Семья Фирст

Мы стоим на высоком обрывистом берегу Волги – левом, степном. Переменчивый цвет воды, то небесно-синий, то зеленовато-сизый, местами белые барашки. Поток августовских облаков. Противоположный берег, правый – такой же высокий, местами поросший лесом. Хруст сухой полыни под ногами. В пяти-десяти метрах от берега среди камышовых островков из желтоватой воды торчат головы местных коров: они объедают камыш, потому что траву на суше сожгла засуха. Образом жизни своей эти коровы напоминают бегемотов.

За моей спиной кричит осел. Его зовут Фридрих, потому что раньше он жил в городе Покровске, до сих пор, к сожалению, носящем имя Фридриха Энгельса. Теперь ослика забирают в город, на территорию Троицкого собора, лишь раз в год, на Рождество – для организации рождественского вертепа, а всё остальное время он оглашает своими острохарактерными воплями волжскую Яблоновку – село в Ровенском районе Саратовской области. Лучший друг Фридриха – семилетняя Даша, младшая из шести детей Эдуарда (в крещении Георгия) и Екатерины Фирст.

Река Волга

— В церкви работаешь? Да у вас там денег куча. Все попы — на «мерседесах»…

Эту фразу я слышу регулярно от самых разных людей. То ли они и вправду видят священников только за рулем иномарок, то ли это миф такой народный в духе поэмы «Кому на Руси жить хорошо», не знаю. Как-то так вышло, что священник на «мерседесе» мне пока еще не встречался, поэтому сказать я про него ничего не могу.

Священник для обычного человека, светского, с советским прошлым — фигура неоднозначная. То ли Дед Мороз, то ли Карабас-Барабас. Но по русским традициям — отпевать-крестить, а теперь — освятить квартиру-машину — нужно: «Мы ж не басурмане!».

Автор в гостях у тихвинского батюшки. Фото А. Радкевича

Помню, в кладбищенской церкви шла служба, стояло несколько человек исповедоваться и с десяток прихожан слушали проповедь, день был Пантелеимона-целителя. Зашла пожилая пара, бабушка с дедушкой, встали в уголок под лампу — записочки писать, о здравии, об упокоении. Диакон как раз дошел до того места жития, когда по молитвам Пантелеимона дитя воскресло, а ехидну разорвало в клочки, как его негромкий голос был заглушен зычным басом дедули: «Татьяну-то забыли, запиши Татьяну-то!». Бабушка что-то ему зашептала. Но дед был непреклонен: «Чего шептать-то! Мы сюда по делу пришли, не то, что эти!» — и широким жестом обвел церковь. Трогательная это была картина — дедушка уже понял, что церковь — нужна, записочки писать, но еще не уяснил, чем она отличается от почты.

Я и сама, будучи ребенком советским, воспитанным на картинках из журнала «Здоровье» (…ей бы песенку спеть пионерскую,/ на лужайке плясать без помех,/ но твердит ей мораль изуверская/ радость — грех, все телесное — грех), к священникам долгое время относилась настороженно — был какой-то подсознательный страх. Впрочем, это быстро прошло. Хотя, помню, как сложно мне было в первый раз сложить ладони лодочкой и попросить благословения. С тех пор я встречала много разных священников.

Видела священника-директора приюта, священника-строителя, священника-художника…

Интересно, что часто у светского человека назвать священника «батюшкой» почему-то язык не поворачивается. Как-то на встрече с отцом Андреем Кураевым некто допытывался, какое у того отчество. Видела я монаха, обучающего слепо-глухих детей, видела батюшку, который ходит в психоневрологический интернат к больным с тяжелой умственной отсталостью, видела в хосписе православного батюшку-англичанина. Батюшки, с которыми мне довелось общаться, были из разных городов. И кроме службы занимались они множеством разных хороших дел. Настоятель церкви на Мамаевом кургане вместе со своими прихожанами взял шефство над ближайшей воинской частью. В местной газете регулярно пишут что-нибудь вроде: «…прихожане вручили денежные призы военнослужащим 8-й мотострелковой роты, которые заняли первое место в войсковых учениях». А недавно этот батюшка собрал инспекторов ГИБДД и прочитал им лекцию о грехе мздоимства. Он, кстати, не только культмассовой работой занимается, его стараниями ни один инвалид-«афганец» из госпиталя без протеза не ушел, собирали деньги всем городом.               

