13 вещей, о которых нужно помнить, когда жизнь бьет вас по голове

У каждого из нас случались трудные времена. И мы все их пережили. Тем не менее, одни люди справляются с ними легче, чем другие. В чем их секрет? Профессор Кэрол Морган считает, что все дело в нашем отношении к происходящему.

Читать далее...

О личной свободе... психотерапевт Калитиевская (1)

Пожалуй, требуется разъяснение, какому именно куску сегодня будет посвящена лекция. Потому что есть определенная такая особенность в развитии интенсива. Когда мы собираемся на тренерские сборы, то соответственно та фигура, которая появляется в группе супервизоров – это та фигура, с которой, скорее всего, придется иметь дело на следующий день. А та фигура, которая появляется в группе терапевтов, - это та фигура, с которой приходится как-то обходится терапевтам, но это еще не фигура супервизорской группы. А те, фигуры которые возникают в клиентских работах, и в клиентских группах – это скорее формы сопротивления той фигуре, с которой работают терапевты, и которая появляется потом в группе супервизоров. Т.е. вот такая специфическая вещь происходит всегда на интенсиве, поэтому на тренерских сборах всегда очень интересно посмотреть, какие сложности есть в клиентских группах, какие там есть формы страхов, сопротивления, ловушек, как с этим обращаются терапевты и встретится с чем уже готовятся супервизоры. Т.е. это какая-то, вообщем обширная зона получается, которую можно было бы, если вам всем знакома кривая контакта, как-то в целом обозначить как поле контактирования. Это выход из преконтакта и как его нижняя точка и приближение к зоне полного контакта, когда начинают осуществляться какие-то ваши желания.

И вот, говорят, что человеческая свобода, она расположена в паузе, между стимулом и реакцией. Стимул возникает в зоне преконтакта с рождением Я, а исполнение желания начинается в зоне полного контакта. И по сути дела вся зона контактирования, от преконтакта до полного контакта – это некая зона тестирования реальности или некоторая зона паузы, и некоторая зона личной свободы.

С этой зоной личной свободы люди обращаются по-разному. Многим очень хочется сократить ее до минимума. Т.е. сразу, обнаружив какие-то свои потребности, даже не разобравшись, свои ли это потребности, чужие ли, пришедшие из среды, и.т.д., просто, что называется «Шото-то повело!» -сразу прыгнуть куда-то в отношения и начать что-то реализовывать и осуществлять. Т.е. вообще не реализовать никакую паузу личной свободы. Есть люди которые бесконечно затягивают эту паузу. У них никогда в жизни ничего не случается, т.е. они вообщем с некоторым разочарованием, ни с кем не встретившись и проживают. Но большинство людей как-то застревают в этой зоне, потому что именно в этой зоне расположено большинство форм сопротивления и большинство ловушек, того что называется человеческими отношениями. Потому что вот эта зона контактирования – это зона пути от Я к ТЫ. Это зона поиска той дистанции, той интенсивности, той формы, которые сопутствуют поиску в отношениях. И здесь мы сталкиваемся с большим количеством сложностей. И я об этих сложностях в своей предыдущей лекции уже говорила. Вообще, на самом деле сложности продолжаются, но для того, что бы могли как-то про эти сложности поговорить, я бы хотела рассказать о каких-то своих размышлениях , о трех уровнях регуляторных механизмов, которые существуют в зоне человеческих отношений.

Первый уровень это страх.

Второй вина.

Третий стыд.

Т.е. это то, что регулирует человечески отношения. Это регуляторные механизмы, которые включаются, когда мы пытаемся построить какой-то опыт в зоне Я- ТЫ. Страх убивает все человеческое, страх уничтожает возможность какого-то поиска, т.е. страх это то, что заставляет человека останавливаться, как-то либо прятаться, либо прыгать, но, по сути, дело – это то, что мешает чувствительности в зоне отношений. Страх – это то, что убивает свободу. И как бы превращает отношения в зону достаточно большого насилия и ужаса. И отношения могут быть остановлены в зоне страха. И тогда перестаешь понимать, кто я такой, чего я хочу, просто страшно и много растерянности. И возникает в этой ситуации довольно много агрессии, агрессии анигиляционной. Когда объект страшен – его хочется уничтожить. Он желанный и страшный, его хочется уничтожить. Это зона достаточно сильного включения анигиляционной агрессии.

