Я помню день, когда приехал
В глаза я первый раз взглянул
Мне было грустно и тревожно
Дождем все небо, улица блестит
Тогда спросил у друга, я
Быть может сложиться со мной
Нет, занята
В то время, друг его с тобой
Подумал, погрустил, забыл
С тобой в знакомых я уехал
А через месяц попросил
На день рождения приехать
Поздравил я тебе тогда
Не так шикарно, но довольно смело
Твои движения ко мне
Мне не забить на долгое время
Все развивалось как роман
Ты парня в этот день отшила
А на обратку поцелуй
В машине мне ты подарила.
Я долго думал, ночь не спал
Хотел увидеть тебя снова
А утром друг мне вновь сказал
Что заскучала ты у дома
К тебе мы сразу сорвались
Всё понеслось как в доброй сказке
И вот река, деревья, ты
Ты на коленях, тихо дышишь
А я с надеждой, как во сне
Тебе я предложение сделал
И за спиной моей в тот миг
Крыла два черных распустилась
И в сердце, добрый яркий блик
Моя душа летела, пела…
А ты как солнышко горела
И освещала жизни миг
Но как всегда все в жизни нашей
Недолго радовался я
Исчез огонь, слова пропали
Я больше не приезжал к тебе
Терпел, пытался доказать любовь
Но ты не видела, смеялась
Меня с говном, мешала ты
И в душу грязно наплевала

Ведь всем нам свойственно ошибаться. Мы совершаем ошибки о которых потом жалеем. Людям свойственно прощать, и это прекрасно. Семейные пары прожившие 30, и те могут простить. Не все, но все же могут.....
У нас все только начинается....И мне слишком хорошо с тобой. Нет, я не смогу, хотя и говорил что это единственное за что бы я не простил.....
Ангел мой, я тебя прощаю, и пусть все будет как прежде. Забудем этот день...
P.S. Разрыдавшись она уткнулась в плече и они долго стояли в обнимку, слушая тяжелое дыхание друг друга....

Она сидела на кровати и рыдала......Почему?....О чем ты думала тогда, что чувствовала?Громко орал в колонках *core.....Перестал ощущать время........
Она вешала лапшу мне 3 дня, 3 сраных дня........она была параллельно с ним...........
Ты так и будешь молчать!?...........Скажи мне, что нибудь!!!!Развернулся спиной.........Мне надо подумать.....

Все в шоколаде..........все реально.........учеба гавно........и погода тоже........А так все мега заибись........Ждите на большой сцене............

