Клинок утреннего солнца рассек январскую морозную муть между высотками и ало вспыхнул на полоске окон дома напротив, словно разделяя пылающей гранью темное и светлое в этом мире.
В это время года жители столицы затемно уходили на работу и возвращались, когда уже было темно. В повседневной суете им недосуг было смотреть в окно, лишь торопясь из дома в метро или обратно, они отмечали про себя, что живут впотьмах, вечно надеясь, что когда-нибудь придет лето.
В одном из окон дома, под самой крышей, кто-то курил и наблюдал, как воробьи и голуби, сидевшие на ветках застывших деревьев и балконах, то слетались дружно вниз что-то поклевать, то пугливо вспархивали назад, потревоженные редкими прохожими
- Вот так и мы, - подумал Егор, аккуратно стряхивая пепел, - стремимся к свету, а добыть крохи на пропитание можем только в темноте.
Внизу началось какое-то оживление. Присмотревшись, Егор понял, что это двое школьниц остановились под фонарем, чтобы покормить замерзших пташек. Девчушки крошили что-то себе под ноги, и голуби суетились, отталкивая друг друга. Серые воробьиные комочки пытались проскочить мимо нахохлившихся голубей и урвать свое, но те отбивали наскоки шустрых воришек.
- Все, как у нас, - грустно отметил Егор, - Кто-то хапнул кусок и пытается его сберечь, кидая крохи голодранцам. Только в отличие от птиц, наша гордость всякий раз жжет внутри. Все можно было бы сделать иначе.
Кто придумал устроить мир так, чтобы каждый стремился обменять свою жизнь на какие-то блага. Молодость – на деньги. Здоровье – на мнимую карьеру. Любовь - на удачный брак. А те, у кого был особый талант, долго сопротивлялись, пытались создавать что-то свое, но в итоге либо ломались и, как все, старались выгодно продаться, либо спивались, проклиная мир, вышвырнувший их и растоптавший все новые идеи.
Птичья стайка внизу испуганно разлетелась в стороны, уступая дорогу спешащему мужику. Девчушки, очевидно, что-то крикнули торопыге, но он лишь отмахнулся. Да, нужно глядеть в оба. Иначе беда.
- Я тоже шарахался в стороны, - признался себе Егор. – Пока не встретил ее.
О закурил еще одну сигарету, вспоминая их первую встречу.
Нина поразила его тогда своей отчаянной смелостью. Даже - дерзостью. Она всегда имела какое-то особое мнение по любому вопросу. И это бала не бравада. Это было естественно. Менять свое мнение Нина не любила, и если соглашалась с какими-то неопровержимыми фактами, то делала это свысока. Она всегда гордо держала свою красивую строптивую головку, в которой явно присутствовал здравый смысл. Он пытался аргументировано бороться с неукротимой хозяйкой, но почти всегда уступал. Даже если той приходилось соглашаться, всем своим видом она показывала, кто тут прав.
Егор улыбнулся. Как давно это было, а он все помнит, будто случилось все вчера. Первое, что натолкнуло его на мысль о своем особом отношении к новой знакомой, были детали. Он никогда не придавал значения одежде и через пару дней не вспомнил бы, кто во что был одет на вечеринке. А тут, на тебе! Он четко помнил все ее наряды и «фенечки». Даже начал их сравнивать.
Нина словно нарочно всегда надевала что-то новое, а уж бус, сережек, брошек или колечек был целый арсенал. Он тогда впервые начал приглядываться к этим женским хитростям и пытался понять их язык. Все девчонки использовали сие тайное оружие, но Нина владела им, как потомственный ниндзя. Издалека и, не глядя на жертву, она разила наповал.
Рука непроизвольно потянулась за новой сигаретой. Тут же вспомнилась тогдашняя зажигалка Нины. Как она объяснила – старая дедова вещь, прошедшая с ним до Берлина. Выпросила ее у бабки и берегла, как фамильный бриллиант. Умело сработанная из стреляной гильзы и затейливого колпачка в виде головы дракона, зажигалка была украшена тонкой чеканкой в виде непонятных символов. Позже Егор узнал, что это словесный оберег древних славян.
- Деда за всю войну ни разу не ранило, - любила повторять Нина, - и меня убережет.
Зажигалка на старой льняной ниточке всегда была на длинной шее строптивой красавицы. Как амулет. И он действительно выручал. В этом Егор сам убедился однажды. Это было на втором курсе института. Он едва знал сопромат и боялся провала. Очевидно, это было так явственно написано на лице злостного прогульщика, что Нина сжалилась. Сама вложила в холодную от предчувствия неминуемой беды ладонь Егора ту заветную зажигалку и что-то прошептала. Через полчаса он выскочил в коридор из аудитории, где шел экзамен, и кинулся при всех к ногам спасительницы.
- Я твой, колдунья! – не задумываясь, выпалил тогда обалдевший от свалившейся на него удачи студент.
Минуло почти полвека.
Нина все такая же непокорная гордячка. Седая головка все так же приподнята над окружающей суетой. Правда, во взгляде появилась грусть. То ли о чем-то несбывшемся, то ли о сделанном когда-то зря. Она не говорит. Только они по-прежнему вместе. С тех самых пор, как он впервые прикоснулся к ее амулету. Это был вторник. 11 января. Колдунья ли она на самом деле или это судьба, Егор не знал.
Они вместе колесили по разным городам, у обоих в трудовых книжках даже вкладыши были заполнены убористыми почерками разных кадровиков. Только, вот добра особо не нажили. Зато на каждый праздник Егор всегда дарил Нине какую-нибудь безделушку. Они иногда вместе открывают ее шкатулки и перебирают «драгоценностями». У каждой была своя история.
На улице окончательно рассвело, и Егор засуетился, убирая окурки и споласкивая пепельницу. Едва открыл форточку, как на краешек вспорхнула синичка. Бусинки ее черных глаз внимательно изучали обстановку. Очевидно, теплый воздух из комнаты обдал гостью не только сигаретным дымом, но и домашним запахом еды и уюта. Синичка смело влетела внутрь и, сделав небольшой круг, уселась на спинку стула.
- А ты отчаянная, - улыбнулся Егор. – Погоди, у меня сальце есть в холодильнике. Я мигом. Не улетай.
- Ты с кем тут? – в дверях появилась Нина.
Синичка насторожилась, было, но осталась на своем месте. Она с любопытством наблюдала за человеком, который осторожно пододвинул к ней блюдечко с салом. Недоверчиво оглядевшись, птаха принялась за дело. Егор подмигнул ей.
- Чем богаты…
Боясь спугнуть гостью, Нина все еще стояла в дверях. Он тихонько подошел к ней и нежно обнял.
- Не жалеешь, что вышла за меня?
Она вопросительно глянула в ответ.
- Даже на старость нам не скопил. Крохи одни.
- Все что хотела, у меня есть, - Нина прижала руку к груди. – Все здесь.

