Любовь — страшная сила. И не приведи Господь влюбиться молодому служивому солдату, у которого еще молоко на губах не просохло.
Помню, был у нас старшиной в автороте парень по имени Йонас. Родом из Литвы. Работал на гражданке в колхозе. Хорошо ли работал, не знаю. Но слышал, что получал он в армии зарплату на восемьдесят копеек больше чем дома. Придет бывало к председателю за деньгами, а тот видит, что парень спокойный, тихий, никого не трогает, хоть и здоровяк по природе, дает ему на руки двадцать целковых — молод мол еще жировать.
Вот так и прожил бы он жизнь тихо, никого не трогая, да знаете ли, влюбился. И служить ему по новому положению о переходе на двухгодичную службу оставалось всего ничего — меньше чем полгода. И ладно бы втюрился в какую-нибудь не замужнюю. Ан нет, приглядел себе жену одного старлея, да еще с тремя детьми. Старлея того я хорошо знал. Да и жену его тоже. Землячка она была моя. Справедливости ради скажу — женщина была видная, даже красива: дородная, светловолосая, сероглазая. Да и старлей из себя был мужик хоть куда. Но пил. А как тут не пить. Годы идут, а он все старший лейтенант, хоть и командир технической роты. Условий считай никаких. Перспектив — тоже. Школа в гарнизоне — один класс, с первого по восьмой. До города хоть и девять километров, а все по морю. Заштормило — для детишек каникулы, для взрослых забота, чем прокормиться. Единственный магазин на острове и тот на замке. Солдатам, тем хоть сухарей с сушенной картошкой дадут. А женам офицеров каково? Работы, почитай, нет. Разве что истопником или буфетчицей. А на эту работу не всякая пойдет. Отсюда и неприятности.
Словом, от безделья задурила баба. Решила доказать мужику, что и она кое-что стоит. А для этой цели и выбрала себе Йонаса. Что с него взять — телок телком. Даром, что здоровый. Хотя опять же — при должности. Старшина, хоть и срочник.
Как там оно промеж них начиналось, я не знаю. Только стали замечать их вместе то на пляже, то в офицерском городке. Идут себе рядком, воркуют словно голуби. А бабам только этого и надо. Пошла молва, что Валька загуляла с Йонасом. А молва в воинском гарнизоне страшней атомной войны.
Рано или поздно, но докатилась эта самая молва до отцов-командиров. А как ей не докатиться, если старлей стал пить пуще прежнего, а Валька своей любовью из Йонаса человека сделала.
Был у нас в гарнизоне дивизионный старшина. Из хохлов. Не орел, но дело свое знал. Гонял солдатиков, чтобы не баловали. Идет, бывало, с баржи в дивизион и метров эдак за пятьдесят кричит:
— Дневальный! В тувалетах не вымыто! В калидорах грязно!
И все. И порядок! Дневальный бежит с ведром к туалету. Дежурный строевым шагом докладывать старшине о проделанной работе.
И на того же Йоника старшина иной раз прикрикивал — тот пузо вперед, руки по швам. Лопочет что-то невразумительное.
Вот Валька Йонаса и накрутила. Ты мужик, дескать, или нет. Так чего же ты этому старому козлу командовать собой позволяешь. Или ты не такой же старшина, как он. Так ему мозги закомпостировала, что тот себя мужиком и почувствовал. И не только почувствовал, но и махнул как-то старшину нашего кулаком по загривку когда тот в очередной раз начал его отчитывать. Да так махнул, что тот кубарем выкатился из гаража, прямо под ноги командиру дивизиона. А комдив у нас был человек принципиальный. В ситуации разобрался в момент. Сказал, как отрезал:
— Ты старшина и он старшина. У него свое хозяйство, у тебя свое. Вот и не лезь в его огород со своим уставом.
Старшина обиду-то сдержал. Но люди видели, как он из гаража выкатывался. Разнесли по друзьям-товарищам. И пошло поехало.
Как бы там ни было, но отцы-командиры, узнав про такую новость, спохватились, стали, было мирить старлея с женой, да стращать Йонаса, чтобы отступился от Вальки. Но Йонас оказался парнем упрямым.
— Люблю, — говорит, — и все. Вальку не брошу. Детей усыновлю.
Да и старлей не дурак оказался. Только жена за порог, нашел себе молоденькую телефонистку — из вольнонаемных. Красивую такую, смуглянку-молдаванку. А та и рада. Офицер. Командир подразделения. И не старый еще. Это тебе не то, что в общаге для вольнонаемных жить, да с солдатами тусоваться.
Ну, тут каша и заварилась. Все стали эту ситуацию обсуждать. Отцы— командиры кинулись стращать Йонаса пуще прежнего. А мирить семейный конфликт угрозами, скажу вам, все одно, что заливать пожар керосином.
Сколько там времени прошло не помню, но объявили, наконец, Йонасу ультиматум — хочешь домой попасть в срок, после дембеля, бросай Вальку. Нет, еще на полгода задержим.
Но наши мужички, даром что соперники, уперлись на своем, и точка. Любим и все тут. Так и настояли на этом. Старлей разошелся с Валькой и тут же женился на своей телефонистке, а Йонас обещал после дембеля расписаться с Валькой.
Словом, доказала Валька сама себе не поймешь что. На острове жить нельзя, потому как это тебе не город, а гарнизон. Будущий муж, хоть и старшина, да срочник. А срочнику жить вместе с женой в армии не полагается. Вот и забедовала Валька. Детей отправила к матери в Лисичанск, а сама поехала дожидаться Йоника в Литву, в деревню, к его матери.
