До этой главы наша книга рассказывала о «мирных крестьянах», имея в виду пресловутую международную группу. Однако в ходе бесед с нами Роберт Эйзенман и другие часто ссылались на Библейскую школу, франко-доминиканскую Археологическую школу в Иерусалиме. Действительно, названия «международная группа» и «Библейская школа» часто использовались как взаимозаменяемые синонимы. Кстати, Джон Аллегро в одном из своих писем называл международную группу «филиалом Библейской школы». Столь частое педалирование связи между ними вызвало у нас недоумение. Почему на Библейскую школу и международную группу часто смотрят так, словно это одно и то же? Какова истинная связь между ними? Каковы контакты между ними на формальном и официальном уровне? Быть может, международная группа и впрямь «официально» является филиалом Библейской школы? Или же совпадение их функций настолько значительно, что всякие разговоры о различиях между ними лишены оснований? Мы решили выяснить эти вопросы, воспользовавшись консультациями и советами Эйзенмана.

Как мы уже отмечали, в международной группе с самого начала ее деятельности доминирующее положение занимал директор Библейской школы отец де Во и его ближайший друг и ученик отец Милик. Как сетовал в свое время Аллегро, эти два авторитета неизменно предъявляли свои претензии на право первого доступа ко всем поступающим свиткам: «Все фрагменты первым делом ложатся на стол де Во или Милика… полная секретность окружает их содержание до тех пор, пока они, длительное время спустя, не будут изучены представителями данной группы». Даже Страгнелл признавал, что всякий раз, когда поступали новые материалы, Милик неизменно претендовал на них, заявляя, что их содержание прямо укладывается в рамки его полномочий.

В этом смысле неудивительно, что Милик сумел сосредоточить в своих руках львиную долю наиболее важных материалов и, в частности, противоречивых «сектантских» документов. Возникновение его монополии во многом облегчалось тем фактом, что он постоянно находился в Иерусалиме вместе с двумя своими главными «столпами» – отцом де Во и отцом Жаном Старки. Отец Скиэн, также постоянно находившийся в Иерусалиме, был оттеснен этим расторопным триумвиратом на задний план. Та же участь постигла и профессора Кросса, которому было поручено разбирать «библейский» материал, а не «сектанские» документы. Аллегро, естественно, принадлежала роль мятежника, но влияние его оппозиции во многом сводилось на нет тем фактом, что он бывал в Иерусалиме только наездами. Из всех ученых, находившихся в Иерусалиме в критически важный период раскопок, приобретения материала и «монтажа» фрагментов, некатоликом был лишь совсем молодой тогда Джон Страгнелл (который вряд ли отважился бы бросить вызов отцу де Во), да и тот впоследствии перешел в католичество. Все прочие названные лица были клириками римско-католической церкви, связанными с Библейской школой или непосредственно сотрудничавшими с ней. В числе остальных постоянных членов группы или авторов, писавших исследования о кумранских материалах, работа над которыми велась в той же школе, были отец Эмиль Пюэш и отец Джером Мэрфи-О'Коннор.

Этот католический конклав захватил доминирующие позиции в изучении кумранских материалов не просто в силу особых заслуг. Никто из членов группы не имел каких-то особо выдающихся заслуг перед наукой. Действительно, тогда не было недостатка в высококвалифицированных и столь же компетентных специалистах в этой области, которые, как мы уже отмечали, были лишены права доступа к свиткам. Важным и даже решающим фактором при отборе была позиция Библейской школы, которая систематически заявляла о себе как об организации, пользующейся непререкаемым авторитетом в данной области. Школа выпускала свой собственный журнал, уже знакомый нам «Revue biblique», редактором которого был отец де Во, опубликовавший на его страницах ряд наиболее важных и влиятельных статей о материалах кумранских находок – статей, обладающих всем очарованием свидетельства из первых рук. В 1958 г. Библейская школа начала издавать второй журнал, «Revue de Qumran», посвященный специально свиткам Мертвого моря и соответствующим документам. Тем самым Библейская школа держала под своим контролем два наиболее и видных, и престижных издания, на страницах которых велись дискуссии о материалах кумранских находок. Редакторы из Библейской школы по своему усмотрению могли принять или отвергнуть любые статьи, имея благодаря этому возможность направлять изучение кумранских находок в нужное русло. Такая ситуация возникла с самого начала изучения кумранских материалов.

Кроме их публикации, Библейская школа создала специальную библиотеку для исследований, главной целью которой было содействие изучению кумранских материалов. Была составлена специальная картотека, в которой были учтены все без исключения книги, брошюры, научные статьи, газетные публикации или журнальные материалы по различным темам, представленные в библиотеке, которые были закрыты для широкой публики. Несмотря на то что некоторые секретные, неклассифицированные и неидентифицированные материалы находились в Библейской школе, подавляющее большинство таких материалов находились в Рокфеллеровском музее. Тем не менее статус Рокфеллеровского музея понизился до уровня заурядной «мастерской». Библейская же школа сделалась штабквартирой, офисом, школой и вообще «мозговым центром» исследований. Таким образом, Библейская школа сумела de facto утвердиться в качестве всеми признанного центра изучения всех кумранских материалов – средоточия всех официальных и признаваемых в научных кругах исследований в этой области. Более того, «печать» Библейской школы служила верным признаком и гарантией высокого уровня репутации того или иного ученого. В то же время лишить человека поддержки Школы означало непоправимо подорвать доверие к нему.