Клинок утреннего солнца рассек январскую морозную муть между высотками и ало вспыхнул на полоске окон дома напротив, словно разделяя пылающей гранью темное и светлое в этом мире.
В это время года жители столицы затемно уходили на работу и возвращались, когда уже было темно. В повседневной суете им недосуг было смотреть в окно, лишь торопясь из дома в метро или обратно, они отмечали про себя, что живут впотьмах, вечно надеясь, что когда-нибудь придет лето.
В одном из окон дома, под самой крышей, кто-то курил и наблюдал, как воробьи и голуби, сидевшие на ветках застывших деревьев и балконах, то слетались дружно вниз что-то поклевать, то пугливо вспархивали назад, потревоженные редкими прохожими
- Вот так и мы, - подумал Егор, аккуратно стряхивая пепел, - стремимся к свету, а добыть крохи на пропитание можем только в темноте.
Внизу началось какое-то оживление. Присмотревшись, Егор понял, что это двое школьниц остановились под фонарем, чтобы покормить замерзших пташек. Девчушки крошили что-то себе под ноги, и голуби суетились, отталкивая друг друга. Серые воробьиные комочки пытались проскочить мимо нахохлившихся голубей и урвать свое, но те отбивали наскоки шустрых воришек.
- Все, как у нас, - грустно отметил Егор, - Кто-то хапнул кусок и пытается его сберечь, кидая крохи голодранцам. Только в отличие от птиц, наша гордость всякий раз жжет внутри. Все можно было бы сделать иначе.
Кто придумал устроить мир так, чтобы каждый стремился обменять свою жизнь на какие-то блага. Молодость – на деньги. Здоровье – на мнимую карьеру. Любовь - на удачный брак. А те, у кого был особый талант, долго сопротивлялись, пытались создавать что-то свое, но в итоге либо ломались и, как все, старались выгодно продаться, либо спивались, проклиная мир, вышвырнувший их и растоптавший все новые идеи.
Птичья стайка внизу испуганно разлетелась в стороны, уступая дорогу спешащему мужику. Девчушки, очевидно, что-то крикнули торопыге, но он лишь отмахнулся. Да, нужно глядеть в оба. Иначе беда.
- Я тоже шарахался в стороны, - признался себе Егор. – Пока не встретил ее.
О закурил еще одну сигарету, вспоминая их первую встречу.
Нина поразила его тогда своей отчаянной смелостью. Даже - дерзостью. Она всегда имела какое-то особое мнение по любому вопросу. И это бала не бравада. Это было естественно. Менять свое мнение Нина не любила, и если соглашалась с какими-то неопровержимыми фактами, то делала это свысока. Она всегда гордо держала свою красивую строптивую головку, в которой явно присутствовал здравый смысл. Он пытался аргументировано бороться с неукротимой хозяйкой, но почти всегда уступал. Даже если той приходилось соглашаться, всем своим видом она показывала, кто тут прав.
Егор улыбнулся. Как давно это было, а он все помнит, будто случилось все вчера. Первое, что натолкнуло его на мысль о своем особом отношении к новой знакомой, были детали. Он никогда не придавал значения одежде и через пару дней не вспомнил бы, кто во что был одет на вечеринке. А тут, на тебе! Он четко помнил все ее наряды и «фенечки». Даже начал их сравнивать.
