Между «Уа» и «Ау!»

 

Из книги судеб. 10 августа 2007 года в Лос-Анджелесе скоропостижно умер Пётр Вегин, замечательный русский поэт, прозаик, переводчик. Он родился 21 июля 1939 года в Ростове-на-Дону. Поэт, чьё звёздное время пришлось на шестидесятые-восьмидесятые годы… Тогда, в Союзе, он собирал огромные залы любителей поэзии и был известен почти так же хорошо, как Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и некоторые другие поэты, родившиеся в тридцатые годы прошлого столетия. По сути, Пётр, был младшим (как и Высоцкий!) представителем того незабываемого поколения… Ну а в 70-е годы он стал автором целого ряда стихотворений, имевших хождение в самиздате.

Каждый из его сборников стихов становился событием в литературной жизни страны. Среди них – «Притяжение» (1964), «Винтовая лестница» (1968), «Переплыви Лету» (1973), «Лёт лебединый» (1974), «Зимняя почта» (1978), «Над крышами» (1979), «Созвездие Отца и Матери» (1981), «Вальс деревенской луны» (1983), «Серебро» (1984), «Мастерская» (1989), «Раненая роза» (1989)… Часть этих книг он проиллюстрировал сам. Кстати, многие песни, написанные на слова ПВ, и по сей день широко исполняются на бардовских фестивалях и слётах…

В 1989 году Пётр Вегин уехал в США. В числе основных причин, повлиявших на его выбор, было слабое здоровье дочери… В течение года он занимался преподавательской работой в университет Индианы (Блумингтон). Переехав в Лос-Анджелес, он заново взялся за написание романа «Опрокинутый Олимп», черновой вариант которого появился ещё в Москве.

«Это – исповедь о моём времени, о людях, с которыми мне выпала честь идти рядом по жизни, о друзьях и товарищах, художниках и поэтах, о наших хитромудрых отношениях с властями, о тайном и явном противостоянии КГБ, о девушках, которых мы любили и прекрасней которых никого не было и нет. Василий Аксёнов, Булат Окуджава, Борис Слуцкий, Эрнст Неизвестный, Иосиф Бродский, Андрей Вознесенский, Юнна Мориц, Павел Антокольский, Евгений Винокуров, Варлам Шаламов – о тех, кто составил славу нашего времени, об их нелегких и зачастую трагических судьбах», – так однажды сказал сам Пётр Викторович о произведении.

Он продолжал активно заниматься и живописью, в начале нового века его работы были представлены в Белокаменной – на вернисаже американских художников русского происхождения.

В Лос-Анджелесе поэт одно время работал в еженедельнике «Панорама», переводил стихи поэтов США, Латвии, Армении, Украины, Грузии, Литвы, публиковался в журналах «Вестник РХД», «Октябрь», «Знамя», альманахе «День поэзии-2006», «Литературной газете» и многих других изданиях Америки и России. Как редактор он выпускал альманах «Зеркало», готовил к печати «Антологию поэзии»… Незадолго до скоропостижной смерти Петра в его квартире произошёл пожар, унёсший все архивы, картины...

Похоронен Пётр Викторович Вегин в Лос-Анджелесе 27 августа 2007 года, на кладбище при Белой церкви, на Голливудских холмах. Как написал его близкий друг Анатолий Берлин в журнале «Другие берега», «Петра отпевали по православному обряду. Собралось около ста человек. Первое, что бросилось в глаза при входе в живописную церковь, куда мы прибыли для последней церемонии, был бюст Генри Лонгфелло — величайшего американского поэта, автора «Песни о Гайавате» и первого перевода «Божественной комедии» Данте. Оказывается, именно эта церковь (а, как известно, в природе случайностей не бывает), превращённая в музей и повторяющая интерьер дома Лонгфелло в штате Массачусетс, и явилась местом прощания с русским поэтом. Его отпевали в этой же церкви…»

Аннета Мейман

Нью-йорк

…Ангелов белый конвой…

Поэты умирают в нищете не только в России, но и в «благополучной» Америке. Значит, нет в ней искомого благополучия для русского поэта?.. Так это или не так, но 10 августа 2007 года в Лос-Анджелесе, в возрасте 68 лет скончался легендарный Пётр Вегин.