Второй механизм регуляторный – это вина. Но вина это всегда некий коллективный проект, потому что опирается на мораль: хорошо-плохо, можно- нельзя, хорошие и плохие и.т.д. Т.е. вина – это оценка. Это такой центральный механизм пограничного отреагирования, т.е. на вину цепляется очень много всяких ловушек, связанных с отношениями: ревность, жадность обида. Вообщем, какие-то вещи, связанные с нанизыванием на ось «вины-правоты», потому что вина – это способ избежать личной ответвенности и опереться на некий коллективный проект в морали. И вина – это то чувство, которое заменяет отношения, отгоняет человека от самого себя. Т.е. если я виновата, то собственно в отношения можно и не вступать. Ну, типа я виновата, что с меня возьмешь. А кто-то умный такой, замечательный, а раз он прав, то на нем вся ответственность. Так что можно ничего не делать, просто извиниться и все. Поэтому вина - она такое, достаточно токсическое переживание, которое всегда в отношениях присутствует, ну как некоторый уровень избегания отношений. Т.е. сколько в отношениях чувства вины, столько и избегания этих отношений. Ну, потому что самое токсическое

сочетание –это вина-обида. Кто с одной стороны обиделся, а с другой стороны, вот обвиняет другого и обиделся. И вот такое токсическое сочетание, которое практически не разрешимое. При этом вина и обида это те чувства, которые как бы делают гнилые консервы из отношений. И по сути дела, из отношений, как из дохлой кошки пробуют выжать еще капельку. Потому что ничего такого они реально не регулируют, а скорее вообщем, являются заменителями агрессии. И скорее они регулируют такой вот уровень избегания в отношениях.

То что чувство, которое относится к более высокой форме регуляторных механизмов – это чувство стыда. Это то чувство, которое приближает человека к себе и по сути дела является его вызовом равенством себе. Т.е. по сути дела можно утонуть в стыде, как в некотором очень не приятном переживании, а можно заставить стыд работать. Т. е. заставить стыд выполнять функцию как бы приближения человека к его собственной аутентичности, к его равенству себе, к какому-то согласию с собой. Потому что вина, это всегда кто-то со стороны оценивает, а стыд – это я сама внутри себя понимаю – где-то я чего-то не доделала, где была меньше, чем я есть, где совершила какую-то вещь, которою может быть никто и не заметил, но мне и самой перед собой как-то неловко от того… ну как-то не хорошо, кошки на душе скребут, какой-то сквозняк на душе начинается от чувства стыда. Вот с виной проще, потому что с виной можно что сделать? Можно попросить прощение, можно искупить вину, можно понести наказание. Там есть всегда какие-то сильные, большие авторитетные, которые всегда могут отрегулировать мою безопасность, к которым я могу обратиться с просьбой и отплатить исключительно чувством вины. А вот со стыдом так не получится, потому что со стыдом мне приходится разбираться только внутри себя самой, потому что с собственным стыдом никто из вне мне помочь не может. Это та вещь, которая связана с одиночеством, переживанием какой-то своей цельности и уникальности, и некоторой оборотной стороны переживания своей цельности, уникальности и единственности, когда понимаешь, что самому приходится все разгребать. Потому что, если сквозняк на душе и кошки скребут, то соответственно никто за тебя с этим разбираться не будет – это твои кошки и твоя душа.

Вот когда я сказала про эти регуляторные механизмы, мы плавно движемся от того, что бы как-то в зоне своей жизни регулироваться, постепенно обучаться разными механизмами. Конечно механизм регуляторный в форме страха, это тот механизм, который включает архаические, защитные формы реагирования. Тот механизм, который относится к вине, очень успокоителен. Потому что всегда можно узнать какие-то правила, как надо, найти какую-то авторитетную родительскую фигуру, кому-то транслировать ответственность. Вообщем вина, это то, что фиксирует зависимость. Т.е все феномены зависимости, они фиксированы чувством вины: «Вот , извините, вот так вот получается, вот такой вот я..».

