"Не знаю, хорошо или плохо.. Но ты не ввязываешься в это все никогда, поворачиваешься и уходишь, если тебе это все не особо то и надо"

Ну не могу я не могу писать письма в прошлое, не складываются строчки, не рифмуются (хотя так с тобой всегда было). Письма из прошлого должны быть короткими, отрывистыми, как записки-оповещения. И вот ты обещал к февралю остыть, а значит - не за горами мои тебе поздравления. Впрочем, ностальгия - понятие, ставшее давно мне незнакомым. Дай бог тебе всего: и северных морей, и туманного уголка на окраине Лондона, и норвежских фьордов. Не откликаюсь на позвонить, не отзываюсь на написать и - да, пожалуй, мне бывает грустно. Но только нынче ты не причем (да и был ли?). Мне не нужна ни твоя язвительность, ни твоя ностальгия. Научилась плевать в лицо, но совсем не умею в спину. Салютую и мои поздравления.

А я закрываю книгу со звуком хлопнувшей двери. У Жоан Италия, Париж, кальвадос, отели, бессонные теплые ночи и придуманный ветер в лицо. У меня - Москва, коньяк, пальто застегивается как броня, телефонные номера - коды ФБР и тело где-то под трехсотым одеялом.
Опрокинула плетеную корзинку-коробок, куда я сбрасываю всю мешающуюся на столе мелочь. И сижу подбираю с пола: одинокую сережку, фантики, россыпь кнопок, карандашные стружки, таблетки, ракушки, сим-карту.. Как-то все это. Докатились. Как вон та дальняя кнопочка до батареи. Докатились и потерялись. И летишь как Алиса в трубу, только не в кроличью норку, а в мусоропровод.
А ведь идешь и чувствуешь и слышишь, как в серединке, как косточки в яблоке, бьется что-то очень-очень горячее, голое, что-то живое. Я совсем не знаю что это. Может, эта та пресловутая начинка в карамели, которой названия не знаешь, а может перегретое, перестереженное солнце. И сижу вместе с этим чем-то в темноте комнаты, рядом с лампой и грызу край чашки из-под кофе в кружке любителей кройки и шиться между растерзанной постелью, пыльными растениями и липкими черными страшными тенями.

Вот тогда, как обычно, станет тепло-тепло. И с фонтанов на реке будут лететь маленькие-маленькие брызги на лицо. И будет слышна откуда-нибудь живая музыка или пульс барабанчиков под руками какого-нибудь разноцветного человека. И тогда можно будет играть в прятки, просто закрывая глаза руками и отгадывать, что вокруг совсем как во французских фильмах. И тогда можно будер расстелить клетчатую простынь под деревьями в каком-нибудь московском парке и пить китайский чай их широких-широких чашек, совсем как китайские императоры. И тогда крыши станут теплыми-теплыми, как огромные каменные звери и будет тепло лежать на их спинах. И будет, все будет.
Я все придумала.
Это надо обязательно придумывать под конец января. Чтобы знать в какую сторону отсюда весна.

И опять - все туда же. Бродский, Воденников (их обоих отчаянно любится), тоненькие художницы, сестра мешает слушать своими навязчивыми рассказами, спиртовой чай. Сказка недописанная, по две строчки в день, по сто грамм. И сидишь ухмыляешься своей вспыльчивости, глупым нечитанным стихам о каких-то глупостях. В сущности то, в сущности. То ли недолюбленный Пьеро, то ли неудавшийся Арлекин. "рисовала тушью в блокноте, немножко пела". Вот так и обо всем об этом. Потом. Кто-нибудь будет рассказывать.

Кто если не я умеет так стискивать зубы и сомневаться с упорством из последних сил, ну?

На Рождество сидели двое сомневающихся сомнитиков на лестничной клетке и курили и сомневались, пока в квартире был весьма душевный ад. Вы знаете, я вообще то не курю и нельзя мне, я и говорила, чтобы мне не давали, но. Но за окном идет снег, а мы сидим на тапочках и говорим о жизни, о поэтах и музыке. Я говорила о своих "мусюсюссечках и пусюсюсечках" чтобы без имен и обозначений. И так кайфово было в огромных рубашках сидеть там с ней пьяными вдребезги. Такие возвышенные, наверное, долго еще будут такими кошмарными "светлыми людьми".

И почему обязательно нужно убивать свое тело, чтобы получать что-то хорошее.

- Я скучаю, мы давно давно не виделись.
- Я потолстела, поседела, сморщинилась и родила троих детей.
- Ну вообщем все как прежде.
- Ну в общем да.

Нервные нервные люди. Ты знаешь, мне кажется, я ненормальная. Мы ненормальные. И еще этот бесшумный белый кот, о котором рассказываю. Ты только спокойно, ладно? Ладно. Как всегда, все нормально, это просто всегда, да. У нас все будет, будет все свое. Верно. Верно. Ты знаешь, я все на грани - то ли помирать, то ли смеяться. Это тоже нормально. Для таких это нормально. ты что? Да я прсото уже на нервах, а сейчас уезжаю. Не смеши меня, мне туда не хочется совсем. Потом будет. Будет, да.
Мне надо поздравить тебя с новым годом. Да мне тоже. Ну ты засчитай там.И ты тоже. Меня зовут. извини. Меня тоже. Давай там..

