Все может начаться очень просто. Просто до удивления.

К примеру, случилось оказаться на пляже, но плавать особо не хочется, хочется лежать; и не на солнце, а в тени; и не в компании, а в одиночестве. Значит, здравствуй, старость. Или прежние любимые занятия вдруг становятся противными до тошноты. Это тоже может быть она. Тоже здравствуй.

Встреча с ней может случиться на лестничной клетке, если лифт почему-то не работает. И ты замечаешь, что устаешь раньше обычного, что нужно останавливаться для передышки. Или с газетой в руках, когда привычный шрифт вдруг предательски измельчился и глазу понадобилась стеклянная помощь. Так или иначе, но она приходит.               

Приходит как бедный родственник из провинции, чтобы улыбнуться в дверях, помяться с ноги на ногу, потом войти и уже не выйти. Превратиться в непрошенного члена семьи со своими глупыми разговорами и раздражающими привычками.

Старость приносит с собой какой-то хруст в костях и потерю навыка быстро вскакивать с постели утром. У нее вообще куча примет, по которым о ее приближении узнают стоматологи и офтальмологи, диетологи и психологи, или просто знакомые, с которыми не виделся долго.

«Ты постарел», – говорят они. Или: «Ты располнел». Или: «Я тебя еле узнал». А ты улыбаешься в ответ на эти банальности так виновато, словно тебе лет тринадцать от роду и от тебя пахнет выкуренной сигаретой.

Не надо этого. Ничего специального не надо: ни удивления, ни стыда, ни страха. Просто не надо делать вид, что этой гостьи в доме нет. Напротив, ее визиты или постоянное присутствие следует признать и с ней нужно разговаривать.

Ты, например, ей говоришь:

– Здравствуй (не называя старость по имени).

Она говорит:

– Здравствуй (и смущенно улыбается).

Ее смущение объяснимо – ее не ждали.

– Ничего, что я на «ты»?

– Ничего.

Дальше спрашиваешь:

– Ты одна?

Она вопросительно смотрит в ответ. Молчит.

Ты продолжаешь:

– Если ты старость, то где мудрость? Я слышал, вы бродите вместе.

Она говорит:

– Да мы едва знакомы. Нас молва связала ошибочно и формально. Я ее, мудрость то есть, даже вижу редко. Иногда она первая приходит к тем, у кого мне еще не положено бывать. Но это редко. Чаще я прихожу, а ее все нет и нет. Бывает, что и до самого конца нет ее. Так что не удивляйся. У меня клиентов намного больше, чем у нее.

Ты ей говоришь:

– Надо же… (и думаешь, чего бы еще спросить).

Потом спохватываешься:

– А опыт? Или душевный покой? Они где? Ну, должна же ты ходить с кем-то в паре.

Она говорит:

– Прости, но чаще всего в моей компании иные спутники: проблемы с памятью, геморрой, подагра, лишний вес. Есть еще повышенное давление, зависимость от уборной, нервное истощение, ночные страхи…

Кажется, разговор завязался, и ты подхватываешь ее интонацию:

– Желание рыться в воспоминаниях, брюзжать, критиковать времена и нравы.

Она кивает утвердительно:

– Да-да. Все так. Все именно так.

Опять наступает молчание. Она его нарушает.

– А где я буду жить? В смысле, где ты меня поселишь?

– А где ты обычно живешь?

– Я живу где придется, но предпочитаю фотоальбомы, старые вещи, коробочки с лекарствами, пустые флаконы от духов. Чепуху всякую. Впрочем, я не переборчива. Могу ночевать в костях, больных ревматизмом, или в глазной катаракте. Ты меня где поселишь?

– Обожди, обожди. Это бред какой-то. А где твои вещи? У тебя же нет вещей. (У нее действительно нет в руках ни чемодана, ни сумки.)

– В них нет нужды. Я живу без вещей. Точнее… Мои вещи – это люди. Мне приходится изнашивать их самих, а не ботинки или перчатки.

– Люди… Изнашивать… И меня?

– Теперь да. Ты удивлен? Да неужели? По правде сказать, я даже сама удивлена, что ты удивлен.

– Ну, не то чтобы удивлен… Теоретически я давно был готов. Я думал об этом. О тебе то есть, ждал… Но чтоб вот так… Вдруг… Слушай! А ты не могла бы…

Чтобы понять меня ей не нужно было дослушивать.

– Я могла бы. В смысле, я могу подождать. Могу. Прямо за дверью или подальше. (Ее голос неожиданно набирает металл и становится жестче.) Ты можешь отогнать меня на время диетами и спортзалом. Ты можешь удержать меня на расстоянии разными хитростями. Но ты должен понимать, что это будет временная победа. Окончательная победа будет за мной. (Она помолчала.) И за моей старшей подругой.

На этих словах ты инстинктивно крестишься. Надо креститься, когда речь заходит о старшей подруге старости. Та вслед за тобой крестится тоже.

Да-да, она крестится правильным крестом, ибо старость не безбожница. Она многое понимает и еще больше помнит. Она знавала и другие времена, когда все, кто попадал в область ее внимания помнили Бога и умели молиться. Теперь все несколько иначе. Даже совсем иначе. Но сама она вовсе не безбожница.

– Молиться надо, – говорит она чрезвычайно покорным голосом. – И когда вслед за мной придет та, чей приход я всегда отдаленно возвещаю, нужно будет тоже молиться. Сильно молиться. Люди об этом как-то подзабыли, а мне печально.

И тут она стала, вначале медленно, а затем все более оживленно, рассказывать о том, какие странные настали времена. Как ее заставляют завивать волосы и красить губы, танцевать и интересоваться политикой, путешествовать. О том, что она перестала сама себя в зеркале узнавать с тех пор, как появилась пластическая хирургия.

– Не то чтобы я стала красивее. Нет. Это мне как раз не к лицу. Но я чувствую, что поглупела. Я уже перезабыла половину сказок, которые знала, и скоро, боюсь, разучусь разговаривать с маленькими детьми.

Она говорила много и с чувством. Она почти разжалобила меня, и это даже становилось забавным.

Никому не понравится, если от него все шарахаются и в испуге разбегаются. Никому. И старости тоже.

Всем хочется, чтобы в ответ на их робкий стук в дверь хозяева открывали с радостью и улыбкой. Всем. Даже старости.

И когда я расчувствовался от ее рассказа, искра взаимной приязни неслышно сверкнула между нами.

– Ладно, говорит она. Ты извини за вторжение. Я пойду.

Я не смог попросить ее остаться.

– Я пока пойду. Но буду наведываться время от времени или смотреть на тебя издали. Так что ты, когда забудешь что-то (типа склероз) или не сможешь нитку в иголку вдеть, знай – это я рядышком хожу. На глаза лезть не буду. Ты мне симпатичен чем-то. Но буду потихоньку обычные твои волосы на седые менять, и всякое такое. У меня много невзрачных занятий.

С этими словами она пошла к дверям. А на пороге, обернувшись сказала:

– Ты только не бойся. И не нервничай. Я ведь не первый год рядом с тобой хожу. Просто время пришло открыто явиться. Все по плану идет. Своим чередом.

На этих словах она вышла. Не знаю, куда дальше пошла. Может, к соседям. Может, в сквер – на лавочке к кому-нибудь подсесть, познакомиться. Не знаю куда. Я не провожал.