Я сам. И точка.

Аль Квотион

Мы медленно друг друга убиваем,
По слову, по движению, по реплике.
Любовь — не дар, любовь — мышьяк с какао,
Разрывы кожи, руки в антисептике. 
Давай сегодня таяньем останемся 
Большого снега. Ну давай, хорошая,
До выкрика, до обнаженья стаемся,
До боли, до безумствований, Боже мой.
Ведь с нами жизнь с февральской белой нежностью,
Стоит в углу как будто бы для галочки.
Ведь в нас любовь, смотри, она все прежняя:
Пыльца на пальцах
И раздавленные бабочки…

Аль Квотион

Как это больно — руки твои нотами
В моей груди все струны заплели.
В тугую жизнь, в великое и новое,
В обретший плоть былой идеализм.
Как это горько — я стучусь ознобами
В твою живую, латанную грудь,
В твои глаза немыслимо особые,
В твоей души невольный абсолют.
Как это странно — небо пахнет гарями,
Пылает солнце в зареве большом,
Я умираю над твоими карими,
Я нищенствую над твоим лицом.
Но словно призрак — не коснусь и пальцами,
Спи безмятежно, кутай тело в сны,
Пока любовь моя на песни тратится,
Пока я жду объявленной весны.

Аль Квотион

В назойливой зиме, в районе трех, не раньше,
Высокий светлый лоб плывет в мазутной тьме, 
Плывет тайком по дну, плывет вперед — не грань же, 
Без жажды обернуться, без слов, без зуда тем. 
Какая нынче ночь — пропащих обещаний, 
Пропущенных звонков, проплешина судьбы. 
Какая ночь, она, вживаясь в облик Шани, 
Карает за дела (не спрячешься, суд был). 
Какой же приговор? Всегда идти дворами
И что-то вспоминать — что было, но прошло, 
Винить себя во всем — в беде, во лжи (да врал ли?), 
И прятать кудри света под ночи мягкий шелк. 
А ночь течет, течет, и словно скоро выйдет 
Из лунных берегов, ухватится за быт, 
Где белый лоб плывет, неомраченный с вида, 
Где смертный человек становится забыт.

Аль Квотион

Что с нами стало, знаешь?
Снег почернел от пыли.
Это зимы борзая
Кашляет мордой в мыле.
Я отскребаю иней
Черный с черного тела.
Милая, время минет,
Станет полегче петь нам.
Видишь, в угоду опыту
Горечь стелется низко:
В этой зиме закопаны
Мертвыми наши близкие.
Нами с тобой забытые,
Жившие в равнодушии. 
Милая, как убитый я,
Милая, что-то душно мне. 
Голос уже оборван,
Воет зимы собака.
Милая, больше ни слова.
Милая, я учусь плакать.

Аль Квотион

Ты уезжаешь, уже зная,
Что все не будет так, как раньше:
По следу пустится борзая
Столицы, окруженной пашней.
Одетый в вечер и дорожность,
Ты вдруг подумаешь тревожно:
«Где эта женщина, о Боже,
С цыганской жарко-смуглой кожей»?
Осталась там, осталась где-то,
Осталась всем на загляденье
Понять, познать как Бенедетти 
Закон свободного паденья.
Она осталась. Ты уехал. 
Когда вернешься — будет поздно.
Иди, беги, уже не к спеху
Играть в сезонную серьезность.
Лети, лети (как будто в омут),
Лети туда (как омут тих!),
Где новый мир за поворотом 
Рождается для глаз твоих.

Аль Квотион

Был странный вечер — чемер и чернила,
Чернел наш город, словно негатив.
Ты тонким пальцем на груди чертила 
Своей любви немыслимый курсив.
Червилась грусть, и горечь, и бессилье,
Но нежно пела нам виолончель.
Я вдруг увидел — ты слегка светилась.
Я вдруг все понял. Я тогда прозрел. 
Был странный вечер. Долгий, бестелесный.
Сходились тени в войско, в гарнизон. 
А мы с тобой листвой роняли песни,
А мы с тобой смотрели в горизонт. 
Там солнце гасло, гасло, там досрочно
Оно текло за крыши, за мосты.
Но темноту пожравшей город ночи
Мне вместо солнца освещала ты.

Аль Квотион

Я собираю в себе жизнь:
Стрела, скула, теленовелла,
Забвенье в технике ниелло
И девочка — мой кок-сагыз
В асфальтной оболочке тела. 
Но что-то кажется еще 
Должно случиться, сбыться, статься 
Затем, что жизнь пока течет,
Затем, что мало мне ее,
И потому что страшно, братцы.
Да, страшно, что пройдет вот так
И не оставит даже шрама
На локте, мнущем олешняк,
На мысли, сжавшейся в кулак,
На самой крайней точке. 
Самой.
Ни солнца, ни паникадил
В следах не остается утром,
В слезах, в трудах, в годах — в утиль!

