Немного о растениях, прописавшихся в квартире. Просто заметки дилетанта-любителя.

Пуансеттия (рождественская звезда). Из рода молочаев, с белым каучуконосным соком. Продаётся с красивыми яркокрасными или яркожёлтыми листьями, которые за лето сменяются на зелёные. Чтобы листья снова стали красными, надо с самой ранней осени растение оставлять на свету не более 8-10 часов в день. Тогда к Рождеству листья покраснеют - потому и такое название. Мороки много. Если первый год ещё педантично следил за режимом, и всё покраснело, то на второй позволял себе иногда и манкировать - поэтому, на ролике видно, - покраснели не все листья.Узамбарские фиалки (сенполии) широко распространены и разнообразны. На ролике - белая и махровая розовая. Цветут с марта по октябрь.Пелея (крокодильчик). Названа так за рельефные листья, похожие на крокодиловую кожу. Цветёт небольшими розовыми зонтичными розетками.Традесканцию знают все. Но это не обычная, а с белыми просветами на листьях. Люблю растения, где все листья не похожи друг на друга. Это же свойство присуще и следующим представителям флоры.Лиана. Листья тоже с белыми проплешинами. Плеть её вырастает до невообразимой длины. Можно направить её по периметру помещения, сложить в гирлянды, как на ролике, и даже в зелёный шар, как это делала Лиля Брик.Маранта триколор. Любимое растение не только моё, но и моего волнистого попугая Кеши - правильных, идейно выдержанных бело-голубых динамовских цветов, с удовольствием уплетающего за день немалых размеров лист (см. фото вверху). Всю другую зелень и фрукты презрительно отвергает, снисходя иногда лишь до укропа. Пропорция всех трёх цветов на листьях постоянно меняется в зависимости от количества потреблённого света во время их распускания. Цветёт крохотными оригинальными цветочками.И, наконец, кактус. Главная красота кактуса - его иголки. К сожалению, широко расплодившиеся в народе экземпляры, из-за беспорядочного перекрёстного опыления, её почти совсем утратили. Посмотрите на этот натуральный образец, какой длины его иглы. Чтобы щетина не мельчала, нужен ультрафиолет, поэтому летом кактус должен стоять на открытом воздухе. Шесть лет назад это был маленький шарик с 12 дольками-ломтями, сейчас их уже 21, да и размеры все стали раза в полтора больше, чем даже на этом видео. С иглами нужно быть осторожнее, они способны приживаться и прорастать потом на пальцах. Года три назад пришлось выдергивать пассатижами на пальце раз за разом возобновлявшиеся на одном и том же месте острые белые роговидные треугольные шипы, в которые мутировались концы иголок кактуса - зрелище не для слабонервных. Цветёт этот вид раз в год в июле-августе, распускаясь после захода солнца, а с его восходом сразу начинает увядать. Если оставить цветок на ночь дома, уснуть - невозможно, настолько силён его приторно-приятный аромат, зато на балконе - праздник для всех насекомых в округе. Сколько бы ни было экземпляров этого вида в коллекции - как по команде, все кактусы зацветут одновременно, что хорошо видно на прилагаемом снимке.

Видеоролик с домашней флорой - на первоначальной версии блога:

http://gardeamus.blogspot.com/

Последняя отцовская фотография, пришедшая в военном треугольнике с Дальнего Востока, не походила на предыдущие: впервые мы увидели новую армейскую военную форму и недавнее нововведение - погоны, как в старые времена, с четырьмя капитанскими звёздами. Никто не мог и предполагать, что именно это фото и окажется последним. Приехавший за десять тысяч вёрст (и это - в военное время) молодой лейтенант - сослуживец отца, начальника оперативного отдела штаба дивизии, передал нам не только нехитрые отцовские личные вещи, но и, мастерски исполенный служивым художником, большой карандашный портрет отца, опять-таки в капитанских погонах, занявший почётное место напротив входа в переднюю.

