18+
Начало романа-дневника

Предыдущая часть

1965,
апрель

В кино не пошли и брели бездумно, бесшабашно по асфальтовой трассе. Говорили о всякой всячине: о небе, о звёздах (на этот раз в научном плане), об астрономии. Спорили, что лучше - лес или степь.
Не заметили, как вышли в поле, как скрылись за поворотом последние домишки (это была дорога на Черновские копи).
Сошли с дороги и пошли по небольшим холмикам и низинам. Шли, взявшись за руки, весело глядя в глаза друг другу.  Словом, полная идиллия, как в повестях для детей среднего школьного возраста. Я шутил сам, а мне казалось, что я так далёк от всех этих пионерских разговоров, от её чистого, совершенно бездумного и наивного смеха.
Мы вначале сидели на траве, а потом я взял её за плечи и мы легли на сырую апрельскую землю, глядя в голубое небо. 
Солнце уже зашло. Я подумал: хорошо, что мы зашли перед этой прогулкой в кафе. Я набрал ей против её воли разных блюд, но она ничего не ела, попила только лимонад.
В ранних сумерках небо из светло-голубого становилось бархатно-синим...
Так мне надоело лежать и я, обняв её, перевернулся на 180^о.  Должно быть, мы ушли слишком далеко от города. Кругом было тихо и не слышно даже шума автомашин.  
Одни во Вселенной!
Мальчик и девочка - вдвоём во всей Вселенной.  

...Всё было тихо и только она кричала:
- Я не хочу. Для чего тебе это? Ведь ты ничего мне не сказал. Я так не могу.
- Да мне ничего и не надо, - от возбуждения слегка дрожал мой голос.

Я не собираюсь себя оправдывать.  Я был груб и  жаден до ласк.  Я расстёгивал её пальтишко, уговаривая не вырываться, но я не произносил никаких ложно-красивых фраз. Целуя её, я повторял в ответ на брошенное ею слово "эгоист":
- Я - эгоист! Да, конечно. Да, я эгоист и говорю это прямо.
Она не верила, что я пойду дальше. А я пошёл: стал расстёгивать платье, пуговички на спине у лифчика...

Через полгода я скажу: "ошибки молодости, неопытность и сильное возбуждение". А тогда я упивался мыслью, что да, я - эгоист и делаю всё, что мне хочется. Она вырывалась, извивалась подо мной, пыталась укусить.
- Не кусайся, милая, - смеясь говорил я, целуя  этот рот, который секунду назад хотел укусить меня за палец.
- Не надо, я не могу. Пусть будет по-прежнему, будем просто целоваться.
- Нет, сейчас будет лучше, чем поцелуи. 
В неистовом порыве раздался звук рвущегося лифчика.
Она всхлипнула от обиды:
- Ты нарочно это сделал!
- Нет, нечаянно, честное слово! Ну извини, я не хотел...
Я ощутил ничем не прикрытые, обнажённые в дивной простоте прекрасные нежные округлости. Это было ново, это было впервые  и просто здорово! Прекрасная  Даная! Во мне играла  детская восторженная радость. Детская. несмотря на то, что в моём мозгу столько сложных и серьёзных мыслей, столько трезвых планов.

Даная. Тициан (1545-1546).



 

Безумные порывы

Какая, к чёрту трезвость! Я жил эти, каких-нибудь полминуты, только чувствами. Я целовал в эти нежные изгибы её тела...,  такое невозможно описать на бумаге...

(Но возможно передавать на всю страну на радиоволнах. Пишу этот пост, а по радио гремит: "Целуй меня везде, восемнадцать мне уже", "Мне нравится быть с тобою, но мне не нравится ждать".  Кто бы тогда мог подумать! Вот она, современная молодёжная масс-культура, ревущая каждый день в формате FM. - Б.К., июль 2016).




