То было время величайшего волнения и подъема. Вся страна рвалась в бой - шла война, в груди всех и каждого горел священный огонь патриотизма; гремели барабаны, играли оркестры, палили игрушечные пистолеты, пучки ракет со свистом и треском взлетали в воздух; куда ни глянь - вдоль теряющихся вдали крыш и балконов сверкала на солнце зыбкая чаща флагов; каждый день юные добровольцы, веселые и такие красивые в своих новых мундирах, маршировали по широкому проспекту, а их отцы, матери, сестры и невесты срывающимися от счастья голосами приветствовали их на пути; каждый вечер густые толпы народа затаив дыхание внимали какому-нибудь патриоту-оратору, чья речь задевала самые сокровенные струны их души, и то и дело прерывали ее бурей аплодисментов, в то время как слезы текли у них по щекам; в церквах священники убеждали народ верой и правдой служить отечеству и так пылко и красноречиво молили бога войны ниспослать нам помощь в правом деле, что среди слушателей не нашлось бы ни одного, который не был бы растроган до слез. Это было поистине славное, удивительное время, и те немногие опрометчивые люди, которые отваживались неодобрительно отозваться о войне и усомниться в ее справедливости, тотчас получали столь суровую и гневную отповедь, что ради собственной безопасности почитали за благо убраться с глаз долой и помалкивать.>>>>>>>>>>

В одном селе, в большой семье жила хорошенькая девочка. Родители любили девочку не только за природную красоту, но и за живой ум, и за сообразительность. И отправили они ее в большой город учиться как в старые былые времена.
Большой город очаровал простую девушку, и вскоре она вышла замуж за городского парня, что для родни было тоже правильно. По сроку у молодых родился сын, такие дети от любви даются запричитала родня. Отец и мать изо всех сил работали в городе и на дядю, и на тетю. Даже в церковь не ходили – не было времени.
Когда сын вырос, его стали хвалить за ум и везде приглашать, так что у мамы с папой от гордости закружилась голова. «Наверное, весь род прославит», - подумал папа. «А может, и весь род вымолит», - подумала мама, вспоминая православное детство и иконы в красном углу. Сын же рос современным и впечатлительным и поэтому Большой город показался сыну интереснее и привлекательнее, чем советы отца и матери. Вырос он, и перестал учиться, реже ночевал дома. Почувствовали родители беду, и ругались и плакали, а затем стали безуспешно просить у большого города вернуть им сына. Они знали, что на этой планете любой большой город ежегодно поглощал сотни юношей и девушек. Человеческие жертвоприношения люди давно отменили, а страсти отменить нельзя…
И приходят родители в церковь и просят Бога, чтобы он вернул им сына из большого города. Явился им Ангел и сказал, что Господь услышал их молитву, и она будет исполнена, но и им нужно уходить из большого города в замечательное русское село! >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>

«Пророчество игумена Нафанаила»
Один знакомый батюшка как-то рассказал мне анекдот. Хрестоматийная, вобщем-то, ситуация, католический ксендз и православный батюшка во время поста едут поездом вдвоём в одном купе. Пан ксёндз достаёт из сумки шматочек пахучего сала. Нарезает его тоненькими кусочками и начинает кушать. – Батюшка, - улыбается он, - пожалуйста, угощайтесь. В ответ наш православный пастырь, сглотнув набежавшую слюну, самоотверженно отказывается: - Что вы, пане ксёндзе, как можно, мы же сейчас постимся и сала не едим. Католик кушает и посмеивается: - И напрасно, батюшка, напрасно. Сало, знаете ли, вещь хор-о-о-о-ошая.
Доехали пастыри до конечной станции, прощаются. Батюшка берёт вещички и кланяется: - Всего вам доброго, пане, и прошу передавать от меня поклон вашей матушке. Ксёндз с удивлением переспрашивает: - Какой ещё матушке? Разве вы не знаете, что матушки нам не положены? И батюшка парирует, победно улыбаясь: - И напрасно, пане ксёндзе, напрасно. Матушка, знаете ли, вещь хор-о-о-о-о-шая.>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>