О личной свободе. Психотерапевт Калитиевская (2)

А то, что относится к стыду, это действительно более высокая форма реагирования, и она по отношению к развитию человека формируется не сразу. Формироваться она начинает где-то с того момента, когда человек начинает быть способным рассказывать самому себе о себе какие-то истории, т.е. превращать свою жизнь в некоторые опыты. И если говорить о стыде, мне бы хотелось сказать, что стыд бывает разным. И обычно просто говорят о стыд, но я вот например, различаю три формы стыда:

1. Один стыд действительно реальный, мой собственный стыд, который является регулятором моей аутентичности и является регулятором отношений близости, как то, что относится к поиску дистанции, оптимальной дистанции между партнерами. Потому что близость – это не переживание акта слияние, а близость это некоторый длинник отношений, это некоторый процесс поиска оптимальной дистанции который не прекращается. Именно поэтому назвать это можно отношениями близости, потому что это работа. Это работа, которую нужно делать ежедневно. Вчера эта работа приводила к одному, сегодня она приводит к другому, и никогда невозможна предсказать к чему именно она приведет. Т.е. близость это процесс. Потому что, если мы говорим о близких отношениях, не о слиянии, не о прыжке, а об отношениях, о том, что мы говорим об отношениях близости, тогда это постоянный процесс поиска оптимальной дистанции. Если мы впадаем в зависимость, то эту дистанцию искать не надо, она раз и на всегда установлена – можно прицепится, впиться, присосаться, ну и соответственно дальше тянуть. Ну, и говорить: «Да, вот, вот виноваты, бестолковый – без тебя никуда». Отношения близости они как-то более равные отношения. Если отношения зависимости это вертикальные отношения, то отношения близости – это отношения горизонтальные. В горизонтальных отношениях гораздо сложнее, потому что там каждый отвечает за свой способ поиска оптимальной дистанции. Удается встретится – хорошо, не удается встретиться – ну, значит не удается, значит больно, значит приходится падать, вставать, снова идти, опираясь на себя. Вернее на собственный регуляторный механизм, связанный со стыдом, с тем что бы как-то продолжать искать, не теряя себя. Т.е. как-то постоянно восстанавливая чувствительность вот к зоне переносимости тех дистанций, той интенсивности, которая вот возможно складывается на сегодняшний день. И вот когда я говорю об этой форме стыда, как регуляторе аутентичности, я говорю о таком стыде, который действительно реально формируется в подростковом возрасте, тогда когда человек проходит некоторый кризис идентичности, встречается с большим вызовом реальности. Вот он не понимает- вот он маленький, вот он большой. Видите, на интенсиве, путаются фигуры – все время в группе конкуренция

происходит между фигурами женско-мужских отношений и детско-родительских. Как будто прямо вот интенсив вошел в подростковый кризис, да? Т.е такой, кризис идентичности. Уже бы надо находится на женско-мужских отношениях, но удобнее все это спихнуть на детско-родительские. Потому что там можно получить безусловную любовь и особо не работать. А в горизонтальных отношениях нужно работать. Это не удобно, это страшно, поэтому давайте мы вот из мужчины сделаем папу, из женщины маму, из всего этого сделаем лолитизацию интенсива, или эдипальную проблематику, ну и вообщем превратим это в бесконечное вытягивание молока из коровы, да? Ну, как бы это все прекрасно, но определенной фазе. И в какой-то момент обнаруживаешь, что уже вырос, что уже взрослый и это как у подростка получается, что внутри борется два желания – быть большим и быть маленьким и это все одновременно. И поэтому конечно, подросток очень сильно злится, когда ему говорят: «Ой, ты мой маленький». Он говорит: «Я уже большой» и хочет уничтожить объект, который так его обесценивает. Но когда ему говорят: «Послушай, ты уже большой». Он говорит: «Нифига, я еще маленький». Вот, и это по сути дела, то что относится к этой зоне, подросткового кризиса, это тот период в жизни человека, когда мы обучаемся как-то справляться со своей собственной пограничностью. И этот экзистенциальный вызов каждому человеку дан. В опыте. В опыте подросткового возраста. Ну, действительно, каждый из нас его проходил, а многие проходили его так, что типа пытались избежать. Были хорошими детьми, надеясь на то, что вот буду хорошим ребенком, буду хорошо учится, слушаться маму –папу, и счастье мне за это будет. Ну, всем известна книжка «Хорошие девочки попадают на небеса, а плохие куда захотят». Вообщем не известно, хорошо ли там на небесах или нет… как вчера там говорил про отпадание крыльев и вырастание половых органов. Это и не плохо. Обнаружить что происходит некоторое взросление. Потому что некоторый ангелочек с арфочкой в руках это конечно прекрасно.. Я вот тут читала, на другом интенсиве, как бы лекцию о девочке, которая на дороге, ждет большого папу, который наконец ей поможет встретить там свое счастье в жизни. Ну вот такая бедная девочка, на краю дороги. Ну как-то вообщем с этими девочками очень не просто обращаться, потому что вот это мое обращение к терапевтам – держитесь получать двойные послания от клиентов: «Папа, возьми меня на ручки и трахни при этом» Это очень неприятное двойное послание. Потому что вызывает очень сильную мужскую растерянность и огромную мужскую злость. С этим иметь дело не удобно. Удобно иметь дело с ребенком либо со зрелой женской сексуальностью. Выбирайте. Т.е если вы хотите отношений. А не кратковременного покрытого стыдом какого-то акта слияния на глазах у изумленной публики.