Разумеется, на официальном уровне предполагалось, что исследования, осуществляемые Школой, носят независимый, внеконфессиональный, объективный и цельный характер. Библейская школа была обращена к миру фасадом «научной объективности». Но на самом деле возможно ли ожидать «объективности» от организации, созданной доминиканским[42] орденом, главная задача которого – защищать интересы римско-католической церкви? «Моей вере незачем опасаться моей учености», – заявил однажды отец де Во в беседе с Эдмундом Вильсоном. Действительно, вере преподобного отца нечего было опасаться, и вопрос об этом даже не возникал. Вопрос заключался в другом: не следует ли его научной деятельности и ее достоверности опасаться его веры?

После того как мы начали немного au fait[43] в ситуации, у нас возникло недоумение: а правильно ли вообще задавать подобный вопрос и, более того, верно ли выбран адресат для обвинений. Так, например, «Biblical Archaeology Review» (BAR) главным объектом своих нападок сделал правительство Израиля. Но если израильское правительство в чем-то и виновато, то разве что в грехе оплошности. После того как Джон Аллегро преуспел в своем нажиме на правительство Иордании, убедив его национализировать Рокфеллеровский музей,[44] и последующего обострения политической ситуации, в частности Шестидневной войны и ее последствий, Израиль неожиданно поставил мир перед fait accompli,[45] захватив Восточный Иерусалим, где находились и Рокфеллеровский музей, и Библейская школа. И свитки Мертвого моря по праву военных трофеев перешли в собственность Израиля. Но Израилю тогда приходилось вести борьбу за сохранение своей государственности. В хаосе тогдашней ситуации у израильтян были куда более важные дела, чем разбираться в бесконечных диспутах ученых или выправлять несправедливости. Израиль просто не мог себе позволить усугубить собственную изоляцию на международной арене, встав в оппозицию всему международному сообществу ученых, а также задев интересы Ватикана. В результате израильское правительство выбрало выжидательный курс, не предпринимая никаких резких акций и санкционировав сохранение статус-кво. И международную группу просто-напросто попросили продолжать выполнять свои функции.

Поэтому ответственность за промедление с публикациями было бы справедливо возложить на международную группу, что не замедлили сделать многие комментаторы в средствах массовой информации. Но возникает вопрос: а действительно ли группа руководствовалась теми мотивами, которые ей приписывают? Действительно ли это была та самая «суета в научных кругах», о которой писала «New York Times», а профессор Нойснер на страницах BAR назвал «высокомерием и самомнением»? Да, эти факторы, бесспорно, сыграли свою роль. Но главным вопросом был вопрос о подотчетности. В конце концов, кому именно была подотчетна международная группа? Теоретически они должны были давать отчет в своих действиях своим коллегам – другим ученым. Но так ли обстояло дело в действительности? На самом же деле международная группа создала вокруг себя атмосферу неподотчетности ни перед кем, за исключением разве что Библейской школы. Но тогда кому была подотчетна сама Библейская школа? Хотя Эйзенман и не пытался изучать этот вопрос, в беседе с нами он подчернул существование тесных связей между Библейской школой и Ватиканом.

Мы обратились к другим специалистам в этой области, некоторые из которых на словах решительно осуждали «скандал». Как оказалось, никто из них не удосужился поинтересоваться, кто стоит за Библейской школой и ее официальными органами. Они, разумеется, понимали, что Библейская школа является прокатолической организацией, но понятия не имели, имеет ли она какие-либо формальные связи с Ватиканом. Так, профессор Дэвис из Шеффилдского университета признался, что считает этот вопрос весьма интригующим. И вот теперь, размышляя о нем, он, по его словам, считает странным и далеко не случайным тот факт, что от пресловутой Школы так упорно стремятся отвести всякую критику. По словам профессора Гольба из Чикагского университета, «некоторые догадываются… что действительно существуют связи» между Библейской школой и Ватиканом. «Целый ряд фактов, – заметил он, – говорит в пользу существования таких связей». Однако он, как и его коллеги, не решился изучать этот вопрос более глубоко.

Таким образом, учитывая доминирующее положение Библейской школы в области изучения кумранских материалов, мы пришли к выводу, что особенно важно определить официальное направление деятельности этой организации, ее взгляды и установки, а также подотчетность. Мы решили, что сможем узнать в этой области немало интересных деталей. И в результате мы выявили важные факты, представляющие интерес не только для нас, но и для других независимых исследователей в этой области.

