Цирк – это мир с особыми людьми,

И во вселенной нет такой планеты,

Где столько смелости и любви,

И риск – зачем – не требует ответа.

Опасность, боль здесь – это просто труд,

Красивый, как картины Рафаэля.

Здесь всё без дураков и здесь не врут

Все силы отдавая не жалея!

Мой мир – манеж! И здесь моё начало,

Хотя в манеже нет начала и конца.

И все мы здесь, у нашего причала

И бьются громко в унисон сердца

И в каждом сила, и любовь, и счастье

И сколько здесь родных, знакомых лиц.

Зови труба, предвестник дальних странствий!

И в этом сила, любовь и счастье!

И счастлив я, что цирк – мне дом родной.

Как говорят, в опилках я родился.

С ним связан я и делом, и судьбой.

С манежем до рожденья обручился

И с ним навек останусь до конца,

Передавая дело по наследству.

И снова бьются в унисон сердца

Моё, твоё и цирковое детство!

Э.Боровик

Как ни покажется это нелепо вам,

Но едва разгоралась заря малиново,

Я просыпалась от великолепного,

Важного, грозного рыка львиного.

Ржавый тополь шумел у окна открытого.

Высыхало... Теплело... Тянуло чадом...

Всех готова жалеть я, кто не испытывал

Величайшего счастья - жить с цирком рядом.

Просыпаться и тотчас, не тронув чая,

Обманувши бдительность домочадцев,

К сердцу хлеб, похищенный прижимая,

К заветному лазу в заборе мчаться!

Я помню, мама диву давалась -

Куда столько хлеба у нас девалось?

Ведь жили тогда мы в приволжском городе,

Еще не успевшим забыть о голоде.

Но я ни о чем не думала, кроме

Восхитительной дружбы слоненка Томми.

Я вдыхала чудесный запах конюшен,

Запах опилок, острый и свежий,

Двери были раскрыты, огонь потушен,

Шли репетиции на манеже.

Меня давно гонять перестали,

Чередою привычной текла работа,

Трико стеклярусом не блистали,

Они темнели от пятен пота.

Я часами не отрываясь глядела,

С какой беспощадностью и упорством

Эти люди себе подчиняли тело,

Чтобы трудное стало легко и просто.

Я часами не отрываясь глядела,

Как размеренно-ровно качалась лестница,

Как в десятый и в сотый четко и смело,

Как пружинка, взлетала моя ровесница.

Изредка меня родители брали

На вечернее представленье.

Бодро марши гремели, трико сверкали

В непривычно-торжественном отдалении.

И хотя я помнила, как им трудно -

Друзьям моим - давалась удача,

Все равно мне казалось все это чудом,

Да и нынче не думаю я иначе.

И нынче я, вспоминая о многом,

Радуюсь, что когда-то в детстве

Дни свои проводила в цирке убогом,

С чудесами такими в соседстве.

Вероника Тушнова.

Застенчивая синенькая будка,

Поёживаясь, зябнет на ветру...

Кассирша улыбается - как будто

Раздаривает пропуски в Весну...

...Хотите поглазеть на акробата?

Вот он идёт свободно и легко,

И яркий луч, как желтая заплата,

Устроился на выцветшем трико.

Могучая весенняя крамола

Его к прыжку подталкивает вдруг,

Но тесен акробату, как камора,

Для выступленья выделенный круг.

Вот он, во власти юного азарта,

Вниманием толпы смущён и горд,

Пульнул себя в немыслимое сальто

Коротким, словно выстрел, "алле-гоп!".

...Довольно вам завистливо коситься,

И если счастьем вы обделены,

Купите на полтинник у кассирши

Совсем немного цирка и весны...

Леонид Филатов.

Красные круги от хула-хупа

И разверстых глоток чернота,

Тигров дрессированная группа

- Мне привычна атмосфера та.

Я хотел бы побывать здесь снова,

Я хотел бы жить здесь, пить и есть.

Это сердца твердая основа.

Где еще такое в мире есть?

Шум и пыль сопутствуют манежу.

Я готов здесь вечно пол мести.