Почему легендарный? Потому что представлял ту самую когорту поэтов-шестидесятников, с восхождением которой на литературный Олимп общество глотнуло чистого воздуха надежды. Их можно сейчас оплёвывать и свергать, передвигать рокировками по шахматному полю поэзии, но нельзя не признать привнесённой ими исторической миссии обновления – страны и лиры. Младший собрат Окуджавы и Вознесенского, Рождественского и Ахмадулиной, соратник Высоцкого и собеседник Бродского, Пётр Вегин не терялся в их ряду, выделяясь только ему данной лирической нотой. Да, иногда внешне он мог кого-то из них напоминать, но только внешне – выдувая свой внутренний хрусталь: из сирени, соловьёв и света. «Уходя, оставлю свет в комнатушке обветшалой…»

Всё произошло, как в этих давних вегинских строчках – «комнатушка обветшалая», которую он снимал в последнее время в Лос-Анджелесе, пережившая пожар, что уничтожил все рукописи («хорошо горят гениальные рукописи – плохие рукописи не горят!») и живописные полотна (он ещё был одарённым художником) – и свет… но не от пожара, а от тех самых сгоревших и не выгоревших рукописей…

– Жил – как бомж! – сказала мне знаменитая Оза – героиня одноимённой поэмы Андрея Вознесенского, писательница Зоя Богуславская. Некоторое время назад она прилетала в Лос-Анджелес, Вегин звонил ей по телефону, договариваясь о встрече, причём, звонил «раз десять», словно веря и не веря в фантом возможной встречи со своей московской юностью… Оза заказала стол, долго ждала его, а он так и не пришёл. Потом – через вторые руки – передавал извинения, смысл которых сводился к одному: он хотел, чтоб его запомнили таким, каким он был – молодым, высоким, красивым. В этом было что-то от Дориана Грея, но факт остаётся фактом: изменилось и лицо и, видимо, изнанка лица – душа…

Обувь сними и пыль отряхни…

Мать закрывала глаза на твои

чёртовы чудеса…

Матери нету. Не хочется знать,

что на меня, но не как мать,

Бог закрывает глаза.

 

 

Смерть умерла. Жизнь не живёт.

Только два мальчика гонят вперёд

коней на водопой…

Тихо зелёная речка течёт.

Вот и меня к этой речке ведёт

ангелов белый конвой…

Как написал его заокеанский сподвижник, на чью долю выпала организация похорон, поэт Анатолий Берлин:

Спился художник,

поэт и безбожник,

бабник и друг.

Спился, родимый,

рифмой гонимый

в замкнутый круг…

Сотворив роман-воспоминание «Опрокинутый Олимп» – о том самом пьянящем воздухе 60-х и его шампанских пузырьках – именитых друзьях-соратниках – Вегин приговором собственного пера оказался на «Опрокинутом Олимпе» – в поисках денег для больной дочери, с которой в конце 80-х покинул Москву, и попытке сжиться с реальностью своей творческой невостребованности, а точнее, ненужности – здесь, в США. Что США!.. А кто из поэтов нынче востребован и нужен в России? Даже кумиры 60-х. Но он-то жил на их Олимпе. Отчего же сошёл с него автор более десятка книг и отечественного избранного?

– Устал горбиться перед литературными чинушами, – ответил он в одном из нечастых «за холмом» интервью. Если б он ведал, как вырос и заматерел этот класс в сегодняшней России!.. А может, это – процесс общемировой и нечего кивать Москвой на Лос-Анджелес, а Лос-Анджелесом – на Москву?

Сейчас об этом мало уже кто помнит, но в своё время Вегин духовно поддержал четырех пермских поэтов – Владислава Дрожащих, Виталия Кальпиди, Юрия Асланьяна и автора этих строк. В 1984-м году, на восьмом всесоюзном совещании молодых писателей, Дрожащих и Кальпиди занимались в совместном творческом семинаре Роберта Рождественского и Петра Вегина. Кальпиди он напутствовал в журнале «Урал», мои же стихи пытался «пробить» в московских изданиях, но это ему не удалось. Тогдашняя жизнь развивалась по вегинской формуле: «Годы стоят густые. Соловьи крепостные».

В 1989-м году, когда в Перми вышел второй номер «Детей стронция» – литературного приложения к газете «Молодая гвардия», – и местный обком КПСС, созвав бюро, ополчился на его авторов и меня как выпускающего, Вегин, возглавлявший тогда в Лос-Анджелесе альманах «Панорама», отвесил внушительную оплеуху уральским перестраховщикам в звонкой статье «Губернаторы перестройки». Видимо, он этих губернаторов предсказал?..

Когда мы с ним познакомились, а было это в конце 70-х, в знаменитом буфете ЦДЛ (сорвались прямо с лекций в универе – я, Юрий Асланьян и ещё пара «покорителей Москвы», позвонили: «Мы – поэты из Перми, хотели бы с вами встретиться!»), у меня родился так нигде и не опубликованный экспромт, предвосхитивший, как я теперь понимаю, судьбу Вегина:

Летит он с пением в очах

на запах слова залпом,

как за колчанами Кончак

иль гончая за зайцем.