Сегодня большинство считает методы и практику исторических и археологических исследований делом более или менее достоверным. Однако вплоть до середины XIX в. исторических и археологических исследований в том смысле, в каком мы понимаем это сегодня, просто-напросто не существовало. Еще не было ни общепризнанных методов и процедур, ни сложившихся научных дисциплин, ни подготовки специалистов. Более того, еще не было даже осознания того факта, что такие исследования представляют особый род научной деятельности, требующий столь же серьезного отношения, объективности и систематических усилий, как и любая другая область науки. «Область» же таких исследований понималась не как сфера формальных научных исследований, а как «охотничий заповедник» для образованных, а часто и не слишком образованных дилетантов. Границы подобной области были слишком нечеткими и не включали в себя ничего, что можно было бы охарактеризовать как настоящий «профессионализм».

Так, например, в начале XIX в. богатые европейцы во время заграничных поездок могли позволить себе накупить сколько угодно древнегреческих и древнеримских артефактов, а затем отправить их морским путем к себе домой, в свой chateau,[46] Schloss[47]или сельское имение. Увлекшись поисками древностей, некоторые забирались в дальние края, проводя самые настоящие раскопки на плодородных землях необъятной и одряхлевшей Оттоманской империи. Подобные авантюры, естественно, имели отношение не столько к археологии, сколько к тривиальному кладоискательству и погоне за сокровищами. Знания о далеком прошлом считались куда менее ценными, чем добыча, которую старатели рассчитывали найти на раскопках. Самое прискорбное, что средства на проведение подобных раскопок предоставляли различные музеи, которым не терпелось заполучить в свои экспозиции древние статуи и выставить их на всеобщее обозрение. У состоятельной публики спрос на такие реликвии был достаточно высок. Толпы зевак ломились в музеи, чтобы лицезреть очередную сенсационную находку. Но трофеи подобных раскопок были скорее средством взбудоражить воображение, нежели объектом научных исследований. Так, например, роман Г. Флобера «Саламбо», опубликованный в 1862 г., представляет собой яркий образчик «литературной археологии», величественную и впечатляющую попытку воссоздать – с поистине скрупулезной научной точностью – великолепие Древнего Карфагена. Но наука не поддержала объективность эстетических полотен Флобера. Никто из историков даже не пытался использовать данные науки и археологии для столь живого и красочного воскрешения жизни Древнего Карфагена.

Вплоть до середины XIX в. наиболее подходящим определением для археологии был «беспощадный бизнес». Настенные росписи, резные рельефы и прочие артефакты безжалостно выламывались из древних памятников, чтобы предстать перед глазами своих первооткрывателей, которые, естественно, не имели ни малейшего представления о правилах консервации древностей. Бесценные статуи разбивали на мелкие части в поисках сокровищ, якобы спрятанных к них. Иногда огромные статуи распиливали, чтобы облегчить их транспортировку, и те гибли, уходя на дно вместе с судами, перевозившими их в культурные центры Европы. Более или менее систематические раскопки, которые велись в ту эпоху, руководствовались не принципом выявления цельной картины истории, а лишь освещения ее отдельных моментов. Людям, осуществлявшим раскопки, недоставало ни знаний, ни опыта, ни навыков, ни технических средств для проведения работ.

Признанным «отцом современной археологии» стал уроженец Германии Генрих Шлиман (1822–1890), в 1850 г. принявший американское подданство. Шлиман с детских лет был страстным поклонником «Илиады» и «Одиссеи» Гомера. Он был убежден, что эти знаменитые эпосы – не простые басни, а мифологизированное изложение реальной истории, что это – хроники, которые хотя и обрели статус легенд, но тем не менее донесли до нас упоминания о реальных людях, событиях и местах, где они происходили в далекой древности. Троянская война, как, вопреки насмешкам и издевательству современников утверждал Шлиман, действительно была реальным историческим событием. Легендарная Троя – это не просто сказочный град, плод поэтического воображения. Нет, некогда это был вполне реальный город. Шлиман считал, что творения Гомера можно использовать как своего рода карту. В них можно обнаружить некоторые узнаваемые географические и топографические детали. Можно вычислить примерную скорость плаваний в то время и таким путем определить расстояние между различными пунктами, упоминаемыми у Гомера. Таким образом, полагал Шлиман, можно проследить маршрут плавания греческого флота, описанный в «Илиаде», и определить реальное географическое местоположение Трои. После проведения тщательных расчетов Шлиман пришел к убеждению, что он действительно обнаружил искомую «точку X» – Трою.

Нажив огромное состояние благодаря коммерции,[48] Шлиман предпринял то, что его современники немедленно окрестили «донкихотской» акцией – начал полномасштабные раскопки в определенной им «точке X». В 1868 г. он отправился в Грецию и принялся наносить на карту предполагаемый маршрут флота греков, используя для этой цели «Илиаду» в качестве путеводителя, устаревшего «всего» на каких-нибудь две с половиной тысячи лет. Найдя на побережье Турции место, где, по его мнению, находились руины Трои, он начал раскопки. И вскоре, к смущению, восторгу и изумлению мировой общественности, Шлиман действительно нашел Трою – или, во всяком случае, древний город, который как нельзя лучше соответствовал описанию у Гомера. Если быть совсем точным, Шлиману удалось обнаружить не один, а сразу несколько древних городов. Во время четырех сезонов раскопок он нашел не менее девяти (!) античных городов, каждый из которых покоился на фундаментах и руинах своего более раннего предшественника. После своего первоначального триумфального успеха Шлиман решил не ограничиваться Троей. Спустя несколько лет, в 1874–1876 гг., он проводил раскопки в Микенах, Греция, где его успехи оказались, пожалуй, даже более значительными, чем открытие Трои в Турции.