В середине шестидесятых годов наше Проектно-конструкторское бюро Главэнергостроймеханизации, где тогда работал, неожиданно приобщилось к космическим проблемам связи с внеземными цивилизациями. В рамках международного проекта SETI руководством страны было принято решение построить самый большой в мире радиотелескоп РАТАН-600, что расшифровывалось как "Радиоастрономический телескоп Академии Наук с диаметром антенны 600 метров".
Устройство радиотелескопа показано на верхнем снимке. Эту самую антенну образуют 900 одинаковых механических агрегатов, установленных вплотную друг к другу по периметру окружности. Металлоконструкцию агрегата, главным узлом которого был приёмник космических радиосигналов - прямоугольная металлическая пластина с параболической поверхностью, направляемая в разные точки космического пространства, проектировал соседний отдел. Моей же группе конструкторов-электромехаников было поручено спроектировать элекропривод агрегата для поворота этого параболического "зеркала" в направлениях вправо-влево и вверх-вниз.
Сроки были жёсткие, работали ударно. Куратор проекта Юрий Николаевич Парийский, ныне - академик, а тогда - просто тридцатилетний астроном из Пулковской обсерватории, более известный как сын своего знаменитого отца Николая Николаевича, тоже астронома, казалось, больше был в Москве, чем в Ленинграде. Однажды на наших регулярных совещаниях засветился и шеф Юрия Николаевича - академик Иосиф Самуилович Шкловский, учёный с мировой известностью.
Сами учёные к возможности связаться с себе подобными небожителями относились неоднозначно. Молодой уверен был в самом скором прорыве, пожилой же, наоборот, полагал, что мы на Земле обречены на вечное одиночество. Их разногласие было лишь эхом дискуссий, проходивших в то время, время начала освоения космоса, не только в научной, но и в широкой общественной среде. Когда аргументы типа "как можно рассчитывать на приём сигналов из космоса, если сами ничего не передаём", стали особенно громкими и частыми, решено было проявить инициативу: в разные точки Галактики, где прогнозы обитания ВЦ были наиболее оптимистичны, отправили одинаковые сообщения из трёх слов: "Мир. Ленин. СССР". Если даже эта информация и дошла до предполагаемых адресатов, реакцию на неё инопланетян представить трудно.
Как бы то ни было, радиотелескоп был построен рядом со станицей Зеленчукской, по дороге на Архыз (Карачаево-Черкессия, Северный Кавказ), и уже в 1969 году начал успешно работать. Юрий Николаевич получил орден Ленина, Шкловский остался без награды, поскольку по просьбе академика Сахарова подписал какое-то письмо в защиту репрессированных учёных и к тому времени стал опальным и невыездным.
Красавец телескоп - на втором снимке. Братьев по разуму с его помощью пока не обнаружено, но поиск продолжается и сегодня. Приятно сознавать и себя соучастником движения к этой, пока недостижимой, космической цели.
Ещё одним напоминанием этой звёздной работы, особенно приятным как филателисту, служит почтовая марка, вышедшая в честь этой эпопеи двадцать лет спустя, 25 ноября 1987 года. Её, отсканированную, можно рассмотреть на нижнем снимке.