Вообщем, смотрите сами. Какая-то эта подростковая неловкость, это период который проходит каждый интенсив, каждая группа в своем развитии и каждый человек в своем индивидуальном развитии. И конечно же эта вся диффузия идентичности, кризис идентичности она наполнена всей этой субклиникой всех этих пограничных переживаний. Действительно связанных с «Ой, а я подавлю отвращение и я в результате постараюсь съесть такой ценный объект». А на самом деле съел и подавился, и чего-то совсем мне все это и не надо оказалось. Т.е. отвращение является некоторым большим ресурсом, для того, что бы выбираться из зависимости. Потому что сама по себе зависимость формируется подавлением отвращения. Т.е для того, что бы обеспечить себе безопасность, я не буду отмечать, что мне то не нравится, то не нравится, т.е. буду подавлять в себе отвращение за то, что бы сохранять отвращение. Ну, и соответственно фиксировать зависимость. Если отвращение восстанавливается, оно является очень большим ресурсом к тому, что бы видеть что отношения это действительно мелодия: когда-то да, когда -то нет. Когда-то ближе, когда-то дальше. Когда-то годится, когда-то не годится. У отношений близости, привязанности всегда есть оборотная сторона: «Я тебя люблю и в тоже время сейчас хочу купаться», «Я тебя люблю и в то же время мне сейчас интересно поговорить не с тобой, а с другим человеком», «Я тебя люблю и пожалуй хочу спать» и т.д. И одновременно тут масса всяких потребностей. Т.е. очень сложно, находясь в каком-то таком субпограничном переживании (я сейчас не о психиатрической, а какой-то психологической фазе развития), интегрировать такую вещь, что у человека не может быть одной правды, одной ценности. Ну, как-то рвет в разные стороны: и это интересно, и это интересно, и это интересно. И как же из этого всего, выбрать что-то одно. Придать ему статус единственной ценности, и после этого умереть от тоски и задохнуться, ну просто потому, что все другие потребности окажутся фрустрированными. Ценности, великие ценности, это то, что человечество очень загоняет в такую систему выбранного самоподавления, ради великой цели. Вообщем, очень много было ужасных событий, совершенных ради великих целей. Поэтому, как быть с этой множественностью правд, множественностью ценностей.. Вот сейчас вы находитесь на интенсиве – вам интересно, это правда, в то же время у вас есть семьи и вы по ним скучаете – это тоже правда. У вас здесь может быть какие-то важные для вас отношения и это, правда. И дома тоже важные отношения – и это правда. И какие-то вещи, которые происходят в группах. Ну, вот хочется поддержать человека и в тоже время он раздражает. И то правда, и это правда. Вот как справится с таким количеством правд, с этой расщепленностью, с такой множественность? Вот в пограничной ситуации, или я бы сказала в кавычках, подросткового кризиса возникает много ярости, желание как-то уничтожить все это. Насильно превратить...вот это «Остановите землю – я сойду», «Все таки дай мне то, что я прошу, я не перенесу, если ты не

будешь соответствовать моим ожиданиям». Очень большая чувствительность к обиде, большая злобность за то, что хочется передать ответственность за свои желания каким-то родительским фигурам, которых потом за это же и по голове ударить: «Какого хрена, вообще, ты за меня выбираешь?!» - ну, чисто подростковая проблематика. Ну, вот посадить терапевта попой на горячий кол – «Ну, вот, как хорошо!» Вот как он там будет на этом колу, так злорадно посмотреть! Потом ждать от него: «А чего де ты меня не любишь?» - вот какое безобразие происходит, обидно же очень.