Нина словно нарочно всегда надевала что-то новое, а уж бус, сережек, брошек или колечек был целый арсенал. Он тогда впервые начал приглядываться к этим женским хитростям и пытался понять их язык. Все девчонки использовали сие тайное оружие, но Нина владела им, как потомственный ниндзя. Издалека и, не глядя на жертву, она разила наповал.
Рука непроизвольно потянулась за новой сигаретой. Тут же вспомнилась тогдашняя зажигалка Нины. Как она объяснила – старая дедова вещь, прошедшая с ним до Берлина. Выпросила ее у бабки и берегла, как фамильный бриллиант. Умело сработанная из стреляной гильзы и затейливого колпачка в виде головы дракона, зажигалка была украшена тонкой чеканкой в виде непонятных символов. Позже Егор узнал, что это словесный оберег древних славян.
- Деда за всю войну ни разу не ранило, - любила повторять Нина, - и меня убережет.
Зажигалка на старой льняной ниточке всегда была на длинной шее строптивой красавицы. Как амулет. И он действительно выручал. В этом Егор сам убедился однажды. Это было на втором курсе института. Он едва знал сопромат и боялся провала. Очевидно, это было так явственно написано на лице злостного прогульщика, что Нина сжалилась. Сама вложила в холодную от предчувствия неминуемой беды ладонь Егора ту заветную зажигалку и что-то прошептала. Через полчаса он выскочил в коридор из аудитории, где шел экзамен, и кинулся при всех к ногам спасительницы.
- Я твой, колдунья! – не задумываясь, выпалил тогда обалдевший от свалившейся на него удачи студент.
Минуло почти полвека.
Нина все такая же непокорная гордячка. Седая головка все так же приподнята над окружающей суетой. Правда, во взгляде появилась грусть. То ли о чем-то несбывшемся, то ли о сделанном когда-то зря. Она не говорит. Только они по-прежнему вместе. С тех самых пор, как он впервые прикоснулся к ее амулету. Это был вторник. 11 января. Колдунья ли она на самом деле или это судьба, Егор не знал.
Они вместе колесили по разным городам, у обоих в трудовых книжках даже вкладыши были заполнены убористыми почерками разных кадровиков. Только, вот добра особо не нажили. Зато на каждый праздник Егор всегда дарил Нине какую-нибудь безделушку. Они иногда вместе открывают ее шкатулки и перебирают «драгоценностями». У каждой была своя история.
На улице окончательно рассвело, и Егор засуетился, убирая окурки и споласкивая пепельницу. Едва открыл форточку, как на краешек вспорхнула синичка. Бусинки ее черных глаз внимательно изучали обстановку. Очевидно, теплый воздух из комнаты обдал гостью не только сигаретным дымом, но и домашним запахом еды и уюта. Синичка смело влетела внутрь и, сделав небольшой круг, уселась на спинку стула.
- А ты отчаянная, - улыбнулся Егор. – Погоди, у меня сальце есть в холодильнике. Я мигом. Не улетай.
- Ты с кем тут? – в дверях появилась Нина.
Синичка насторожилась, было, но осталась на своем месте. Она с любопытством наблюдала за человеком, который осторожно пододвинул к ней блюдечко с салом. Недоверчиво оглядевшись, птаха принялась за дело. Егор подмигнул ей.
- Чем богаты…
Боясь спугнуть гостью, Нина все еще стояла в дверях. Он тихонько подошел к ней и нежно обнял.
- Не жалеешь, что вышла за меня?
Она вопросительно глянула в ответ.
- Даже на старость нам не скопил. Крохи одни.
- Все что хотела, у меня есть, - Нина прижала руку к груди. – Все здесь.

