ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

  Роман «Казачья быль» - это послевоенные судьбы небольшой части казачества, функционально относившейся в прошлом к Троицкому отделу Оренбургского казачьего войска и располагавшейся в станицах, поселках и хуторах по реке Уй от предгорий Урала до Тобола. Второй план романа, как дальняя панорама, - жизнеописания казачьих прародителей – великомучеников, ратоборцев и многострадальцев. Сегодня кажется, что современники наши далеко ушли от предков по нравственности, культуре и экономике, но это далеко не так. Важнейшее и главное достоинство прошлых поколений – это то, что они не хуже нас умели пахать землю, сеять и убирать урожай, растить детей и любить, не хуже нас, а еще исправнее умели они выполнять человеческие обязанности и защищать Родину.
Трагичны биографии казаков. Горе, слезы и кровь заливали станицы. Но народ был тверд. Автор, своим повествованием призывает всех читателей оглянуться вокруг, стряхнуть с себя пыль веков, возродить лучшие казачьи традиции, обычаи и культуру.
  В книге приведено немало фактов интимного характера, ранее считавшихся нецензурными. Имена, отчества, фамилии героев, а также названия населенных пунктов изменены.
  Атаман Курганского округа Оренбургского казачьего войска, Войсковой старшина Михаил Кустов свою идею об издании книги с настоящем содержанием сюжета поручал члену совета старейшин ОКВ, члену Союза писателей России, подъесаулу, Шушарину Михаилу Иосифовичу, который описал в художественном изложении советский период жизни одного из главных героев повествования. Но, не завершив написание книги, известный писатель безвременно скончался. Более 10 лет задуманный проект был не закончен. По истечении столь продолжительного времени автор идеи и соавтор произведения Михаил Кустов довел данную книгу до логического завершения и публикации романа.















  ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ

  ПРОЛОГ

  Давно это было, в ту далекую пору, когда приходилось казакам Уйской линии, как впрочем и многим другим, биться в жарких кайсацких степях, когда души погибших парили в туманах и горькие причитания доносились с каждого хутора. 
  Спустилась в ту пору на землю казачья покровительница Пречистая Дева Богородица вместе со святым Николаем – угодником. Была она в лучшей своей жемчужной короне. Тихо скользили они вдоль обширного казачьего края, внимая, плачу своих детей. В самый знойный час лета захотела богиня напиться чистой водицы. Постучала в одну дверь – не открывают, постучала в другую – безответно. И подошла она к степной реке Тоболу, и наклонилась к ее струям, и упала жемчужная корона с ее головы в воду и скрылась где-то на дне.
Ах, - воскликнула она. – пропали мои прекрасные жемчуга ! Никогда больше не будет такой красоты!
  Вернувшись в свой небесный дом, увидела Богородица свои драгоценные камни в целости и сохранности.
Как же они попали сюда, - спросила она. – Наверное, нашли их казаки и вернули мне!
Нет, матушка, - ответил ей сын. – Этот жемчуг – слезы казачьих матерей. Ангелы собрали их и принесли к твоему Престолу! Вот почему в казачьих станицах и поселках жемчуг является символом слез! 

  /Записано в 1949 году, в станице Звериноголовской 
от учительницы Ольги Сергеевны Пономаревой/