Шлиман с триумфальным успехом продемонстрировал, что археология способна на нечто большее, чем подтверждать или опровергать историческую достоверность событий, лежащих в основе архаических легенд. Он также продемонстрировал, что археология способна наполнить плотью и кровью туманные и часто весьма схематичные хроники прошлого. Она способна воссоздать для них легко узнаваемый исторический и общественный контекст, способна возродить нечто вроде матрицы поседневной жизни и обычаев, которая поможет понять образ мыслей и взгляды той далекой эпохи. Более того, Шлиман убедительно показал образец применения строго научных методов, тщательного осмотра и фиксации данных. Изучая руины девяти городов разных эпох, расположенных на месте древней Трои, Шлиман применил практически ту же методику, которая только недавно была введена в научный обиход в процессе исследования геологических структур. Это позволило ему прийти к выводу, который сегодня представляется самоочевидным: один слой отложений можно отличить от другого на основе предположения о том, что более нижний является и более ранним по времени. Здесь Шлиман удостоился чести стать первооткрывателем особой археологической дисциплины, известной как «стратиграфия». Действуя практически в одиночку, он совершил революционный переворот в образе мыслей и методологии археологии как науки.

Естественно, ученые очень скоро поняли, что научный подход Шлимана может быть с успехом использован в области библейской археологии.

В 1864 г., за четыре года до открытия Трои, сэр Чарльз Вильсон, служивший тогда капитаном королевского инженерного полка, был направлен в Иерусалим с поручением провести геодезическую съемку города и составить его надежную карту. В процессе работы Вильсон невольно стал первым современным иследователем, кому удалось провести раскопки в толще Храмовой горы, непосредственно под Храмом, где он и нашел помещения, которые были объявлены конюшнями царя Соломона. Это открытие вдохновило его на создание Фонда исследования Палестины, верховным патроном которого стала не более не менее как лично королева Виктория. Поначалу деятельность новой организации протекала в типичной неорганизованной манере. Однако на ежегодном собрании 1886 г. Вильсон заявил, что «некоторые состоятельные люди Англии готовы последовать примеру Шлимана» и применить его научный метод изысканий для изучения этого уникального библейского объекта. В этом предприятии принял участие и выдающийся археолог той эпохи, Уильям Мэттью Флиндерс Петри, работавший тогда в Египте. Применив методику Шлимана, Петри после двух неудавшихся попыток обнаружил холм, в котором постепенно были раскопаны руины одиннадцати древних городов, покоившихся один поверх другого.

В процессе своих изысканий в Египте Флиндерс Петри применил иную методику датировки древних руин, основанную на постепеннном накапливании позитивных изменений в форме, дизайне и качестве обработки домашней керамической утвари. Это позволило ему установить хронологическую последовательность расположения не только самих древних артефактов, но и бытового мусора, окружавшего их (так называемый культурный слой). Этот подход, тоже не свободный от ошибок и погрешностей, позволил Петри вывести археологические изыскания на другой уровень в методологическом отношении. Подобная методика скоре стала одной из стандартных практик, применявшихся в Палестине группой Петри, – группой, в состав которой в 1926 г. вошел молодой тогда Джеральд Ланкастер Хардинг. Как мы уже отмечали, Хардингу, одно время возглавлявшему департамент древностей Иордании, было суждено сыграть ключевую роль в сборе и компиляции фрагментов свитков Мертвого моря.

И пока британские археологи в Египте и Палестине, образно говоря, шли по стопам Шлимана, немецкие ученые быстро усорешенствовали и уточнили его метод. Немецкая археология стремилась к тому, чтобы достичь в реальности того, что совершил Флобер в своем «Саламбо», – воссоздать, вплоть до самых мельчайших деталей, дух и атмосферу той далекой эпохи, артефакты и документы которой они изучали. Вряд ли стоит говорить, что это был медленный, порой мучительно трудный процесс, требующий внимания и неиссякающего терпения. В него входили не только собственно раскопки монументальных сооружений и поиски сокровищ. Он включал в себя также раскопки и реконструкцию административных, торговых, деловых и жилых построек. Используя эту методику, Роберт Колдуэй в 1899–1913 гг. провел успешные раскопки развалин Древнего Вавилона. Благодаря его трудам была воссоздана достоверная и широкомасштабная картина культуры, которую прежде в самых разных контекстах единодушно именовали «исчезнувшей цивилизацией».