Основополагающие принципы социологии Дюркгейма часто обозначают как “социологизм”. Этот термин, несомненно, огрубляет и упрощает представление о дюркгеймовской теории. Тем не менее, он может служить полезным ориентиром, указывающим на некоторые существенные особенности социологических воззрений французского ученого.
Для понимания дюркгеймовского “социологизма” необходимо выделить и различать в нем два аспекта: онтологический и методологический.
Онтологическая сторона “социологизма”, т. е. концепция социальной реальности, выражена в следующих базовых положениях.
Социальная реальность включена в универсальный природный порядок; она столь же устойчива, основательна и “реальная, как и другие виды реальности, а потому, подобно последним, она подчинена действию определенных законов.
Общество - это реальность особого рода. не сводимая к другим ее видам.
Речь идет прежде всего о всемерном подчеркивании автономии социальной реальности по отношению к индивидуальной, т. с. биопсихической реальности, воплощенной в индивидах. “...Общество - не простая сумма индивидов, но система, образованная их ассоциацией и представляющая собой реальность sui generis, наделенную своими особыми свойствами. Конечно, коллективная жизнь предполагает существование индивидуальных сознаний, но этого необходимого условия недостаточно. Нужно еще, чтобы эти сознания были ассоциированы, скомбинированы, причем скомбинированы определенным образом”, - пишет Дюркгейм. Идея дихотомии индивида и общества красной нитью проходит через все научное творчество французского социолога. В различных его исследованиях эта дихотомия выступает в форме понятийных пар, так или иначе воплощающих противоположность этих реальностей. “Индивидуальные факты -социальные факты”, “индивидуальные представления - коллективные представления”, “индивидуальное сознание - коллективное сознание”, “светское - священное” - таковы некоторые из основных дихотомий социологии Дюркгейма.
Указанные дихотомии, в свою очередь, непосредственно связаны с общей концепцией человека у Дюркгейма. Как уже отмечалось, во всякой общей теории общества явно или неявно присутствует общая теория человека, всякая общая социология гак или иначе базируется на какой-то философской антропологии. Социология Дюркгейма не составляла в этом смысле исключения. Человек для нею - и о двойственная реальность, hото dир!ех, в которой сосуществуют, взаимодействуют и борются две сущности: социальная и индивидуальная.
Онтологическая сторона “социологии” но сводится, однако, к признанию основательности и автономии социальной реальности. Утверждается примат социальной реальности по отношению к индивидуальной и ее исключительное значение и детерминации человеческого сознания и поведения; значение же индивидуальной реальности признается вторичным.
В указанных выше дихотомических парах те стороны, которые воплощают остальную реальность, безраздельно господствуют: “коллективные представления” - над индивидуальными, “коллективное сознание” - над индивидуальным, “священное” - над “светским” и т. п. Социальные факты, по Дюркгейму, обладают двумя характерными признаками: внешним существованием по отношению к индивидам и принудительной силой по отношению к ним. Общество в его интерпретации выступает как независимая от индивидов, вне- и надындивидуальная реальность. Оно - “реальный” объект всех религиозных и гражданских культов. Оно представляет собой более богатую и более “реальную” реальность, чем индивид, оно доминирует над ним и создает его, являясь источником всех высших ценностей.
Таким образом, характерная онтологическая черта “социологизма” - это “социальный реализм”, хотя у Дюркгейма он и не выражен в столь экстремистской форме, как, например, у Гумпловича. Дюркгейм признает, что генетически общество возникает в результате взаимодействия индивидов; но, раз возникнув, оно начинает жить по своим собственным законам. Здесь сказалось, в частности, влияние Э. Бугру и В. Вундта. Аналогичные идеи применительно к поведению толпы развивал во Франции Г. Лебон.
Методологический аспект “социологизма” тесно связан с его онтологическим аспектом и симметричен ему.
Поскольку общество - часть природы, постольку наука об обществе -социология - подобна наукам о природе в отношении методологии. Ее познавательной целью провозглашается исследование устойчивых причинно-следственных связей ч закономерностей. Дюркгейм настаивает на применении в социологии объективных методов, аналогичных методам естественных наук. Отсюда множество биологических и физических аналогий и понятий а его работах, особенно ранних.
Основной принцип его методологии выражен в знаменитой формуле, согласно которой асоциальные факты нужно рассматривать как вещи”. Исследованию должны подвергаться в первую очередь не понятия о социальной реальности, а она сама непосредственно; из социологии необходимо устранить все предпонятия, т. е. понятия, образовавшиеся вне науки.
Необходимо подчеркнуть, что этот тезис Дюркгейма имеет не столько онтологический, сколько методологический смысл. “Рассматривать факты определенного порядка как вещи - не значит зачислять их в ту или иную категорию реальности; это значит занимать но отношению к ним определенную мыслительную позицию. Это значит приступать к их изучению, исходя из принципа, что мы ничего не знаем о том, что они собой представляют, а их характерные свойства, как и неизвестные причины, от которых они зависят; не могут быть обнаружены даже самой внимательной интроспекцией”, - писал он. Это обстоятельство нередко игнорировали интерпретаторы и критики Дюркгейма.
Впоследствии тезис о необходимости изучать социальные факты как вещи особенно решительно опровергался в экзистенциалистских и феноменологических теориях. Положение об “антивещном” характере человеческого бытия стало для некоторых из них отправным пунктом. Ж.-П. Сартр в своей феноменологической онтологии характерной чертой человеческого существования (“бытия-для-себя”) провозгласил его противоположность вещному бытию (“бытию-в-себе”); соответственно подход к человеческой реальности как к вещам трактовался им как ее искажение. Французский феноменолог Ж. Моннеро подверг критике идеи Дюркгейма в книге с характерным антисоциологистским названием: “Социальные факты - не вещи”.
Методологический монизм Дюркгейма резко контрастировал с дуалистическими трактовками научной методологии, противопоставлявшими “объяснение” и “понимание” (В. Дильтей), “номотетический” и “идеографический” (В. Виндельбанд), “генерализирующий” и “индивидуализирующий” (Г. Риккерт) методы в естественных науках и науках о культуре Эта тенденция, характерная для немецкой философии того времени, в целом не была присуща Франции, где в социальных науках господствовали позитивистская методология и представление о единстве научного знания.
Из признания специфики социальной реальности вытекает самостоятельность социологии как науки, ее несводимость ни к какой другой из наук, специфика ее методологии и понятийного аппарата Отсюда же и методологический принцип, согласно которому социальные факты должны объясняться другими социальными фактами.
Однако “социологизм” Дюркгейма выходит за рамки этого методологического принципа. Поскольку в соответствии с его “социальным реализмом” общество оказывается доминирующей, высшей реальностью, поскольку происходит социологизация как объясняемых, так и объясняющих фактов. Социологический способ объяснении провозглашается единственно верным, исключающим другие способы или включающим их в себя. Социология в результате выступает не только как специфическая наука о социальных фактах, но и как своего рола наука наук, призванная обновить и социологизировать самые различные отрасли знания: философию, гносеологию, логику, этику, историю, экономику и др.
Таким образом, признание социологии специфической наукой дополняется н “социологизме” своеобразным социологическим экспансионизмом (иногда обозначаемым как “социологический империализм”). Социология мыслилась Дюркгеймом не просто как самостоятельная социальная наука в ряду других, но и как “система, корпус социальных наук”. В результате “социологизм” предстает не только как базовая социологическая концепция, но и как философское учение. Те глобальные проблемы природы морали, религии, познания, категорий мышления, которые стремился разрешить в своих исследованиях Дюркгейм, нередко выходили за рамки собственно социологической проблематики, являясь философскими в самой своей постановке. Отсюда его двойственное отношение к философии. С одной стороны, Дюркгейм отмечал в качестве одного из отличительных признаков социологического метода независимость от всякой философии; с другой - он. по собственному признанию, всегда оставался философом.
Требование отделить социологию от философии у Дюркгейма было в значительной мере связано с ею отрицательным отношением к умозрительным спекуляциям в социальной науке, которые, с его точки зрения, только дискредитируют се. Социология должна строиться на эмпирическом и рациональном методическом фундаменте.
Таковы основные принципы “социологизма”, посредством которых Дюркгейм обосновывал необходимость и возможность социологии как самостоятельной науки. Разработку этих принципов он осуществлял в непрерывной полемике с самыми разнообразными концепциями человека и общества: спиритуалистской философией, утилитаристской этикой, индивидуалистской экономикой, биологическим редукционизмом в социальной науке. Но особенно важное значение имел его антипсихологизм, который содержал в себе одновременно критику психологического направления в социологии и стремление освободить последнюю от влияния психологии. Психологизм в то время был главным воплощением методологического редукционизма и индивидуализма; неудивительно, что именно в нем Дюркгейм видел явное и скрытое препятствие на пути становления социологии как самостоятельной науки.
Парадокс антипсихологизма Дюркгейма состоял в том, что, выступая против психологического редукционизма в социологии (который логически приводил к ее упразднению как самостоятельной науки) и стремясь отделить социологию от психологии, он следовал примеру последней. Выделению социологии в самостоятельную дисциплину предшествовало отделение психологии от философии и физиологии. Открытие психической реальности дало толчок к поискам в сфере собственно социальной реальности и, таким образом, сыграло роль научно-методологического прецедента.
Необходимо уточнить, что критика психологизма осуществлялась Дюркгеймом по существу с позиций зарождавшейся тогда социальной психологии. “Когда мы говорим просто "психология", - писал Дюркгейм, - мы имеем в виду индивидуальную психологию, и стоило бы для ясности в обсуждениях ограничить таким образом смысл слова. Коллективная психология - это вся социология целиком: почему же не пользоваться только последним выражением?”. Трактовка же самих социопсихических сущностей, таких, как “коллективное сознание”, “коллективные представления”. “коллективные чувства”, “коллективное внимание” и т. и., у него была сугубо “социологистской”: последние рассматривались как надындивидуальные сущности, не сводимые к соответствующим фактам и состояниям индивидуальной психики. Этим “социологистская” социальная психология Дюркгейма существенно отличалась от “психологистской” социальной психологии его постоянного оппонента Г. Тарда, сводившего социально-психологические закономерности к индивидуально-психологическим.
Под влиянием трудностей методологического характера и критики со стороны других направлений Дюркгейм со временем смягчил ригоризм своих первоначальных “социологистских” и антипсихологистских формулировок. Многие интерпретаторы Дюркгейма характеризовали эволюцию его идей как движение в сторону все большего спиритуализма, но это вряд ли правомерно, хотя бы потому, что уже в самом начале своей научной деятельности он усиленно подчеркивал духовный характер всех социальных явлений (включая экономические). Вообще эволюция его мысли происходила в иной плоскости, нежели движение от материализма к спиритуализму. Это движение явилось результатом изменения методологической ситуации в социальной науке и постепенного осознания недостаточности и неадекватности механистического детерминизма в подходе к проблемам человеческого поведения.
Вначале Дюркгейм подчеркивал внешний и принудительный характер социальных фактов. При объяснении социальных явлений он часто апеллировал к демографическим и социально-психологическим факторам (объем и плотность населения, структура и степень сложности социальных групп и т. п.), к “социальной среде” и социальным условиям” (не очень ясно определяемым). Впоследствии же он вес чаще обращается к понятиям “чувства долга”, “морального авторитета” общества и другим психологическим и символическим посредникам между обществом и индивидом.
Эта смена понятийных приоритетов выражает частичное осознание Дюркгеймом того факта, что социальные нормы (и, шире, социальные факторы в целом) влияют на индивидуальное поведение не непосредственно, а через определенные механизмы их интериоризации, что внешняя детерминация осуществляется через ценностные ориентации индивидов, что действенность социальных регуляторов определяется не только их принудительностью, но и желательностью для индивидов. Отсюда рост интереса Дюркгейма к собственно ценностной проблематике в конце жизни.
В дальнейшем в трудах последователей Дюркгейма антипсихологизм уступает место установке на активное сотрудничество социологии и психологии.
Итак, необходимость и возможность социологии как самостоятельной науки получили метатеоретическое обоснование. Оставалось этим обоснованием воспользоваться применительно к определенным социальным явлениям, к предмету и методу новой науки.
Предмет социологии, согласно Дюркгейму, - социальные факты, которые, как уже отмечалось, характеризуются двумя основными признаками: они существуют вне индивидов и оказывают на них принудительное воздействие. Впоследствии он доложил это истолкование предмета еще одним, определив социологию как и науку об институтах. их генезисе и функционировании-”.
Представление Дюркгейма об основных разделах и отраслях социологии в определенной мере отражает его взгляд на значение тех или иных сфер социальной жизни. В соответствии с этими делениями располагался материал в дюркгеймовском “Социологическом ежегоднике”. В целом социология делилась на три основные отрасли: социальную морфологию, социальную физиологию и общую социологию.
Социальная морфология аналогична анатомии; она исследует “субстрат ” общества, его структуру, материальную форму. В ее сферу входит изучение, во-первых, географической основы жизни народов в связи с социальной организацией, во-вторых. народонаселения, его объема, плотности, распределения по территории.
Социальная физиология исследует “жизненные проявления обществ” и охватывает ряд частных социальных наук. Она включает в себя: 1) социологию религии; 2) социологию морали; 3) юридическую социологию; 4) экономическую социологию; 5) лингвистическую социологию; 6) эстетическую социологию.
Общая социология, подобно общей биологии, осуществляет теоретический синтез и устанавливает наиболее общие законы; это философская сторона науки.