Под утро пошел первый снег. Это разбудило Сергея. Из разбитого окна на чердаке тянуло холодом, но он просунул руку меж острых осколков и подставил ладонь снежинкам. Они быстро таяли, оставляя на грязной коже прозрачные бусинки. Свет от яркой рекламы на противоположном доме попеременно окрашивал в разные цвета и падающие снежинки, и бусинки на ладони. Это монотонное чередование незатейливой палитры напоминало калейдоскоп. Беззвучный и бездушный.

Сергею стало совестно за свои давно немытые руки. Последние мгновения и без того короткой жизни идеально чистых снежинок проходили не среди сородичей на тротуаре или крыше, а на заскорузлой коже, давно не знавшей горячей воды. Хоть бы они еще пожили до первых прохожих или внезапного осеннего потепления, а то сразу превращаются в грязь. Он поспешно отдернул руку и стал вытирать о штаны. Стало еще хуже.

- Так и душу свою не отмыть зараз, - кольнула ехидная мыслишка.
Сергей лихорадочно осмотрелся в поисках какой-нибудь воды. На яркой зеленоватой ноте калейдоскопа взгляд уперся в помятую пластиковую бутылку с ободранной наклейкой. Остатки водопроводной воды пошли на благое дело.

Боясь упустить остатки первого снега, он вновь подставил ладонь с растопыренными пальцами навстречу парящим в тишине красавицам. Однако, они словно сторонились его, боясь замараться, и пролетали мимо. Стало досадно, что он теперь даже первый снег проворонил.
- Ну, пожалуйста, - мысленно взмолился Сергей.

Тут он заметил, что из ранки на пальце сочится кровь. Очевидно, порезался второпях о разбитое стекло. На красной ноте калейдоскопа кровь, скопившаяся в ладони, показалась черной. Это огорчило его еще больше. Однако на следующем шаге монотонной палитры цвета приобрели естественные оттенки, и несколько снежинок, зависнув в нерешительности, увязли в красном пяточке на его ладони.
- Мы стали одной крови, - радостно вспыхнуло в сознании.

Сергей даже улыбнулся, чего так давно с ним не случалось.

Как мало нужно, чтобы вдруг ощутить себя счастливым. По-настоящему радоваться всей душой. Не для кого-то и для чего-то, а оттого, что благодать внезапно заполнила его, как дырявый сосуд. Хлещет из всех щелей, а не кончается. И так сладко и так хорошо, что слезу прошибло. Вот ведь как бывает. Отверженный близкими и друзьями, потерявший все, что только можно, он впервые почувствовал себя счастливым человеком. Именно человеком, прожившим не самую плохую толику, отмеренной Создателем.

