Предыдущая часть

1963,
конец апреля

Как меня Юра воспитывал

Да, весна. Она действует на нас возбуждающе. Теперь мы - я, Юра Кашников и Лёня Гуревич часто собираемся вместе и гуляем. Подолгу бродим по гарнизону. Весна наступает...
В один день солдаты высадили молодые деревья вдоль улицы и стало уютней, - не то слово, - хорошо стало у нас в гарнизоне. 
В один день было очень тепло.  Так тепло, что мы гуляли с Юрой по гарнизону, оставив свои пальто дома. Лёня уехал в город за хлебом и мы остались вдвоём. Было так хорошо!
Я закурил папироску. Но Юра, - он не остался равнодушным и сказал:
- Борис, я до сих пор относился терпимо к этому... Ты не должен курить.
Он смотрел внимательно на меня и немного грустно.
- Но почему? - вырвалось у меня.
- Об этом знают все в гарнизоне и это создаёт плохое мнение о тебе взрослых. Вчера мне мои родители говорили об этом же самом. Я еле отстоял тебя.
- Юра, не верь, всё это предрассудки!
- Борис, ты любишь своих родителей? - спросил неожиданно Юра.
- Да, люблю.
И на душе было горько. Я не совсем был уверен в искренности своих слов. Ведь всякое бывает. Иногда даже ненависть появляется за то, что они не понимают меня. Но нет! Нет! Нет! Нет! Я люблю, люблю своих родителей. Может, не осознаю всего того, что часто причиняю им боль.
Какой это сложный вопрос!
Мы помолчали.
- Пойдём ко мне,- сказал я, - я хочу разобраться во всём этом.
Мы пошли к моему дому. В квартире у нас никого не было. Мы прошли в мою комнату.
- Садись.
Он сел возле стола, а я на стуле напротив него. В тяжёлом раздумье я закурил. Он искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. А мне действительно нужно было подумать.
Постепенно я чувствовал, что неправ, но крепко держался за свои мысли. Это чувство я пытался обосновать в долгих диспутах с самим собой, но не находил веских доводов в пользу своей неправоты, но доводов в свою защиту находил, ох, как много.
И я приготовился защищаться.
- Ты знаешь, Юрий, - сказал я, - когда я закуриваю, у меня появляется хорошее настроение.
Он усмехнулся:
- Нет, Борис, ты дурак.¹ Ну зачем тебе нужно курить?
______________________
^{1.  Сноска в конце страницы: "Через 1,5 года  Юра и сам стал баловаться папироской .(Б.К.)"}
_______________________

Я задумался.
- Ты на меня не обижайся, - продолжал Юрий. - Я Славке тоже так говорил и он не обижался.

- Нет, я не обижаюсь. Но Славка же тоже курит.
- У Славки нет отца. За ним некому присмотреть. А твой отец не хочет с тобой нервы трепать. Ведь ты так относишься к нему! А о тебе ведь заботятся. Посчитай, сколько твои родители истратили на тебя за всю твою жизнь. И часы на тебе - тоже родители купили.
- Но часы тебе купили ещё раньше, чем мне, - возразил я. 
- Я заслужил их, - ответил Юра,- да, я иногда тоже не очень хорошо отношусь к своим родителям, но потом весь день хожу сам не свой. А ты так поступаешь!