Вот. Вообщем я рассказываю про какие-то вещи, которые совершенно естественны, но они как-то происходят, потому что вообщем, если мы вступаем в отношения, если мы хотим не какого акта прилипания, а именно отношений, это всегда некоторый процесс поиска. И вот чем длиннее фаза от преконтакта, до зоны контакта, тем в большей степени человек способен в этой части контактирования тестировать реальность, как бы идентификация отчуждения, начинает работать Эго-функция, мы пытаемся как-то приближаться к тому, что бы найти хорошую форму для отношений. Действительно стыд, который является регулятором аутентичности заставляет двигаться в этой зоне с достаточно большой осторожностью, с внимательностью, прежде всего к самому себе. Потому что согласие с собой важнее, чем согласие с кем-либо другим. Потому что если нет согласия с собой, то жить как-то стыдно становится. Но это вот та работа стыда, которую хорошо бы запустить, которую хорошо поддерживать, но я бы хотела рассказать еще про две формы стыда, что бы их не путать. Это две формы.

О личной свободе... психотерапевт Калитиевская (3)

2. Один из них – это токсический стыд, с которым мы приходим в жизнь, или иными словами – это родительский стыд. Ну, вот в свое время, евреем было быть нельзя, да? Вот совершенно не возможно было быть евреем. И вот человек, приходящий в мир евреем сталкивался с токсическим стыдом. Сейчас я работаю с детьми тех самых евреев, которым было стыдно. Для этих детей нет никаких ограничений, они могут куда угодно ездить, куда угодно поступать, но они тянуть бремя еврейского народа, вот это изгойство, которое как будто бы является некоторым искуплением родительского стыда. Т.е. ребенок пришел в мир, уже нагруженный этим. Но это стыд может быть не обязательно национальный. Это может быть стыд недостатка образования. Например, родительского образования, стыд социального происхождения, вот откуда-то я не из тех слоев, вот как бы первый интелегент в семье, вот у родителей, например, не было высшего образования. Это может быть какой-то стыд, связанный с тем, что вот сюда, на интенсив приехал, без особенного опыта , а оказался в группе продвинутых терапевтом. Вообщем- то чувствуешь себя неловко, самозванцем. И в этом отношении этот токсический стыд он очень сильно мешает тому, что бы появилось то самое Я, которое будет осуществлять вот этот вот поиск, и прохождение этой зоны контактирования, что бы понять, какие потребности мои, чего я хочу и как-то двигаться к хорошей форме. Т.е. токсический стыд это то, что уничтожает Я. Механизм, который по своему действии близок к страху. Т.е. как страх убивает все человеческое в человеке, так и токсический стыд – собственно без права на жизнь.

3. А есть еще социальный стыд. Ну, вот ребенок он приходит в жизнь и сталкивается с родительским стыдом, а когда он начинает ходить в садик, учится в школе, он сталкивается с социальным стыдом. В нашем человеческом обществе то-то принято делать, а то-то не принято. Типа – стыдись. Вот. Ну, там.. в горшок надо какать, а не по среди комнаты, не в штаны, да? Т.е. как-то стыдно. «Вот, смотри, стыдно! Маша, Петя, Коля, съели кашку, а ты стыдись, ты вот как медленно кушаешь». Вот такие механизмы социального стыда они очень далеки от аутентичности, и по сути дела, они довольно близки вот к этим коллективным проектам как раз вины и морали. Поэтому, когда вы говорите о стыде, вы сталкиваетесь в группах со стыдом, стоило бы задуматься, о каком собственно стыде идет речь. О том стыде из которого всю жизнь вылезти не можешь – очень маленького роста, то ли, например, ножки кривенькие, то ли волосики на голове не растут, то ли национальность не та, то ли из деревни родом.. Ну, не знаю.. Какой это стыд – этот? Или такой, что каждый вечер напиваешься, находят в луже и на следующий день говоришь себе- «Ну, чего, больше этого никогда не будет!» А люди стыдят- «Ну, зачем какаешь на людях?» Вот про этот стыд речь или про что? Или про то, что вы имеете в жизни некоторые ценности, важные какие-то отношения и стыдитесь самим себе в этом признаться. Потому что вообщем стыд экзистенциальный, стыд аутентичный, это вообщем-то стыд собственного выбора. Люблю, но делаю вид, что не имею никакого отношения к этому человеку. Люблю, но обесцениваю и норовлю уколоть побольнее. Это потому, что если я этого делать не буду, соответственно близость может наступить до такой степени, что потом любое движение в этой близости будет причинять боль. Потому что боль там где ценность. Поэтому лучше в эти отношения близости не вступать, лучше в эти отношения близости совсем не соваться, что бы не было больно. Лучше поддерживать ту дистанцию, которая не соответствует реально отношениям, но я является такой, безопасной – я к тебе не подойду и ты ко мне не подходи. Потому что, если близко подойдешь – не очень понятно, что с этой близостью делать. Потому что подошел близко, ну и что? Становится страшно, что наступит слияние в котором будет больно. Вот. А у некоторых есть опыт разрыва близких отношений. И тут мы как-то из пограничной проблематики начинаем как-то плавно