Когда-то в прошлой жизни он был таким же робким и несмелым, как эти снежинки. В первый снег той далекой осени, когда легко поступил в столичный институт, он вляпался. Иначе назвать то состояние отчаянной влюбленности было сложно. Впрочем, это он сейчас так может говорить о себе. С иронией и легкой грустью. А той осенью он и говорить-то не мог. Другой бы ударил по тормозам, а он только глаза закрыл и руки раскинул. Не жил, не думал, не дышал.
Он влюбился.

Тогда утром тоже пошел первый снег. Сергей торопился в институт, и буквально, столкнулся с девушкой, вдруг закружившейся на дорожке вдоль витиеватой литой ограды под начавшимся снегопадом. Чтобы не упасть на скользких плитках, они инстинктивно ухватились друг за друга. Смеясь и извиняясь, девушка попыталась отстраниться от незнакомого парня, но он как-то очень серьезно шепнул ей на ухо:
- Это судьба.

У Светки на ресницах лежали робкие снежинки, и она смотрела в упор, не мигая, словно боясь их вспугнуть. По крайней мере ему тогда так показалось. Они были одной крови. Это связало их на всю жизнь. По крайней мере ему так казалось. И Серега пропал. Он вдруг выпал из одной жизни в другую. Возможно, тогда тоже переключился какой-то незримый калейдоскоп, и новый яркий цвет обозначил тот переход. Вернее – большой скачок, как кто-то говорил им на лекции. Запомнилось только эта фраза. Запомнилась, потому что была созвучна новому миру Сереги. Остальное кануло в Лету.

Чтобы жить в новом мире, ему нужно было держать Светку за руку. Без этого он терялся. Вернее мир переставал существовать, и вместе с ним растворялась его душе. Где и как он не понимал. Просто пустота и мрак заполняли все вокруг. Наверное тогда калейдоскоп стал черно-белым. Без нее и с ней. Однажды Светка не появлялась в институте три дня, и он не смог уйти из учебного корпуса. Ждал. Ночевал в гардеробе и не притрагивался к еде. Когда увидел ее вновь, предложил пожениться. К его удивлению и неописуемому восторгу она согласилась.

Только некоторое время спустя Серега узнал, что когда он вляпался, Светка залетела. После рождения дочери в калейдоскопе появился третий цвет. Оранжевый. Светка-маленькая была рыжей, с веснушками и неусидчивым характером. Первые лет семь она росла на Сереге, словно экзотический фрукт. Они общались на своем языке и были братьями по крови. Он называл ее Огонек, она его – Серенький. Сколько так они жили, Серега не помнил. В том мире времени вообще не было. А после случился провал в памяти.


На улице стало светать, и огни привычной рекламы на противоположном доме поблекли. В застывшей ладони Сергея пятнышко с увязшими в ней снежинками засохло. Ранка затянулась и не кровоточила.
- Как моя душа, - подумалось ему.

Любовь не покинула его. Она запечаталась и осталась в душе. Где-то очень глубоко. В укромном месте. Этот островок обошли стороной и развод и нелепые скитания после. Он и сам старался не приближаться, но иногда не выдерживал и выбирался на тот пляж с золотым песком, окаймлявшим островок любви.
Там все было по-прежнему. И снежинки на ресничках Светки, и чистый взгляд малышки, наполнявший его душу удивительным счастьем. Только, вот, в калейдоскопе его жизни появилась еще одна полоса. Бесцветная. Это случилось пару лет после развода. Он попытался как-то тайком от матери заговорить с Огоньком на улице. Дождался стройную фигурку с пышной копной рыжих волос и позвал. Как в детстве. На их секретном языке. Она вздрогнула и неуверенно произнесла:
- Здравствуйте.

Тот мир захлопнулся. Словно жахнул апокалипсис, о котором так долго бубнили колдуны всех мастей. Наверное за грехи, о которых он так и не узнал.