Два месяца назад один из соседних магазинчиков сменил хозяина и название, о чём извещала новая вывеска, перечисляющая продаваемые товары: "Пещевые добавки, косметека". Вчера, в очередной раз проходя мимо, решил: сфотографирую-ка эту вывеску, а потом и правильную, когда заменят, чтобы опубликовать на блоге с предложением найти если не 10, то 2 различия. Поставил с утра батарейки на зарядку, а, когда пришёл фотографировать, там уже красовалась правильная версия. Облом, короче. Куй железо, пока горячо.
С новых русских, хозяев таких магазинов, приехавших издалека, грех и требовать правописание. Гораздо более огорчает, когда свои коренные москвичи, грамотные и образованные, как заворожённые, все вокруг повторяют одни и те же ошибки правописания. Поправок совсем немного, можно по пальцам пересчитать, и запомнить их легко. Но эффект от усвоения этих "пишущевых добавок" скажется сразу.
Вот они:
1. Не "будующий", а будущий.
2. Не "учавствовать", а участвовать.
3. Не "юнный", а юный.
4. Не "паталогоанатом", а патологоанатом.
5. "Тся" или "ться" в конце глаголов? Ответ прост: если отвечает на вопрос "что делаеТ" - без "ь", "что делаТЬ?" - с "ь". Например: "это мне нравится" и "это мне должно нравиться".
6. Кроме глагола "одевать", есть ещё и "надевать", о котором большинство напрочь забыло. И, тем не менее, одежду, обувь и прочие вещи НАдевают, а Одевают - куклы и людей.
7. Не "согласно чего", а согласно чему. Типичная ошибка вкралась даже в кинофильм "Начальник Чукотки", который - "согласно мандата".
8. Невозможно слушать, как все говорящие головы нашего телевидения к любому глаголу прибавляют "о том, что": "согласен о том, что...", "показать о том, что...", "спят и видят о том, что...". Неважно, кто на экране: наш эстеблишмент, производственники или артисты - все, как один, после произнесённых глаголов не могут приспособить далее ни один из падежей, кроме предложного.
9. Частицы "не" и "ни". О, это - камень преткновения не только обычных людей, но и профессиональных литераторов и представителей шоу-бизнеса.
Многим ещё памятны слова песни: "Здравствуй столица, здравствуй Москва, здравствуй, московское небо! Каждому дороги эти слова, как далеко бы он НЕ был".
Ту же ошибку повторяет и Пугачёва в "Старинных часах": "...и время НЕ на миг не остановишь". Говорят, грозилась "переписать", но пока другой вариант не слышал.
С лёгкой руки руки Василия Шукшина к таким мастерам пера приклеилось словечко "песатель". А предыстория такова. Когда в шестидесятых годах пошла мода на "писателей-деревенщиков", один из начинающих пришёл к Шукшину за рекомендацией в СП СССР. Едва Василий Макарович взял в руки его "Заявление о приёме в Союз Песателей", как тут же начертал на нём резолюцию: "Таких песателей - в песду".
Все мы пишем так, как дышим. А как говорим? То и дело слышно кругом: "звОнит" вместо "звонИт", "бАловаться" вместо "баловАться", "шОфер" вместо "шофЁр", "катАлог" вместо "каталОг"...
Откуда-то притащили эту ужасную манеру делать ударение на предлогах: "Мы готовы кы! диалогу сы! членами делегации"...
А это пошлое "как бы": "Я как бы замужем. У меня как бы двое детей"...
Здесь уже и пальцев на ногах не хватит, и никакие "добавки" не помогут.

Падение метеорита - явление, само по себе, довольно редкое. Успеть подловить его, оказавшись в нужном месте и в нужное время - удача вдвойне. Однако, именно это однажды и удалось кому-то сделать.


Видеоролик с ужастиком - по той же ссылке:

http://gardeamus.blogspot.com/

Самые яркие впечатления студенческой поры и начала работы на производстве связаны с музыкой, альтернативной той, которая постоянно звучала вокруг. Застал ещё те самые знаменитые гибкие пластинки "на рёбрах", то-есть, рентгеновских снимках, снова запущенных в производство. Покупая какой-нибудь "Twist Again" или "Rock Around The Clock", запросто можно было нарваться на записанную шутниками сакраментальную фразу: "Музыки захотели? Вот вам, трах-тах-тах..."
Ярким событием было появление в студенческом общежитии первой отечественной магнитофонной приставки. Микрофонов в продаже ещё не было, и в качестве оного быстро приспособили громкоговоритель радиотрансляционной сети, наслаждаясь потом, с непосредственностью дикарей, прослушиванием собственных голосов.
Прогресс не стоял на месте, и вот уже вместо привычных патефонов появились проигрыватели и пластинки на 33 оборота, затем и магнитофоны, катушки с записями Петра Лещенко, Окуджавы, Высоцкого и, трудно представить, Элвиса Пресли и первых американских рок-групп. А с появлением на горизонте Битлз, заболел рок-музыкой всерьёз и надолго.
Сначала пробавлялся магнитофонными записями, пока не дошла и до нас эра дисков-гигантов, или альбомов. Кроме продукции фирмы "Мелодия", иногда удавалось ухватить и диски "демократов" - венгров, поляков, болгар. Пагубная страсть привела и в клуб по интересам - собирающуюся по субботам и воскресеньям в разных скверах Бульварного кольца толкучку, где можно было обменять, купить и продать любой диск. Долгое время место встречи было сразу за памятником Тимирязеву, знаменитым тем, что под определённым углом зрения он принимает совершенно непотребный вид.
Начинали все с "демократов", а когда удавалось накопить достаточный первоначальный капитал, переходили к "фирме" - альбомам из капстран. Появление каждого из новых дисков битлов, роллингов, "Uriah Heep", "Deep Purple", "Pink Floyd", "Queen" было незабываемым событием - живы ещё в душе ощущения сначала при визуальном знакомстве с альбомом, а потом и при первом прослушивании дома. Это было больше, чем страсть. Разбуди и сейчас ночью - без запинки прочитаю в хронологическом порядке всю дискографию каждой из групп, включая и бутлеги.
Конечно, недремлющее око государства не могло спокойно взирать на такие идеологические отклонения от начертанного им курса. РАФики с милицией и дружинниками то и дело неожиданно вторгались сразу с двух сторон сквера, вынуждая бросаться врассыпную, за заборы в ту или иную сторону. Однажды, когда рейды захватчиков стали совсем невыносимы, тусовка перебралась на Ленинские горы, рядом с лыжным трамплином. Это было большой ошибкой - место было выбрано стратегически неверно. Конечно же, облава нашла нас и там. Неожиданно высыпавшие из микроавтобусов милиция и добровольная дружина сразу замкнули беспечную тусовку в полукольцо, отрезав все пути для отступления. Свободным оставался лишь крутой спуск вниз к Москве-реке. А дело было в марте. И вот вся эта масса народа с сумками и портфелями ломанулась вниз, исполнив в натуре картину "Переход Суворова через Альпы", с той лишь разницей, что под пятыми точками солдатов музыкального фронта был не снег, а жидкая весенняя грязь.
Выходных дожидаться иногда было невтерпёж, поэтому вечерами в будние дни собирались в проезде Сапунова, близ секции грампластинок на 3ей линии ГУМа. Родное гумовское отделение милиции, постоянно заполненное отловленными фарцовщиками, воришками, проститутками, продавцами и курильщиками плана, и непонятными скулящими лицами с сопатками в крови, вынуждено было заниматься музыкальной тусовкой, как ещё одной нудной, до кучи, должностной обязанностью, мало надеясь отловить лоха, который сам откроет портфель для осмотра, признает "нарушение правил торговли", да ещё и распишется в этом, заплатив штраф. Стреляных воробьёв они брали на пушку, заявляя, что могут задержать без санкции прокурора на 48 часов, и это было истинной правдой. Но было ясно, что весь этот живописный контингент задержанных не способна вместить ни одна КПЗ, а стул на проходе, на котором я сижу, резко уменьшает и без того малую свободу передвижения рядом с дежурными ментами. Поэтому я прибегал к испытанному приёму: доставал из портфеля "Литературную газету" на 16 полосах, и начинал её читать с самого начала. На 2ой или 3ьей полосе менты не выдерживали, предлагая отправляться домой, расписавшись напоследок в журнале задержаний. Но даже и этой малости им получить не удавалось.
Что ни говори, тогдашняя милиция была несравнимо законопослушнее и порядочнее нынешней. Теперь даже на футболе при проходе на трибуну стадиона шмонают всех подряд с головы до ног, не заморачиваясь пустяками вроде прокурорских санкций на обыск.