Крупнейшие археологические находки XIX в. в значительной мере были обязаны критическому изучению Шлиманом гомеровского эпоса, его методичной настойчивости и умению отделять реальные факты от вымыслов. Нечего и говорить, что этап, когда подобный же подход должен быть применен в отношении самого Священного Писания, стал только делом времени. Человеком, внесшим наиболее значительный вклад в этот процесс, стал знаменитый французский богослов и историк Эрнест Ренан.

Ренан, родившийся в 1823 г., избрал карьеру священника, поступив в богословскую семинарию Сен-Сюль-пис. Однако в 1845 г. он отказался от своего первоначального намерения, увлекшись изучением трудов немецких библеистов, которые ставили под сомнение буквальный смысл христианского вероучения. В I860 г. Ренан отправился в длительную археологическую экспедицию в Палестину и Сирию. Три года спустя он опубликовал свою знаменитую (и еще более скандальную) книгу «Жизнь Иисуса», в том же году переведенную на английский. В своей книге Ренан предпринял попытку сорвать с христианства ореол мистической тайны. В его изображении Иисус представал «совершенным человеком», но все же человеком: смертным созданием, а не неким богоподобным персонажем. Ренан сформулировал в книге своего рода иерархию ценностей, которую сегодня можно назвать «секулярным гуманизмом». В результате «Жизнь Иисуса» вызвала один из самых резких переворотов в развитии общественной мысли XIX в. Она прочно вошла в первые полдюжины самых известных бестселлеров XIX в., и с тех пор не прекращается публикация ее переизданий на разных языках. Для представителей «образованных классов» имя Ренана сделалось столь же привычным, как для нас – имена Фрейда или Юнга, а в эпоху до появления телевидения его книга читалась куда более широко, чем в наши дни. «Жизнь Иисуса» одним ударом опрокинула прежние представления о библеистике, так что последняя стала восприниматься как нечто не заслуживающее особого уважения. На протяжении последующих тридцати лет своей жизни после выхода в свет «Жизни Иисуса» Ренан оставался незаживающей занозой для римско-католической церкви. Он выпустил книги об апостолах, об апостоле Павле и раннем христианстве, которое рассматривал в контексте истории и культуры Рима эпохи империи. Он стал автором двух поистине эпических серий работ: «История зарождения христианства» (1863–1883) и «История израильского народа» (1887–1893). Не будет преувеличением сказать, что Ренан выпустил из бутылки такого джинна, которого христианству с тех пор так и не удалось поймать или хотя бы приручить.

В то же самое время Рим подвергся неожиданной атаке на совершенно ином фронте. За четыре года до появления «Жизни Иисуса» Чарльз Дарвин опубликовал свой знаменитый труд – «О происхождении видов», за которым последовала другая книга – «Происхождение человека», выдержанная в духе богословских штудий, в которой автор брал под сомнение свидетельства Священного Писания о сотворении человека. После выхода книг Дарвина настал великий век английского агностицизма, крупнейшими представителями которого явились Томас Гексли и Герберт Спенсер. Такие влиятельные и широко читаемые философы, как, например, Шопенгауэр и в особенности Ницше, также бросали все новые и новые вызовы основополагающим этическим и богословским постулатам христианства. Согласно модной тогда доктрине «l'art pour Tart»[49] искусство воспринималась как некая самодостаточная квазирелигия, имеющая право вторгаться на ту священную территорию, от притязаний на которую официальная религия отказалась. Храмом нового культа и новой веры сделался Байрейт, и образованные европейцы считали для себя вполне допустимым быть «вагнерианцами», как прежде – быть христианами.

Римско-католическая церковь подверглась и мощному политическому нажиму. В 1870–1872 гг. Пруссия одержала победу в войне с Францией, и образование новой Германской империи впервые в современной истории создало в Европе мощную военную силу, никак не связанную с римо-католичеством. Империя эта была христианской, но лишь в такой мере, в какой можно считать христианством лютеранство. Что же касается лютеранской церкви, то при всех ее благих намерениях она мало чем отличалась от прислужницы военного министерства. И, что представляется наиболее прискорбным эпизодом, партизанская армия под предводительством Джузеппе Гарибальди, завершившая к 1870 г. объединение Италии, захватила Рим, национализировала Папскую область и все прочие территориальные владения церкви, сведя тем самым римско-католическую церковь к положению чисто номинальной несекулярной власти.

Подвергшись нападкам со стороны науки, философии, искусства и секулярных политических сил, Рим пережил самое мощное потрясение за последние три с половиной века со времени лютеранской реформации. И – отреагировал на это целой серией отчаянных оборонительных жестов. Римская курия попыталась – и, как оказалось, тщетно – установить политический союз со всеми католическими (или хотя бы номинально католическими) силами, такими, как империя Габсбургов. 18 июля 1870 г., после голосования на Первом Ватиканском соборе папа римский Пий IX, которого Меттерних[50] охарактеризовал как человека «с добрым сердцем, слабого головой и страдающего недостатком здравого смысла», провозгласил догмат о папской непогрешимости.[51] Чтобы противостоять нападкам со стороны писаний того же Ренана и германской школы библеистики, церковь начала готовить собственные кадры ортодоксальных ученых, своего рода элитные «ударные отряды» католических интеллектуалов, которые, как предполагалось, должны были дать достойный отпор врагам католичества на своей собственной территории. Так возникло движение за модернизацию католичества.