И пусть не хватит двух прыжков,

чтоб слово стиснуть в лапах, –

в ноздрях клокочущих стихов

его остался запах.

Поэт с погони начался,

хоть сам изгнаньем кончит…

И вегинские волоса –

как будто уши гончей!

…Так со мной уже приключалось не единожды: вдруг начинаю разыскивать человека – фотографию ли или адрес – и через какое-то время узнаю, что этого человека отнимают, выдёргивают из пространства. Так произошло с крестьянским поэтом Колей Бурашниковым, которого запинали до смерти пермские отморозки за то, что он, мирно спящий на газоне, не позволил снять с него ботинки. Так случилось и с бывшим мальчиком из Ростова-на Дону, а впоследствии «мегаполисно-всемирным» Вегиным, ещё в 1979-м году, подписывая свою только вышедшую книгу «Над крышами», наделившим меня титулом «Князя Сибирского – с верою в его светлый дар и неизбежный успех». Не взаимное ли ясновидение? Однажды Роман Солнцев, главный редактор именно сибирского журнала «День и Ночь» окажет мне честь быть приглашённым в его редколлегию, где я состою и до сего дня.

С той поры, как мы общались с Петром Викторовичем в последний раз (ровно перед самым его отъездом из России, когда он мне передал «крамольное» стихотворение «Саксофонист», впервые опубликованное в тех самых «Детях стронция»), минуло восемнадцать (!) лет. И вдруг через пятые-седьмые руки, попутно выясняя, что, оказывается, Вегина считали давно умершим некоторые его московские знакомые, а потом – что живёт он страшно закупорено – с односторонней связью, я начал искать его координаты.

Теперь-то я знаю, отчего всё то время, пока его тело не было предано земле (а это произошло только 27-го августа 2007-го, то есть более чем через полмесяца после кончины, пока были соблюдены скорбные формальности и собраны деньги на похороны) и отделившаяся от тела, ставшая безграничной душа искала привета и участия, во мне «ни с того ни с сего» – на другом краю света! – оттаивали вегинские строки:

 

С вопросом: «Как жизнь?» возникнет

разиня, как водолаз.

Отвечу ему, разине:

«Спасибо, не удалась!»

Или:

Когда я – метр семьдесят восемь –

в гроб лягу – метр семьдесят три,

поэты тяжёлыми розами

приколют крылья мои…

А ещё:

Одни вошли в правление,

другие метят в гении.

Более-менее у всех благодать.

Но анатомию нашего поколения

по моему скелету будут изучать!

Этот «олимпиец», как истинно русский поэт, закодировавший в стихах собственную судьбу и умерший в долгах (только не пред Русской речью!), что касается «анатомии поколения», назвал все вещи своими именами. Нам же остается заново, но другим взглядом, перечесть его стихи и услышать последние, выдохнутые там, вдали (или вблизи?) от Родины, трепетно-прощальные, от прочтения которых у меня наворачиваются слёзы:

И, как нищий под забором,

я взываю: – Обнови

души, тронутые мором,

и пошли, Господь, любви

всем, кто страждет безутешно,

кто на троне, кто на дне,

и последнему из грешных

дай, Господь, любви и мне...

Юрий Беликов

(Вариант эссе опубликован в журнале «День и Ночь» №№9-10, 2007,

данный, расширенный текст печатается с письменного разрешения автора).

Иллюстрации:

Пётр Вегин

Инициалы, имена

(Глава из романа «Опрокинутый Олимп»*)

Вспомним святцы, где объясняется первичное, эзотерическое значение каждого имени и его происхождение. Подобно этому в каждой фамилии и в инициалах каждого человека зашифрован некий, порой ему самому неведомый смысл, его предназначение, его судьба. Не исключено, что энергия каждого имени в известной степени управляет земной судьбой каждого из нас – хотим мы того или не хотим.

Такое мне пришло на ум, и, как любой из нашей пишущей братии, мучимый странными и в большинстве случаев трагическими судьбами российских гениев, решился я поискать ключ к этой разгадке, дабы убедиться – так это или не так. И отважился для начала «прочитать» инициалы, пытаясь при этом – прежде всего на фонетической основе – уловить ассоциативное значение каждого из них и выяснить его соответствие избранному. Забегая вперёд, скажу, что после этих опытов я пробовал проделать то же самое с великими живописцами, но ничего не вышло – видно, слово и цвет идут разными путями, ибо «В начале было Слово…»

Я далёк от мысли настаивать на своих «прочтениях», но мне показались они во многих случаях существенными, хотя читающие эти страницы могут быть не только не согласны, но и возмущены моими «опытами». Господь нам всем судья, но я далёк от кощунства, я только искал подтверждения сути и судьбы. И вот что вышло.