Об “общностно ориентированных действиях” мы будем говорить в тех случаях, когда действия индивида субъективно осмысленно соотносятся с поведением других людей. Случайное столкновение двух велосипедистов мы не назовем общностно ориентированными действиями, но их предшествующие попытки избежать инцидента, а также возможную “потасовку” или попытку прийти к мирному “соглашению” мы уже относим к действиям упомянутого типа. Для социологического каузального сведения важны не только общностно ориентированные действия; но это — вопрос первостепенной важности для “понимающей” социологии. Важный, хотя и не необходимый компонент общностно ориентированных действий составляет его смысловая ориентация на ожидание определенного поведения других и в соответствии с этим (субъективная) оценка шанса на успех собственных действий. Вполне понятным и важным основанием в объяснении рассматриваемых действий служит объективное наличие таких шансов, т. е. большая или меньшая вероятность, которую можно выразить в “суждении об объективной возможности” (об этом подробнее ниже) того, что упомянутые ожидания обоснованны. Мы остаемся пока в пределах проблемы субъективного ожидания. “Целерациональные” действия в том смысле, как мы их раньше определили, всегда ориентированы на ожидание. Поэтому сначала представляется, будто нет принципиальной разницы в том, следует ли считать, что поведение действующего лица основано на ожидании определенных явлений природы, которые могут возникнуть либо без какого-либо вмешательства с его стороны, либо в виде реакции на его рассчитанные на них действия, или подобным же образом связывать его поведение с ожиданием определенного поведения других людей. Однако в последнем случае ожидания субъективно рационально действующего индивида могут основываться и на том, что он предполагает возможным ожидать и от других субъективно осмысленного поведения и тем самым с различной степенью вероятности заранее исчислить, основываясь на определенных смысловых связях, и шансы других людей. Это ожидание может быть субъективно основанным прежде всего на том, что действующий индивид “приходит к соглашению” с другими лицами, “достигает договоренности” с ними, “соблюдения” которой (в соответствии с его собственным осмыслением такой договоренности) он, как ему представляется, имеет достаточное основание ждать от них. Уже одно это обстоятельство придает общностно ориентированным действиям специфическую и очень существенную качественную особенность, поскольку тем самым значительно расширяется сфера ожиданий, на которую индивид может, как он предполагает, целерационально ориентировать свои действия. Правда, возможный (субъективно предполагаемый) смысл общностно ориентированных действий не исчерпывается ориентацией индивида на “ожидание” определенных действий третьих лиц. В пограничном случае такую ориентацию можно просто не принимать во внимание, и действия, соотнесенные по своему смыслу с действиями третьих лиц, могут быть ориентированы на субъективно предполагаемую “ценность” содержания собственных действий как таковых (на “долг” или что бы то ни было); в этом случае действия будут ориентированы не на ожидание, а на ценность. Содержанием такого “ожидания” могут быть не только действия, но и внутреннее ощущение (например, радость) третьего лица. Переход от идеального типа смысловой соотнесенности своего поведения с осмысленным поведением третьего лица вплоть до такого случая, когда этот третий (например, грудной младенец) принимается во внимание просто как “объект”, не имеет четких границ. Действия, ориентированные на ожидание осмысленных действий других людей, — не более чем пограничный случай. Однако “общностно ориентированные действия” для нас всегда — либо нечто известное из истории, либо теоретически сконструированное в качестве “возможных” или “вероятных” действий отдельных индивидов в соответствии с действительным или с потенциально предполагаемым поведением других людей. Об этом необходимо помнить и при разработке тех категорий понимающей социологии, о которых пойдет речь дальше.

В поведении людей (“внешнем” и “внутреннем”) обнаруживаются, как и в любом процессе, связи и регулярность. Только человеческому поведению присущи, во всяком случае полностью, такие связи и регулярность, которые могут быть понятно истолкованы. Полученное посредством истолкования “понимание” поведения людей содержит специфическую, весьма различную по своей степени качественную “очевидность”. Тот факт, что толкование обладает такой “очевидностью” в особенно высокой степени, сам по себе отнюдь не свидетельствует о его эмпирической значимости. Ибо одинаковое по своим внешним свойствам и по своему результату поведение может основываться на самых различных констелляциях мотивов, наиболее понятная и очевидная из которых отнюдь не всегда является определяющей. “Понимание” связи всегда надлежит — насколько это возможно — подвергать контролю с помощью обычных методов каузального сведения, прежде чем принять пусть даже самое очевидное толкование в качестве значимого “понятного объяснения”. Наибольшей “очевидностью” отличается целерациональная интерпретация. Целерациональным мы называем поведение, ориентированное только на средства, (субъективно) представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели. Мы понимаем отнюдь не только целерациональное поведение, мы “понимаем” и типические процессы, основанные на аффектах, и их типические последствия для поведения людей. “Понятное” не имеет четких границ для эмпирических дисциплин. Экстаз и мистическое переживание, так же как известные типы психопатических связей или поведение маленьких детей (а также не интересующее нас в данной связи поведение животных), недоступны нашему пониманию и основанному на нем объяснению в такой мере, как другие процессы. Дело не в том, что нашему пониманию и объяснению недоступно “отклонение от нормального” как таковое. Напротив, именно постигнуть совершенно “понятное” и вместе с тем “простое”, полностью соответствующее “правильному типу” (в том смысле, который будет вскоре пояснен) может быть задачей, значительно превышающей средний уровень понимания. “Не надо быть Цезарем, чтобы понимать Цезаря” — как принято говорить. В противном случае заниматься историей вообще не имело бы никакого смысла. И наоборот, существуют явления, рассматриваемые нами как “собственные”, а именно “психические”, совершенно будничные реакции человека, которые, однако, в своей взаимосвязи вообще не обладают качественно специфической очевидностью, свойственной “понятному”. Так, например, процесс тренировки памяти и интеллекта лишь частично “доступен пониманию” — ничуть не более, чем ряд психопатических проявлений. Поэтому науки, основанные на понимании, рассматривают устанавливаемую регулярность в подобных психических процессах совершенно так же, как закономерности физической природы.