(Моя вставка в текст дневника: "всё это были детские рассуждения, навязанные воспитанием "сверху". Через полтора года от них не осталось и следа. (Б.К.)"
Он был очень грустен и даже не смотрел на меня. Я положил на стол и смял папиросу, задумался. Много хотелось возразить, но было стыдно.
- Да, я дурак, я понимаю, - медленно произнёс я.
Юра взглянул на мой покаянный вид и стал энергично возражать.
- Нет, ты умный, у тебя большие способности.
- Да, не говори! - я махнул рукой.
- Пошли, - сказал Юра, помолчав.
Мы вышли. Я снова очутился на весеннем воздухе, в ласковых солнечных лучах.
- Какая сегодня хорошая погода! - воскликнул я радостно.
И всё встало на свои места, как будто ничего и не было. А весь разговор отложился где-то далеко-далеко в одной из многочисленных извилин мозга, чтобы потом вернуться к нему наедине с самим собой.
Мы гуляли опять, прошли к Шилке и долго стояли возле камня.
- Сколько этот камень лежит здесь! - сказал Юра полувопросительно.
- Наверное, миллионы лет. А сколько он весит? Тонн десять?
- Может и больше.
- Да, а ты знаешь, - сказал я, - какой сон  приснился мне недавно? Мне снилось, что я иду по улице в гарнизоне. Вижу - стоит грузовик. Возле грузовика этот камень. Человек десять солдат подошли, взяли камень и погрузили на машину. Борта машины захлопнулись и машина стремительно скрылась за поворотом.
Мы разговаривали друг с другом, как дети, забыв обо всём на свете. Вскоре Юра ушёл домой, сказав мне, чтобы я помнил о нашем разговоре. Я тоже направился домой и повстречал Лёню Гуревича. Мы гуляли с Лёней и он (что они, сговорились?) тоже убеждал меня бросить курить. Лёня был только более решительно настроен.
- Увижу у тебя папиросу, в ухо дам, - говорил он... - Ты знаешь, даже моя мать узнала, что ты куришь. Я еле убедил её, что ты хороший мальчик.
- "Хороший"? - засмеялся я.
- Ну ладно, идём к Юрке.
- Да я только у него был... Ну идём.
Он уговорил и через несколько минут я опять был у Юры. Он гладил брюки. Мы побыли у него с полчасика. И опять Лёня "возился" со мной.
- Бросай курить, Боря, - говорил он.
Не могу точно передать, что я чувствовал в эти минуты. Старое противилось, не хотело уходить. Но благодарность за заботу заполнила сердце. Это я почувствовал уже позднее...
Мы вышли на улицу. Юра с нами не пошёл - у него были дела дома. Через несколько минут мы были на Шилке. Я сидел в травке, начинающей зеленеть.
И тут я дал волю себе. Я дурачился, как мог, чувствуя, что так дурачусь в последний раз. Пораженный оригинальной идеей, я вытащил пачку "Беломора" и стал перекладывать папиросы вверх головками в карман на груди на пиджаке. Получилось что-то вроде черкесского костюма, только там вместо папирос вложены патроны.
Какая радость первооткрывателя захватила меня!
О, ложная радость! Я был самодоволен, что это не кто-нибудь, а я изобрёл такое. Я первый это придумал! А что, если бы все так начали ходить? Ведь это чертовски красиво! И модно! Здорово!
Дальше я придумал еще одну игрушку. Взял мягкую длинную проволочку около метра длиной, конец проволочки загнул кружочком и вставил туда папироску. Таким вот образом я закурил, щеголевато помахивая проволокой с дымящейся на конце папиросой, как тростью.
Лёня смотрел на всё это и шутя сломал несколько папиросок, "случайно" задев их рукой.
Я не мог сердиться на своего друга.

Гарнизонские девчата

Длинный день подходил к закату. Мы втроём: я, Лёня и Юра пошли в кино. А потом гуляли в парке вместе с ребятами. Весенний вечер парил над землёй. Мягкий аромат окутывал ночную мглу. И было невыразимо приятно бродить втроём по пустынному парку. Впрочем, пустынным назвать его было нельзя. Во-первых, - .весна. Она ведь тоже заполняет всё пространство парка, а во-вторых, здесь гуляли девчонки. Да, те самые, которые живут в гарнизоне: сёстры Комаринские и все остальные вместе с ними.
Парк не очень большой, но места всё-таки много. Много здесь стройных тополей и таких же стройных берёз. Пустующая эстрада в уголке парка. Маленькими заборчиками огорожены лужайки с деревцами; на фоне голубого неба резко выделялась деревянная крыша когда-то бывшей здесь библиотеки, а теперь пустующего, без стёкол, здания.
Небольшой группой ходили девчонки по парку. Вслед за ними прошли наши ребята. Лёня Гуревич присоединился к ним, а мы с Юрой остались вдвоём сидеть на скамейке. 
- Девять месяцев я холостяк, - сказал Юра и вздохнул. - С лета мы с ней не могли выбрать времени поговорить наедине. А ведь весна!
- Да, я вижу, на тебя действует весна, как и на меня, - сказал я вслух и задумавшись, посмотрел в его сторону.
А мой друг сидел, внимательно глядя на меня из-под своих чёрных бровей. Шумно разговаривая, мимо нас прошли девчонки. (они уже шли обратно).  И сразу заметили нас. Люся Комаринская удивлённо пожала плечами, глядя на наши тесно сидящие друг возле друга безмолвные фигуры. Она хмыкнула и сказала:
- Всё-то сидят!
- Парочка! - вторил ей кто-то из девчонок.
- Да, мы любим друг друга, - медленно и грустно проговорил Юра.
-  Юра, ты мой друг! - воскликнул я в горячем порыве.
- Друг, - ответил он и протянул мне руку.
Я пожал её и Юра сказал тихо:
- Бросай, Борис, курить.
- Брошу, обязательно брошу. Да всё, уже бросил, - волнуясь, произнёс я.