Серега пробовал перейти в иное состояние, позволяя себе бокал красного вина. На первый завтрак. Не помогло. На горизонте его души еще маячил тот островок, где всегда идет первый снег. И он стал жить так, чтобы никто не прикоснулся к его единственному сокровищу, не отмеченному ни на одной карте. Окружавший мир был настолько неинтересен, что он никогда не пытался понять, будет ли сегодня кров и пища. Разве что, вот этот чердак чаще других привлекал его своей размеренной рекламой. Далеко за полночь она не давала забыться в тревожном сне, с фанатичным упорством повторяя, что все меняется в этом мире.

И он уверовал. Искренне и бесповоротно. А сегодня неожиданно для себя принес жертву во исполнение. На крови. Он знал, это не случайно. Нужно только немного подождать. И снова пойдет первый снег.

- Вот вы где! – я искренне улыбнулся, поглядывая на свою дальнюю родственницу. – День добрый. Далеко забрались. Подальше от любопытных глаз?
- Нет, - отмахнулась она, - просто люблю этот парк. Здесь дорожки извилистые, гулять хорошо. Так только до революции парки разбивали. Потом товарищи лишь прямые дороги делали. В светлое будущее. А здесь митингов никогда не проводили и бюджет не выделяли. Все осталось, как было. Еще Савва Морозов деньги пожертвовал на больничку и парк при ней. Душевно тут.

Она замолчала и отвернулась, глядя куда-то вдаль, но я почувствовал ее горькую улыбку. Отчего-то мне в такие моменты становилось неловко. Мы не так часто виделись, но эту улыбку я всегда ощущал всем сердцем. Она никогда открыто не укоряла меня или других родственников, но я знал, что и они в такие моменты чувствовали тоже самое.

- А ты думал найти меня в палате для лежачих? – не поворачиваясь с иронией спросила она.

О, я с детства помнил эту манеру подтрунивать. Над собой, над происходящим вокруг и над многочисленными нашими родственниками. Как-то так получилось, что нас, не в пример другим семьям, осталось много. Деревенские корни ли сыграли свою роль, привычка ли, воспитанная с детства, держаться дружка дружку, несмотря ни на что, или бескрайние просторы, откуда пошел наш род. Не знаю. Но мы по-прежнему дорожили поистершимися родственными связями. До сих пор. И эта ирония не казалась обидной. Наоборот. Это была фамильная черта. Впрочем, были и такие, кто подался на заработки в дальние страны, да так и не вернулся.

- Не кори тех, кто ушел, - она словно прочла мои мысли. – Каждый выбирает по себе…
- Да я, собственно, - оправдываться мне не хотелось, и я протянул ей пакет с яблоками. – Вот. Витамины.

Она с интересом взяла мой скромный гостинец и заглянула внутрь. С жадностью вдохнув одуряющее сладкий запах наших деревенских яблок, она с благодарностью посмотрела на меня. Я ждал этого. Знал, что никакие заморские штучки не обрадуют ее, как эти яблоки из родных мест.

- Вот спасибо, мил человек. Вот порадовал. Меня тут пытаются ерундой всякой пичкать. Ни запаха, ни вкуса. Трава прошлогодняя. А эти люблю. Прелесть какая.

Она достала из пакета большое румяное яблоко и, обхватив его длинными тонкими пальцами с морщинистой желтоватой кожей, поднесла к лицу. Надо же, как может преображаться немолодое лицо. Только что язвила и хмурилась, а тут вдруг озарилась. Именно так. Другого слова и подобрать нельзя. Сквозь прикрытые веки смотрит куда-то вдаль, и видит там нечто такое, отчего душа ликует. Я всегда удивлялся, становясь свидетелем такого ее преображения. Вот, кажется, плохо все вокруг, тошно, а она закроет глаза и улыбается. И это не позерство, не игра на публику. Вот такая она на самом деле. За то и любят все наши.

- Человеку много не надо, если он любить умеет, - не оборачиваясь ко мне, тихо проговорила она. – Не смотри, что время с внешностью делает. Это наносное. Кто душой живет, богат малостью. Вот весточка из родных краев такой радостью наполнит, что все невзгоды преодолеть можно. Не воевать с воришками, кои землю нашу сейчас поганят, а простить их, как людишек умом слабых. Убогие душой завсегда не только чужим трудом жили, но и чужим счастьем пытались согреться, но это лишь зависть рождало.

- Отчего же никто камень не кинет? – не выдержал я. – Ведь накипело.