двигаться в сторону нарциссической. Ну, вот этот вот страх близости начинает заставлять как-то довольно сильно обесценивать именно те отношения, которые дороже всего. Когда речь идет о стыде, то попробуйте как-то ощутить движение сквозняка в душе, вот если есть движения в душе сквозняка, то этот тот как раз стыд, который возможно заставить работать для того, что бы повернуть корабль на правильный курс. Для того, что бы, взяв фальшивую ноту в какой-то мелодии, вернуться к своей мелодии, вернуться и как-то восстановить ту позицию, ту дистанцию, которая будет соответствовать той хорошей форме, к которой вы будете чувствительны и скажете «Да, пожалуй это я и это моя жизнь».

Теперь нужно подумать, о чем я не сказала. Не все перечислила я конечно ловушки пограничных состояний – это жертвы, агрессоры, спасатели – известные игры, да? Это игра «Да, но». Вообщем бесконечные игры, которые в этой зоне находятся. Из них довольно сложно выбираться. Подросток это тот, персонаж, который одновременно нуждается в нежности и уважении. В дистанцированой нежности и в уважительном отношении к зоне собственного поиска.

Помню, одно время, когда я начинала работать с подростками. Моя профессиональная жизнь началась с того, что я вела группу подростков, ну и как-то в собственной жизни сложилось так, что, наверное, была хорошей девочкой, вместе с этими подростками, наверное, собственный кризис проживала, потому что я была очень юным психотерапевтом, совсем молоденьким. Ну и с этими подростками удалось очень много про себя самой понять. И я думаю, что это было такое, хорошее начало. И как-то сегодня даже хотелось бы пожелать юным психотерапевтам на нашем интенсиве, которые сейчас начинают работать, начинать как-то работать не с такими уже взрослыми клиентами, не с такими случаями, а работать с группами и подростками. Потому что это очень ресурсная зона начала, когда понимаешь, про что эти люди как паряться. Вот когда не понимаешь, вот этого опыта еще в жизни нет, то, тогда возникает очень много какой-то неправды что ли в терапевтических отношениях. Потому что я вспомнила, почему я сейчас начала про это говорить. Вспомнила, что мои коллеги вчера на тренерском сборе попросили несколько слов сказать о терапевтических отношениях. Вот у нас на это минут пять осталось. Я думаю что-то по этому поводу нужно, правда сейчас не очень хорошо понимаю что. Вот как раз коллеги Но, сейчас соображу наверное, что по этому поводу нужно сказать.

Терапевтические отношения, это те отношения, которые обременены переносом. Т.е. терапевты, понимайте, то что происходит в ваших отношений с клиентами, и клиенты, понимайте, то что приисходит в ваших отношениях с терапевтами, примерно на 20% относится к человеку, а на 80% процентов они относятся к более важным, более значимым людям в вашей жизни. Ну, к каким-то незавершенным задачам развития, которые у каждого из нас есть. Ну и понятное дело, любая незавершенная ситуация стремится к завершению, поэтому в отношениях с терапевтом очень хочется снова сыграть в привычные игры, ну в которых ваше привычное окружение с вами играть отказывается и вас так, тихо, посылают. Вот на терапевта есть какая-то надежда, вдруг он окажется тем человеком, который все-таки согласится. Но терапевт он хитер. Он частично соглашается, а частично отказывается. Это правильно. Если совсем отказываться, сразу, то ничерта не поймешь, о чем собственно клиент говорит. Вот. Ну, что бы понять о какого рода переносе идет речь. Ну, как например, из своего страха отношений горизонтальных, человек пытается из терапевта сделать маму-папу. Сделать безопасную финуру. Кастрировать терапевта, что бы сделать из него безопасную фигуру, просто потому что с ним живым, полноценно функционирующим, с сохраненными гинеталиями как-то опасно отношение иметь. Надо из него сделать маму-папу. Ну и соответственно так обретать безопасность.