А. Пушкин – А.П. – первая же моя ассоциация была «апрель», то есть Пушкин – весна русской поэзии. Затем я предположил, что допустимо привлекать и другие языки, поскольку Слово – оно везде слово, и в английском прочтении «АП» прозвучало как up – «вверх». Что и сделал Александр Сергеевич.

М. Лермонтов – М.Л. – «млеко», «младенец» прозвучало во мне при многократном повторении этих инициалов, и я решился именно на эту трактовку, подтверждающую юный возраст Михаила Юрьевича.

С. Есенин – С.Е. – «сев», «сено», «семя», «снег», «сеятель»… Разве не подтверждает этот ассоциативный ряд всей есенинской сущности – светлой и доброй?

М. Цветаева – М.Ц. – едва мои глаза коснулись этих инициалов, как в памяти возникли иконы, и если мысленно поставить перед этими инициалами букву «В», то читалось бы именно как на иконах – «великомученица», а так, без «В», – «мученица».

О. Мандельштам – О.М. – практически единственный античный поэт во всей русской поэзии, равный слогом своим Пушкину, могли ли его инициалы навеять какую-либо иную смысловую ассоциацию, кроме как «О Мир!» Или же священное индусское «ом-ом-ом», вызывающее при многократном повторении прилив вдохновения.

В. Хлебников – В.Х. – разве это не литургическое «Христос Воскресе», особенно при многократном повторении? Ведь воскрешением Слова и был отмечен гений Хлебникова.

Из этого ряда поэтов не «прочитались» у меня, не поддались дешифровке Б. Пастернак, В. Маяковский, Н. Гумилев, как и из последующего (по времени) ряда – мой любимый И. Бродский. А далее – наше время, наши современники.

Е. Евтушенко – Е.Е. – как ни выкручивал я во все стороны, как ни старался поблагороднее прочесть эти инициалы, но кроме приблатнённой божбы «ей-ей» ничто не желало возникать из этого, не давал этот ротор никакой иной энергии, идущей из «глубин народа» и туда же уходящей.

А. Вознесенский – А.В. – естественно, первое, что слышится, так это «Аве!», но и «Авось» тоже прослушивается.

Б. Ахмадулина – Б.А. – «бабочка», «балет»… Кто может, пусть продолжит дальше.

Б. Окуджава – Б.О. – «Бог» и «боль». Нужны ли комментарии?

В. Высоцкий – В.В. – какая напряжённость, какие «ввысь!», «высота», «взлёт», которые он осуществлял ежеминутно – на бумаге, на сцене, с гитарой – и которые сбылись после его кончины.

И как ни печальны многие мои «прочтения», самым страшным (и точным) было для меня созвучие инициалов Варлама Шаламова – В.Ш. – «вышка».

Не меньшим подтверждением оказалось и зеркальное, обратное прочтение фамилий. Не пожелали «раскрываться» опять же Маяковский (букву «й» в этих прочтениях приходится отбрасывать – иксвокяам), Пастернак (канретсап) и… Пушкин (никшуп). А далее картина такова.

Лермонтов – вотномрел. Вот и умер, раннее предначертание смерти.

Есенин – нинесе. Не вынесет! Увы, и не вынес этой жизни…

Цветаева – авеатевц. Аве, отец, Аве, Отче!

Гумилев – велимуг. Великомученик, с Мариной Ивановной Цветаевой сходный страшной своей судьбой. Неужели расстрел был «спланирован» в зазеркальном мире его фамилии?

Мандельштам – матшледнам. Фантастика – подлинная и зазеркальная фамилии читаются почти что одинаково, особенно при её необычности в русской поэзии.

Сходный случай, подтверждающий возможность такого, зеркальное отражение фамилии Булата: Окуджава – аваждуко! Второе, как и первое, имя русскому произнести одинаково трудно, да и как они согласны меж собой.

Вознесенский (опять же – без «й») – икснесензов. Икс (в данном случае – он сам) несёт зов. Вполне соответствует судьбе этого поэта.

Битов – вотиб. Уникальность этого писателя равна его человеческой и даже чисто бытовой уникальности, посему первое же прочтение – во тип! – представляется абсолютным.

Ахмадулина – анилудамха. Полная несуразица, смесь несуществующего, к которому прилипло «ах», существующее не столько в написании, сколько в звучании и поведении Беллы Ахатовны.