"...Первое время своего служения о. Алексей не отличался особенной строгостью жизни и предавался иногда пьянству. Но жизнь его круто изменилась после одного случая. Раз как-то ночью приехали его звать к умирающему в соседнюю деревню. Отец Алексей рассердился на посланного, стал ему выговаривать за то, что он тревожит его по пустякам, что, верно, больной не так уж плох и доживет до утра, что нечего было будить его ночью; отправил посланного назад, а сам лег спать. Но заснуть, однако, не мог: все ему мерещился крестьянин, к которому его звали. Наконец он не выдержал и поехал к нему. Застал он его уже мертвым на лавке под образами, а рядом с ним стоял Ангел со Святою Чашею в руках. Это видение так поразило о. Алексея, что он упал на колени перед покойником и всю ночь молился. Вернулся домой он уже другим человеком. С этого дня он всего себя посвятил служению Богу и людям; с этого дня повел праведную, подвижническую и святую жизнь, которой не изменил до самой кончины. Каждый день он неизменно служил обедню и, насколько было сил и возможности, придерживался монастырского устава и келейного правила.
<…>>>>>>>>>>>>>>

С утра день не задался. Солнышко, весело светившее, пока отец Стефан читал утренние молитвы, скоро затянулось насупленными тучами. Заморосил мелкий дождик, обещая не прекращаться весь день. Плюс ко всему к паперти храма опять подбросили двух котят, решив, что в церкви найдут им применение и поселение.
Староста, планировавший сегодня вместе с отцом настоятелем заделать перед зимой заморской строительной пеной прохудившуюся крышу, бурчал что-то насчет грехов, которые испортили погоду и бесцельно-хмуро ходил по приходскому двору. На крышу при такой погоде лезть было никак невозможно, да и пена эта заморская требовала сухого применения.
Батюшка напоил пищащих котят молоком и решил съездит в район, к благочинному. Налог епархиальный заплатить, отчет по воскресной школе отдать, да новости церковные последние разузнать.
>>>>>>>>>>>

Священник Александр ДьяченкоВ круге светаРассказМолодой батюшка-индонезиец заволновался: «Я не так хорошо знаю русский, чтобы понять в чём люди будут исповедоваться». Но наши отцы его научили: «Ты вот как делай. Понимаешь что тебе говорят, кивай головой и повторяй: «Помоги, Господи». А когда не будешь понимать – качай головой и делай так: «О – ё – ё – ё – ёй».

«Старый дом»
http://alex-the-priest.livejournal.com/39647.html
Мой знакомый, бывший спецназовец, всю жизнь провоевавший в горячих точках, вышел на пенсию и устроился работать водителем, а заодно и охранником к одному предпринимателю. Хозяин его человек неплохой и достаточно демократичный, платил хорошо и своевременно. Будучи немалого роста и весом килограмм в сто двадцать, он и сам был бы способен постоять за себя, но известная привычка расслабиться в конце рабочего дня требовала постоянного присутствия рядом кого-то, кто бы мог сесть за руль. >>>>>>>>>>>>

Наше время скупо на святость, но она есть, и порой проявляется даже там, где её и не ждёшь. Помню, ещё в начале 90-х читал рассказик в одной протестантской книжке. Пронзительная история, и что неожиданно, напечатана она именно у протестантов. Случилось это в годы второй мировой войны в одной из стран Западной Европы, оккупированной немцами. В воскресный день на службу в лютеранскую кирху собрался народ. Во время богослужения неожиданно в храм зашли несколько пьяных эсэсовцев.
Мы знаем, что немцы на захваченных территориях вновь открывали закрытые большевиками православные храмы, но на самом деле это был чисто пропагандистский трюк. Гитлер ненавидел христиан и планировал вместо традиционных христианских церквей создать некое своё национал-социалистическое подобие церкви, но в неё записалось всего пять тысяч человек, и план провалился, тогда он стал мстить. У себя в Германии нацисты расправлялись со священниками ни в чем, не уступая нквдешникам. А войска СС, те больше напоминали оккультную секту. Потому их приход в кирху не сулил верующим ничего хорошего.

