Тициан Вечеллио да Кадоре. Портрет Пьетро Аретино, 1645

Кардинал
Фарнезе, 1545  

Тициан Вечеллио да Кадоре. Портрет славянки, 1508-1510

Портрет славянки, 1508-1510. Холст, масло, 117х97.
Лондонская Национальная Галерея, Великобритания

Никола Поцца. "Тициан Вечеллио".

Падуя, 1509 год. Камбрейская война

Тициан Вечеллио да Кадоре стоял в пустом зале семинарии Скуола дель Санто и зачарованно глядел на грубую, необработанную поверхность стены. Стоявший возле окна монах, вдруг, словно ветряная мельница, возбужденно замахал руками, подзывая его к себе. Они стали смотреть на площадь, где разгуливал бравый молодец с большим мечом у пояса, в белой шелковой накидке, завязанной на шее. В руках у него была полная вишен соломенная шляпа, а на голове венок из синих колокольчиков, как будто после пирушки в лесу.
- Святой отец, кто это с цветами?
- Капитан Лунардо Триссино из Виченцы. Вы разве о нем не слыхали?
Какой-то средний чин хлестал наотмашь прутьями по спинам крестьян-ополченцев, вооруженных кривыми садовыми ножами и лопатами.
- Добавь им, Калепино! - кричал капитан. Монах не спускал с него глаз.
- Убийца, - процедил он мрачно. - Свояк Максимилиану Христианнейшему. Громит и выжигает все что ни есть под рукой, режет без разбору. В Виченце разбил статую льва - символ Республики, а здесь, в Падуе, поставил знать на колени и угрожает огнем и мечом.
Тициан всем видом показывал, что ничего не знает о похождениях наглого кондотьера. На покрытом легким пушком лице блестели хитрые глаза. Было ему лет двадцать с небольшим. Он принадлежал к семье Вечеллио из Пьеве-ди-Кадоре; его работы, выполненные вместе с Джорджо из Кастельфранко, уже украшали Венецию.
Капитан выгребал из шляпы горсти вишен, обсасывал их и, выплевывая косточки, гоготал над толпой крестьян, на которых орал Калепино.
- Комедиант! - продолжал монах. - Ест вишни, венок нацепил, а сам - отпетый негодяй. Несколько месяцев тому назад он вышел из Триента с сотней пеших и конных, добрался до армии Максимилиана, а в ней ни много ни мало пять тысяч пехоты и четыреста всадников, которые, по его словам, должны были подойти через два дня. Градоначальник Виченцы, как прослышал об этом, сразу выслал ему навстречу ходатаев из синьоров и своих родственников. Те повезли откуп: двести дукатов, дорогие ткани, лошадей - и умоляли не вводить в город неприятельскую армию. Уговоры не помогли. В Виченце, свалив с колонны на площадь каменного льва, Лунардо приказал огласить рескрипт Максимилиана, в котором жители Виченцы назывались «любезными верноподданными». Можете себе представить, как обрадовались сторонники императора, когда услышали, что свободны от жестокое венецианской тирании! Они холили и нежили земляка, распахнув перед ним двери своих домов, а столы ломились от угощений несколько дней кряду. А он, прежде чем двинуться в Падую и захватить наш город, распорядился обнародовать по всем окрестным городкам Марки свой ордонанс: «Доводим до вашего сведения, что вы обязаны незамедлительно явиться к нам для принесения присяги, дабы угодить Империи. В случае неповиновения я явлюсь сам со всем моим воинством, которое сожжет и разграбит ваши города». Вот вам и воинство, - закончил монах, указывая па вооруженных волопасов. - Главные силы еще не подошли и, может быть, никогда не придут. Но венецианцы готовятся.
- А как они готовятся? - спросил Тициан. Монах уклонился от ответа и заговорил о другом.
- Наш монастырь - надежная крепость, здесь можно спокойно поразмыслить о дальнейших планах. Спешить некуда, но, поскольку осада вынуждает вас оставаться в Падуе, вы могли бы сделать для пас хотя бы наброски чудесных деяний святого Антония. Бог даст, придет копен, и этой войне. Камбрейская лига поймет, что Венеция ей не по зубам.
Они долго стояли у окна. Потом отошли от решетки, и, пока шли по коридору, монах педантично повторял:
- Помните? Чудес три: говорящий младенец, юноша с отрубленной ногой и неверная жена.
- Помню, очень хорошо помню, - поспешно отвечал Тициан.
- Вы можете подписать бумагу у нашего казначея...
- Да-да, бумагу! Оговорим все до мелочей, как будет угодно святым отцам.
Было что-то ироническое в благопристойном поведении художника, но монах чистосердечно принимал это за набожное смирение. Шутка ли - послужить святому Антонию! Он вглядывался в лицо этого обходительного юноши, который выказывал ему почтение, будто знатной особе, и его представления о художниках окончательно смешались. Тициан вовсе не казался бесшабашным или своенравным, не витал в облаках, не был падким на деньги забулдыгой. Будучи рекомендован настоятелю монастыря св. Антония венецианским семейством Пезаро, он держался скромно и уверенно. «Судить следует не по возрасту, но по таланту» - говорилось в рекомендательном письме. Юноша блестяще выполнил несколько фигур на фреске в Немецком подворье, работая вместе с Джордже из Кастельфранко, и снискал одобрение Джамбеллиио, при котором находился много лет.
В просторном, с низким потолком и редкими окнами зале семинарии уже было несколько фресок. Тициану поручили три части стены, самая большая - возле двери. Здесь следовало изобразить чудо с младенцем, который заговорил, чтобы оправдать мать. И вот он представил себе Лунардо Триссино таким, каким он был на площади, увидел, как тот в своей развевающейся накидке входит во фреску слева в сопровождении Каленино, а напротив - Лукреция, та самая, что однажды остановилась неподалеку, когда он работал на Шерстяной улице в Риальто. Вот бы разыскать эту красавицу с рыжеватыми волосами под вышитой вуалью, это лицо, вспыхнувшее внезапной краской. «Эй!» - крикнул он тогда с лесов, и она, смутившись, бросилась прочь, скрылась в толпе на мосту Риальто.

Читать далее