Художник С.А. Тутунов    

– ...Может быть, ты зайдешь?

– Нет, мам, как-нибудь потом.

– Я соскучилась.

– Я тоже, мам, но ты должна меня понять. У меня семья. Дома всегда так много дел...

– Понимаю. Но все же ты не в Австралии живешь. Всего полчаса на автобусе.

– Мама, я занята. А на счет машинки не беспокойся. Я закажу новую стиралку, ее тебе доставят на днях.

Мзия попрощалась и тихо повесила трубку. На душе было грустно. Дело было не в стиралке, а в том, что ее так детально просчитанная комбинация рухнула, погребая под обломками ее надежды на будущее.                                                               

Что важнее всего? Счастье, вестимо. Так почему же нет такого предмета в школе? А вообще, его с детского сада хорошо бы преподавать. Пропедевтика счастья. А в институте факультет счастья чтоб обязательно. А то чего только нет у нас, в XXI веке, вот-вот человеческие органы начнем выращивать и Марс колонизировать, но счастье синтезировать никак не получается, оно все время кроется в чем-то неуловимом. Ни в медицине, ни в экологии, ни в генетике нет того, что точно сделает меня счастливым.     

Тёща. Художник: Виктор Зарецкий. 1954 г.

На моих глазах разворачивается драма в семье знакомых: свекровь против второго внука. Еженедельно она «воспитывает» сына, что надо было «вовремя» отправить жену на аборт. Муж малодушно сбрасывает эти нечистоты на жену. Семья неверующая, однако жена с самого начала была твердо намерена рожать. Срок уже приближается к поездке в роддом… Но ад крепчает.

А параллельно в другой семье пожилая мать активно «накручивает» замужнюю дочку: куда нарожала, кого ты растишь, смотри, ты ж воспитывать-то не умеешь. Мама живет отдельно, но едва ли не каждый день успевает наведаться с инспекцией: оценить «ничтожество» зятя, бардак в квартире и «безалаберность» дочери. Молодое семейство чувствует себя в моральной западне: квартиру им подарила мама, и просто так благодетельницу не «попросишь», а диаконская зарплата не дает молодому мужу «свободы маневра» в выборе другого жилья. Так и живут: принимают «воспитательную грязь», пытаются найти общий язык – пока безуспешно. Ибо кто ж будет слушать «таких неудачников», пусть даже эти неудачники уже воспитывают собственных двух детей.

И настойчиво вспоминается евангельское «враги человеку домашние его». Тут в привычной фразе вдруг открывается новый, очень печальный смысл. Мы ведь чаще толкуем этот отрывок миссионерски: мол, домашние нам, конечно, не в буквальном смысле враги, просто из-за отсутствия веры они иногда могут действовать поперек нашей духовной жизни, враждовать на Бога и Его устои, но в остальном…                 

Молодому человеку или девушке, пришедшим в Церковь, нередко приходится слышать от окружающих: «Ну, что ты придумал! В таком возрасте мучаешь себя! Посты, молитвы, заповеди... Пока молод, нужно успеть насладиться жизнью! Вот состаришься – будешь молиться, зубы выпадут – начнешь поститься, потеряешь силы и здоровье – тогда и заповеди станешь соблюдать. А пока молод, здоров – живи, радуйся!» Звучит это обычно очень убедительно, а если к этому добавляется солидный возраст незваных учителей, то и возражать бывает неловко. Но при внимательном рассмотрении подобных призывов мы можем найти серьезные аргументы для их опровержения.                                                    

Талантливый шутник – словно канатоходец. Ни о чем другом, кроме как слушателя повеселить, не думая, талантливый шутник ни с того ни с сего вдруг Бога похулит (себе на беду). Вдруг Его же прославит. Нехотя и случайно. Правда, уже без награды. Прославление должно быть осмысленным.