Из специфической очевидности целерационального поведения не следует, конечно, делать вывод о том, что социологическое объяснение ставит своей целью именно рациональное толкование. Принимая во внимание роль, которую в поведении человека играют “иррациональные по своей цели” аффекты и “эмоциональные состояния”, и тот факт, что каждое целерационально понимающее рассмотрение постоянно наталкивается на цели, которые сами по себе уже не могут быть истолкованы как рациональные “средства” для других целей, а должны быть просто приняты как целевые направленности, не допускающие дальнейшего рационального толкования, — даже если их возникновение как таковое может служить предметом дальнейшего “психологически” понятного объяснения, — можно было бы с таким же успехом утверждать прямо противоположное. Правда, поведение, доступное рациональному толкованию, в ходе социологического анализа понятных связей очень часто позволяет конструировать наиболее подходящий “идеальный тип”. Социология, подобно истории, дает сначала “прагматическое” истолкование, основываясь на рационально понятных связях действий. Именно так создается в политической экономии рациональная конструкция “экономического человека”. Такой же метод применяется и в понимающей социологии. Ведь ее специфическим объектом мы считаем не любой вид “внутреннего состояния” или внешнего отношения, а действие. “Действием” же (включая намеренное бездействие, или нейтральность) мы всегда называем понятное отношение к “объектам”, т. е. такое, которое специфически характеризуется тем, что оно “имело” или предполагало (субъективный) смысл, независимо от степени его выраженности. Буддийское созерцание и христианская аскеза осмысленно соотнесены с “внутренними” для действующих лиц объектами, а рациональная экономическая деятельность человека, распоряжающегося материальными благами, — с “внешними” объектами. Специфически важным для понимающей социологии является прежде всего поведение, которое, во-первых, по субъективно предполагаемому действующим лицом смыслу соотнесено с поведением других людей, во-вторых, определено также этим его осмысленным соотнесением и, в-третьих, может быть, исходя из этого (субъективно) предполагаемого смысла, понятно объяснено. Субъективно осмысленно соотнесены с внешним миром, и в частности с действиями других, и такие косвенно релевантные для поведения “эмоциональные состояния”, как “чувство собственного достоинства”, “гордость”, “зависть”, “ревность”. Однако понимающую социологию интересуют здесь не физиологические, ранее называвшиеся “психофизическими” явления, например, изменение пульса или быстроты реакции и т.п., и не чисто психические данности, такие, как, например, сочетание напряжения с ощущением удовольствия или неудовольствия, посредством которых эти явления могут быть охарактеризованы. Социология дифференцирует их по типам смысловой (прежде всего внешней) соотнесенности действия, и поэтому целерациональность служит ей — как мы вскоре увидим — идеальным типом именно для того, чтобы оценить степень его иррациональности. Только если определять (субъективно предполагаемый) смысл этой “соотнесенности” как “внутренние” пласты человеческого поведения (такую терминологию нельзя не считать вызывающей сомнение), можно было бы сказать, что понимающая социология рассматривает названные явления исключительно “изнутри”; но это означало бы: не посредством перечисления их физических или психических черт. Следовательно, различия психологических свойств в поведении не релевантны для нас сами по себе. Тождество смысловой соотнесенности не связано с наличием одинаковых “психических” констелляций, хотя и несомненно, что различия в одной из сторон могут быть обусловлены различиями в другой. Такая категория, как, например, “стремление к наживе”, вообще не может быть отнесена к какой-либо “психологии”; ибо при двух сменяющих друг друга владельцах “одного и того же” делового предприятия “одинаковое” стремление к “рентабельности” может быть связано не только с совершенно гетерогенными “качествами характера”, но и обусловлено в процессе совершенно одинаковой реализации и в конечном результате прямо противоположными “психическими” констелляциями и чертами характера; при этом и важнейшие (для психологии), решающие “целевые направленности” могут не быть родственны друг другу. События, лишенные смысла, субъективно соотнесенного с поведением других, по одному этому еще не безразличны с социологической точки зрения. Напротив, именно в них могут содержаться решающие условия, а следовательно, и причины, определяющие поведение. Ведь для понимающей науки человеческие действия в весьма существенной степени осмысленно соотносятся с не ведающим осмысления “внешним миром”, с явлениями и процессами природы: теоретическая конструкция поведения изолированного экономического человека, например, создана именно на этой основе. Однако значимость процессов, не обладающих субъективной “смысловой соотнесенностью”, таких, например, как кривая рождаемости и смертности, формирование посредством естественного отбора антропологических типов, а также чисто психические факторы, принимается понимающей социологией просто в качестве “условий” и “следствий”, на которые ориентируются осмысленные действия, подобно тому как в экономической науке используются климатические данные или данные из области физиологии растений.

Явления наследственности не могут быть поняты на основе субъективно предполагаемого смысла — и тем меньше, чем точнее становятся естественно-научные определения их условий. Предположим, например, что когда-либо удастся (мы сознательно не пользуемся здесь специальной терминологией) приближенно установить связь между наличием определенных социологически релевантных качеств и импульсов, таких, например, которые способствуют либо стремлению к определенным типам социального влияния и власти, либо шансам этого достичь наличием способности к рациональной ориентации действий вообще или других отдельных интеллектуальных качеств, с одной стороны, и индексом черепа или принадлежностью к обладающей какими-либо признаками группе людей — с другой. Тогда понимающей социологии пришлось бы, без всякого сомнения, принять во внимание эти специальные данные так же, как она принимает во внимание, например, последовательность типических возрастных стадий или смертность людей. Однако подлинная ее задача состояла бы именно в том, чтобы, интерпретируя, объяснить: 1. Посредством каких осмысленно соотнесенных действий (будь то с объектами внешнего или собственного внутреннего мира) люди, обладающие специфическими унаследованными качествами, пытались осуществить свое стремление, обусловленное, помимо других причин, и этими качествами; в какой степени и по какой причине им это удавалось или не удавалось? 2. Какие понятные нам последствия подобное (обусловленное наследственностью) стремление имело для осмысленно соотнесенного поведения других людей?