- Ах, мил человек, - опять грустно улыбнулась она, - Война никого не щадит, потому как кровью питается. Первыми забирает лучших, тех кто за справедливость жизни кладет, а убогие всегда в подполе прячутся. Да ты садись, в ногах правды нет.

Мы помолчали. Всколыхнувшееся было желание ругать всех и вся внезапно затихло во мне. Она и так все знала, а понимала намного глубже, потому любые слова были бы лишними. Наверное именно это многие чувствовали рядом с ней. Потому и уважали. Она давно была самой мудрой в нашем роду. Причем, мне казалось, что так всегда было до меня, и так будет после. Наверное поэтому я пришел к ней сегодня. Никогда не числился у нее в любимчиках и не рассчитывал на какое-то наследство. Быть может, она даже имени моего не помнит. А, вот, поди ж ты. Знаю, что плохо ей, а помочь не знаю как. Разве что, вот эти яблоки из глубинки.

- Равнодушие убивает все, - неожиданно произнесла она, словно отвечая на незаданный мною вопрос. – Пока я кому-то нужна, не умру.

У меня что-то сжалось внутри и перехватило дыхание, словно предстояло проститься с кем-то очень дорогим, а она неожиданно вскинулась и смеясь кинула в мою сторону.

- Негоже напоминать мне о возрасте. Да, и не собираюсь я сгинуть из-за кучки уродцев.

- Мужчи-и-на, - кто-то бесцеремонно тормошил меня за плечо. – У вас яблоки рассыпались.

Открываю глаза и нелепо озираясь по сторонам. Сижу на лавочке, а какая-то сердобольная дама собирает яблоки. Хорошо дожди начисто выдраили брусчатку аллеи.

- Вам плохо? - дама встревожено смотрит на меня. – Валидольчик дать?
- Нет-нет, - отнекиваюсь я. – Спасибо. Задремал на солнышке.
- А-а, - понимающе кивает дама и сообщает на прощание. – Мне показалось, вы кого-то звали.
- Это я во сне.

Сердобольная спасительница медленно удаляется по пустынной аллее, а я прикрываю глаза и тихо повторяю.
- Россия, Россия. Я с тобой. Что бы ни случилось.

Я всегда любил бывать здесь. В детстве отпуска родителей мы проводили в этом доме. Когда по наследству он перешел к старшему брату, мы приезжали сюда уже со своими детьми. Теперь, вот, и внуки тут. Так повелось, что его никогда не называли дачей, только – дедов домик.

С годами меня особенно тянуло сюда поздней осенью. Дорога неблизкая, но времени теперь достаточно. Все проблемы забываются, когда заходишь на «Капитанский мостик». Так мы называем беседку у самого обрыва. Ее еще отец поставил. Внизу речка плавно поворачивает к порогам, и потом пенится в бурунах до следующего поворота.

Когда-то давно мне подумалось, что если инопланетяне и прилетают на землю, то ради вот такого уголка. Красота, тишина и чистота. Все под рукой - огородик, охота-рыбалка, грибы-ягоды. И главное – душевный покой. Не с кем и незачем воевать. Когда я признался себе в самой заветной мечте, то лучшего места для нее на земле не оказалось. Мне хотелось написать книгу. Не роман или детектив. Нет. Написать о себе. Все, как было на самом деле. Хотелось выбрать какого-то воображаемого попутчика, которому по русской традиции можно выложить подноготную. Все-все. Пути наши более не пересекутся, и это дает свободу. Рассказывать не то, что повторял своим близким по многу раз. Нет. Рассказать, что-то важное, сокровенное. Без прикрас, как оно было на самом деле. Не исповедь, чтобы грехи загладить, а правду.

Я еще не притронулся к перу. Пока только хожу вокруг, словно на прогулке окрест дедова дома. Нарезаю круги по лесам и все думаю. Прежде сомнения одолевали. Кокой из меня писатель. Каменщик я. В разных городах столько всяких домов поставил, что на свой городок хватило бы. А тут, поди ж ты, свербит внутри. И придумывать ничего не надо, все помню. Имена, даты, как влюблялся, женился-разводился, как предавали и выручали.