Сколько она там прожила, кто его знает. Но через какое то время присылает она письмо одной из своих гарнизонных приятельниц. А та на то и приятельница, рассказала кому-то еще. Вот и пошло гулять по острову, будто Валька с матерью Йонаса не ужилась. Мол, та ее сразу в оборот взяла и под каблук попыталась засадить.
Помыкалась Валька в деревне, помыкалась, бедолага, да и уехала к детям.
А Йонас тут бродит сам не свой. Уже и приказ вышел, а его все не отпускают. Держат до последнего. Говорят, — коли полетишь на самолете после дембеля, то может быть на Новый год к молодой жене и поспеешь.
Вот тут-то бедный Йоник и закирял с горя. Но питье питьем, а служба службой. Приходит Йонасу черед идти в наряд дежурным по пирсу. А там кроме старшины по распорядку дежурил еще солдатик из срочников. К концу наряда Йонас возьми, да и попроси того солдатика:
— Ты тут дождись смены. Пускай они без меня на дежурство заступают, а я уйду пораньше, мне по делам нужно.
Ушел и пропал. Пять дней его искали. Все казематы облазили — думали, повесился. Отчаялись уже. А на шестой день нашли его за девять километров от острова, на загородном пляже, в одних носках. Видать, решил переплыть через бухту в город, да не справился с волной и утоп.
Понаехали к нам в гарнизон комиссии. Начали копать. И что вы думаете, — нашли. В "Журнале приема — передачи дежурств" обнаружили завещание Йонаса. Эксперты потом проверяли. Его рукой отписано. Все, кто видал то самое завещание, рассказывали, будто клялся он в любви Валентине, просил у нее прощения, завещал ей все свое движимое и недвижимое имущество. А под тем завещанием, сменщик Йонаса, кладовщик продовольственного склада, печатными буквами написал: "ДЕЖУРСТВО ПО КПП ПРИНЯЛ, ЗАМЕЧАНИЙ НЕТ". Да и что с него возьмешь, коли он из каракалпаков. По-русски и мама сказать не может.
Погрустили, попечалились по Йонику. Парень-то хороший. Старшине тому сменщику строгача закатили. Но жизнь идет себе дальше. И кто знает, как скоро забыли бы про этот случай, если бы не история, открывшаяся в нашем гарнизоне всего — на всего через два с небольшим месяца после того грустного события.
На том самом продовольственном складе, под командой того самого старшины, который под тем самым завещанием Йонаса подписался, служил мастер по холодильным машинам, рядовой солдат срочной службы. Звали его Володькой. Всем он был хорош — и высок, и плечист. Одна беда — лысоват и нос у него был не совсем аккуратный. Не то, чтобы кривой, но как бы это поточнее сказать, очень даже не симметричный. И если лысина для рядового солдата дело пустяковое — под панамой не видно, то нос его малость огорчал. И как выяснилось позже совсем напрасно. А выяснилось это очень даже скоро.
Как-то раз крепко и надолго заштормило. Баллов семь верно было. И как на грех в это самое время не заладилась холодильная машина на складе. Хватились тут Володю холодильщика. А его и след простыл. День искали, два, а его все нет. Тут вспомнили и про Йонаса, и про Володин не совсем симметричный нос. Все передумали. Только думай не думай, а покуда шторм не кончился все одно искать в море — пустое дело.
Однако, только шторм стихнул, как тут появляется сам Володька — живой и невредимый, даже можно сказать просветленный какой-то.
Ну, его тут же доставили к отцам-командирам. Ты где, такой сякой, сукин сын, болтался. Застращали его бедолагу. Ату тебя на гауптвахту, в дисциплинарный батальон, к черту на рога. Сломали мужика в пять минут. Ну, он во всем и признался. Вот тут все и ахнули от его рассказа. Кое-кто даже засомневался. Побежал выяснять. А как тут не ахнуть? Как не засомневаться? Завел, понимаешь, Володька себе любовь в городе, в женском общежитии текстильной фабрики. В том, что рядом с морем. Ну завел и завел. Эка, невидаль. А вся невидаль была в том, что повадился он по ночам добираться вплавь до этой самой общаги через морскую бухту. А это тебе не речка какая. Без малого девять километров по морю. Приплывет туда, где ждет его не дождется его ненаглядная. А под утро обратным путем возвращался в часть. Ну а шторм застанет его в городе, оставался на берегу. А в части его до поры до времени просто не искали. За ненадобностью. Мало ли что, может, заночевал при своем компрессоре. А когда надобность-то случилась, тут все и открылось.
Услыхав это, отцы-командиры прямо-таки взбеленились. У некоторых даже нервы не выдержали. Поначалу десять суток гауптвахты вкатили нашему герою-любовнику. А в отбытие штрафных работ обязали починить холодильную машину. А как починил ее Володька, видать и отцы-командиры к тому времени отошли. Подумали хорошенько и объявили ему десять суток отпуска. Езжай себе на берег. Влюбляйся там в кого хочешь. Только не утопись ради Бога.
Вот и скажи кому-нибудь после этого, что любовь это только охи да вздохи там разные. Нет, братцы мои, любовь — это великая сила. Она хоть кого на великие подвиги позовет. Надо только чтобы эти подвиги были той самой любви на пользу.