Короче говоря, я сделал то, что хотел, я испытал  неведомые  раньше ощущения. Ближайшая цель  достигнута, а на большее я уже не претендовал после такого отпора.    
Я встал, отряхиваясь. Она вскочила вся в слезах, к которым я остался  равнодушен, и побежала. Я догнал её и побежал рядом:
- Да остановись же ты!
Она рыдала не придумано, по-настоящему, так, что мне стало страшно. Во мне в эти несколько секунд словно отозвалась часть её страданий. Я тряс её за плечи и сам в страхе кричал:
- Не плачь, ну не плачь.
Она опять побежала, рыдая. по холмикам, по кочкам, перепрыгивая через неровности. Я опять бежал за ней. Неожиданно перед нами открылась дорога. Мы, запыхавшись, остановились. Сверкая снопом огня, на полной скорости промчался мимо нас грузовик, осветив поворот дороги. Взглянув на её страдающий возбуждённый вид, с полуоткрытой грудью, я мысленно представил страшное и оттащил Люду от дороги на обочину. Она уже не плакала, только тяжело дышала.
"Что, собственно, произошло? - думал я. - ведь ничего, ну ничего, в самом деле..."
- Люда, ну зачем, не надо так. Ведь ничего не произошло. 
Как будто бы первый безумный порыв уже прошёл. Она утихла, молча стала застёгивать платье.
Я отвернулся, а она дрожащим от волнения голосом сказала:
- Теперь всё равно.
Я повернулся, спокойно глядя, как она, уже не смущаясь, застёгивала пуговку за пуговкой своё тёмное платье. Обнажённое тело постепенно скрывалось  всё более... 
- Отряхни. - сказала она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно строже.
Я стряхнул рукой пыль сзади её пальтишка. Затем она дала развернуть себя на 180 градусов и я отряхнул небрежными жестами пыль с её рук и плеч.  Встал, положив руки в карман, и взглянул на неё уже спокойно, с зарождающимся в себе чувством любопытства и интереса. И она спокойно, но с глубокой интонацией спросила:
- Неужели все парни такие? А девчонки - какие они дуры.  Чтобы я с кем-нибудь ещё пошла...
И словно это были не её, а давно заученные чьи-то слова:
- У всех у вас одно на уме!
И искренне добавила:
- А я совсем и не думала об этом.

Не в ту сторону

Я подумал, что терять мне больше нечего, что между нами всё кончено, и говорил, говорил, не стесняясь, прямо, желая и сам во всём разобраться.
- Для чего же ты пошла со мной? - спросил я. - Ведь скажи, с другим бы ты не пошла? Скажи, для чего? Ну, тебе было интересно со мной?
- Да.
- Ведь были у тебя ко мне какие-то чувства?
- Да, были, но ты, дурак, зачем ты так, дурак, дурак, дурак, дурак, - повторяла, повторяла она с болью.
- А что ты думаешь? Ведь всё - ступени одной лестницы. Начинается с поцелуев, а потом чувства начинают дальше развиваться. Постарайся воспринимать все события критически, реально.
Она неожиданно сняла с себя пальтишко и сказала:
- Отряхни на мне платье.
Я отряхнул сзади, затем она повернулась лицом ко мне и я послушно стряхивал прошлогодние стебли с её груди, до которой так настойчиво добирался. А она стояла спокойно и это спокойствие совершенно смывало с меня какие-либо распутные мысли. Она одела пальтишко, а мне вздумалось прыгнуть на краешек обочины.
- О. чёрт, - застонал я от боли.
Она быстро пошла вперёд.
- Подожди, - крикнул я. 
Я не мог подняться, резкая боль пронзила ногу, я очень неудачно прыгнул. Через минуту боль прошла и я, прихрамывая, пошёл вслед. Её фигура в темноте чернела где-то вдали. Я шёл быстро, но мне казалось, что расстояние между нами не сокращается. Прихрамывая, я побежал, призывно насвистывая: фью, фьюу, фьюу. И думал, какую драматичную и смешную пару мы представляем в этот момент. 
Я догнал её. Она остановилась.
- Ну как? - спросил я, - ты немножко успокоилась?
Первое время говорил я, а она молчала. Я говорил с отчаянной, предельной откровенностью.
- Ну что ж, - размышлял я вслух, - теперь всё кончилось... [пора] подвести итоги, сделать выводы.
(Далее три четверти листа оторвано. Продолжение на обрывке листа на обратной стороне. - Б.К., июль 2016).
- Стой, - вдруг сказала она, - мы ведь идём не в ту сторону.
И действительно, телевышка с красными огоньками была совсем в другой стороне.
- Можно было заночевать, - спокойно посмеиваясь, предложил я. -  Но холодно и ничего тёплого мы с собой не взяли.
- Мама будет беспокоиться. - тревожно проговорила Люда.
Я предлагал идти в ту же сторону, где виднелись огни, вроде бы аэропорта. А потом от него автобусом. Но она настойчиво предлагала назад идти.  
Ноги гудели от многочасовой ходьбы. До чего же не люблю назад идти той же дорогой - и в прямом и в переносном смысле. Но мы всё же пошли назад. Она пыталась остановить машину. Стояла на тёмной дороге с поднятой рукой.  Первые две машины прогрохотали мимо. Но третий грузовик остановился. Шофёр - [пожилой] дядька посадил нас в кабину и нам обоим <...>
(Далее снова оторваны три четверти листа с обратной стороны. - Б.К., июль 2016).