Последний летний денёк
Холодный дождик моросит
Тебя уж месяц как не стало
А сердце ноет и болит
И вот я в этот лунный вечер
Луны пятно на небе свет
Сижу один и только свечи
Моей души, услышат крик
Как сильно лето поменяло
Меня и взгляды все на жизнь
Но в середине нас не стало
Забрав с собою сердца блик
Ты отдала его другому
Любовь не смея сохранить
Проходят дни, текут недели
Моя любовь еще горит
Но время лечит, я не срою
Года сотрут надежды нить

"(Сижу на паре теории вероятности. Тетрадь, ручка листок, и так что бы преподаватель не увидел. Пишу, строка за строчкой.)Я всегда жил мечтой. Мечтой о долговременных отношениях. Говорят - "Если чего-то захотеть, то это обязательно сбудется." Несомненно, это так. Но. Оно всегда, везде, не заметно присутствует в моей душе, мешая осуществлению моих желаний. Долгое время, ты и я существовали по разные стороны этого "Но". Время... Хмм...интересное явление нашей жизни. Время не подчиняется ни каким законам, оно и есть закон для всех нас, палач и родная мать не прощающая ошибок своего отпрыска. Стерла грань между нами, дав нам возможность простится. И всё снова на свои места. Это игра, в которой нет победителей и побежденных. "Год, это так много." Для земной жизни возможно, а если рассматривать с точки зрения вселенского масштаба, это пустота. Пустота, бесконечность - безразмерная величина заполняющая место между отрезками нашей жизни, телами, мыслями. Я пишу странно, думаю не стандартно, живу мыслями, чувствами и ночью. Я пою и иногда плачу, режу руки в кровь и иногда сплю. И не за какие земные года, я не променял бы секунду, рядом с тобой. То, что сейчас между нами, много больше любви, много чище и искренней слова, чувства. Я не говорю тебе - "Я люблю тебя", потому что это просто слова, а хочу показать как я бесконечно благодарен и признателен тебе. Спасибо. Ты вшила своё имя в сердце и сплавила души в одно единое духовное тело. Я допишу строчку до точки и пара закончится=)) Я снова вернусь домой и буду радоваться тому, что ты у меня есть. В городе весна, и это прекрасно. Послушав грустную песню, я положу это письмо на верхнюю полку и забуду. Ты не прочтешь его. Возможно, ты сама до всего догадаешься и поймешь. А я буду ждать, на сколько хватит сил, до последнего вздоха...

****
Тихая ночь опустилась на город
Где то потухли огни,
И только, одинокие окна,
Будут гореть до зари.
Не кто, не посмеет нарушить
Тихий радушный настрой,
Ты сядешь, посмотришь на время
Улыбку стирая слезой.
Пол третьего ночи, а его снова нет
Усталость заплаканных глаз
Волненье и страх, а вдруг он с другой?
Тут, тихо скрипнул засов.
Пришёл!
Ну и что?
Тебя я ждала!
Все силы на это отдав!
По мне ты скучал!?
Наверно….
Ты что!?
Пойми..Разлюбил я тебя!
Не нужен не кто мне, не надо любви
Мне сердце…….а я………….
Нет, мне надо идти.
Постой!!!
Некогда….!!!!
Забудь! И. Уйди!
И дверь ты за мною закрой!
Ушел, не вернувшись назад
А ночь так прекрасна была.
Деревья, проулки, дороги, мосты…..
Она не смогла….
Что случилось тогда?
Окно, шаг вперед,
А дальше темно….
Нет больше её у тебя…

****
Почему так сложно жить на свете
Любить и думать тяжело
Он создан из противоречий
И разногласий, все равно
Все в мире нашем сложено
Ты вдруг полюбишь, ту, что рядом
Подаришь сердца ей букет
И будешь жить её лишь взглядом
Но вдруг услышишь, слово нет.
Поймешь, расстроишься, замкнешься
Забыть, и снова полюбить
Не сложно чувства все разрушить
А сложно чувства сохранить,
Ценить, творить и понимать
Того кто рядом будет снова
Так в жизни нашей сложено
Полюбит девушка c далека
Поняв, что не когда не сможет
Обнять, поцеловать
А сердце снова потревожит
И тот, кто в жизни лишь страдал
Не сможет подарить ей свет
Всему тому любовь виной
Которая убила чувства
Не надо этого прошу
Меня любить это, так сложно
Все в мире нашем сложено
Забудь, прости, убей, прошу!
Так станет легче жить, наверно
Зачем от жизни я бегу
Зачем люблю, зачем пишу
Весь этот бред в нутрии храню
И буду для себя я жить
Я отрекусь от мира вовсе
Забьюсь я в пыльный уголок
Возьму блокнот там свой помятый
И напишу еще стишок.

Сегодня родители в очередной раз акатили скандал, и видимо снова попытки развода.
Как мне надоело это всё. Как достало. "Разводитесь? - Да. Ну и правильно, давно пора."
Скверное назойлевое чувство на душе........Все летит к чертям собачим.... Любимой нет, в универе завалил всё нахер, так еще теперь и родители разводится собираются..... Ахуительно живу.... Бля.....Как мне тебе не хватает, ты бы знала. Суицид.....глупости... Были моменты когда нехотелось жить.....Это оно, то самое состояние которое у меня было, до того как появилась она....."Здравствуйте....а мы вас и не ждали".... Чем всё это закончится, я незнаю..........

Если бы ты видела мои глаза, если бы ты прочувствовала на своих губах вкус слёз капающих с моих вен, мне кажется, ты бы почувствовала в них себя. Да, я умираю тобой и умираю ради тебя. Каждый твой вздох-это всё новый порез и новая капля. Почему из глаз струится кровь, а из вен ручьём текут наши слёзы? Почему мне суждено вечно умирать тобой?!
Я готов гореть, тонуть, вечно падать и разбиваться ради твоего счастья.
Я готов выполнить любую твою просьбу.
Готов быть всегда рядом и никогда не приближаться к тебе.
Ты разбиваешь моё сердце, мою душу, убиваешь, моё тело и в ответ я могу только сказать тебе "Спасибо"...
И продолжать умирать, умирать и радоваться каждому глотку воздуха, который ты у меня забираешь.
Я не хочу, чтоб ты знала обо мне, чтоб ты знала меня. Я просто хочу продолжать любить тебя, умирать тобой, и иногда быть одним из тысяч парней, которые проходя, мимо кидают на тебя взгляд.
Я хочу, чтоб ты жила и жила счастливо.
Я не смогу жить в этом мире без тебя: без твоей души, твоих глаз, твоей улыбки, без твоего голоса, смеха...
Не смогу, зная, что тебе плохо...
Возможно, я слишком эгоистичен и думаю только о себе, но без твоего счастья и моего не будет. Я готов на всё ради тебя. Я не буду плакать, если ты умрёшь, не буду грустить, я знаю «там» тебе, возможно, будет лучше. А если тебе хорошо, то мне не может быть плохо. Я просто умру с тобой. Просто мне незачем будет жить...
Если же ты найдёшь" своего" парня и у вас будет взаимное чувство под названием "любовь", я не буду убиваться из-за того, что этот парень не я. Я буду только стараться сделать всё для вашего совместного счастья, а точнее для твоего. Солнце, прости меня, пожалуйста, за мою дурацкую любовь к тебе. ПРОСТИ! Я люблю тебя и не могу... Если бы ты только всё это узнала... Хотя... Я понимаю, что если ты когда-нибудь это узнаешь, то, возможно, загрузишься, загрустишь, и маленькой части твоей огромной души в самом глубоком месте станет немножко больно, а может, ты просто подумаешь, что я дурак, я не хочу второго, а от первого боюсь задохнуться...