 

"Ты мне нравишься, я с тобой подружилась. Теперь, если даже мы поссоримся, я никому не дам тебя в обиду. Я тебя сама пристрелю!"

Я бы хотела запомнить, как 25ого декабря 2009ого года жизнь повернулась в приятную сторону.

Лёд пахнет черёмухой.

Когда чувствуешь что-то такое, то покрываешься мурашками и думаешь "Ну вот опять". Потрогаешь свои набухшие от компьютера и сна\несна глаза, проглотишь маленькое темненькое "чертово колесо". Вздохнешь, облокотишься на шкаф. Покрытая пупырышками, мороженной курицей отправишься в ванную, зальешь себя горячим бульоном из заляпанного крана. И будешь чувствовать каждую мурашку под водой, передергивать торчащими плечами, прятать в воду коленки. Помешать бы да посолить.
Аттракцион собственных глупостей.
Но, вот когда что-то такое, в чем не виноват никто-никто, а так хотелось бы, чтобы кто-то был виноват (я бы тогда научилась бы бить людей), вот тогда хочется отвернуться и сказать "в зал". Мол, ну и как вот в таких уловиях не страдать ледяными корками, иголочками, курениями карандашей, проповедованиями безграничной свободы (а это почти что уже сатанизм)? Как не хотеть визжать в громкоговоритель о "позвоните-поговорите-полюбите-полюбите-полюбите.."?
Выскребаешь столовой ложкой в пустом горшке последние остатки сил и понимаешь, что, да, расплескалась тут.
"Подбирай свои сопли и уходи" (В.П.)

Щелкали щелкали и в конец разбудили.

Он был похож на бочонок. Он был похож на желудь. При стуке об него костяшками пальцев был звук, как в пустую деревянную шкатулку. Он неуверенно стоял на четырех лапках, похожих на ломкие веточки, что валяются на дорожках парка по осени. Черненькие и ломкие как спички.
- Холодный - сказал Первый
- Пустой - сказал Второй
- Он вещь - сказал Третий
- Он живой - сказал Четвертый
- Оставим - сказал Пятый
Пятеро назвали его Орешек. Почему? Потому что Орех его никак нельзя было назвать. Из-за этих тонких соломинок-ножек, из-за того, что он иногда натыкался на стены, как слепой. Хотя вроде не бывают слепыми безглазые и безротые?
Поначалу он чурался всех Пятерых. Старался забиваться в самые дальние углы, не попадаться под ноги и на глаза. Однажды ночью, когда была гроза, он зажался в углу за креслом в гостиной, дрожал и неловко пытался прикрыть свое овальное тельце ломкими лапками. Первый встал, чтобы закрыть ставни и заметил, как шевелится что-то в углу. Он подошел и погладил Орешка, как только можно ласково и жалостливо погладить деревянную скорлупу. Орешек сначала испугался и даже постарался ткнуть Первого острой спичечной ножкой, но потом успокоился и дал взять себя на руки. Всю ночь Первый держал Орешка на руках в кресле в гостиной. А наутро гроза утихла.
С тех пор Орешек стал больше доверять Пятерым. Он терся об ноги, когда Второй приходил с работы, а днем любил перекатываться на его тапочках. Он помогал Третьему натирать паркет (Третий привязывал к дистрофичным веточкам Орешка щетки и тряпки и устраивал с ним фигурное катание, ноги у Орешка разъезжались и он даже падал, но видно было, что ему весело). Специально для Орешка Четвертый соорудил что-то вроде гнезда, где Орешек мог побыть один, свернувшись калачиком и посмотреть свои сны. Но Орешек не очень любил спать один. Когда заболел Пятый, он залезал к нему под одеяло и становился теплым, как грелка. Да да, он явно изменился.
И не только по теплоте. С недавних пор Пятеро, когда держали его на руках, слышали от него звуки. Звуки были странные, скребущиеся об дерево изнутри, как будто что-то копошится. Думая, что, возможно, Орешка одолели короеды, они даже вызывали специалиста по мебели, короедам и деревянным домам. Но короедов не было обнаружено. Пятерым оставалось только разводить руками.
Однажды Орешек пропал. Не было его ни в гнезде, ни на тапочках, ни в постелях. И даже на кухне его не было, где он очень любил полежать под столом, своим шебуршением наводя подозрения на мышей. В одной комнате только Пятеро обнаружили обломки веточек, какую-то шелуху и скорлупки как от обломанной деревяшки. Первый выпустил стайку бабочек из окна, об которое они стучались разноцветными крылышками.
- Наверное, его погрызла соседская кошка - сказал Второй
- Это были короеды - сказал Третий
- Я буду скучать - сказал Четвертый
- Кажется, что-то сгорело на кухне.. - заметил Пятый.

Я рыбачка и живу у Синего моря. Мне, наверное, много уже лет, но здесь как соленая рыбка - всегда молодой. В моем доме скрипит третья половица, а утром муж ушел в море, а сыновья на фронт. С тех пор прошло тридцать лет. Мне нравится танцевать свинг на голубом песке пляжа, мне нравится делать колесо, взметая песок . Все, кто когда-нибудь жил у Синего моря знают, что там всегда ходят в светлом. Потому что даже если ты ходишь в темном, оно скоро станет светлым от соли и солнца. И все забывается, все забывается.
По вечерам, когда зажигаешь керосинку на расшатанном столике, хочется плакать. Я так виновата, я так виновата, что они не могут вернуться.