Модернисты первоначально намеревались использовать точность и скрупулезность германской методологии не для критического анализа Священного Писания, а, наоборот, для его защиты. Целое поколение ученых-клерикалов было тщательно вымуштровано для роли своего рода академической ударной гвардии церкви, передового корпуса, созданного для отстаивания правоты буквального прочтения Священного Писания вопреки всем нападкам представителей критической библеистики. Однако, к вящему неудовольству и краху Римской курии, эта программа провалилась. Чем больше одряхлевшая доктрина пыталась опереться на плечи молодых клириков, способных, как она полагала, защищать ее интересы на полемической арене, тем большее число этих клириков дезертировали из рядов армии, за которую они должны были сражаться. Критический анализ Библии выявил в ней множество неувязок, несоответствий и прямых противоречий, которые решительно шли вразрез с догматами Рима. И модернисты, осознав это, очень скоро начали брать под сомнение те самые постулаты, которые они были призваны защищать.

Так, например, один из наиболее видных и авторитетных модернистов, Альфред Луази, публично выражал недоумение, как можно отстаивать справедливость многих догматов церкви в свете новейших открытий в области библейской истории и археологии. «Иисус проповедовал пришествие Царства, – заявлял Луази, – но вместо этого пришла Церковь». Луази утверждал, что многие аспекты церковной догматики выкристаллизовались в качестве исторически обусловленных реакций на конкретные события, и произошло это в конкретном месте и в конкретную эпоху. Следовательно, их надлежит рассматривать не как вечные и неизменные истины, а в лучшем случае как символы. По мнению Луази, такие основополагающие постулаты христианского вероучения, как догмат о непорочном зачатии и Божественной природе Иисуса Христа, более не являются актуальными.

Рим, разыгрывая из себя этакого Франкенштейна, создал в своей лаборатории некоего монстра. В 1903 г., незадолго до своей кончины, папа римский Лев XIII образовал Библейскую комиссию, которой было поручено наблюдение и контроль над публикациями католических богословов. Несколько позже в том же году преемник Льва XIII, папа Пий X, своим рескриптом внес труды Луази в список запрещенных книг, утверждаемый инквизицией. А в 1904 г. новый папа издал две энциклики против любых ученых, которые высказывают сомнения в официальной версии возникновения раннего христианства. Все католические ученые, подозреваемые в «модернистских взглядах», незамедлительно лишились своих постов.

Однако модернисты эти, легко понять, представлявшие собой наиболее образованный, эрудированный и дееспособный отряд в католической церкви, без промедления бросились в бой и перешли в контрнаступление. Их поддерживали выдающиеся мыслители и крупнейшие деятели культуры и искусства. В Италии одним из таких деятелей был Антонио Фогаццаро. В 1866 г. Фогаццаро занял пост сенатора. Наряду с этим он считался «ведущим католическим юристом своего времени», а по мнению многих, был крупнейшим беллетристом Италии со времен Манцони. В своей книге «Святой» Фогаццаро писал: «Католическая церковь, именующая себя источником истины, сегодня всячески противится поискам истины, как только объектом исследования становятся ее основополагающие постулаты, священные книги, формулировки ее догматов и, наконец, папская непогрешимость. На наш взгляд, это означает, что она более не является носителем истины».

Легко понять, что книга Фогаццаро вскоре оказалась в том же списке запрещенных книг. Между тем кампания церкви против движения модернистов усиливалась и набирала обороты. В июле 1907 г. Святая палата опубликовала указ, предающий проклятию попытки модернистов поставить под вопрос истинность церковного догматического вероучения, авторитет папы и историческую достоверность библейских текстов. А менее чем два месяца спустя, в сентябре, модернизм был официально провозглашен ересью, и на все движение был наложен формальный запрет. Вследствие этого число вновь изданных книг, входящих в пресловутый Список, быстро и многократно возросло. Была учреждена новая, гораздо более строгая цензура. Католические эмиссары следили за соблюдением буквы догматического вероучения со скрупулезностью, неведомой со времен Средневековья. Наконец, в 19Ю г. был издан указ, требовавший, чтобы все католики, занятые научной или преподавательской деятельностью, приносили клятву, что они отвергают «все ошибки и заблуждения модернизма». Студентам семинарий и богословских колледжей было даже запрещено читать газеты.

Но в 1880-е гг. все это было еще делом далекого будущего. В среде молодых клириков модернистского толка в 1880-е гг. царили наивная доверчивость и оптимизм, искренняя убежденность в том, что методичные исторические и археологические изыскания подтвердят, а не опровергнут правильность буквального прочтения Писания. Именно представителями первого поколения модернистов была основана Библейская и археологическая французская школа в Иерусалиме – та самая Библейская школа, которая впоследствии захватила господствующие позиции в области изучения свитков Мертвого моря. Произошло это еще до того, как католическая церковь осознала, насколько близко движение модернизма к ниспровержению авторитета самой церкви. Школа возникла в 1882 г., когда один французский монах-доминиканец, отправившись в паломничество в Иерусалим, решил основать там представительство доминиканского ордена, включающее в себя церковь и монастырь. Место для него он выбрал возле дороги на Наблус, где во время раскопок были найдены развалины древней церкви. По преданию, это было то самое место, на котором был побит камнями и принял мученическую смерть первый христианский мученик – перводиакон св. Стефан.