Бродский – иксдорб. Почти «добр». Мало кто знает доброту, я бы сказал – застенчивую, непоказную доброту этого поэта. Словно и не он творил добрые дела, а некий икс. Какая точность!

Удивительно, с полным соответствием судьбе и жизни этого писателя, прочиталась фамилия Солженицын – ныцинежлос. Ниц не жилось! Не мог жить «ниц» такой человек, в фамилии которого это «спрятано» от посторонних глаз.

И как бы сложно и субъективно ни относился лично я к поэту Евтушенко, но, когда я зеркально прочитал его фамилию, мне самому стало едва ли не дурно от близости звукописи к его истинному облику, особенно в последние годы – окнешутве – в окне шут. Шут в окне!

---

– Я был приглашен в международную писательскую программу при университете штата Айова. Они до этого меня приглашали трижды, но ГБ не выпускало. Всё это время я был в контакте с дирекцией программы, это мои хорошие товарищи. И они пригласили меня в четвёртый раз. Я пришёл в СП с приглашением, в то время я уже жил с дочкой, без жены. Говорю: так и так, лечу только с дочкой. Ах, как же так, ты будешь там один?! Я говорю: ребята, если я здесь справляюсь один с дочкой, то там тем более справлюсь. Здесь мне нужно было бегать утром за молоком, вечером за творогом, дочке в то время было шесть с половиной лет.

– Четырнадцать. Когда я начал заново писать эту книгу, я ещё преподавал в университете русскую литературу, поэзию и грамматику студентам старших курсов. У меня был короткий контракт, всего на год, потом меня пригласили в газету «Панорама» в Лос-Анджелесе. Мы сели с дочкой Катей в нашу первую машину, старенький «Додж-Дипломат» и три дня пилили через всю Америку в Лос-Анджелес. Это было замечательно.

– Многие фотографии пропали с концами – они были уникальны, в единственном экземпляре. Какие-то позже прислали мои сестры...

А потом вдруг у меня завязались отношения с московским издательством «Центрполиграф». Мне прислали контракт – очень скромный, я подписал его и по e-mail отправил обратно. Книжка вышла, но идут годы, а я ни копейки так и не получил. Когда я звонил главному редактору и представлялся, он бросал трубку. Ну, о кей, заработали на мне восемьсот-тысячу зелёных – бог с ними, на здоровье. Главное, что книжка дошла до людей – всё-таки пять тысяч, неплохой тираж.

Иллюстрации:

современники и собеседники Петра Вегина –

Владимир Высоцкий, Юнна Мориц,

Александр Солженицын, Василий Аксёнов,

Андрей Вознесенский, Булат Окуджава,

Андрей Битов, Белла Ахмадулина, сам поэт;

обложки и авантитулы книг ПВ разных лет.

P.S. Фирма, беззастенчиво обобравшая Мастера, грозит самыми суровыми карами тем, кто попытается воспроизвести книгу или любую её часть без разрешения издателя. Во всяком случае, так рассказывают люди, читавшие роман Петра Вегина по версии «Центрполиграфа». Нам повезло: американские друзья альманаха-45 прислали в дар редакции файл, содержащий вариант «Олимпа» – за что им низкий поклон. И запоздалый – Петру Вегину, ибо видит Бог (и мой добрый знакомый Михаил Этельзон, живущий в Нью-Йорке!), я азартно, начиная с января-2007, искал по всей Америке человека, который бы написал эссе о Поэте… При его жизни, казавшейся вечной…

Судьбе было угодно, что Слово о Петре Вегине сказал Юрий Беликов, которого ПВ в конце семидесятых напутствовал в большое плавание. Юра «Махатмович», оказывается, скромно помалкивал, что хорошо знал Мастера. И, кстати, член редколлегии-45 Беликов долго не соглашался обнародовать бесценные автографы: мол, неловко, Серёжа, устами Петра меня в «Сорок пятой» нахваливать…

Ну а я, шибко припозднившийся с дебютами в Белокаменной, не постесняюсь признаться: моя первая масштабная столичная публикация состоялась с лёгкой (и доброй!) руки Юрия Беликова. Он отвёл целую полосу в газете «Трибуна» для текстов С-К…

В нынешнем феврале я вновь перечёл три книги Петра Вегина, некогда украшавшие мою личную библиотеку. Они, чудом уцелевшие в «пожарах» семейных неурядиц, вернулись из долгих-долгих странствий по чужим углам. Вот такой, братцы, круговорот стихов в природе получается!

Сергей Сутулов-Катеринич