Один из немцев выстрелил в потолок и прервал службу. Лютеране не почитают икон, потому в их храмах нет изображений. Но на стене в этой церкви висела картина на библейскую тему, а может, просто портрет Спасителя. Понятно, что никто не рассматривал его как икону, скорее он служил чем-то в качестве украшения.
Желая развлечься, один из эсэсовцев снял со стены картину и бросил её на пол: – Слушайте, христиане, сейчас все вы пойдёте на выход, и каждый, прежде чем выйти, подойдёт к этому портрету и плюнет на Христа. Имейте в виду, кто откажется плевать, тот получит пулю.
Можно себе представить, о чём думали люди, стоявшие под дулом пистолета. Мы протестанты, говорили они себе, а всякое изображение Бога есть идол, которого никто почитать не обязан. С другой стороны – как не верти, а на портрете-то изображён Христос. Ведь они и собрались сюда в кирху, чтобы Ему помолится. Ещё минуту назад они просили у Него милости, уверяли Его в бесконечной своей благодарности и любви. А сейчас, чтобы остаться в живых им предлагают плюнуть на Того, Кого ещё так недавно любили.
Но пистолет в руках пьяного эсэсовца был слишком весомым аргументом в пользу того, чтобы всё-таки плюнуть. Ну, не умирать же, на самом-то деле, из-за такой ерунды. И они пошли.
Я часто возвращаюсь к этой истории и пытаюсь поставить себя на место тех несчастных, и даже представляю как они это делали. Кто-то плевал только лишь для того, чтобы обозначить плевок и немедленно убегал из храма, презирая себя за малодушие. А кто-то, опасаясь, что его усердие не будет замечено, угодливо улыбаясь, плевал обильно, и тоже уходил, но оправдывая себя. Ничего страшного Бог милостив, а я плевал не в Него, а на идола.

Среди тех, кто в то утро молился в храме, была девочка двенадцати лет. Вместе со всеми она шла на выход. Когда подошла её очередь, ребёнок встал на колени, вытер плевки и поцеловал Христа в лик. Она была ещё маленькой и не научилась языку компромиссов с совестью. В тот же миг немец выстрелил, и дитя, заливая портрет своей кровью, осталась лежать на полу кирхи.
Немцы точно очнулись, пришли в себя и быстро ушли. А в храме остались стоять взрослые люди, избавленные от необходимости сделать наверно самый главный выбор в их жизни. Маленькая девочка, коротенькая жизнь, но для того, чтобы стать святым совсем не обязательно доживать до старческого возраста.
Конечно, я понимаю, это невозможно, но иногда думаешь, а что если однажды в наш храм придут такие вот немцы и поставят одно единственное условие. Это сейчас можно быть смелым и бить себя в грудь, а откуда знать как поступишь на самом деле. Может, первым и плюнешь. И пока сам не станешь под дулом пистолета на колени, и не вытрешь чужие плевки, не дерзаешь осуждать и тех, кто был тогда в кирхе.

Анна Лелик
Сейчас любовью зовётся что угодно, происходящее между мужчиной и женщиной. Она в каждой песне, в каждом фильме и романе, а также на заборах, билбордах и этикетках нижнего белья. Ловко взяв в оборот громкое слово, апеллирующее к каждому смертному, рекламисты и масс-медиа вкладывают в него всё, что способен «съесть» ищущий любовь человек.
А существует ли вечная любовь — не в абстрактно-книжной реальности, а в повседневности? Существует ли любовь единственная — не такая, как в шутке «любовь одна, а партнёры меняются»? Существует ли вообще любовь, и для каждого ли она?

>>>>>>>>>>>

Рассказывали, что проживал некогда в одном большом монастыре архимандрит Пахомий. Народ его любил за доброту, а братия недолюбливала. И за глаза называла любостяжателем. А то и вовсе — «жадным монахом». И вправду — рясы у него непростые, машина крутая. Да и в келье «полный фарш»: обилие книг, икон, всяких сувениров и прочих даров от небедных прихожан.

Братия монастыря, особенно новоначальные, подобной роскошью нередко соблазнялись. Как-то не укладывались на подобное имущество поучения древних пустынножителей-аскетов. Особенно сокрушался о «заблудшем брате» отец Герасим:

— Ну куда такое годится? Не по-монашески это!

