Начало романа

Предыдущая часть

1964,
февраль - май

Они заигрались и обо мне как будто забыли.
Мне захотелось спать. Время было в первом часу.
- Нужно быть скромным нахалом, понимаешь? - вспомнил я совет Пети.
"Что ж мне тогда стесняться!" - сказал я себе и положив голову на подушку, закрыл глаза.
- Наш мальчик уже спит, - услышал я голос сидящей за столом ко мне спиной девушки.
- Заморился, бедненький, - сказала другая.
Возгласы парней возвестили о какой-то новой удачной комбинации, и игра продолжалась ещё оживлённей. Но и она надоела. После очередного выигрыша с одной стороны и проигрыша с другой, уже лень было кому бы то ни было тасовать карты и они опять сели попарно на кроватях. Я поднял голову и медленно сел на кровать.
- Не оставляй свою Таню, - шепнул мне Петя. 
Я встал, подошёл к кровати, где лежала или спала Таня и сел у изголовья.
Весёлый чёрный парень поднялся и со смехом у всех стал спрашивать:
- Эта пара закреплена? Эта пара закреплена?
- Туши свет, - отвечали ему парни.
Последним он прошёл мимо меня, сидящего на Таниной кровати.
- Закреплена, - сказал я бодро, отвечая на его взгляд.
Нечто похожее на улыбку увидел я на его лице. Он потушил свет и вернулся к своей даме.
Что-то вроде пружины стало раскручиваться во мне с наступлением темноты.
Из углов доносился тихий говор, почти шёпот.
Мужской голос со смешинкой:
- Эй, вы, не скрипите кроватью!
- Нахал! - отвечал ему женский из другого угла.
У меня самого в груди шевелилась тревожная смута и комок, разных чувств, сплетённый из опасений, любопытства, возбуждения, побуждений и многого другого, трудно передающихся  словами.
Таня лежала спиной ко мне, лицом к стенке. Я перенёс руку через неё и положил возле плеча.
- Таня, - сказал я тихо. 
Она не отвечала. Я наклонился ближе, чувствуя её дыхание, и по неуловимому движению воздуха понял, что она не спит.
- Таня, - мой голос стал ещё более несмелым.
- Я хочу спать, - раздражённо сказала она.
- Она Колю любит из 12-й комнаты, а он сегодня не пришёл, - сочувственно объяснил моё положение женский голос из угла.
Я замолчал. В темноте слышались осторожные движения, тихий говор, изредка хлопки и слова: "Не трогай!"
Я почувствовал себя в тупике. "Так как, - рассуждал я, - ЭТО  или слишком просто или, наоборот, сложно? Кажется, ведь ясно, для чего они собрались здесь?"

Наивные рассуждения! Не имея никакого опыта, делая первые неуверенные шаги, я искал ясности и прямоты, ясного и прямого ответа. И не мог уловить за кажущейся простотой десятки неписанных условностей, которые являются естественными и о которых не задумываются остальные, те, кто вжился в такую жизнь.

