Начало романа-дневника

Предыдущая часть

1964,
июль-август

Я нашёл стих Тютчева, удивительно хорошо передающий подобные ощущения.

Сумерки

Тени сизые сместились,
Цвет поблекнул, звук уснул,-
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул...
Мотылька полёт незримый
Слышен в воздухе ночном...
Час тоски невыразимой!
Всё во мне, и я во всём.

Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, томный, благовонный,
Всё залей и утиши - 
Чувства мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!

Утреннее, по-летнему живительное яркое солнце освобождало от всех сумеречно-ночных настроений. Всё-таки было лето, было тепло и беззаботно.  Была Шилка, были брызги воды, смех - и общество двух миловидных девочек, вместе с которыми мы плескались в воде. Мы ныряли, стараясь незаметно подплыть к девчонкам и схватив неожиданно за ноги, вызвать весёлую возню и визг. 

Веселись, пока не стар

Нас было трое: я, Юрка Кашников и Зинченко Лёня, который приехал в этом году на каникулы после первого года учёбы в Высшем военном училище. Из девчонок одну звали Ларисой - она училась на 2-м курсе мединститута в Чите. Её отец - офицер. И была девчонка-десятиклассница, имя которой я не сохранил (вроде Зина), но "наши" девчонки - сёстры Комаринские и Валя Филенко звали её Саранчой, неизвестно почему. Она приехала к своему женатому брату-лейтенанту или к замужней сестре (не разобрался!) из Свободного, что на реке Зее в Амурской области. Обе были симпатичные, белокурые. Саранча - потемней и вообще больше нравилась мне своей юной жгучей красотой.

В нашем уединенном гарнизоне образовалось как будто  две отдельные группы. Наша - из 5 человек, среди которых почти все приезжие (кроме Юры) и группа "коренных" жителей - девчонок: Света и Люся Камаринские с Валей Филенко и ещё одна-две из "младшего поколения", которые два года назад были совсем маленькими девочками. 
По вечерам все гуляли в "своих" группах. Но так как центральная алея была одна и вообще весь гарнизон был тесным, то нельзя было незаметно  пройти каждой группе мимо друг друга. Когда группы пересекались, с обеих сторон раздавались нарочито громкие фразы на какие-то отвлечённые темы, никого конкретно не задевающие. Но пройдя  ещё шагов  десять, мы  отпускали остроты в адрес высокомерных  старожилов гарнизона и заливались громким смехом.
Та группа разобиделась и надулась на нас за то, что мы оставили их, а ходим с "приезжими".  Мы поговорили с Юрой на эту тему и пришли к выводу, что наши девчонки окончательно надоели нам за два года, проведённых в платонических разговорах, казавшимися нам тогда волнующими, необычными и даже романтичными...

Днём я включал у себя дома пластинку и гремела "Песня гусар" из оперетты Кальмана "Принцесса цирка". Я, как губка, впитывал в себя слова песни, и словно какая-то пружина с весёлой шальной силой раскручивалась внутри меня.



 

"Пей гусар, пей гусар,
Веселись, пока не стар.
Время идёт, забывать о том нельзя,
Надо прожить нашу молодость не зря
Смело в любви
Счастье лови...

...В любви все безусловно мы
Успехом избалованы
И если нам красавица нравится,
Долго мы не ждём.

Помни гусар,
Счастья не жди,
Счастью навстречу иди

Твердить как можно меньше нам
О чувствах надо женщинам
И это без сомнения
Мненье каждого из нас.
Кто этому противится,
Тому не посчастливится...

...Эй, гусар, эй , гусар
Знай, что время охлаждает
Сердца жар!"

(Слова песни переписывал с пластинки и в первых куплетах мне ясно слышалось "ПЕЙ, гусар". Б.К., май 2016).

И на обратной стороне пластинки - из той же оперетты:

"Путь любви опасный
И коварный путь,
Это станет ясно
Всем когда-нибудь

Горе или счастье
Ждёт на том пути,
На вопрос такой 
Ответа не найти".

Нужно прослушать эти песни и проникнуться их духом, чтобы понять настроение, которое у меня было летом 64 года. 
Именно тем летом не стало привычной скованности, появившейся в училище от потока новых впечатлений, и от которой я освободился в конце первого студенческого года. Я томительно и долго стремился к этому освобождению. Летом я сознательно старался чаще вступать в разговор, болтать о чём придётся, но только не быть скованным. И это мне удалось.
Юрка передал мне, что Лариска в разговоре с ним сказала обо мне, что я - простой, даже легкомысленный парень, совсем не серьёзный. Вот как я показал себя!
Никогда я ещё ни у кого такого мнения о себе не оставлял. Но это даже хорошо: я оставил именно то впечатление, какое сам хотел оставить - и мне это удалось. Но Юрка поспорил с ней и переубедил, представив меня, наоборот, как серьёзного парня. Так что я даже переиграл в деле "свободной болтовни".
У меня появились покаянные мысли, что я изменился не в лучшую сторону, но подумал и успокоил себя такой мыслью, записанной на клочке бумаги (сейчас обнаружил в старых бумагах этот клочок): "Я понял, что не стал хуже, у меня не изменились взгляды. А просто возрос жизненный опыт. Мир стал шире, и я поумнел, научился  лучше видеть людей, стал ближе к ним".
В смысле жизненного опыта - это верно.
К тому же я стал дядей. 6 августа у меня появился племянник Виталик - такая телеграмма пришла от брата, который жил у родственников своей жены в Петровске. Вот так не ударив палец о палец, не приложив абсолютно никаких усилий, становишься дядей. 

Лето 1965-го. Мой годовалый племянник у меня на руках. Позади наш дом. 

...Но я ещё не всё сказал о лете 64-го.
Обычно мы гуляли впятером, иногда вчетвером, без Лёньки. Ходили под руку все вместе. (Удивительно, но я начисто забыл сей примечательный  факт. - Б.К., май 2016).
Иногда Юрка  отделялся с Саранчой от нас и мы оставались втроём. Шли, не соблюдая единого темпа: кто быстрей, кто медленней и смеялись друг над другом. Иногда я оставался на несколько минут один то с Саранчой, то с Лариской. 

В это лето Юрка - 17-летний парень - впервые поцеловался. Он подробно и даже с каким-то волнением рассказывал мне об этом.

(Продолжение следует)