А потом было вот что. Девочки пришли и сели на скамеечку под высоким стройным тополем, а мы с ребятами рядом. Мест для нас не хватило. Впрочем, одно место с краю, где сидела Люся Комаринская, было. 
- Юра, садись, - пригласила она его. Юра сел. Девчонки беспечно болтали. Люся же сказала, оборвав голоса своих подруг:
- Что-то ты, Юра, зазнаваться стал.
- Неужели? - переспросил он.
- Да, совсем зазнался, - поддержал Люсю чей-то голос (кажется это был голос Щибри  - малеькой и вредной девчонки). Она всегда мешалась в эти дела и  многим доставляла неприятности. Вот и теперь она говорила:
- Да, зазнался, свысока на всех стал смотреть.
- На кого это на всех? - спросил Юра.
Его голос звучал спокойно, рассудительно. Моему другу даже доставляло удовольствие вести эту полемику, пробуя свои силы в этом бесполезном споре. 
Спор действительно стал бесполезным. Ещё несколько минут продолжалась эта дискуссия. Я молчал - ко мне это не относилось. Но Лёня рьяно защищал Юру, бесцеремонно нападая на девчонок словесным ливнем, почти грубо.
Они не выдержали и ушли на другую скамейку, напротив нас, но немного правее.(Вставка в тексте дневника: "Лёнька молодец (Б.К. 1964, Х)"

Прошло еще много времени в бесконечных разговорах. В конце концов мы приблизились к девчонкам, стали играть в телефон и просто болтали.
- Вот идём мы, - говорил Лёня, размахивая руками, - навстречу нам Боря, дымит папиросой.
Среди всеобщего смеха, который меня нисколько не смутил, а даже развеселил, я услышал голос Светы:
- Боря, с твоим ли здоровьем?
Её голос звучал весело и почти мягко. Какой-то отголосок встрепенулся в сердце и замер.Через мгновение это прошло и я опять бросил на неё равнодушно-любопытный взгляд.
Впрочем, в темноте и с моим зрением (очки, я уже говорил, я не ношу, только при чтении надеваю) не мог разглядеть выражение её лица. Да и неважно было теперь мне это. Мы вскоре ушли домой, а по дороге я расстался со своими папиросами.
Сделал я это смешнейшим способом. Я шёл рядом со Светой и сказал, смеясь:
- Ты куришь? Возьми тогда "Беломор".
- Давай, - она решительно протянула руку и я отдал ей одну папиросу.
Её это удивило или поразило. Я оставался совершенно равнодушным - и не только внешне, но и внутренне.
- Бери ещё, - сказал я и протянул еще одну папиросу, потом еще одну.
- Боже мой! - услышал я эти слова, сказанные почти шёпотом. В это же время я увидел, как её рука взметнулась вправо и папиросы улетели за забор. Это произошло так быстро и неслышно, что никто из ребят не заметил или не обратил внимания на эту сценку. А я по-прежнему был равнодушен.

Придя домой, я думал о девчонках, которые живут в нашем гарнизоне. Сколько в них наигранности и высокомерия. Как мало искренности и простоты. Ни одну из них я не назвал бы "милой", пусть она была бы и красива. Нет, городские девчонки лучше. В них больше непринужденности, молодости. Да, и они любят острое словцо и скажут правду в глаза, но сделают это без всяких кривляний, ломаний, без каких-либо повелительных ноток в голосе. Они лучше (несколько слов зачёркнуты - Б.К., январь 2016) сердцем.
Почему так? А может и неправ я! Но скажу точно, что разница между ними есть.

Потом я думал совсем о другом...

(Продолжение следует)