Да, видно, руки не те, чтобы перо держать. Я с камнем без рукавичек общаюсь. Он в ладони, как родной, лежит. На ощупь о нем могу всю биографию сказать, и как его положить ловчее, чтобы служил долго. С книгой другой подход нужен, но я упрямый. Напишу. Помнится, ставил я часовенку одну. Место красивое и батюшка душевный попался, а никак не вырисовывается часовенка. Эскизы-чертежи есть, да чужие они. Взял на подумать три дня. Походил вокруг, посмотрел, что да как. И вдруг увиделась она мне, да так ладно на пригорке встала, что душа успокоилась. Все к месту.

Так что, напишу я эту книгу. Подумаю маленько, и напишу. Обязательно. Все, как есть. Только торопиться нельзя. Правда суеты не любит. Всякие мелочи важны. Особенно, что себя касаемо. Есть грех – любит человек приврать. Покрасоваться, значит. Потому я и подумал, что писать надо здесь. Дедов дом вранья не терпит. Не позволит. Да, и кому тут врать-то, никого на сотни верст.

- Пора.
Так некстати прозвучало за спиной, что захотелось выругаться. Никак не привыкну, что и в этом мире, все, как в том.
Это за мной. Время мое пришло.

В детстве разноцветный ковер опавших листьев казался более ярким. Я любил перешагивать с одного бардового листа на другой. С годами эти шаги становились все длиннее. Теперь и не допрыгнуть. Похоже, воспоминания стали очками с цветными стеклами, и поэтому на фоне желтых полян мне редко попадаются алые листья. Резные с крупными прожилками запекшегося сока, чью жизнь оборвал первый ночной заморозок. Придет пора, и холодное лезвие безжалостно полоснет по тонким жилкам. Многие умирают во сне, а некоторые ждут солнечного света. Напоследок несколько секунд свободного падения. И все.

Говорят, что умирая, человек может задержаться на Земле, если не выполнил предназначение. Интересно, как у листьев. Быть может и они вымаливают у своих богов время на последний шанс. Рассуждая так, поднимаю голову и осматриваюсь. Действительно, с одной из верхних веток ко мне планирует огромный бордовый лист. Словно засмотревшись на меня, он натыкается на другую ветку, но все же опускается прямо ко мне в руки. Это знак.

С любопытством разглядываю его. Красавец. Брутальные рубленные линии контура, набухшие отвердевшие жилы, поджарое тело. Был на самом верху. Интересно, наша встреча случайна или он выбрал именно меня. Если так, то - зачем. Верчу лист в руках. Никаких намеков на знаки или символы. Обхожу вокруг солидного клена. Забавно, но красных листьев под ногами нет, одни желтые. Делаю десяток шагов в сторону. Среди обнаженных ветвей ни одного листочка. Этот был последним. Неспроста.

Пару минут оглядываюсь по сторонам и размышляю. Вокруг ни души. Похоже, все-таки это послание предназначалось именно мне. И смысл его ни в каких-то таинственных символах на листе, а в самом действии. Не сгинуть бесследно, а сделать что-то напоследок. Какой-то единственный шаг. И, если послание предназначалось мне, то должен понять. Похоже, я близок к осознанию этого шага. Не случайно же последнее время я частенько размышляю о предназначении. Зачем я появился на земле, что должен сделать. Так и не понял.

Никогда не стремился накопить добра или добиться власти. Да, посадил дерево, построил дом и вырастил детей, но это не главное. Стопка дипломов с сертификатами и два десятка написанных книг перетянуты черным поясом по каратэ. Это все в прошлом. Ни одна религиозная доктрина не затронула. Даже крестился в Иордане, но ничего не почувствовал. Не мое.

Ах, осень, любишь ты загадки. Удивительно красивые и не менее сложные. И синее небо над головой бабьим летом, и безмолвный лес и спокойная река и этот кленовый лист в руках - все присказки. Они были и будут без меня. Только этот миг мой. То, как напоследок парил резной красавец, и есть подсказка. Он впитал в себя всю красоту и оборвал последнюю нить сам, когда почувствовал, что готов сделать этот шаг. И мне послышалось:
«Умри счастливым».