Понаблюдайте за талантливыми шутниками, прислушайтесь. Их нет-нет, да и затянет в метафизику. Сначала тематика шуток обычная. Как при царе Горохе. Муж вернулся из командировки чуть раньше. Ха-ха-ха. Начальник – дурак, а я – непризнанный гений. Ха-ха-ха. Там про «ниже пояса», здесь про «денег вечно не хватает». Ха-ха-ха. О власти, конечно.

Потом вдруг – раз! Что-то о совести, о будущей жизни, о тайном смысле происходящего. И какое-то словечко о Нем. О Нем Самом. То с обидой, то с вопросом, то с претензией. Мол, куда смотришь?

Где Ты?

А Ты меня простишь?

Слушатели привычно: «Ха-ха-ха». Но у всех уже легкое внутреннее напряжение. Легкое такое, но вполне реальное. Будто вдалеке, за три квартала прозвучала внезапно автоматная очередь. Современный аналог древнего набатного колокола.

Иногда, если комик сам к себе прислушается, то он за кулисы молиться уйдет. Но… Работу делать надо. Продолжать шутить надо. Деньги заплачены.

Вот Жванецкий. Тот, что Михаилом назван, и вряд ли в честь Архангела. У кого сомнения, что он в своем роде гений? Умеет сказать человек известными словами о понятных вещах с неожиданной стороны. Он не проповедник и не морализатор. Нет. Он наблюдатель, улыбающийся сквозь слезы. И вот он говорит в одном из монологов: «Есть свидетельство о рождении. Есть свидетельство о смерти. Где свидетельство о жизни?»

Ха-ха-ха, как обычно. Но не спешите.

Где, действительно, свидетельство о жизни? Ты жил? Чем докажешь? Паспортом с пропиской? Чем ты всю жизнь занят был?

Кушал-спал, бегал-прыгал… Что еще? Вот под камень ляжешь, и люди спросят: был ли мальчик? Сам Бог может спросить человека: ты кто? Уж больно прожил бледно. Ни одному великому делу ни одного своего ногтя не пожертвовал.

Человеческая жизнь ведь стремится выйти за пределы земного круга и долговечную память о себе оставить. Это ее – жизни – свойство. Отсюда все эти: воспитать, посадить, вырастить. Шутники говорят: воспитать тёщу, посадить печень и вырастить живот. И мы посмеемся. Ха-ха-ха. Все равно мы знаем, что это про сына, дерево и дом. Про то, что после тебя останется.

Сын других сыновей родит, в доме будут люди жить, в дереве будут птицы небесные укрываться. И ты будешь где-то в другом месте, а сын, дом и дерево будут твоим свидетельством о жизни. Жванецкий как бы об этом.

Только он «об этом» не специально. Он просто шутил, а шутка вырвалась в метафизику. Как если бы ты в бадминтон играл и так сильно ударил, что волан земное тяготение вдруг преодолел и стал маленьким искусственным спутником Земли. Со словами такое бывает.

Итак, где свидетельство о жизни? Это нас всех спрашивают. Докажи, что ты действительно жил, а не одно из двух.

Ко Христу приставали: докажи, что Ты – Он. Покажи знамение.

И Он Себя без свидетельства не оставил.

Что-то мы должны сделать, чтобы ясно было, что мы жили взаправду

Что-то и мы должны сделать, чтобы ясно было, что мы жили взаправду.

Я не о великих делах. Великих дел на всех не хватит. От великих дел в реке рыба дохнет. Пушкин, к примеру, просто говорит:

Нет, не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

Мыслил и страдал – жил, значит. Если по Пушкину. Страдать так и так придется, а вот мыслить нужно самостоятельно. И то, что любой из нас страдал, я знаю. Но вот вопрос: ты мыслил? Докажи. До чего домыслился? Где свидетельство?

Каково слово вообще! Да из уст комика! Где СВИДЕТЕЛЬСТВО О ЖИЗНИ?! Действительно, где?

Надо было после этой фразы всем слушателям по одному из зала выйти, как Адам из Рая на картине Мазаччо – закрыв лицо руками. Потому что это не шутка уже. Это статья обвинения, произнесенная автором без полного понимания, что же он на самом деле сказал.