А самолюбие было задето (оказывается оно существовало в эти минуты и давало о себе знать) и я и хотел, и не мог вот  просто так, ничего не узнав, ничего не получив, уйти.
Всё же я вышел. Но остановился в тёмном пустом коридоре у двери, прислушиваясь к тому, что происходило в комнате. Голоса стали громче. Слышался Петин бас:
- И чего ты кривляешься? Хочешь выделиться среди всех?
И Танин дрожащий голос:
- Я спать хочу. Чего вы ко мне пристали?
Она заплакала. А в моём теле, пока я стоял у двери, разлилось какое-то жгучее, волнующее чувство.
Опять начинала раскручиваться пружина и я, преодолевая неловкость ("надо уйти!" - настойчиво повторял другой голос во мне) опять вошёл в комнату. 
Сел возле неё и взял за руку. 
- Уйди от меня, - негромко  сказала Таня, не делая никаких движений.
Не трогай её, - посоветовали мне девочки из темноты.
Я отпустил её безжизненную руку и сел на другую, оказавшейся пустой, кровать.
Напротив меня на кровати, заслоненной столом, лежал Петя с белокурой девочкой. Я слышал доверительный басок Пети: 
- Брюки помнутся.
Видел, как он снял их и опять лёг. Только теперь я заметил светящую сквозь занавески Луну, отражавшую причудливый, призрачный узор их а полу.
Белокурая девочка тихо встала, сняла платье и достав из чемодана ночную рубашку, надела на себя.
Опять улеглась.
Под столом различал склонившуюся над девочкой атлетическую Петину фигуру.
Потом я не мог понять, спал я или нет. Кажется всю ночь находился в какой-то полудрёме, но так и не уснул. Время, казалось,неодолимо замедлило свой ход. Но подсознательно, сквозь этот странный сон я думал о девчонках и о парнях, лежавших рядом с ними. 
В какую-то минуту я окончательно проснулся. Посмотрел на часы: 4 часа. И понял, отчего проснулся. Это было ощущение, никогда с такой страшной силой не давившее меня раньше. Казалось, рецепторы всего организма, от кончиков пальцев рук до ног тянулись к безумному чувственному желанию. Разум не хотел и не мог подчиняться мне. Я чуть было ни вскочил с кровати, - так сильно было напряжение во всём теле, - и не побежал туда, где лежала Таня. Непонятный возглас (или он мне только показался) вырвался из моего горла. Я сел на кровати и всеми силами пытался остыть, охладиться...

Психологическая атмосфера подействовала со своей неукротимой силой на впечатлительного мальчика. Я потрогал горячими руками горячий лоб, огнедышащие губы, постепенно приходя в обычное состояние. И сидел так, пока не стало еле заметно светлеть. 
Петя встал -  спокойный, удовлетворённый, одел брюки. Другие ребята уже, оказывается, ушли, а девчонки спали.
Мы тихо пробрались вниз на свой этаж. Я спросил у Пети, что  он скажет обо мне.
- Ты вёл себя наивно, - сказал он, - я говорю тебе: надо быть скромным нахалом. Смотри, как другие ведут себя.
- А ты как, - спросил я.
- У меня всё в порядке, два раза сближался с ней.
Оказалось, что остальные парни пролежали "просто так" и только Петя добился победы.
Разумеется, он говорил не совсем в таких выражениях. Бумага не терпит слишком прямых грубостей.

А я ушёл, надолго унося с собой пережитые впечатления. Больше до конца учебного года я в такую обстановку не попадал. Редко, только иногда, заходил с ребятами в комнаты к девчонкам, вёл скромные, ни к чему не обязывающие разговоры. И глядел во все глаза и за всеми, отмечал в одних случаях положительное воздействие - интерес и внимание к моим словам, и в других случаях отрицательное - нескрываемое удивление и непонимание или появившаяся внезапно холодность. Последнее очень портило мне настроение, наводя на раздумья о допущенной мной ошибке в общении. И я наблюдал, пытаясь понять ошибку, и поняв, приходил к выводам, правильность которых проверял в дальнейшем общении. И время шло...

Привычная жизнь

А в общем жизнь в общежитии была довольно прозаической. Уборка коридоров, мытьё полов - вещи, которые потом уже воспринимались, как само собой разумеющиеся, и не заставлявшие задумываться о них, поначалу были непривычны. И не так сам труд, как грубость и одновременно весёлость, с которой всё это делалось, были не в тон мне, моему настроению в первые дни, когда я жил в дружбе с размягчённой задумчивостью. И когда староста комнаты с нарочитой, привычной для него грубостью, перемежая свою речь матом, кричал, чтоб я убирал комнату, я не мог, как смог уже позднее, в тон ему, ругая его самого, ответить: "Не ори! Всё в жилу будет сделано". Мне поначалу казалось, что меня заставляют убирать вне очереди, и почему заставляют именно меня, и как они могут так... и т.п. Отчасти эти размышления проистекали от обыкновенной неприученности к подобного рода работе. Приходила обидчивость и нежелание ничего делать.
Мишка Кибирев - невысокий парень 27 лет, отслуживший армию, с этакой мужицкой хитрецой во взгляде, просто объяснил мне, что в такой обстановке надо всё беспрекословно делать, как полагается. Я спорил с ним, что пусть, мол, не кричит на меня. Он ответил, что всё это мелочи, ерунда и не стоит  обращать внимания.

(Продолжение следует)