Несмотря на все перемены и нововведения, однако в основе своей система жизни и общественных взаимоотношений оставалась такой же косной и нерушимой, заложенной раз и навсегда, как и раньше.
В годы правления Хрущёва, а потом и Брежнева, дабы продемонстрировать демократический фасад страны, несколько раз объявлялось о прекращении глушения т.н. "вражеских голосов" на коротких волнах, но не успевало пройти и года, как после очередного политического скандала "заглушки" снова включали на всю мощь. И снова приходилось прибегать к разным ухищрениям, чтобы расслышать за грохотом и завыванием музыкальные обзоры Севы Новгородцева или воспоминания Светланы Аллилуевой.
Всё менялось вокруг, но только не коричневые платья и белые фартуки школьной формы. Длина стрижки чуть больше ортодоксального "полубокса" воспринималась как идеологическая диверсия. Наша первая практика в городе Сталино (ныне - Донецк) пришлась как раз на время всесоюзной кампании борьбы с т.н. "плесенью" - стилягами. Нас, студентов - москвичей, несколько раз на улицах областного центра останавливала "лёгкая кавалерия" дружинников, с места в карьер начинавших замерять ширину концов штанин наших брюк. Если она составляла меньше трёх спичечных коробков, обе штанины немедленно распарывались по шву от кармана до самого низа, и их обладатель вынужден был спешить домой, чтоб сменить одежду. Самое смешное, что через пятнадцать лет, когда с Запада пришла мода на расклешённые брюки, бывая в командировках, опять наблюдал таких же провинциальных дружинников всё с тем же измерительным инструментом, строго отслеживающих, чтобы ширина штанины не превышала четыре спичечных коробка. Вот оно, наше тогдашнее прокрустово ложе: не меньше трёх, не больше четырёх.
Ещё в начале коллективизации на селе, в далёком 1929 году, владение лошадью вменялось партийной директивой, как отличительная черта кулака. Проходили годы и пятилетки, но ничего не менялось, лошадь на личном подворье оставалась вне закона. Появились уже во дворах "Жигули" и "Нивы", хозяева прицепляли к ним самодельные телеги и таратайки, пыля потом по бездорожью, чтобы привезти домой охапку древесного сушняка или ворох скошенной травы. Получалось, с семьюдесятью лошадиными силами ты - не кулак, а с одной лошадиной силой должен быть ликвидирован, как класс. Многие, как мой отчим, а вернее - второй отец, Василий Иванович, так и умерли не дождавшись осуществления этой мечты всей жизни - иметь лошадь. Сколько раз приходилось слышать его мечтательные вздохи: "Эх, если бы мне сейчас лошадь...". Он даже работать устраивался только в те районные конторы, где лошадь всегда была под рукой.
Не менее поразительна живучесть и ещё одной директивы всё тех же сталинских времён. Перед каждым государственным праздником положено было обязательно все пишущие машинки со всего огромного здания нашего конструкторского бюро снести в одно помещение 1 отдела, где они и должны были находиться опломбированными все эти праздничные дни. На вопрос "зачем?" следовал ответ: чтоб никто не воспользовался ими для печатания листовок и прочей антисоветчины. От такого ответа у нормальных людей мозги сразу сваливались набекрень: зачем это делать именно в выходные, когда твой приход на предприятие будет отслежен вохрами на проходной - не лучше ли заняться этим в своё рабочее время? Или антисоветчиками являются сами вахтёры, которые только и ждут, чтобы добраться до средств печати, когда в здании никого не будет?
Шли годы - пишущие машинки уже появились в свободной продаже, вслед за ними - и компьютеры с принтерами, распустили компартию, Ельцин пошёл уже на второй срок, но, прежде, чем сесть за предпраздничный стол, мужики должны были всё так же доставлять на руках тяжеленные печатные агрегаты всё в тот же вечно первый отдел.

1954ый, год окончания средней школы и поступления в Горный институт, был переломным во всех сферах жизни страны. Каждый месяц приносил что-то новое, одновременно и упраздняя многие, казавшиеся ранее незыблемыми, установления вождя и учителя всех людей и народов. К тому же ещё и реформаторский зуд пришедшего ему на смену Никиты Сергеевича превышал все мыслимые пределы.
Именно в этом году были отменены форменные мундиры студентов-горняков, в которые товарищ Сталин обрядил учащихся, вслед за дипломатами, почтовиками, финансистами и прочими специалистами. Форменная тужурка, впрочем не лишена была определённого шарма, поэтому каждый первокурсник не преминул воспользоваться доступной пока ещё возможностью "сфотографироваться на память".
Удалось зацепиться и за шанс получить настоящую и полновесную золотую медаль по окончании средней школы. Выпускникам 1954 года вручали уже позолоченный латунный эрзац, и лишь кое-где награждали ею ещё из старых золотых запасов. Поэтому получать и расписываться за неё был вызван в настоящий Государственный банк, а не в тот, который раньше был известен под названием сберкассы.

Это было как в сказке. Промозглым осенним вечером 8 сентября 1954 года под ярким светом прожекторов, под бравурные звуки марша, грохочущие из всех динамиков вокруг, я, впервые увидевший Москву лишь десять дней назад, вышагиваю круг почёта по гаревой дорожке вокруг футбольного поля стадиона "Динамо", лучшей в ту пору спортивной арены СССР.