Управление строптивой

(Продолжение разговора, начатого на оторванной части предыдущего листа.  С кем разговор? Совершенно не помню. Скорее всего, с Цветковым, но может быть и с опытным наставником в любовных делах  Петей  Распоповым -  Б.К.,  июль 2006).

...- Но ведь она не станет сейчас с другим, после вчерашнего.
- Верная мысль, - подтвердил я.
"Да, других ходов у неё пока нет", - подумалось мне.
Я пошёл, ни на что не надеясь. Мол, погляжу, что выйдет.
И вот я стою рядом с ней. Она сидит за пианино.
Невинным овечьим голосом я стал спрашивать её о самых обычных вещах (трудные ли вещи она играет, а из полифонических - Бах?).
Она односложно отвечала: да, нет. Всё же какая-то доля противления была в её словах. Словно она сердилась на себя за то, что вообще разговаривает со мной после вчерашнего.  Отвечала вроде бы равнодушно, чуть-чуть дрожащим голосом.
- Ты домой пойдёшь? - спросил я.
Она не ответила, продолжая сосредоточенно глядеть в ноты.
- Ну занимайся, - сказал я и в совершенном спокойствии вышел из класса.
- Сама знаю, что надо заниматься, - услышал я вслед тоненький голосок.

Я сидел в другом классе с открытой настежь дверью и увидел её, уже одетую, идущую со своей сумкой с нотами домой. На улице я догнал её и мы пошли вместе. Говорили, вернее я говорил, о несложных вещах. О вчерашнем - ни слова.
Я сказал, что в Читу из армии на побывку приехал мой бывший учитель Рублёв. Днём он заходил в училище, искал меня, но не нашёл. Ребята мне всё это передали сейчас только. Сказали, что он в кабаке, то бишь в ресторане "Даурия" сидит.
Я шёл с Людой по Калининской, мимо "Даурии". Вслух раздумывал:
- Зайти что ли туда? Давно не видел Валерия Михайловича, а он всего-то здесь на каких-нибудь несколько дней.
Также вслух раздумал туда идти ("Всё равно ведь завтра увижу"). И пошёл с Людой дальше.
В общем, мне нужно было сделать вид, что я равнодушен, что мне, собственно говоря, всё равно куда идти, с ней или без неё, просто нам по пути. Это должно было задеть её самолюбие. ("Как же, мол, так? Почему ему всё равно, а я переживаю после всего происшедшего").
Но нужно было (в то же время) как-то влиять на неё, вести за собой. И так, чтобы не ранить самолюбия, делать вид, что она сама выбирает и даже внушать ей это. И я вёл её за собой в буквальном смысле слова. На Бутина она хотела свернуть за угол, но я уговорил её пройти дальше два квартала, так как на самом деле хотел зайти к Цветкову (он жил возле "Романтики"). 
Всё же пришлось легонько потянуть её за рукав, чтобы она не сворачивала. Она с нарочитой сердитостью вскинула голову и... молча пошла так, как я хотел.
К Цветкову я тоже не стал заходить,  а решил проводить Люду прямо до её дома.
Возле  подъезда я остановился и не пропускал её в дверь.

(Продолжение следует)