Римский престол не только одобрил эту идею, но развил ее и содействовал ее воплощению. Папа Лев XIII подтвердил, что при монастыре будет организована библейская школа. И такая школа действительно была учреждена в 1890 г. отцом Альбертом Лагранжем, а в 1892 г. открыла свои двери. При ней были устроены жилые помещения на пятнадцать студентов. Эта школа явилась одним из первых институтов католической церкви, которые должны были готовить кадры и давать католическим клирикам все необходимые познания для отстаивания своей веры от потенциальных угроз, обусловленных новейшими открытиями в области истории и археологии.[52]

Отец Лагранж родился в 1855 г. После изучения курса юриспруденции он в 1878 г. получил ученое звание доктора и поступил в семинарию Сен-Сюльпис, центр модернистской учености того времени. В 1879 г. он стал членом ордена доминиканцев. Однако после 6 октября 1880 г., в эпоху Третьей республики, все религиозные ордена были изгнаны из Франции. И Лагранж, которому тогда иполнилось двадцать пять лет, был вынужден перебраться в Саламанку, Испания, где он изучал древнееврейский и преподавал церковную историю и философию. Именно там, в Саламанке, он и принял сан священника. Произошло это в 1883 г. в день Св. Дагоберта (23 декабря). В 1888 г. он был направлен в Венский университет для продолжения изучения восточных языков. Два года спустя, 10 марта 1890 г., в возрасте тридцати пяти лет, Лагранж прибыл в строящийся Сен-Стефан – представительство доминиканского ордена в Иерусалиме и 15 ноября того же года учредил там Библейскую школу. Первоначально школа именовалась по-французски «Практическая школа библейских штудий». Лагранж приступил к выпуску журнала школы «Revue biblique», издание которого было начато в 1892 г. и продолжается по сей день. Через посредство собственного печатного органа, а также, разумеется, благодаря продуманной программе обучения Лагранж сумел направить деятельность вновь созданной организации в русло исторических и археологических исследований, суть которых лучше всего выражают его собственные слова. Как говорил отец Лагранж, «различные этапы религиозной истории рода человеческого образуют историю, которая прямо направляется свыше Самим Богом и подводит человечество к высшему и главному своему этапу – явлению Мессии, которым стал Иисус Христос».

Ветхий Завет представлял собой «совокупность книг, отражающих различные этапы развития устных преданий, которые Бог использовал и направлял… во время приуготовления к наступлению эры Нового Завета». Короче, ориентация школы была совершенно очевидна. В той мере, в какой Лагранж применял современную текстологическую методологию, он решил воспользоваться ею для доказательства того, что a priori считал истиной, – то есть, другими словами, для доказательства буквальной точности книг Священного Писания. А «конкретная» природа Нового Завета и событий, упоминаемых в нем, ставят его вне рамок объективных научных исследований.

В 1890 г., когда Лагранж основал Библейскую школу, тучи над модернизмом еще не успели сгуститься. Но в 1902 г. на него обрушились суровые официальные гонения. В следующем году, как мы уже писали, папа римский Лев XIII образовал специальную Понтификальную библейскую комиссию по наблюдению и контролю над публикациями католических богословов. В том же году Лагранж возвратился во Францию, чтобы прочесть курс лекций в Тулузе, где и был обвинен в модернизме и столкнулся с неистовой оппозицией. К тому времени простого участия в исторических и археологических исследованиях было достаточно, чтобы быть заклейменным как вольнодумец.

Однако сам папа признавал, что вера Лагранжа чиста и глубока и что сердце его всецело посвящено церкви и истинному учению. И действительно, большая часть трудов Лагранжа представляла собой систематическое опровержение взглядов Альфреда Луази и прочих модернистов. Поэтому Лагранж без колебаний был назначен членом, или «консультантом», Понтификальной библейской комиссии, а его журнал, «Revue biblique», вскоре стал официальным ограном комиссии. Такая ситуация сохранялась до 1908 г., когда комиссия решила издавать свой собственный журнал – «Acta apostolicae sedis».

Между тем лавина обвинений в модернизме членов католической иерархии, идущая снизу вверх, продолжала нарастать. Обвинения эти носили настолько деморализующий характер, что Лагранж в 1907 г. решил временно приостановить свои исследования Ветхого Завета. В 1912 г. он решил вообще отказаться от исследований в области библеистики и покинул Иерусалим. Когда он обосновался во Франции, на него вновь обрушились нападки клерикалов. Но папа вновь выступил в поддержку Лагранжа, повелев ему занять прежний пост в Иерусалиме и продолжать свои изыскания. Так Библейская школа, первоначально задуманная как широкий форум модернизма, превратилась в один из оплотов борьбы с ним.