  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


  Синоптики сообщали: на юг области, на бывшие казачьи станицы, хутора и поселки идет холодный фронт – во второй декаде октября ожидаются обложные дожди с мокрым снегом и заморозками, а к концу месяца может установиться постоянный снежный покров.
  Старые казаки – опытные хлеборобы механизаторы и без синоптиков знали, что первого октября по старому стилю – большой православный праздник Покров день Пресвятой Богородицы и что именно в это время пролетают с неба первые белые мухи. В прежние времена Покров день отмечался в станицах торжественно, с молебнами о счастье живущих и с панихидами по отошедшим предкам в мир иной. Проводились конные бега, организовывались общие застолья. Был этот день – днем благодарения за божьи Дары, за жизненные блага, которые казак-хозяин получал в истекающем году.
  Знали казаки, что теплых дней ждать уже нечего. Но областной комитет партии есть областной комитет: проявлял заботу, специальной телефонограммой на имя первых секретарей райкомов и председателей райисполкомов предупреждал о наступлении непогоды. По завывающим в дождевой круговерти проводам летели сигналы в дальние и ближние районы, в колхозы, совхозы, на отгонные пастбища и открытые зерновые тока: «Будьте готовы!»
  … А жизнь шла по своим законам, не подчиняясь ничьим телефонограммам. И все эти «тревожные» предупреждения были для казаков и для мужиков пустым сотрясением воздуха, проскальзывали мимо.
  Крепкие хозяйства к зиме все давно уже были готовы. И коровы, и овечьи отары, и молодняк, и свинопоголовье – все было «переселено на зимние квартиры». К фермам, на фуражные склады вывезено сено. Солому сволакивали в скирды близ дорог, убирая с полей, уметывали, так, чтобы не промочило дождями. Зимой, по санному пути, притянут гусеничниками к местам зимовок.
  Все комбайны, тракторы, сенокосильные агрегаты, сеялки, картофелекопалки, лафетные и безлафетные жатки, бороны и культиваторы в таких хозяйствах стояли рядками на машинных дворах, а в машинно-тракторных мастерских /МТМ/ развертывался их ремонт.
  И план, и обязательства по хлебосдаче были выполнены. Увозили «ЗИЛы» - скотовозы на мясокомбинат, в областной центр, выбракованных лошадей в счет последних недоимок по мясопоставкам … Старые кобылицы, стоя в нарощенных тесом кузовах, вытягивали шеи, вглядывались в степь, обреченно ржали. На городских улицах, перед красными семафорами, пропускавшими детсадовских ребятишек, кони, заслышав детские голоса («Смотрите! Лошадки!») ложились на днища кузовов, чтобы ничего не видеть.
  Приближалась довольно праздная и сытная пора для мужской части казачьего населения. Что ни говори, а казачья вольность, несмотря на многие годы репрессий и расказачивания, не умирала в душах. Ни цари ее могли умертвить, ни коммунисты … Недоступными остались души ни для белых, ни для красных. Своей, неторопливой размеренной жизнью жили села и станицы. Кололи гусей, забивали откормленных бычков, паяльными лампами и соломенными кострами гоили поросят. Стряпали в куреньях пельмени. Деревенские выпивохи именно с покровских праздников начинали встречу Великого Октября. Потихонечку – помаленечку они носили на свои рабочие места, в мастерские, в кузницы, на фермы, сахарок и дрожжи, заквашивали в соответствующей таре и в укромных местах «бронебойную» и, втихаря, попивали ее каждый день в количествах – сколько душа пожелает. 
  Поближе к седьмому ноября пьянки приобретали уже узаконенный характер: подводили итоги, распределяли премии, ну, и, естественно, обмывали успехи … Не сразу у всех, а по очереди – сегодня Ивана Ивановича, завтра Петра Ивановича, послезавтра – еще кого.
  В дни праздника – пятого, шестого, седьмого, восьмого, девятого, десятого и одиннадцатого ноября на работу совсем не ходили. Шло гулянье. Только участковые милиционеры да некоторые передовые председатели сельсоветов дежурили у телефонов и готовы были по первому зову прибыть на внезапно разгоревшуюся драку, на убийство или большую кражу. На маленькие дела не ездили.
  После празднования годовщины Октябрьской революции – двадцать первого ноября – Михайлов день – день Архистратига Михаила - архангела с полумостом. К нему готовились не только старики, но и молодые … Ехали в села, в гости, где праздник считался Престольным. Вспоминали старые праздники, как заделье для выпивки. Выпивали в честь святых так же обильно, как и за Победу великой Октябрьской социалистической революции. Угощений в Михайлов день в каждом доме было сверх всякого довольства. Все перемешивалось, и старое, и новое – кулебяка с постромой, шоколад с кугой, жареный шадринский гусь с тихоокеанской морской креветкой и печенью минтая.
  И дальше все шли праздники.
  Отгуляли Михайлов день, а там, глядишь, Микола зимняя, а тут день Брежневской Конституции подоспел, потом Рождество православное («двадцать пятого, а пропил деньги – двадцатого»), а потом Новый год, потом – Крещенье, Старый Новый год, три святых, Сретенье и т.д.
  Так «гудела» и «гудит» зауральская деревня, казачьи станицы и не казачьи, и в наши времена тяжелой перестройки, получившей в народе название «разъебаной горбачевки»… 
  В колхозах и совхозах более слабых, а их в области было большинство, пьянки шли нисколько не хуже. Зато дела с постановкой скота в зимние помещения, с выполнением планов по хлебу, мясу, молоку, шерсти и по яйцам, с вывозом кормов к местам зимовки шли просто ужасно. Дойных коров загоняли к зиме в прохудившиеся скотные дворы, в сырость и сквозняки. Замерзали автопоилки. Коровьи соски, ознобленные и грязные, атрофировались, молоко после дойки во флягах превращалось в ледяные глыбы. Доярки матюкали сельское районное, областное, центральное начальство таким матом, который трудно повторить, называли высших государственных сановников «шкурниками» и «говнюками». Как они ругались эти обозленные, обездоленные, русские бабы! Как они зверели и черствели душой от нелепого указания сверху – выполнять, во что бы то ни стало план по количеству поголовья. Кормить скот нечем, так для чего его заводить, на погибель?
  Из-за недокорма и простуды с первых же зимних дней на фермах начинался падеж телят текущего года рождения и поросят. Груды мертвых животных увозили в районные центры в звероводческие хозяйства или варили в больших котлах, скармливали свиноматкам и птице.
  Технику бросали где попало. Хрен с ней! Не наше! В полях, пор межам, просто на серединах массивов, часто можно было увидеть одинокие остовы оставленных без присмотра степных кораблей – комбайнов. Будто подстреленные журавли одиноко стояли они в мелких белых снегах.
  Страшны и неприглядны были в эти дни и сами поселения. Извороченные тракторными колеями улицы, покореженные изгороди, опустевшие, старые, не подлежащие ремонту, полусгнившие строения ферм с черными оконными дырами. Около ферм, при въездах в населенные пункты – навозные кучи, будто шахтные терриконы, заросшие лебедой. Кругом изломанные, изувеченные металлические конструкции, ржавые хедеры комбайнов, изогнутые водопроводные трубы, жесть, изгнившая и осыпающаяся.
  Склады с огромными воробьиными стаями на крышах. Голые огороды. Уныло бродящие в поскотине телята. Гуси. «Гульные» стада овец. Собаки, кошки. Топящиеся по субботам бани, по черному. Сельские магазины с залепленными черной грязью крылечками, с выбитыми витражами, заколоченными фанерой и горбылем. В центрах сел, на зданиях сельсоветов, всегда белые (в прошлом красные) флаги. Почтовые отделения с табличками «Почта».
  Шумные школы. Дети, все, даже первоклассники строем ходят убирать картошку. Грязь на улицах, на фермах, в магазинах, на токах, в домах, в детских садиках, в медпунктах, у колодцев, у молокоприемных пунктов. Везде грязь. Дожди идут каждый день со снегом. Слякиша.