Прислушайся - 
Здесь кто-то был,
Здесь кто-то был и пел как будто.

Аль Квотион

В голове живет ребенок, он пытается понять,
Отчего от желтых листьев пахнет гибелью лесов,
Почему весь мир разболтан, шаг на запад — западня,
Шаг на север — сверлит в горле ком невысказанных слов.
Вот ребенок вырастает, матереет, щурит глаз, 
Он уже не тот наивный, он теперь вооружен,
Только где-то между ребер прячет свет от дрязг и масс,
Языком разбойных улиц говорит с цветами он. 
Говорит пока что с солнцем, хоть и сжал уже кулак,
Хоть оскалился собакой, так же звездам отворен.
В голове моей ребенок. Он собрал в себя, чудак,
Человечность и жестокость, дар небес и дар времен.

Аль Квотион

Проматываешь с матами ты кружево седмиц,
И остаются в памяти просторы пустоты,
Как будто степь без имени, безлюдная, без лиц,
Беззубая, бессловная, и ты на ней застыл.
На ней ты кленом клонишься, на ней немой молчишь,
Все складываешь зернышки земной судьбы в узор,
Оправдываешь нищенство: заботы, стаж, престиж.
Но северные серые глаза глядят в упор.
Читай в них слово за слово, как будто со страниц
Тобой самим написанных (что могут те слова?):
Рождение, дрожание, обрывки небылиц,
Эристика, эротика… Эпиграф — жизнь прошла.
Как много в ней упущено, как давит в ребрах мгла,
Как много в ней утрачено: огонь, друзья, покой 
И женщина далекая, которая могла
Понять твое мгновение и разделить с тобой.

Аль Квотион

Я вовсе не болен. 
Мне хочется жить.
Не болен, не болен. 
Не помню,
Зачем мое тело так долго лежит,
Похожее на пятитомник,
А может, на дверь, 
На дыру в простыне,
На скважину в форме вопроса.
Я вовсе не болен, 
Я сумма страстей,
Я чей-то (не твой ли?) набросок.
Не плачь. 
Это просто обычный сквозняк,
Надуло. 
И хочется кашлять.
Ну что ты бледнеешь? 
Еще не иссяк
Мой свет. 
Он все так же дурашлив.
Мой свет… 
Это, кажется, все еще ты.
Да, ты. 
Только плачешь на окна.
Да брось, я не болен. 
Немного простыл,
Немного устал ли, промок ли.
Так холодно. 
Снегом набита моя
Улыбка. 
Мигание скорой.
Мне хочется мокрой травы на руках
И в воздухе — петрикора. 
Куда провожаешь? 
Зачем? 
Почему?
За что мир вдруг стал однотонен?
Ну, слышишь, не плачь, 
Лоб свой детский не хмурь,
Не болен, я вовсе не…

Аль Квотион

Пойду по улицам, 
По лужицам. 
Вглядеться - 
Иду как по небу. 
Пройду киоск аптечный,
Кружась вокруг, 
Держась за стук хромого сердца.
Ветрящий вечер мне споет, 
Обманщик встречный.
А дальше дворики,
Как будто песен сборники
Уже заучены, 
Уже зашлись трескучими 
Морозно-синими метелями
По-творчески,
И стали белыми, 
Моленными 
И скучными.
Пройду ли шаг 
Или сто лет?
Царем? 
Безумцем?
Но я пойму, 
Что в целом мире
Жди, не жди,
Что нет мне больше счастья, 
Кроме как вернуться
К родному дому, 
К самой преданной любви. 

Аль Квотион

Поэзия — история. 
Другая.
Не та, где в датах путаясь столпами,
Империи встают и умирают,
Выстаивая будущность телами. 
Поэзия — история минуты,
История эпохи 
Или века,
Поэзия — история по сути,
История глазами человека.
А мы с тобой историки. 
По такту
Раскладываем время до поэмы,
Мы превращаем чувства наши 
В факты,
Мы превращаем жизнь любую 
В термин. 
И в этом право слова — из абдукций
Создать в себе реалии без фальши.
И в этом наше право — оглянуться 
И проводить глазами уходящих.

