Начало романа здесь

Предыдущая часть

1963,
июль-август

В августе 1963-го                                                                                                                 

Сретенск встретил дождём. Так что первый день сидел дома, никуда не выходил: ребят всё равно нет на улице да и мне в такой дождь делать нечего. Я сидел дома и наслаждался домашним покоем, домашним теплом. Оглядывал, словно что-то вспоминая, свою родную, очень знакомую комнату.
За окном дождь, а в комнате хорошо. Никого нет: родители куда-то разошлись, а брат на практике в больнице.
Мать нас встретила у плашкоута. Отпросилась с работы и пришла. После объятий и поцелуев спросила: «Ну как?». И услышав ответ, что всё хорошо, а подробности – дома, - опять ушла на работу. Отец ушёл в госпиталь, предварительно затопив печь.
… В комнате тепло. Я лежу на диване и рассматриваю отражение окон, письменного стола на стекле книжного шкафа. И чувство во мне какое-то непонятное; ведь всё закончилось, может, не так, как хотелось бы, но всё же лучше, чем могло быть…  И от этого было легко на душе. Но нелегко досталась победа. Много было пережито и прочувствовано за это время, и к лёгкому спокойному состоянию всё время примешивалась известная доля мягкой лирической задумчивости, светлой грусти. Человек улыбается самому себе, вспоминая недавнее прошлое.
Той безоблачной радости, веселья, которое, как я предполагал, будет у меня в случае удачи, - этого не было. Было немного грустно, но всё же - хорошо.
Вечером все были дома, расспрашивали, рассказывали... Мама, между прочим, оказалась более понятливой, чем папа. Она сразу же решила, что это даже к лучшему - то, что я год буду готовиться в музшколе.
Как приятно быть снова дома, вдоволь есть домашнюю пищу, разговаривать с родными...
И вот лежу на диване, чувствую усталость после дороги. Вздремнул часа два, а потом перебираюсь в необыкновенно мягкую постель и сплю долго, крепко, сразу за весь месяц....

Не забыть и нам эти летние, гарнизонские вечера

Остальные дни летели ужас как быстро. Несмотря на то, что время свободно, я не успевал делать даже записи в дневнике.
Погода почти всегда придаёт какой-то оттенок человеческому настроению. В это лето погода была моя любимая. Дождей не было и в помине. Лето в разгаре. Днём жара. Вечером тепло и как-то по-особенному хорошо. 
Снова вижу своих друзей. Днями пропадаю на Шилке, загораю, купаюсь, жизни радуюсь. 
Теннисный стол стоит под тенью. Играю с ребятами - лейтенантами-холостяками, офицерами. Играем темпераментно, дерёмся за каждое очко и ехидничаем над противником после каждого, удачно забитого гола.
Так непринужденно шло время. В голове у меня была только какая-то неясность, недоговоренность. Это чувство возникало оттого, что я не мог, не успевал всё происходящее (а происходило много нового, интересного) записывать в дневник, которому я привык поверять все свои думы и без него чего-то не хватало. И сам не пойму, куда время девалось. Приходил поздно, вставал - тоже. Минут сорок-шестьдесят сижу думаю, вспоминаю о том, как проходило моё время в Чите. Полторы странички напишу, а потом тянет на улицу, поиграть в теннис. А солнце так заманчиво печёт и манит на Шилку. А из раскрытого окна доносятся частые удары теннисного шарика.
Я ухожу налегке и возвращаюсь к вечеру, когда начинают загораться ранние звёзды. Накидываю что-нибудь потеплее и опять ухожу к ребятам.
В полусумерках ходим по "централке" гарнизона. Потом выходят девочки, бродят невдалеке от нас или присоединяются к нам и все вместе ходим широким полукругом.
Как обычно, в центре Славка Тимошин.. Он - третьекурсник Читинского мединститута.. Приехал в Сретенск к родителям на каникулы. Атлетического телосложения, с полным весёлым лицом в очках, он рассказывал благопристойные анекдоты, "страшные" рассказы и пародии почти как Райкин. Он выступал в самодеятельности в качестве конферансье и демонстрировал нам своё искусство. Особенно здорово у него получалось райкинское вопросительное "Да?!" - чуть-чуть изумлённое, ехидное, как бы говорящее: "Сейчас я вам отвечу такое, что вы мгновенно разложитесь "морально".
Мы заходим в цветущий, зелёный и безлюдный ночной парк и садимся на одной скамейке, а если не умещаемся, то на две - друг против друга. И пошли рассказы. Иногда, уже после отбоя, мимо нас по парку проходят по двое или по трое солдаты.
- Дети, спать пора, - такова заезженная острота, которую они выпускают, проходя мимо нас. Мы отвечаем что-то вроде "мы уже не дети".