Среди членов первого состава международной группы ученых, собранной отцом де Во в 1953 г., был и монсеньор Патрик Скиэн. Отец Скиэн возглавлял отделение семитских и египетского языков и литературы в Католическом университете в Вашингтоне. Впоследствии он был назначен членом Понтификальной библейской комиссии. А в 1955 г, он стал директором института Олбрайта в Иерусалиме. По своему характеру он был идеальным орудием политических маневров, что и позволило Библейской школе занять доминирующие позиции в области изучения свитков Мертвого моря. В 1956 г. именно Лагранж сыграл ключевую роль в подготовке нашумевшего письма в «Times», главной целью которого была изоляция и дискредитация Джона Аллегро.

Отец, а впоследствии монсеньор Скиэн оказался в числе немногих ученых, имевших право доступа к оригиналам свитков. Его высказывания дают некоторое представление о направлении взглядов католических ученых, связанных с Библейской школой. Так, в 1966 г. отец Скиэн заявил, что Ветхий Завет – это вовсе не «краткий набросок истории и предыстории рода человеческого… Во исполнение полноты времен Господь придет вновь, и главная составляющая задачи любого ученого, изучающего Ветхий Завет, состоит в том, чтобы проследить в священной истории признаки развития готовности человечества к встрече Христа, когда Он придет вновь…». Другими словами, основная обязанность любого ученого-библеиста заключается в том, чтобы выискивать в Ветхом Завете преобразования христианского вероучения, которые, как считается, существуют в нем. Если рассматривать его с этой точки зрения, Ветхий Завет обладает весьма невысокой ценностью и значением. Таково поистине курьезное определение «беспристрастной науки». Однако отец Скиэн высказался на сей счет еще более определенно:

«Как представляется, в наши дни на ученых-библеистов возложена задача… показать… как можно более убедительно, что генеральные линии прогресса направляются Богом, как оно и есть на самом деле, Который подвел человека каменного века и эпохи древнего язычества к тому, чтобы он – хотя бы до некоторой степени – соответствовал тому социальному явлению, которое представляет собой христианская церковь».

Отец Скиэн, разумеется, никогда не претендовал на роль «беспристрастного ученого». Более того, он считал, что беспристрастность потенциально опасна, полагая, что «исследования, выполненные с такой точки зрения, которая выдвигает на передний план разного рода литературные и историко-критические соображения, могут, особенно если они окажутся в руках популяризаторов, привести к излишнему упрощению, преувеличенному вниманию к маловажным аспектам или, наоборот, пренебрежению куда более значительными вопросами. В любом случае исследования ученых-библеистов могут направляться и контролироваться вероучением церкви и всегда и во всем „должны оставаться объектом суверенных прав Святой матери-Церкви, которой и предоставляется право решать, соответствует ли тот или иной вопрос учению, принятому ею от Самого Христа“.»

Последствия таких взглядов очевидны. Все изыскания и исследования, независимо от того, к каким выводам они могут привести, должны быть согласованы и приведены в соответствие с существующим корпусом догматов католического вероучения. Другими словами, любые древние тексты следует редактировать, корректировать или искажать до тех пор, пока они не будут отвечать априорно заданным критериям. Но как же быть, если будет обнаружено нечто такое, что не соответствует этим догматам? Судя по высказыванию отца Скиэна, ответ на этот вопрос совершенно ясен. Все, что не укладывается в сложившиеся вероучительные догматы и не соответствует им, должно быть отброшено.

Разумеется, позиция отца Скиэна не является чем-то уникальным. Ее озвучил папа римский Пий XII, заявивший, что «всякий экзегет библейских текстов имеет право и даже должен в важнейших вопросах действовать в интересах церкви». Что касается Библейской школы и исследований свитков Мертвого моря, то, утверждает Скиэн,

«…разве [мы] не вправе… усматривать провиденциальный элемент в том любопытном факте, что Святая земля является особым местом на планете, наиболее подходящим для роли своего рода лаборатории для постоянного изучения жизни на Земле, местом, где представлены все древние периоды… Таким образом, мне представляется, в самом факте, что Пьер Лагранж учредил этот институт на священной земле Палестины, присутствует некий особый религиозный смысл, который мы пока что не можем осознать, но за которым явно стоит воля Провидения…»
 

Серия сообщений "Свитки Мёртвого моря":
Часть 1 - Секреты свитков Мёртвого моря
Часть 2 - Прообраз Иисуса - УЧИТЕЛЬ ПРАВЕДНОСТИ
...
Часть 10 - Автором послания Варнавы был член Кумранской общины
Часть 11 - Вопреки «консенсусу»
Часть 12 - Интересы Ватикана
Часть 13 - Интересы Ватикана (окончание главы) на фото медный свиток
Часть 14 - Инквизиция наших дней
...
Часть 21 - Павел: римский агент или осведомитель?
Часть 22 - Подпольная торговля свиткам
Часть 23 - Свет и Тьма, менора и Сатана, Судный День