Неужели это происходит со мной? Да, именно так. Только старожилы ещё помнят ту Москву, не знавшую автомобильных пробок и заторов, спортивные руководители которой могли себе позволить устраивать легкоатлетические и прочие эстафеты на всём протяжении Садового кольца. После очередной такой, где третье призовое место сразу за постоянными конкурентами "Динамо" и ЦДСА заняла команда студенческого спортобщества "Буревестник", торжественное награждение и чествование победителей решено было провести в перерыве футбольного поединка сборных СССР и Швеции. Сами герои, те, кто бежал и побеждал, разъехались уже по своим городам и весям, поэтому представлять студенческое ДСО на церемонии было доверено нашей легкоатлетической секции Горного института, бывшей на хорошем счету в спорткомитете.Когда мы вышли из раздевалки под Северной трибуной на арену, волосы вздыбились и побежали мурашки. Стадион был заполнен до отказа - 54 тысячи болельщиков, чей энтузиазм не знал границ ещё и потому, что счёт к перерыву был уже 4:0 в нашу пользу, не жалели голосов и ладоней. Все 400 метров вокруг зелёного газона преодолел поэтому в полушоковом состоянии. Даже весь второй тайм матча, который нам разрешили досмотреть из ложи, не смог окончательно вернуть на грешную землю.А посмотреть было что: наша команда победила 7:0! И отнюдь не благодаря пресловутому фактору своего поля - годом спустя, уже в Стокгольме, наши снова победили: 6:0! Сейчас такому даже трудно поверить...

Поскольку дело дошло до до самых впечатляющих голов, не могу удержаться от искушения выложить здесь и свой любимый футбольный гол. Этот шедевр сотворил наш динамовский ветеран-защитник Александр Точилин, завершивший прошедшей осенью свою футбольную карьеру, в матче с "Аланией" 2005 года.

Для футбольных гурманов гол Точилина - там же:

http://gardeamus.blogspot.com/

Третий сезон наш динамовец Александр Овечкин продолжает удивлять североамериканскую НХЛ и всех любителей хоккея не только своей результативностью, но и феноменальным исполнением своих бросков. Ну, например, вот этот гол в его первом же сезоне за океаном:

Для хоккейных эстетов видеоролик с этй забитой шайбой - на блоге-клоне:

http://gardeamus.blogspot.com/

Одним из самых ярких впечатлений начала обучения в Горном институте было знакомство с иностранцами, и не просто знакомство, но и непринуждённое общение в студенческих аудиториях, и соседство в комнатах общежития. Чтобы понять причину этого лёгкого шока, стоит только вспомнить, когда это происходило. Только что умер Сталин, иностранцев представляли по двум, плохо стыкующимся, шаблонам: небожителями из "трофейных" и карикатурными персонажами из наших кинофильмов. А тут вот они рядом, да ещё и способные изъясняться на нашем великом и могучем. Приоткрытый железный занавес и фестиваль молодёжи - всё это было ещё где-то на подходе.
Самым многочисленным землячеством было, естественно, китайское. На нашей специальности, что было совсем не характерно, училась лишь одна китаянка Чень Шу-эр, которую тут же окрестили Шурой (вверху - на первомайской демонстрации). Как у всех китайских студентов, стремление к образованию, познанию нового, быть в учёбе впереди планеты всей принимало у неё какие-то гипертрофированные формы. Горе тому, кто оказывался рядом с ней на лекции - надо было постоянно отвлекаться на её вопросы, как будет то или другое по-русски, сама же при этом ни на миг не теряла нить рассуждений профессоров и доцентов. Некоторых же, наоборот, такое соседство радовало, давая возможность поделиться своими недюжинными запасами ненормативной лексики, которую втюривали с невинным и серьёзным видом. Но уже месяц спустя познания Шуры в этой деликатной сфере стали перекрывать самые изощрённые фантазии, делая самих шутников объектами насмешек.
Всё время совместного проживания в общежитии китайская община не переставала удивлять соседей-аборигенов. Так называемая "ленинская комната", где не было даже телевизора, тогда ещё - редкого чуда техники, а одни лишь столы да скамьи вдоль завешенных лозунгами и транспарантами стен, а потому пригодная лишь для уединения влюблённых парочек, стала совсем недоступной. Как не сунешься туда - всегда один и тот же сюжет: всё китайское землячество в полном составе прорабатывает очередного бедолагу, получившего четвёрку. Постоянно приходилось видеть этих несчастных, умолявших преподавателей разрешить им пересдачу.
После какого-то очередного вечернего проникновения посторонних лиц в общежитие, комендантом был издан строгий приказ о постоянном ночном дежурстве на этажах проживающих там студентов - составили списки, раскидали нас всех по дням и часам. Русских хватило лишь на три дня: как только перестали ходить проверяющие, исчезли и сами дежурные. Только когда выпадало дежурить китайцам, вплоть до самых каникул, совершая ночные визиты в туалет в конце коридора, можно было видеть на стуле согбенную фигуру китайца в непременных очках, склонившегося при тусклом коридорном свете над своими конспектами.
Был у нас и один монгол - Чейдок, с луноподобным, постоянно лоснящимся от жира, лицом, поражавший своих соседей в комнате общежития огромным количеством поедаемых мясных продуктов да удивительной способностью спать большую часть суток. Учился он на одни тройки, однако стипендию получал на порядок больше нашей.
Были ещё два венгра Дьёрдь (аналог русского Георгия) и Лайош, сразу ставший Лёшкой - нормальные весёлые ребята. Когда в ноябре 1956го, на их родине начался так называемый путч, оба тут же, собрав манатки, отправились домой, прямо сказав, что едут помогать восставшим, чем немало шокировали тогда всех нас. Дьёрдь так и не захотел возвращаться в Москву. Лайош (он в тёмном на нижнем снимке) вернулся после зимних каникул, благополучно доучившись до диплома.