Сам Герасим был в быту строг. Келья его поражала своей простотой и бедностью. И от духовных чад своих требовал подобного, частенько намекая на близость последних времен. Как-то раз даже возглавил делегацию к настоятелю обители. Мол, не хотим жить рядом с Пахомием.
>>>>>>>>>>>>

Архимандрит Тихон (Шевкунов)Еще об одном нарушении Устава, или О том, как отец Рафаил оказался АнгеломПроизошло это в 1977 году. Отец Рафаил был тогда совсем молодым иеромонахом, недавно рукоположенным в Псково-Печерском монастыре. Однажды солнечным июньским утром он в самом прекрасном расположении духа вошел в Успенский пещерный храм служить литургию. Но первое, что он там увидел, были три пьяных хулигана. Они стояли у иконы Божией Матери, и один из них под хохот приятелей прикуривал от лампады папироску.

Лена повторяла эти слова вслух со слезами: «Фабрика! Добрых! Помыслов! Ага, не фабрика, а завод! Концерн! Фирма! Да какие тут можно придумать добрые помыслы?! Они себя ведут просто безобразно, а я тут помыслы добрые про них придумывать буду! Я вам не аскет-подвижник!»

Лена перестала плакать. Задумалась. Да уж, это точно, что она не аскет-подвижник. Как трудно удержаться от осуждения! В мыслях часто устремляешься к высоким материям. А на деле?
>>>>>>>>>>>>>>>>>>>

"Я люблю Вам писать письма. А, если Вы не отвечаете, я потерплю. Я терпеливая бываю очень."

Прости, девочка. Вместо того, чтобы ответить тебе я занималась… Сейчас после этих твоих слов я даже не знаю, как назвать то, чем я была занята.

Как легко давались мне первые письма тебе. Я ведь уже большая, и жизнь у меня тоже длинная. Я насобирала тебе почти всех солнечных зайчиков, которые сохранились в ней. Добавила фотографий. Это же было здорово – пережить свою давнюю радость вместе с тобой. Только вот на …надцатом письме я стала повторяться. А ты… Ты взяла меня в игру, где Господь повсюду разложил свои подарки. И я уже не могу справиться с этим трепетом… Так было в детстве под Новый год. Праздник еще не наступил, но предчувствие его уже заполняет все видимое и невидимое. И я доверчиво следую за тобой, девочка. Я тоже хочу подарков. Божиих. Без тебя мне их не разглядеть. Но ведь я учусь и радоваться, и благодарить. А благодарному сердцу Он дарует зрение…

Те два дня, что ты училась передвигаться по комнате на коленках, забинтованные руки и ноги очень болели. Катетер треснул, снова брали пункцию. Ты осилила две ложки каши и уже пишешь мне письмо той рукой, которая "меньше болит". Девочка, ты пишешь о серьезном, а я не могу говорить на равных, "с Любовью на равных"… Но я пытаюсь. Я так хочу дотянуться до твоего сердечка…

Господи, сегодня Ты посылаешь мне эту тончайшую детскую ручку – исколотую и теплую. Ты тоже ждешь моих писем. А я не успеваю отвечать. Я знаю, что я хочу писать Тебе каждый день. Каждый день, Господи. Но я, правда, была очень занята и вчера, и сегодня, и… Этот упрямый детский лобик, отрастающий ежик на голове и серые глаза… Прямой взгляд в душу… Эти глаза уже заранее простили мою слабость, леность и мой страх. Они знают и о моей гордыне, и о моем унынии. Они "бывают терпеливыми очень"… Не Ты ли, Господи, шлешь мне это утешение?

"Иногда мне снятся ромашки, такое поле с ромашками. Иногда мне снится
белый котенок с зелеными глазами. Чаще всего мне ангелы снятся, красивые, раз в неделю они точно снятся. Я люблю когда они мне снятся.
А когда я в коме была мне Бог снился, ну он не совсем снился,
он приходил. До того как он приходит обычно снится рай, я обычно не
хочу там оставаться, но иногда, когда я устаю уже болеть, я хочу там
остаться и тогда Бог приходит.
А у нас звезды не видно, потому что ночью светло."

Господи, я ведь так и не знаю: когда Ты пишешь мне ответы – не болит ли Твоя рука? Там же рана…


Мария Суворова

Паломники, прибывающие на богомолье, наверняка знают слова батюшки Серафима о дивеевских монахинях: "Кто заступится за них и поможет, изольется на того велия милость Божия". И уж конечно, любой православный слышал: "Послушание превыше поста и молитвы! И не только не отказываться, но - бегом бежать нужно на него!"

