небольшой набросок к занятию на литературных курсах)
Черный, белый, рыжий
...в черном-черном поселке, в темном-темном переулке, в одном заведении-в-котором-вы-никогда-не-стали-бы-пить-кофе, мы с другом решились-таки его попробовать. Да все что угодно, лишь бы хоть на четверть часа забыть о заледеневшей темноте чужих улиц, да и говорить, честно признаться, нам было уже не о чем, а просто бродить, держась за руки под отсутствием луны, стало бессмысленно и как-то неловко, что ли.
Смешные поселковые магазины уже позакрывались, речка, когда-то в сумерках такая говорливая, теперь онемела, сосны смотрели угрожающе и свысока; не оставалось ничего другого, как толкнуться в безымянную привокзальную кафешку.
Первое, что увиделось нам через неохотно приоткрывшуюся дверь - два венка, да-да, обыкновенные похоронные венки с траурными лентами. На мгновение показалось, что мы ошиблись заведением, но втягивал теплый свет, и мы переступили порог.
Мы пили кофе и старались разговаривать, как когда-то - будто нам весело вдвоем; венки были прислонены к соседнему столику, а в дальнем углу весело и нецензурно галдели собратья усопшего.
В черном-черном кофе ("молоком только испортите", - сказал хозяин заведения и не налил молока) плавала какая-то муть, пыльные ленты на венках пошевеливались, а листья и цветы подергивались и даже как-будто шуршали, как настоящие, уличные, потревоженные ветром, а не искусственные, которым приличествует свисать недвижно и скорбно.
Все, что рассказывал мой друг, было скучно, пятнистый шарфик на его шее раздражал меня все сильнее с каждой минутой, а сегодняшний вечер и вся наша глупая поездка казались бессмысленными; нужно было как-то дожить до дна кофейной чашки, и я гипнотизировала взглядом дрожащие венки.
Я думала о человеческой душе, которая - потемки, про мою, что темнее всех, чернее этих траурных лент; это такой мрак, который не расколоть светом; моя темень сама вмиг зальет каждый уголок в любом, самом солнечном зале, потушит фонари на улице.
Вот человек, сидящий напротив, он - светлый, и так любит меня, что, кажется, вот-вот моя ночь дождется рассвета.
Но это я каждый день и каждую ночь вхожу в его светлые залы и включаю темноту.
Зачем мне мужчина, которого я не люблю, когда у меня есть любимый, такой же темный, как я? Может, я спешу погреться перед тем, как выйти на ледяную улицу, под замершие фонари? Или понимаю, что никто, никогда так любить меня уже не осмелится? И я вечно держу нелюбимого, не подпуская его, питаюсь его светом, сгущаю свою темноту.
А венки тем временем совсем разбушевались, один из них чуть не свалился на пол. Мы прервали разговор и стали ждать страшного. Но действительно страшно, увы, только в сказках и внутри у нас да между нами, а венки, да что венки - просто ими играл котенок. Нашуршавшись листьями и подергав напоследок ленту "Дорогому брату", зверек перешел к нашему столу, на мои коленки. Он был грязненький, с дредами на спине, и очень бодливый, то есть ласковый. Говорят, именно такие трехцветные кошечки приносят счастье. И если это правда, я мысленно отдаю все принесенное моему другу, пока здесь свет, который никто никогда не сможет потушить, пока можно еще сидеть в тепле, пока в чашке есть капелька кофе.
В одном черном-черном поселке, на кладбище под темными-темными соснами похоронили чьего-то брата, к которому припозднился котенок, приносящий удачу; в одном заведении-в-котором-вы-никогда-не-стали-бы-пить-кофе, появились сливки для трехцветного зверька и для всех, кто замерз и измучился в темноте, а я прижимаю к груди пятнистый, цвета счастья, шарфик, подаренный мне на прощанье, и пью кофе, и мысленно говорю с другом, светлым, солнечным, моим любимым.