Аль Квотион

Ну что, дружок, по окружной? Нам ехать до предела -
Земли ли, жизни, все равно. Пока не станет белым
Измятый черновик души и мятой не запахнет.
Пора, дружок, пойдем делить последнюю рубаху,
Чтобы в просторных рукавах бежали руки-реки,
Чтобы сберечь, изречь собой и век, и человека.
Наш труд как прут — сложи в траву и зачини пожаром.
Мы пастухи, пасем стихи — словарную отару.
А ей цена всегда одна — смотри в глаза другого,
Увидишь, кем ты был, кем стал, и сколько весит слово. 
Пойдем, пора. Ты строй свой храм, а мне оставь конюшни,
Где златогривая любовь заглядывает в душу.
Погода на дорожку нам нелетная. Да больше -
Нехожая, негожая, а все равно ведь божия.
А значит, собирайся в путь с приникшим небом рядом
И свято продолжай любить земное неоглядье.

Аль Квотион

Данко был. А теперь весь закончился.
На груди занавесил брешь свитером.
Ему слышится голос все звонче,
Голос Бога, небесного диктора.
Данко плачет. Так тихо, что кажется
Этот плач отголосками мужества,
Превращенного временем в тяжесть
Непосильную, злую, дерюжную.
Данко пьет. Разбавляет спирт вермутом.
Потому что страшнее, бессильнее
Не когда ты принес себя в жертву,
А когда твою жертву не приняли.
Данко спит. Не стенает, не сердится,
Распрощался с последнею трезвостью.
А под стойкой валяется сердце.
Догорает. Уже бесполезное.

Аль Квотион

Нет, не стихи. 
Поймешь ли, дорогая?
Нет, не они бледнеют на лице.
Смотри, я жизнью снова восторгаюсь!
Я как всегда смеюсь в ее прицел.
Все дело в том, что я не успеваю,
Что каждый день боюсь 
И неспроста -
Густа палитра 
И размах бескраен,
Как в легких 
Масляная пустота.
А рядом копошится алчной тварью
Болезнь, недуг, 
Раскормленный паук
Тахикардии - 
В сердце застревает
(Что сердце мне, ему мясопродукт)
И жрет. 
Он ест, 
Он поглощает время,
Он есть урок, 
Укор былым годам,
Он вывод жизни. 
Больше — филосфема,
Он сонм теней, снующих по углам. 
И ни стихи, пойми же, дорогая,
И ни слова, 
Ни песни не спасут.
Но как красиво солнце догорает
И как надрывно дарит красоту.

Аль Квотион

Дурак, блаженный. 
Что с такого взять?
Он над рекой склонился, 
Гладит воду -
Сиреневую голову. 
Здесь модус
Иной души, 
Здесь новая стезя.
Он что-то слышит -
Голос или звук,
Звучащий от лесов
Из тела пихты,
Из камня, 
Из реки своей испитой,
Он что-то слышит — песню или стук.
Он в такт дрожит
И дорожит нездешним.
Дурак, простак. 
Он просто так готов
Сойти на паперть сеющих лугов
И говорить стихами на орешник. 
Чудак, 
Бардак с такими - 
Не унять их,
Не погасить, лишь щуриться слезой
Куда-то в спину. 
Не догнать ходьбой,
Не встать к плечу у крыльев грязно-мятых.
Чужак 
Очаг оставил, 
Истощен,
Но восхищен 
И слушает упрямо,
А я смеюсь всей подсердечной ямой,
Но мне бы слышать то, что слышит он.

Аль Квотион

Она приходит в семь,
Со всем другим простившись.
Я молча нахожу горсть искренних причин
Не видеть этих скул — отждавших, изгрустивших.
Но ей и не нужны жаления мужчин.
Ее слегка знобит, она слегка продрогла
И чтобы отскрести с души кала-азар,
Снимает пектораль и подставляет горло
В привычке закрывать пшеничные глаза. 
А я рисую ртом на этом горле повесть
О том, что за окном, о том, что за спиной.
О том, что впереди. Молчу. 
Пусть будет новость,
Незначимая в час, когда она со мной.
Она уходит в два,
Едва согрев руками
Безжизненную грудь с наречием стихов.
По ней бегут слова, как в озере — кругами,
По ней текут слова с чертами львов и сов.
Она стоит в дверях, закрыв лицо муаром,
Как траурной фатой, как траурным дождем,
И шепчет пряным ртом: «Скажи, что будет завтра?»
Сначала доживем, сначала доживем…

Аль Квотион

А что мне город этот? Как сказать тебе?
Все те же люди, та же малозначимость,
И время дней как будто по касательной
Бежит вдали, смеется и ребячится.
Но как не видеть с виду неказистые
Закладки парков на страницах города.
Да и дома здесь словно срубы изб стоят,
Тех деревенских, детских моих, кобольдных.
Здесь как-то просто. Просто сеять в лужицах
Крупинки неба или ночи простыни.
И верить людям, мерить светом души их.
Здесь просто жить. Ведь хочется жить просто нам.
Не в этом дело. Здесь возможным кажется
Любить тебя, как солнце ясно любится.
И все внутри, как будто ветром сглажен я,
Когда иду с тобой по нашим улицам.
Здесь что-то есть, в чем чувствуется набожность,
А может быть здесь просто много божьего.
Воронеж — нож? Воронеж — рожь и саженец.
Воронеж мой. И ты моя в Воронеже.