Мы выехали в ночь и к утру были уже в Дивеево. Оставили машину на стоянке, а сами поспешили в Троицкий храм - приложиться к мощам прп.Серафима. Народу было очень много. Внутренние двери были закрыты, и мы, стоя на верхних ступенях лестницы, стали ждать. Тут раздался голос монахини, которая, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала: "Братия, кто во славу Божию хочет потрудиться на Богородичной канавке?" "Конечно, потрудиться для Бога можно, - малодушно подумал я, - но у нас так мало времени и так много дел: нужно исповедаться, причаститься, побывать на источниках, сфотографироваться, набрать воды, освященного маслица, взять батюшкиных сухариков, искупаться…"
>>>>>>>>>>>>>>>>>>

Взявшись за руки, подружки Лена и Наташа спешили в воскресную школу. Девочки не виделись целое лето и с радостью делились друг с другом новостями и впечатлениями о проведенных каникулах. Наташа с неподдельным восторгом рассказывала о том, что они вместе с мамой провели в монастыре, что там она прочла житие преподобномученницы Елизаветы, которая очень ее впечатлила. Казалось, Наташа могла бы часами говорить об этой святой, но вдруг она замолчала...
На перекрестке, слегка пошатываясь, стоял угрюмый мужчина, просивший милостыню. Люди равнодушно проходили мимо, не обращая на него никакого внимания.
- Опять этот пьяница! Он всегда здесь стоит. Мама говорит, что таким милостыню давать нельзя, все равно пропьют. И вообще, от них нужно держаться подальше, чтобы не подхватить какой-нибудь болезни. Давай быстрее перейдем на другую сторону, - сказала Наташа и убежала.>>>>>>>>

Эту трогательную и поучительную историю из своего детства мне рассказала одна вологодская певица. Её высокий, звонко журчащий голосок знают многие из тех, кто любит и собирает творчество поэтов и певцов, посвятивших свой талант России и Православию. Маленького росточка, круглолицая и круглоглазая, она и к сорока оставалась совершеннейшей девочкой. Странно было слышать от этого вневозрастного ребёнка неожиданно глубокие, мудрые мысли о земле и небе, преданности и предательстве, любви и долге. Кассеты с её балладами широким самиздатом разошлись по всей стране, неповторимую прелесть чуть дрожащего, так и не повзрослевшего голоска можно услышать в самых разных уголках и посреди самых различных собраний. Своим творчеством она умудрялась быть близкой и крайне правым, и заблудше левым, никого не обижая, но и не убеждая. Удивительно доверчивые, на грани наивной простоты, нежные слова её авторских песен невозможно представить в ином, точнее будет сказать, — в чужом исполнении. В чужих устах эта наивность зазвучит фальшью, нарочитой стилизацией под девятнадцатый, назидательно славянофильствующий век. И только у неё самой тема и воплощение свиваются так вот совершенно неразрывно. Ферапонтовские и Киевские святые, Двунадесятые праздники, былинные герои и пахари, наши матери, воины, невесты и монахи…. Вы догадались? А для остальных пусть она будет Оленькой.
>>>>>>>>>>>>>

В Рождественский сочельник после чтения Царских часов протодиакон сетовал:

- Что за наваждение в этом году? Ни снежинки. Как подумаю, завтра Рождество, а снега нет, - никакого праздничного настроения.

- Правда твоя, - поддакивал ему настоятель собора, - в космос летают, вот небо и издырявили, вся погода перемешалась. То ли зима, то ли еще чего, не поймешь.

Алтарник Валерка, внимательно слушавший этот разговор, робко вставил предложение:

- А вы бы, отцы честные, помолились, чтобы Господь дал нам снежку немножко.

Настоятель и протодиакон с недоумением воззрились на всегда тихого и безмолвного Валерия: с чего это он, мол, осмелел? Тот сразу заробел:

- Простите, отцы, это я так просто подумал, - и быстро юркнул в «пономарку».

Настоятель повертел ему вслед пальцем у виска. А протодиакон хохотнул:

- Ну Валерка чудак, думает, что на небесах, как дом быта: пришел, заказал и получил, что тебе надо.
>>>>>>>>>>