Философия культуры О. Шпенглера
Эволюция идеи разделения наук о природе и наук о культуре, равно как и философия «жизни» достигли апогея в культурологической концепции О. Шпенглера (1880-1936). Основной труд, обессмертивший его имя, «Закат Европы», был впервые опубликован в 1918 г. Осмысливая огромный историко-культурный материал, Шпенглер предлагает отказаться от привычной для европейца схемы «Древний мир - Средневековье - Новое время», в рамках которой традиционно прослеживались основные этапы развития мировой культуры.
«Философия жизни» имеет тот понятийный аппарат, с помощью которого можно дать новое объяснение прошлому, настоящему и возможному будущему в культурном развитии. Поначалу, во введении, Шпенглер формулирует это в виде вопроса: «Возможно ли в самой жизни - ибо человеческая история есть совокупность огромных жизненных путей, для персонификации которых уже словоупотребление непроизвольно вводит мыслящие и действующие индивиды высшего порядка, как-то: "античность", "китайская культура" или "современная цивилизация", - отыскать ступени, которые должны быть пройдены, и притом в порядке, не допускающем исключений? Имеют ли основополагающие для всего органического понятия "рождение", "смерть", "юность", "старость", "продолжительность жизни" и в этом круге некий строгий и никем еще не вскрытый смысл?»
Так, автор предлагает включить в философию истории систему категорий, позволяющую анализировать общественное развитие как некий циклический процесс. В истории необходимо выделять множество уникальных и неповторимых культур, которые следует рассматривать не с позиций социологии, а по аналогии с биологическими процессами. Культуру Шпенглер рассматривает как «организм», имеющий предопределенную судьбу - рождение, развитие и смерть. Так оформляется концепция циклического развития отдельных культур, которая, по мысли Шпенглера, должна была заменить собой учение о единой мировой истории.
«Вместо безрадостной картины всемирной истории, поддерживать которую можно, лишь закрывая глаза на подавляющую груду фактов, я вижу, - пишет Шпенглер, - настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования, чеканящих каждая на своем материале - человечестве - собственную форму и имеющих каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, волнения, чувствования, собственную смерть. Здесь есть краски, блики света, движения, каких не открывал еще ни один духовный взор. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты, как есть молодые и старые дубы и пинии, цветы, ветви и листья, но нет никакого стареющего «человечества». У каждой культуры свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются... Эти культуры, живые существа высшего ранга, растут с возвышенной бесцельностью, как цветы в поле. Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой природе Гете, а не к мертвой природе Ньютона. Я вижу во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прохождения органических форм. Цеховой же историк видит их в подобии ленточного глиста, неустанно откладывающего эпоху за эпохой».
Итак, позиция Шпенглера предельно ясна: культура возникает тогда, когда из первобытного, хаотического состояния рождается «великая душа», которая появляется на определенном ландшафте. Эта «душа» развертывает свои внутренние возможности в виде народов, языков, вероучений, искусств, наук.
Шпенглер останавливается на рассмотрении трех исторических культур: античной, европейской и арабской. Им соответствуют три «души» - аполлоновская, избравшая в качестве своего идеального типа чувственное тело; фаустовская душа, символом которой является беспредельное пространство, динамизм; магическая душа, выражающая строгий дуализм души и тела, магические взаимоотношения между ними. Из этих «прафеноменов» вытекает специфическое содержание каждой из культур. Каждая культура проходит возрастные ступени отдельного человека: детство, юность, возмужалость и старость. Причем завершающей фазой развития каждой культуры является, по Шпенглеру, цивилизация. Он составляет объемные таблицы («одновременных» духовных эпох, «одновременных» эпох культуры, «одновременных» политических эпох), выделяя в них египетскую, античную, китайскую и западную культуры. Причем по отношению к каждой из них автор говорит о трех этапах, называя их так: глубокая древность, культура, цивилизация. «У каждой культуры есть своя собственная цивилизация. Впервые эти оба слова, обозначавшие до сих пор смутное различие этического порядка, понимаются здесь в периодическом смысле, как выражение строгой и необходимой органической последовательности. Цивилизация - неизбежная судьба культуры... Цивилизация суть самые крайние и самые искусственные состояния, на которые способен более высокий тип людей. Они - завершение; они следуют за становлением как оцепенение... Они - конец...».
В подтверждение этого положения Шпенглер относит к IV в. переход от культуры к цивилизации в античную эпоху и к XIX в. - на Западе. Современную эпоху он определяет как «эпоху цивилизации, а не культуры». Отсюда и название книги - «Закат Европы»; западная культура исчерпала себя, перешла в цивилизацию, а потому будущее ее можно рассматривать лишь пессимистически. Пессимизм Шпенглера обусловлен тем, что его «циклическая» концепция сопровождается критикой идей прогресса и социального детерминизма. Шпенглер выступает противником социального детерминизма, который, по его мнению, есть нечто рассудочное, законосообразное, противостоящее судьбе. «Сущность каузального проясняется физической или теоретико-познавательной системой, числами, понятийным анализом. Идею судьбы можно сообщить, только будучи художником, - через портрет, через трагедию, через музыку». И заключает это противопоставление Шпенглер совсем афористично: «Настоящая история отягчена судьбой, но лишена законов. Можно предчувствовать будущее, и существует взор, глубоко проникающий в его тайны, но исчислить его нельзя».
Индивидуализация исторического познания и связанное с ним понимание культуры выполняли и определенную социально-политическую функцию. Апелляция к сфере высших ценностей культуры (пусть сначала в специфически теоретической форме) служила своеобразным оправданием социально-культурного неравенства людей и защитой культуры для избранных. Трансформация теоретико-гносеологического подхода к пониманию культуры в социально-политическую установку со всей наглядностью была продемонстрирована О. Шпенглером. Расширив эмпирическую сферу культуры, он рассматривает историю как форму существования культуры: «Культура - это первофеномец всякой прошедшей и будущей мировой истории».
Превратив психологический плюрализм представлений о мире в онтологический плюрализм самих миров, он делает основным принципом классификации культур различия мироощущений. Его морфология всемирной истории как морфология мироощущений послужила во многом основой построения культурно-исторической типологии в философии истории. Единственным субъектом исторического действия (культуры) становится отдельный индивид, неповторимый в своих проявлениях.
Проблемы определения сферы социального как теоретической проблемы для философии культуры новейшего времени практически не существовало. Установка на разграничение культуры и цивилизации вызвана во многом потребностью расширить перспективы исторического видения, включить в объект теоретического исследования сферы материальной жизни, которая не укладывалась в традиционные рамки анализа философии культуры и игнорирование которой в связи с научно-техническим развитием означало бы дискредитацию социально-философских построений.
Но, в принципе, это не внесло нового в содержание понятия «культура». Представления о культуре развивались в плане абсолютной автономии духа относительно сферы цивилизации. Культура рассматривалась как внутреннее духовное содержание и ассоциировалась со свободным творчеством, а цивилизация - как внешняя материально-техническая сила, которая представлялась сугубо рассудочной, направленной на обеспечение средств к существованию. В культуре видели восходящее движение истории, а в цивилизации - нисходящее.