Аль Квотион

Давай расстанемся чужими,
Чтобы не жать при встречи рук,
Чтобы намного ощутимей
Нам в ноги терлась псина вьюг.
Чтобы потом (пройдет лет десять)
Все тем же злым огнем рычать
Из отгоревших глаз, из кресел
Квартир, стареющих за час.
Чтобы в разлуке (право слово,
Я не хотел, но вышло так)
Вдруг сохранить какой-то новый
Ни с чем не схожий божий акт,
Пускай взаимного упрека,
Пускай взаимной ерунды,
Но чтобы шел по сердцу клекот,
Чтобы от слов — не сон, а дым.
Давай ругаться, сдуру, на ночь,
Давай друг друга, сор земли,
Не знать так яростно, чтоб напрочь
Забыть друг друга не смогли.
И проклято сходиться снами,
И видеть руки, губы, но…
Давай расстанемся врагами,
Друзей у нас и так полно.

Аль Квотион

Так случится. Встретишь на пути - 
Ах, лучиста, лучница, Селена,
Мастерица видеть в лицах птиц,
Так случится, на житейской сцене
Женщина пройдет, уронит взгляд -
Занемеешь. И пойдут цветами
Ветви твоих рук. Восстанет сад,
Разгласят его скворцы над вами.
Станешь с ними петь — смешно, светло,
Разойдешься лихостью казачьей.
Только, братец, испокон веков
Над хорошими стихами плачут.
Только, братец, запечется кровь
Под рубашкой, участится воздух,
Чертыхнешься (брось, не срамословь),
Загудит под ребрами предгрозье.
Вот тогда сложи судьбу в суму
И иди нехоженой верстою,
Мириады звезд в себе зажмурь,
Чтобы встать однажды над собою.

Аль Квотион

Воздуха сизого вермут разбавлен нам
Ветром, да ветер сегодня дремуч:
Хлопает ставнями, людям оставленный,
Давит на окна закатный сургуч.
Небо синюшное вновь раскровавлено 
Алыми ранами — кронами туч.

Вся наша жизнь — только игры до выстрела.
Век наш трагичен и все ж пустяков.
Я уже сдался, я все к миру выстелил
В устали соли на теле миров.
Я раздеваюсь до белого листика
С горькой и пряной помаркой стихов.

Аль Квотион

Здесь над всеми и надо мной
То ли время, а то ли Брамс,
Что-то звучное, 
Хочешь — пой,
Хочешь — дуйся с судьбою в рамс. 
Здесь совсем оголел на вид
Стольный парк,
Зазвенел от вод,
Занемел. 
И в окно стучит,
Разнолистьем ко мне идет.
Я его под ребро. 
А там
Еще мартом полна скудель:
Обманула меня весна,
Уронила в меня свирель.
Вот живу я теперь как пал,
Все брожу по пружинам слов,
Но потом я иду на вокзал.
Чтобы встретить тебя 
Из снов.

Аль Квотион

Я не верю в то, что слова мы
Не нашли для лет лихих,
Я не верю  в эти новые
Гормональные стихи,
Где от жизни только фантики,
Где повсюду все грубей
Спекуляция на навыках, 
Одиночестве людей.
Где любовь уже затаскана
По полам да по рукам,
Где безгласность и напраслина
Делят совесть пополам.
Раньше книги пахли яблоком 
Райским, первым. 
Все, привет.
Остается строчка в паблике
Там, где раньше был поэт.

Аль Квотион

Пусто в доме. 
В голове от звуков эхо.
Сгусток тела в траектории огреха
Заусенчатой, с разбитой мордой жизни.
Пусто в чувствах. 
Пусто в книжках. 
Просто ближе
Час, в котором понимаешь: 
Я бы стался
Самым громким криком, вбитым в твои губы,
Я бы спелся, 
Я бы был на все согласен,
Я бы сдался переплету пестрых юбок.
Я бы падал на асфальт и пил недужно
Отражение твое из каждой лужи.
Да не слушай. 
Это слабость, это минет,
Как задышит полночь страстью и жасмином.
Ты не слушай. 
И не верь, совсем не больно,
Просто пусто,
И внутри скребет глагольность.
А еще — прости меня за откровенность
Всех признаний. 
Как обычно, 
Без ответа.

Аль Квотион