Где бы ни был я и где бы не жил,

Мне такого ввек не обрести.

В варьете я выступаю поздно,

Вновь - разверстых глоток чернота.

Здесь все это, в общем, несерьезно -

Алкогольные напитки, духота…

Лица, перекошенные трансом,

Речи, переполненные вздором -

Что им мои нервы из фаянса,

Что им мое сердце из фарфора!

Мне поаплодируют невежи,

А чему - они не знают сами.

Им неведомо дыхание манежа,

Да и сердце нынче - просто камень.

Б. Амарантов.

Клоун в огненном кольце.

Хохот мерзкий, как проказа.

И на гипсовом лице

Два горящих болью глаза.

Лязг оркестра, свист и стук.

Точно каждый озабочен

Заглушить позорный звук

Мокро хлещущих пощечин.

Как огонь подвижный круг.

Люди - звери, люди - гады,

Как стоглазый, злой паук,

Заплетают в кольца взгляды.

Все крикливо, все пестро…

Мне б хотелось вызвать снова

Образ бледного, больного,

Грациозного Пьеро.

В лунном свете с мандолиной

Он поет в своем окне

Песню страсти лебединой

Коломбине и луне.

Хохот мерзкий, как проказа:

Клоун в огненном кольце.

И на гипсовом лице

Два горящих болью глаза.

Анна Ахматова 1911г.

От боли плачет Арлекин,

А люди морщатся картинно.

Они твердят, что не таким

Привыкли видеть Арлекина.

Они твердят, что слезы – ложь,

Всего лишь слабой воли знаки.

“Когда же ты, дружок, поймешь:

Ты – шут! И ты не должен плакать!”

От боли плачет Арлекин,

И горьких слез уже не прячет.

И хоть бы кто-нибудь один

Спросил его, о чем он плачет!

Так дайте право быть другим

Под слоем шутовского грима.

От боли плачет Арлекин...

Глупцы, глупцы, пройдите мимо!

Тоску и слезы ни на миг

Не осудите слишком строго

И удержите этот крик:

“Ты – шут! Так смейся, ради Бога!”

Мария Горбачева

Веселые ребята - Старый цирк

Он смыл последний грим,

Снял клоунскую шляпу,

И, в зеркало взглянув,

Себя он не узнал,

И добрый старый мим

Впервые вдруг заплакал,

A там еще кричал

И хохотал весь зал.

Со стареньких афиш,

Расклеенных по стенам,

Смешил свой трудный век

Bеселый резвый шут.

Москва, Нью-Иорк, Париж,

Жизнь мчалась по арeнам,

И в цирках в честь его

Был праздничный салют.

Успех его кляня,

Покинули манежи Паяцы и шуты.

Сейчас он вспомнил всех,

Как часто век менял

Все модные одежды

Каким жестоким был

Любой чужой успех.

Шумела, как листва, зеленая портьера,

Весенний ветер бил

B открытое окно.

Ты, слава, как слова,

Конец, ты, как премьера

Из давнего-давно,

Из дальнего-давно.

ГАГИК CАРКИСЯН

Гремит барабан, рассыпается сухая дробь, между тремя булавами мечется фигурка жонглера.

- Не урони! Не урони!

Три булавы - три деревяшки вылетают из-за спины, выскакивают из-под ног, кувыркаются высоко над головой; и то закрутятся бешенно у самой земли, то как будто повиснут в воздухе.

- Не урони, как однажды уронил свое счастье. Эти три деревяшки забрали у тебя все. А что они дали взамен?..

Но об этом потом. Сейчас твои ладони в кровавых трещинах, и беспощадные прожекторы так и бьют по глазам.

- Не урони! Ты - жонглер!

Сплети еще одно прекрасное кружево, выдумай еще одну невероятную линию, которая мелькнет и исчезнет... Потом, когда кончится дробь барабана и подойдет к концу жизнь, тебе скажут, что был несчастлив в жизни, потому что ты всегда работал и ни на что другое у тебя не оставалось времени. Но зато ты делал невозможное - человек, чьи ладони в кровавых трещинах... Разве это не Счастье?

Л.Енгибаров