Таково оно, словесное творчество. Иной хочет Бога прославить, но людей смешит. Иной хочет людей смешить, но бередит в них совесть.

И я говорю: слушайте, слушайте всем сердцем… Нет, не музыку революции. Ее как раз не слушайте. Слушайте, что люди говорят. Иногда они говорят гораздо больше, чем сами хотели.

Даже соседи по дачному участку. Даже таксисты во время поездки. Даже комики, пожинающие временами вместо урожая смеха искреннее удивление и духовную оторопь.

Все может начаться очень просто. Просто до удивления.

К примеру, случилось оказаться на пляже, но плавать особо не хочется, хочется лежать; и не на солнце, а в тени; и не в компании, а в одиночестве. Значит, здравствуй, старость. Или прежние любимые занятия вдруг становятся противными до тошноты. Это тоже может быть она. Тоже здравствуй.

Встреча с ней может случиться на лестничной клетке, если лифт почему-то не работает. И ты замечаешь, что устаешь раньше обычного, что нужно останавливаться для передышки. Или с газетой в руках, когда привычный шрифт вдруг предательски измельчился и глазу понадобилась стеклянная помощь. Так или иначе, но она приходит.               

У бабы Раи

Людей, подобных бабе Рае – Раисе Ивановне, остается все меньше и меньше: они покидают нас, уходят в мир иной. Как-то мы будем жить без них?..

Небольшая квартира бабы Раи – на пятом этаже обычного панельного пятиэтажного дома. Ее комната больше напоминает монастырскую келью: святой уголок, Псалтирь, молитвословы, иконы. И утешение: из окна открывается вид на любимый храм Богоявления Господня, что построили в поселке Механический завод города Козельска, недалеко от Оптиной Пустыни, в 2011 году.

С настоятелем этого храма иереем Дионисием Куваевым мы и пришли в гости к бабе Рае. Отец Дионисий регулярно навещает бабушку, исповедует, причащает.

Всю жизнь баба Рая много, очень много работала и молилась – теперь, на 85-м году жизни, ей осталась одна молитва. Она смотрит в окно на родной храм и вспоминает.

Мама и бабушка

В нашей деревне батюшку не трогали – вся деревня верующая была

– Родилась я в 1933 году в Курской области, в деревне Пилюгинке. И замуж вышла за Пилюгина. Деревня наша сейчас считается упраздненной: с 1965 года она стала частью другого села – Нижние Халчи.

Мама и бабушка у меня были, конечно, верующие. Бабушка Пелагея помогала очень старенькому священнику, каждый день у него домовничала и мою маму Александру, тогда просто Шурку, за собой водила. У этого старичка-священника сын тоже был священнослужителем. Когда пришли революционеры, сын решил снять с себя сан, но отец сказал ему: «Что же ты, сын, делаешь?! Разве можно так?!» И Господь этого не попустил: молодой священник внезапно заболел тифом и умер, не успев отказаться от священного сана.

Мама и бабушка постоянно ходили в храм, и я с ними ходила. В городах церкви закрывали, но в нашей деревне батюшку не трогали – вся деревня верующая была. Сороковые года – а вся деревня молилась. Жили дружно, весело, на церковные праздники курей-гусей порежут, столы накроют – празднуют.

«В нашей семье папа был за евангельскую Марфу»

– Папа у меня тоже был верующий – бабушка вымолила дочери хорошего мужа. Он не пил, не курил, благочестивый, хоть и не очень набожный. В нашей семье папа был за евангельскую Марфу: он нас в церковь на лошадке отвезет, мы все молимся, а он дома хозяйничает. В избе приберет, щи наварит, пирогов напечет. Зато те, кто молились, бабушка и мама, они в праздничные дни всякие житейские попечения откладывали.

Огород у нас, как у всех в деревне, был большой, соток пятьдесят, я на нем с малолетства работала. К труду привычная. Кроме меня, в семье росли два брата – Ваня и Леня, а моя старшая сестренка умерла в малолетстве. Братья тоже работали. Мальчишки, им же побегать, поиграть хочется… Убегут – мама кричит: «Ванькя, Ленькя!..»