И понятное дело, что вот эту трехдневку многим ведущим групп приходиться испытывать вот эту подростковую агрессию, которая вообщем связана с тем, что родители не имеют никакого права на сексуальную жизнь, а должны заниматься детско-родительскими отношениями, а если уж иметь сексуальные отношения то со мной, с ребенком, а кто же еще ближе? Кто лучше сделает, чем папочка или мамочка? Ну понятно. Это такая вещь, которая неизбежно возникает в терапевтических отношениях, которая относится немножко к зоне позитивного переноса, немножко к зоне негативного переноса. На мой взгляд это бред, про позитивнфый и негативный перенос. Потму что любой перенос – это агрессия в адрес терапевта, любой перенос. Был бы он прзитивный иои был бы он негативный. Если в мой адре идет слишком много восхищения – я думаю»Как больно будут бить по голове». Т.е. в любом случае, когда ко мне подходят и говорят:»Боже, а она оказывается живая!» Это конечно позитивный перенос, но вообще в нем очень много агрессии. Но когда говорят, ну тренеры это не люди, это боги! Это какие-то люди, живущие на олимпе. У них нет каких-то человеческих функций. Это неправда. Потому что тренеры тоже люди. И тоже бывает и больно и страшно и обидно. И мы вместе с вами, все тренерской командой переживаем кризис идентичности интенсива. И надеемся вместе с вами из него выбраться. Вот. Поэтому, не забывайте, что терапевты живые. А терапевты помните, что все чувства которые вы получаете от клиента, процентов на 20 относятся к вам. А на 80 к вам не относятся. Это может помочь как-то выжить.

Собственно говоря на этом наверное стоит и остановится.

Истины, которые важно знать каждому

Статья о том, что в действительности нужно от нас миру и что мы должны делать, получила почти 300 000 лайков и почти 8 тысяч комментариев. И это при том, что объем у текста внушительный, и пишет американский автор Дэвид Вонг о не самых приятных вещах.

То, о чем он говорит, вызывает душевный дискомфорт, протест, негодование, но вместе с тем осознание, что он говорит вещи, которые действительно помогли бы нам измениться, стать лучше, полезней, успешней.

• Мир волнует только то, что он может получить от вас

Давайте предположим, что человека, которого вы любите больше всего на свете, только что подстрелили. Лежит на улице, истекая кровью и крича. Подходит парень и говорит вам «Отойди». Он оглядывает рану вашего любимого и достает перочинный ножик — собирается оперировать прямо на улице.
Вы спрашиваете: «Ты врач?»
Он отвечает: «Нет».
Вы говорите: «Но ты же знаешь, что делаешь, да?»
В этот момент парень выходит из себя. Он говорит, что он хороший, честный, что он всегда приходит вовремя. Он сообщает, что он отличный сын, его жизнь полна увлекательных хобби, и еще он гордится тем, что никогда не ругается матом.
Вы смущены: «Какое гребаное значение имеет это все, когда моя любовь лежит тут и истекает кровью! Мне нужен кто-то, кто знает, как оперировать огнестрельные ранения! Ты можешь или нет?!?»
И теперь парень начинает агитировать — чего ты такой поверхностный и эгоистичный? Тебя что? Не волнуют все эти его отличные качества? Ты не слышал, что он сказал тебе, что он всегда помнит день рождения своей девушки? И в свете всех этих крутых штук, неужели действительно имеет значение, умеет ли он оперировать?
В этот момент вы вскочите, схватите его своими окровавленными руками за плечи, встряхнете и заорете: «Да, ничего из этого дерьма не имеет значения, потому что это особенная ситуация, и мне нужен кто-то, кто может остановить кровотечение, ты больной гребаный ублюдок».

Читать далее