В учении о культуре проявилось характерное для немецкой философской традиции резкое противопоставление духа и материи. Вместе с тем следует отметить, что принятое в немецкой философии культуры (Ф. Теннис, О. Шпенглер, А. Вебер и др.) разграничение культуры и цивилизации не явилось общепризнанным в буржуазной общественной науке. Часто эти понятия употреблялись и как синонимы, и, в частности, в английской и французской литературе.
Подходы к пониманию самой культуры и перспектив ее развития обусловливались не только теоретико-познавательными, методологическими причинами, но и идеологическими, социально-политическими установками исследователей.
Постижение истории А. Тойиби
Основным трудом английского историка Арнольда Джозефа Тойнби (1889-1975) было 12-томное «Постижение истории». Первый том вышел в 1934 г., а завершающий - в 1961 г. Находясь под влиянием идей О. Шпенглера (хотя и не соглашаясь с ним во всем), Тойнби предпринял широкомасштабное переосмысление всего общественно-исторического развития человечества в духе теории круговорота локальных цивилизаций.
В начале своего труда автор предпринимает сравнительное исследование цивилизаций. К ним он относит следующие общества: западное, православное христианское, исламское (иранское и арабское), сирийское, индское, древнекитайское. Их он называет «живыми обществами». Наряду с ними Тойнби включает в рассмотрение так называемые «мертвые», или реликтовые общества: минойское, шумерское, хеттское, вавилонское, египетское, андское, юкатанское, мексиканское и майянское. «Исследуя основания каждого отдельного общества, в одних случаях мы обнаруживаем, что оно состоит в сыновнем родстве с более древним обществом благодаря наличию вселенской церкви. В других случаях такая связь не просматривается... вселенская церковь является основным признаком, позволяющим предварительно классифицировать общества одного вида. Другим критерием для классификации является степень удаленности от того места, где данное общество первоначально возникло». Таков методологический принцип анализа цивилизаций, допускающий сравнение их по различным основаниям, генезис цивилизаций, их соотношение с расами и т. д.
Тойнби прослеживает следующие стадии: генезис, рост, надлом и распад. Причем речь идет о двадцати одной цивилизации, из которых к настоящему времени осталось в «живых» лишь семь. Генезис независимых цивилизаций обусловлен мутацией примитивных обществ, а родственно связанных - через отделение от предшествующих цивилизаций. Прогресс, или рост цивилизаций представляет собой кумулятивное поступательное движение.
Тойнби, в отличие от Шпенглера, наряду с естественной необходимостью признает за человеком способность к свободному самоопределению. Далее, циклическая модель исторического процесса Шпенглера модифицируется у Тойнби признанием объединяющей роли «мировых проповеднических религий» (буддизм, христианство, ислам), которые оказываются высшими ценностями и ориентирами исторического процесса.
Согласно Тойнби, динамика цивилизации (ее возникновение, рост, «надлом», упадок и разложение) определяется «законом вызова и ответа». Этот закон определяет адекватность «ответа» на «вызов» какой-либо исторической ситуации, причем адекватность оказывается заслугой «творческого меньшинства». Последнее поначалу властвует силой своего авторитета, а затем превращается в «господствующее меньшинство». «В макрокосме, - пишет Тойнби, - рост проявляется как прогрессивное и кумулятивное овладение внешним миром; в микрокосме - как прогрессивная и кумулятивная внутренняя самодетерминация и самоорганизация». Надломы в развитии цивилизации могут иметь различные причины. Тойнби упоминает евгенику, теорию циклов, пытающихся усматривать причину надлома в психической и физической дегенерации, либо влиянием природных циклов (смена дня и ночи, лунный месячный цикл и годовой солнечный цикл) на социальные процессы. Но все же, полагает Тойнби, истинную причину надлома цивилизации надо усматривать в утрате силы самодетерминации: «основной критерий и фундаментальная причина надломов цивилизации - внутренний взрыв, через который общество утрачивает свойство самодетерминации. Социальные трещины - следы этого взрыва - бороздят тело надломленного общества. Существуют "вертикальные" трещины между территориально разделенными общинами и "горизонтальные" - внутри смешанных общин, подразделенных на классы». Наконец, на стадии распада завершаются процессы, порожденные надломом цивилизации и находящие выражение в их дифференциации и стандартизации. По мнению Тойнби, распаду цивилизаций противостоит вселенская церковь, которая рождается «в смутное время», наступающее сразу за надломом цивилизации и раскрывается в политической деятельности универсального государства, представляющего собой попытку остановить упадок и предотвратить крах надломленной цивилизации». Для Тойнби большое значение имеет систематизация исторического материала, опирающаяся на понятия пространства и времени. Правда, заявив об этом существенном методологическом принципе (автор рассматривает контакты между цивилизацией в пространстве и времени), Тойнби разворачивает его в тривиальные рассуждения типа того, что Ренессанс есть одна из форм контактов, которая «осуществляется не в пространственном измерении, а во временном. Контакт имеет место между живой цивилизацией и призраком мертвой цивилизации или же ушедшей в прошлое фазой живой цивилизации». Оставаясь сугубо историческим исследованием, «Постижение истории» А. Тойнби выступает одним из фундаментов современных культурологических способов осмысления социальной действительности, человеческого бытия. В рассматриваемый период общим фоном культурологических исследований явилось своего рода смещение социогуманитарного знания из области представлений о социальном прогрессе, господстве рациональности - в сферу цивилизационных парадигм. На смену «философии мысли» пришла «философия жизни», «философия культуры». Поиск истины велся уже не посредством разума, а в досознательном, бессознательном, подсознательном, а то и в области мифа. Позднее, в середине XX в., швейцарский психолог и психиатр Карл Густав Юнг (1875-1961), основатель «аналитической психологии», выразил этот сдвиг более рельефно на примере архетипов, в качестве которых он признавал составные части мифов, т. е. «мотивы», «первообразы», «типы». «Архетипы, - писал он, - выделяются, с одной стороны, в мифах и сказках, а с другой - в сновидениях и в бредовых фантазиях при психозах... Спонтанность мысленного акта каузально зависит не от его сознания, но от его бессознательного. Проявления бессознательного с его архетипами отовсюду прорываются в его сознание, и мифический мир предков... оказывается сферой существования, равной материальной природе, если не превосходящей ее». Так смыкается мифологическое созерцание, психоанализ и цивилизационная парадигма в западной
культурологической мысли XX в.
Культурологическая концепция Н.Я.Данилевского (1822-1825)