На днях вице-спикер Государственной Думы и глава фракции ЛДПР в парламенте Игорь Лебедев выступил со скандальным заявлением о том, что детям с врожденной патологией лучше не рождаться, что следует делать аборты, чтобы они вообще не появлялись на свет. https://lebedev-ldpr.livejournal.com/626193.html. Прокомментировав размещенный в сети видеоролик, на котором изображена годовалая девочка-инвалид без рук, воспитывающаяся в приемной семье в Москве, он написал: «Зачем таким детям разрешают появляться на свет? Ведь это мучение, а не жизнь! Современная медицина определяет патологию заранее», — добавив затем, что, «с его точки зрения, омерзительно, когда такие мучаются, а не живут».

УЗИ плода при беременности

«Надеюсь, что Игорь Лебедев не злодей в душе,
им просто движет неправильная логика»

Протоиерей Максим Козлов, первый заместитель председателя Учебного комитета при Священном Синоде РПЦ, настоятель храма преподобного Серафима Саровского на Краснопресненской набережной:

— О неизвестном мне до сегодняшнего дня данном политическом деятеле, как и о всяком другом человеке, должно христианину иметь благой помысел, как учат наши подвижники благочестия. И я надеюсь, что Игорь Лебедев не злодей в душе и не человек с привнесенным или с детства воспитанным жестокосердием. Могу лишь констатировать поэтому, что им просто овладела некая неправильная логика. Вроде бы его слова и предполагают некую меру сочувствия к тяжко больным детям. Но тон в них задает давно известная логика, не раз уже встречавшаяся в истории у государственных мужей. Это «логика государственной пользы».

Когда-то, руководствуясь именно такой логикой, жители древнегреческой Спарты также избавляли свой полис-государство от слабых или недоброкачественных на их взгляд младенцев. Точно так же в 30–40 годы прошлого столетия ряд идеологов национал-социалистической Германии выдвигал идеи евгеники — генетического улучшения нации. Точно так же в современном секулярном гуманизме широко распространены сегодня идеи эвтаназии. Дескать, зачем напрасно мучиться старику или тяжело больному человеку, если его можно с приятностью отправить на кладбище, одновременно освободив государство от ненужного попечения об инвалидах? Какая польза для социального страхования и медицины и в целом для общества в таком попечении? Дескать, пусть все люди будут здоровы, чтобы работали; мускулисты, чтобы можно было призвать их в вооруженные силы; ну и, следуя этой логике, еще не слишком умны, чтобы не задавали лишних вопросов.

Есть в словах Игоря Лебедева еще одна, пусть и явно не высказанная идея. Это идея атеистическая. Зачем рождаться, если несколько десятков лет мучиться, а потом все равно придется ложиться в гроб? Но христианин не может не исходить из принципиально другого подхода. Каждый рожденный в этот мир причастен вечной жизни. А бытие в вечности — такое благо, что, даже если человек прошел эту земную жизнь инвалидом, без рук или ног, в помраченном сознании, все равно, когда он там, уже в вечности, встретит Бога, то любая былая скорбь и ограничение, которые он претерпел в этом мире, делаются незначимыми, уничтожаются. Равным образом это делает целительным и спасительным и попечение об этом ребенке, а потом взрослом человеке его родителей или любых других людей, к этому попечению причастных. Этим воспитываются величайшие добродетели милосердия и жалости, благодаря которым человек становится богоподобен. Так что мы никакой политической целесообразности не должны давать право лишить нас этой великой возможности.                                          

Помните, был такой анекдот:

Пилот:

– Диспетчер, диспетчер, как слышите? Сообщаю свои координаты: высота над океаном 300 метров, до суши – 500 километров, горючее на исходе! Как слышите? Что делать?

Диспетчер:

– Внимание! Внимание! Повторяйте за мной: «Отче наш, иже еси на небесех…»

Это, конечно, анекдот. Но в каком-то смысле все мы находимся именно в таком самолете! И никому не известно, когда его полет прекратится. Точно мы знаем только одно: полет конечен. Наша жизнь – конечна. Поэтому два самых острых, самых страшных, если хотите, вопроса, это: зачем жить и как жить?

