Начало романа-дневника

Предыдущая часть

 

1965,
апрель

На определённой стадии включается "желание" - совершенно конкретная программа двигательных реакций. Это вершина... Потом новое, совершенно особое чувство удовлетворения. 
Но...  ко всему наступает привыкание. Это закон деятельности нервной системы. Кроме того, меняется эндокринный компонент. Уменьшаются воздействия "снизу" на подкорковый центр чувства. Ослабляется возбудимость коры. Наступает критический этап: чувственное охлаждение ведёт к переоценке объекта любви..." 
(Пару  абзацев из цитируемой статьи я пропускаю, чтобы не слишком утомлять  читателя.  - Б.К., июль 2016).
"Хватит об этом. Когда чувства описываются языком программ, они теряют свой аромат. Наверное, поэтому лирики не любят вмешательства кибернетики в сферу искусства."

Автор прав, прав во всём. Всё это и ко мне относится, поэтому за каждой строчкой я вижу свои собственные жизненные интересы и противоречия. 
Да, нужно пояснить. Цитаты эти - из тетради пациента, которую читает хирург. Сам же хирург говорит о нём: "Очень уж у него гипертрофирован ум. В ущерб другому".
Да, в ущерб простым и даже бездумным прелестям и радостям жизни.
Да, Галя в какой-то степени права, В таинственности (то есть в незнании) есть своя прелесть. Так что же делать, чтобы одно не было в ущерб другому? Опять гармония...

О смысле жизни

Дальше идут рассуждения о смысле жизни: "Нет никакого смысла - есть две программы деятельности. Так говорил Саша. Он прав".
Эти две программы - животная и социальная. Животные программы, появившиеся в результате естественного развития законов природы. Они важны и целесообразны. Они нужны, также, как есть, пить и т.д. и т.п. и проч.
И социальные, возникшие со времени появления человека, с того времени, как стадо стало коллективом. Эти программы сложились в результате исторического пути развития общества.
Значит, смысл жизни - в выполнении этих программ.
"Стремление получить максимум удовольствия и избежать неприятного - это и есть основной механизм, направляющий нашу деятельность. Есть регулятор, который включает программы из числа предлагаемых ТЕЛОМ и КОРОЙ (выделено мной - Б.К.). Эти последние привиты обществом и дополнены творчеством". 
"Сильное возбуждение центра удовольствия - вот и счастье".  

Да, если слово "удовольствие" понимать в широком смысле - как удовлетворение. Удовлетворение получаешь как от выполнения животных, так и социальных программ. Какое же удовлетворение сильнее? Опять - должна быть гармония.
Вспоминаю рассуждение  Цветкова о двух полюсах наслаждений: половая страсть, физические, чувственные наслаждения и умственные - наслаждения мозга в познании. И трудно даже сказать, без чего человек будет более несчастлив.
Вернее всего и счастливей всего, когда оба полюса гармонируют, оба наслаждения сливаются в радостном звучании жизни. 
Да, сколько противоречий в жизни...
Я часто чувствую, что не удовлетворяюсь той жизнью, которой живу...

"Разные программы поведения. Наверное, это очень важно для каждого, чтоб понять себя. Чтобы вооружиться ещё каким-то орудием для жизни. Для счастья. А то ведь мы плутаем в потёмках собственных тревог и страстей".

 

В конце апреля...

А в отношении с Людой всё получалось так, будто ничего между нами и не было раньше. У меня порой бывало романтическое настроение, только современного типа. Было мне даже стыдно, что с нею, хорошей и доверчивой, я вёл себя по-хамски. Я испытывал такое простое, оголённое, чуть грустное чувство, как в f-dur сонате Моцарта.

1965, лето, Сретенск. А мне семнадцать лет...

Я дал себе слово, что не притронусь к ней, пока она сама не кинется мне на шею.
Всё началось с начала. Я заходил в класс, где она занималась, пытался заговаривать с ней. Поначалу, после того вечера на Лазо, она себя вела  довольно грубо, что ей было совсем не свойственно. Она просто заставляла себя вести себя так:
- Отвали, не подходи ко мне.
Но чувствовалось по интонации, что она заставляет себя произносить эти слова - не было в них злости и раздражения.
Но академический концерт по ансамблю нам, несмотря на все наши личные отношения, всё же нужно было сыграть вместе.
Не разговаривая и не глядя друг на друга, мы уселись за два рояля. Я кивнул ей головой, где (в каком месте) следовало начать, но она не послушалась и начала не вовремя, не вместе со мной. Кое-как доиграли на троечку до конца.

...Я пришёл в класс, где она сидела. Мы почти не разговаривали. Она старалась не глядеть на меня.
Взял листочек и написал на нём формулу Э=П (н--с).  Положил перед ней. Хотел хоть как-то привлечь её внимание. Она хмуро отвернулась от формулы. 
Сидели и молчали. Короткими обиженными фразами среди досадных пауз выясняли, что говорить нам с ней не о чем. Я сказал:
- О простом ты говорить не хочешь, а сложное до нас с тобой не доходит.
Эти слова оживили её:
- Ты сказал очень правильно.
Эти её слова явились бороздкой, вехой для нового первоначального взаимопонимания. 

На другой день, зная, что она одна в комнате общежития, я зашёл к ней. Она сидела на кровати в простеньком домашнем платьице и встретила меня смущённой улыбкой. Я поздоровался и не решаясь зайти, ждал и верил, что при её доброте она обязательно деликатно пригласит в комнату.
Так и было.
- Ну заходи, - она как будто засмущалась ещё больше. 
Я прошёл на середину комнаты. Говорил о простом: о цветах на столе; похвалил порядок в комнате (она: "ну скажешь тоже - "порядок" - всё разбросано"). 
Потом пошли в кино. Она ни слова не возразила против моего предложения.
- Я бы не пошла с тобой в кино, - сказала она по дороге, словно в оправдание своего согласия. - Но у меня возникла одна мысль... и я пошла.
Какая мысль, она так и не сказала. Между прочим, это меня раздражает в ней: говорить недоговорками, так, что  читай предложение хоть с начала до конца, хоть наоборот. 

Возможно, эта "мысль", подумалось мне, означает, что она довольна моим сегодняшним разумным поведением.
Вначале мы зашли в училище, сели в класс и... в кино уже не пошли. Всё получилось по-другому. 

 

Здравствуй, первомайский праздник!

На первом этаже училища проходил предпраздничный вечер (наше училище сдало зал на вечер в аренду коллективу областной типографии). Внизу работал буфет. 
- Взять бутылку? - шутя спросил я у Люды.
- Возьми!
Она не ожидала, что я принесу. А я, раздевшись наверху в классе, спустился вниз, зашёл в буфет.
Половина публики была под хмельком. В зале гремели танцы. Я взял бутылку вина, два стакана, два пирожка; под шумок разложил всё это по карманам и поднялся наверх.
Пришёл. Она скрыла удивлённую улыбку. Я положил стаканы на пюпитр вместо нот и сказал:
- Сыграем в мажоре!
Я начал по-свойски распоряжаться, или, как ещё говорят в таких случаях у нас, - дирижировать.
- Бери стакан, - она послушно взяла.
Я разлил нам обоим поровну. 
- Выпьем за дружбу, - весело поднял я тост.

(В современную жизнь - Пояснение, в главу 43)

(В девятую тетрадь Дневника - в главу 44)