Николай Данилевский, известный социолог и общественный деятель, по праву считается первым отечественным культурологом, оказавшим значительное воздействие на развитие культурологической мысли 20 в. С полным основанием его считают предшественником О. Шпенглера и А. Тойнби, влияние его главного труда "Россия и Европа" безусловно прослеживается в творчестве указанных культурологов. Данилевский был последователем "органической теории", суть которой - в перенесении законов развития природы на социальную действительность. По аналогии с биологической морфологией он пришел к осмыслению культурно-исторического типа. (Отсюда его понимание генезиса цивилизации как периодов рождения, расцвета и упадка, уподобление культур " многолетним одноплодным растениям"). По мнению Данилевского, единой истории человечества, однолинейного культурного развития не существует, культуры носят обособленный характер. ("Общечеловеческой цивилизации не существует и не может существовать, потому что это была бы только невозможная и вовсе нежелательная неполнота") *. Главная идея культурологической концепции Данилевского - эта идея о локальных культурно-исторических типах, соответствующих типам цивилизаций. Всю совокупность прошлых и ныне существующих культур он сводит к десяти типам : 1). египетский, 2). китайский, 3). ассирийско-вавилонофиникийский или древносимитский, 4) индийский, 5). иранский, 6) еврейский, 7). греческий, 8) римский, 9) новосимитский или аравийский,10) германо-романский или европейский. К этим типам, по мнению ученого, можно добавить еще два, исчезнувших в результате колонизации Южной Америки - мексиканский и перуанский. Перечисленные цивилизации выступают у Данилевского как "положительные деятели в истории человечества" (заметим, не народ, стало быть, субъект истории, а созданная им развитая культура). Однако есть и "отрицательные деятели", оказывающие разрушительное воздействие на цивилизации, ("…есть еще временно появляющиеся феномены, смущающие современников, как гунны, монголы, турки, которые, совершив свой разрушительный подвиг, помогли испустить дух борющимся со смертью цивилизациям и, разнеся их остатки, скрываются в прежнее ничтожество") *. Наряду с ними существуют племена, которые "потому ли, что самобытность их прекращается в чрезвычайно ранний период их развития или по другим причинам" являются только этнографическим материалом, входящим в культурно-исторические типы. Таковы, по мнению Данилевского, финны и многие другие. Зарождение и развитие культурно-исторических типов, по Данилевскому, подчиняется определенных законам. Их пять:
1) наличие у племени или народа близкого по фонетической основе языка,
2) политическая независимость,
3) выработка каждым культурно-историческим типом только ему присущих черт, не передаваемых по наследству и не воспринимаемых "в полной мере" другими цивилизациями),
4) разнообразие элементов, составляющих культурно-исторический тип, "когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, - когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государств" *,
5) процесс развития культурно-исторических типов подобен "тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу" *. Иными словами, культурно-исторические типы развиваются от "этнографического состояния" через государственное к цивилизации. Культурно-исторические типы могут иметь различные основания в соответствии с направленностью культурной деятельности человека. Данилевский выделяет первичные культуры (египетская, китайская, вавилонская, индийская и иранская, которые полностью не реализовали себя ни в одной из областей культуры); одноосновные культуры (еврейская, греческая и римская); еврейская проявила себя в религиозной сфере, греческая - в художественной, римская - в политической области; двухосновная ( германо-романская или европейская культура), имеющая ярко выраженный научный и индустриальный характер. Европейская культура, по мнению Данилевского, достаточно полно проявила себя в развитии науки и техники, но в меньшей степени, чем греческая, в искусстве. Незначительны, считает ученый, успехи этой культуры в экономических отношениях, носящих, по его словам, "феодальный характер". Сейчас, убежден Данилевский, рождается четырехосновная культура. Последняя призвана реализовать себя в религиозной, культурной и политических сферах, а также в общественном устройстве. Данилевский верит, что будущее принадлежит именно этой культуре и такой культурой станет славянский культурно-исторический тип. Надежда его основана на особенностях славянского национального характера, особом типе духовности, стремлению к высшей духовности, а не к материальному благу. " Мы можем надеяться, что славянский тип будет первым полным четырехосновным культурно-историческим типом. Особенно оригинальной чертой его должно быть в первый раз имеющее осуществиться удовлетворение общественно- экономической задачи. Какое взаимное отношение займут в нем три прочие стороны культурной деятельности, которая сообщит ему преобладающую окраску, не будут ли они преемственно занимать эту главную роль? Какой, наконец, качественный характер примет собственно культурная деятельность, до сих пор наименее других сторон деятельности успевшая определиться, - этого, конечно, предвидеть невозможно" *.
Концепция культуры Николая Бердяева (1874-1948)
В отличие от О.Шпенглера и А.Тойнби русский философ Николай Александрович Бердяев видит в многообразии культур единый путь развития человечества. Его концепция культуры основывается на идее универсальности и всемирности истории человечества. Культуры у него это не замкнутые в себе, обособленные миры, они взаимосвязаны. С точки зрения Бердяева, осознание человечеством своего единства произошло благодаря объединяющей миссии христианства. Бердяев был религиозным философом. В его концепции культура не просто предстает как феномен, имеющий сакральный оттенок, происхождение ее прямо выводится им из культа: "Культура родилась из культа. Истоки ее - сакральны. Вокруг храма зачалась она и в органический свой период была связана с жизнью религиозной" *. Понятие культуры сведено у Бердяева лишь к духовной сфере ("В культуре не реалистически, а символически выражена духовная жизнь" *). Поскольку культура, в понимании Бердяева, охватывает лишь духовную сферу, она "иерархична": "высшая культура нужна лишь немногим. Для средней массы человечества нужна лишь средняя культура" *. Высшие цели культуры понятны и значимы лишь немногим, но именно на них, по мнению Бердяева "держится весь мир и вся история".
Сущность культуры Бердяев показывает через сравнение ее с цивилизацией. Если для Шпенглера цивилизация есть окостенение, смерть культуры, а культура и цивилизация есть различные этапы в развитии, то у Бердяева культура и цивилизация существуют одновременно. Цивилизация оценивается им с негативных позиций: "Культура есть явление глубоко индивидуальное и неповторимое. Цивилизация же есть явление общее и повсюду повторяющееся … Культура имеет душу. Цивилизация же имеет лишь методы и орудия". Бердяев критикует "буржуазно-демократический век" за установление социального неравенства, угнетение в результате подчинения человека техникой. Демократизация, считает он, делает культуру доступной, более полезной и комфортабельной, она понижает культуру и ведет к цивилизации. Касаясь генезиса культуры, Бердяев пишет, что "всякая культура имеет периоды своего цветения, своего высшего подъема. В начале развития культуры - варварство, в конце этого развития - упадочничество" *. Современное состояние культуры оценивается Бердяевым как глубочайший кризис. Пути выхода из этого кризиса Бердяев ищет в рамках религиозной философии: "Но и цели культуры не могут быть конечными целями. Дальше и глубже лежит искание Царства Божьего… Культура не последнее, культура - предпоследнее. Это сознают те творцы, которые переживают кризис культуры. Они стоят перед последней задачей претворения культуры в новое бытие. Так подходим мы к апокалипсису культуры" *.

Ми були щасливі разом.29 днів.Це так мало. Все одно, що секунда в році, крапля води летить з неба вчасно дощу.29кілометрів в верх, і місяць був так близько, а зірки обіцяли мені надію.Через 29днів.Паруэ у вільному падінні непідозрював як швидко наближається земля.Упав.І ось, лежачи біля придорожньої канави в калюжі власної крові і бруду, переламаних кісток і розірваного на шматки серця я недумаю про життя.29 днів. Не думаю про себе, про те чому вона так жорстока по відношенню до нас, чому гарного буває так мало і чому все так сталося.29днів.Одна лише фраза в голові "Люблю тебе!". Образ недай заснути, а голос змушує задихатись.29дней . Пішов так і недочикавшись, так і неполюбив іншу після ...