Если наша жизнь – «дар напрасный, дар случайный», то варианты обращения с этим даром вполне понятны.

Самый распространенный сегодня – было бы здоровье – остальное купим! Этот подход возник не сейчас, он возник в древности и прошел путь от такого изысканного в своей умеренности гедонизма эпикурейцев до скульптурно-технической работы над своим телом современных кинозвезд.

Только дело здесь в том, что в падающем самолете совершенно не важно, каков объем твоего бицепса или талии – воды смерти с одинаковым безразличием сомкнутся над головами у всех. Кстати, если совсем начистоту, то вот этот вот лозунг «главное – здоровье» – одна из величайших пошлостей, когда-либо произведенных на свет человеческим сознанием. И прежде чем возмущаться и спорить с этим, представить себе, что Землю населяют миллиарды абсолютно здоровых людей, вся жизнь которых направлена только на одно: на поддержание их здоровья. В общем, не очень веселая картина, правда? Нет, поймите, я совсем не против здоровья, только вот оно никак не может быть единственно главным.

Вы скажете: не надо утрировать. А как же гармонично развитая личность, тот самый дельный человек, думающий не только о красе ногтей, но и мыслей? Иными словами, ведь можно не только заботиться о здоровье, при этом еще и легко отличать Канта от Конта, а также знать, что Полоний – не только радиоактивный элемент, но и персонаж шекспировского «Гамлета». А еще можно при этом приносить пользу обществу, друзьям и знакомым и т.д.

Все это, конечно, так. Только вот конца для всех это никак не отменяет. Как писал тот же Пушкин: «Суета сует, и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, всё как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а Богу не все ли равно».

Все мы находимся в самолете жизни, который может быть более или менее комфортабельным, а его полет – более или менее длительным. Но всегда – конечным. И поэтому главное, что нам надо обязательно сделать, – успеть обратиться к Тому Диспетчеру, от Которого единственно зависит окончание полета.

Пока самолет летит, время еще есть.

Смотрел как-то давно документальный фильм о жителях японского острова Окинава. На этом острове есть известная школа каратэ. И среди прочих персонажей в фильме был старик, много-много лет занимающийся этим спортом и тренирующий молодых. Его спросили на камеру: зачем вы занимаетесь этим не спортом даже, а боевым искусством? Я подумал тогда: «Что за вопрос глупый?! Мне, например, и так ясно, зачем по мешку бить и ноги задирать. Ноги нужно задирать, чтобы эффектно бить по голове противника в присутствии посторонних зрителей. А вообще заниматься надо, чтобы быть самым “крутым” во дворе или в районе; или сниматься в кино, как Ван Дамм или Брюс Ли; или служить в войсках специального назначения. Пожалуй, всё». Старик с Окинавы разрушил мои представления. Он сказал: «Я тренируюсь всю жизнь, чтобы сохранить здоровье, которое мне нужно главным образом для того, чтобы кормить семью». Потом еще что-то сказал про семью. А закончил словами: «И, конечно, я должен быть сильным, если будут вдруг обижать мою семью». Всюду у него была семья, и не было в мотивах ничего эффектного и яркого. Только одно жизненное – и это было потрясающе.

Но потрясающе еще и то, что, распространяя удивленный взгляд дальше, мы можем обнаружить, что не знаем вообще мотивов и намерений тех людей, чьи дела у нас на виду. Это может относиться к целым культурам. Зачем японцы улыбаются? Зачем негры танцуют? Ответы ведь не так просты. Может это относиться и к людям. «Я думал, что сосед такой экономный и на трех работах вкалывает из-за того, что жадный. Деньги любит. А у него на руках, оказывается, парализованный отец, и много денег уходит на сиделок и лекарства». Да что говорить! В голове у Винни Пуха опилки, у меня же – иллюзии и предрассудки. Греховный туман, искажающий действительность. Это касается вещей элементарных, находящихся вечно перед носом, о которых и думать как-то стыдно. И так всё кажется понятным.