А перед Шиллером в тот же день был ещё и Генрих Гейне, не он сам, конечно, а его маленький стихотворный пустячок "Leise zieht durch mein Gemuet liebliches Gelaeute..." ("Ляйзе цит дурх майн гемют либлихес гелёйте..."), дословно: "Тихо тянется сквозь моё сознание милое звучанье..."


Вся душа моя полна
звоном песни нежной.
Песнь весенняя, звени,
мчись в простор безбрежный.


В даль лети,где средь цветов -
домик невысокий.
Встретишь розу - передай
мой привет далёкий.

18.02.1954



Стихотворение, к сожалению, не имеет названия. Отыскать в интернете перевод его поэтому представляется возможным, лишь перелопатив всё стихотворное наследие великого поэта.

Обнаружил ещё несколько своих переводов немецких классиков 1954 года, когда ещё учился в средней школе. Снова Фридрих Шиллер, "Zum Frueling":


К ВЕСНЕ


Весна! Краса природы!
Блаженство и любовь,
цветы в зелёном поле
с тобой воскресли вновь!


Любима и прекрасна
явилась ты опять!
Тебя мы снова рады
приветливо встречать!


Быть может, ты забыла
о девушке моей?
Она меня любила
и любит всё сильней.


Бывало у тебя я
любил цветы ей брать.
Я вновь прошу цветочек,
а ты? - даёшь опять.


Весна! Краса природы!
Блаженство и любовь,
цветы в зелёном поле
с тобой воскресли вновь!

18.02.1954




Опять поискал в интернете - нарыл лишь перевод Константина Михайловича Фофанова, сделанный ещё в девятнадцатом веке:


К ВЕСНЕ


Привет тебе, прекрасный!
С кошницею цветов,
природы упоенье,
пришёл ты средь лугов!


И вот опять ты с нами.
И мил, и вновь красив!
Мы радостно навстречу
идём на твой призыв.


И девушку ты помнишь,
которая меня
любила и всё любит
до нынешнего дня?


Для девушки цветочек
прошу я у тебя.
А ты? Цветок даёшь ты,
любой даёшь, любя.


Привет тебе, прекрасный!
С кошницею цветов,
природы упоенье,
пришёл ты средь лугов!


Конечно, здесь нет глагольных рифм, как у меня, не знавшего, что они - вне закона. Но кто этот прекрасный, если обращаются к весне, остаётся загадкой.