Ночь. Небо в крупных звёздах. Мы всё сидим. Иногда мы с Юрой отделяемся от других и бродим одни. Подходим к моему дому. Я вытаскиваю телескоп и прикрепляем его на заборе у дороги. Потом слышим, как громко разговаривая, проходят все мимо нас. Заметив тёмные фигуры у забора, кричат:
- Это кто там?
Они присоединяются к нам и смотрим все вместе Луну, туманности, скопления. Или опять отделяемся с Юрой от всех. Все на боковой дороге, за углом, а мы ходим по централке, неся по очереди телескоп. Он совсем не тяжёлый и не доставляет никаких хлопот. Иногда мы используем его не по назначению: смотрим, сколькиваттная лампочка на столбе или заглядываем в чужие окна. Занавески скрывают от нас вечернюю жизнь обитателей квартир....
Гуляем с Юрой почти каждый вечер. Часто без телескопа, налегке.

Воздух пропитан одуряющей свежестью. В эти часы кажешься себе необычайно сильным и ловким. Тело приобретает воздушную лёгкость. Хочется бегать, перепрыгивая через заборы и бугры.  Хочется летать...
Хочется резвиться, как дитя, хотя уже сознаёшь, что детство медленно, но безвозвратно уходит... И грустно иной раз становится, что не бежишь, не кувыркаешься, сломя голову...
Бродишь, ходишь... Наступает чувство слияния с природой. Земля - моя. Воздух - мой. И всё моё.  И сам я - не я. Я - это  земля, это воздух, это трава и песок, воды Шилки и застывший возле неё камень - осколок скалы...  Я - во всём, и всё - во мне! А со стороны это выглядит довольно смешно. Мы смеёмся, забавляемся, жмём руки друг другу без причины. И нам хорошо и смешно. И я в те моменты думаю, что если бы все эти наши хождения показать в кинофильме, это было бы весьма оригинально. И вообще многое из моей жизни, документально заснятое кинокамерой, выглядело бы куда интересней, правдивей и прекрасней, чем во многих кинофильмах. такова огромная сила воздействия кино, огромные его возможности. 
Нашу жизнь можно выразить в стихах, можно в музыке. К каждому нашему чувству можно написать музыку. Как ничто, музыка передаёт настроение и особенно верно - атмосферу, общий тон жизни. 

Юра, ты будешь коммунистом?

Сретенские гарнизонские вечера.  Иногда мы проводим их на летней, слабо освещённой, полутёмной провинциальной танцплощадке.
Луна, врываясь в электроосвещение, передаёт незабываемый, таинственно-волнующий оттенок в наши мысли, чувства. Этим летом особенно проявился, если можно так сказать, синтез мысли и чувства, вспыхнувшего в дни перерождения, весной...
Любил я жизнь, как никогда, и пройти по жизни хотел честным, красивым, в настоящем смысле этого слова, и счастливым.
А счастье - в нашей жизни. Счастье делаем мы сами. И в любом жизненном пути мы можем найти счастье. Всё зависит от самого человека, оттого, как он смотрит на мир, на жизнь. Запомните эти слова все. кто их читает. И не называйте меня юнцом вы, обыватели, мещане и другие типы равнодушных людей. Мой возраст, мои пятнадцать лет - весьма несолидное доказательство вашей правоты. Не докажете вы её отсутствием у меня жизненного опыта. В свои пятнадцать лет я увидел и почувствовал то, чего вы не не смогли увидеть, не смогли почувствовать в 20, 30,40, 70 лет... 
(Вставка в тексте дневника: "А может почувствовали, но забыли.(Б.К., 1965 г.)".
И в этот вечер мы стояли с Юрой на краю танцплощадки. Сквозь забор на чёрном небе проскальзывают звёзды.
- Юра, ты будешь коммунистом? - спросил я. 
- Я не знаю, - ответил он. 
Юра замолчал, задумавшись о чём-то. 
- Я буду, буду обязательно. Как только восемнадцать исполнится, я вступлю, - сказал я. - В душе я с коммунистами.
(Через полтора десятка лет Юра Кашников стал не только членом партии, но и партийным работником, зав.отделом горкома КПСС. - Б.К., февраль 2016).
- Ты, Боря, изменился, - сказал он.
- Правда? Я сам это чувствую...  Я стал совсем другим за несколько месяцев. Внутренние изменения всегда накладывают отпечаток на внешность, на лицо и на выражение лица. Скажи, я внешне изменился?
- Да, месяц назад ты был не такой. Лицо у тебя, - сказал Юра, - стало как-то утончённей, спокойней и приветливей.
- Даже так? -  улыбнулся я.
И много ещё было в этот вечер чувств и мыслей. Разве обо всём напишешь, обо всём расскажешь? Легче мои чувства описать музыкой. Но увы! Нет у меня способностей к композиторскому творчеству, не смогу выложить на нотную бумагу всё, что звучит в душе. Там, быть может, победная симфония, поток звуков, подобно потоку чувств. И эти чувства уже выражены великими композиторами. Из сердца разливается Бетховен, Шопен, Чайковский, Скрябин... 

В моей внешней, "личной" жизни, ничего, заслуживающего внимания, не происходит. 
 

(Продолжение следует)