Наше Центральное научно-конструкторское бюро, где проработал большую часть жизни, располагалось на улице Володарского, ныне - Гончарной. Это - на Таганке, совсем рядом со знаменитым театром, поэтому почти все знаменитые актёры любимовского театра перебывали в нашем актовом зале со своими концертами и выступлениями. 5 мая 1980 года пришёд черёд и Владимира Семёновича Высоцкого. Год московской олимпиады запомнился ещё и тем, что впервые за всё время советского трудового стажа выпало четыре выходных дня подряд, с 1 по 4, а сразу после этого и должен был состояться долгожданный концерт - всенародно известный властитель дум был нарасхват, и пригласить его было отнюдь не просто.
Примерно за час до объявленного времени начала выступления, директор певца, старый еврей, обговоривший все условия заранее, меряя шагами директорскую приёмную, был в недоумении: "Ничего не понимаю. Володя, всегда такой аккуратный, и сам ещё не приехал, и трубку дома не снимает". Когда же предложили ему машину, обрадовался, и решили, не медля более, отправиться к нему на Красную Пресню домой. Когда позвонили в квартиру Высоцкого в доме на Большой Грузинской, известном ещё и проходящими ежегодно по весне в его полуподвале выставками художников-нонконформистов, дверь открыл сам заспанный Владимир: "Так я же выступаю завтра, пятого, ты что?" Поняв же, что напутал с датами, быстро натянул водолазку, джинсы, гитару - в руки, и - вперёд.
У бюро пропусков предприятия его сразу перехватил наш начальник 1 отдела, озабоченный возможностью каких-нибудь нештатных ситуаций. Высоцкий же на ходу втолковывал ему дежурную, выученную уже за годы общения с чиновниками наизусть, формулу: "Я понимаю, люди собрались просто отдохнуть, всё должно быть культурно..."
В кабинете замдиректора по хозяйственной части артист попросил крепкого чая, и, когда тот был готов, "чего-нибудь поправиться". Добрейший Жулёв, работавший до этого в Звёздном городке, достал из своего бара бутылку коньяка и стакан, открыл бутылку. "Я сам," - сказал Высоцкий. Налил себе две трети стакана, запил стаканом крепкого чая и произнёс: "Всё нормально, я - готов".
Концерт продолжался ровно 55 минут. По ходу его певец раза два-три запинался, забывая слова. Список песен, записанный тогда на коленке, сохранился, и привожу его здесь. Как и автограф знаменитого поэта, актёра и певца, чьим поклонником являюсь не один уже десяток лет. Сожалею, что забыл дома приготовленный для этого французский диск, но хорошо, что удалось взять хоть такой.
Судя по всему, это был один из последних, если не последний, его публичный песенный концерт. Выглядел ВВ, надо сказать, тогда не блестяще, с бледным, какого-то сероватого оттенка, лицом. Понятно было, что человек серьёзно болен. Ведь жить ему оставалось ровно два с половиной месяца.
И, тем не менее, смерть его, такая неожиданная, буквально потрясла всю Москву. Народ, забыв про Олимпиаду, стекался к театру на Таганке со всего города и области. Кирпичное возвышение за вестибюлем метро было завалено стихами, обращёнными к погибшему певцу и травившим его властям, люди читали их вслух, переписывали, передавали друг другу, а милиция, наводнившая тогда столицу, стояла рядом и ни во что не вмешивалась.
В день же похорон две параллельные улицы, Большая Радищевская и наша Володарского, были до отказа запружены народом аж до высотки на Котельнической набережной. Стояла июльская жара, и, свешиваясь в открытые окна своего конструкторского бюро, мы видели и слышали многочисленных поэтов и просто ораторов, взбиравшихся на фонарные столбы и подоконники соседних домов.
Публикую также здесь любительский снимок В.Высоцкого времён начала его триуфальной карьеры, который вы не могли никогда ранее видеть, и другое фото - сразу после смерти, с самыми близкими ему людьми.

Сегодняшним студентам трудно будет представить, как можно прожить и проучиться пять лет на одну стипендию. Для тех, кому ещё памятны масштабы советских цен, все цифры пятидесятых годов здесь и далее уменьшаю в 10 раз, как это и произошло после хрущёвской деноминации рубля 1961 года.
Так вот, стипендия в Горном институте в то время составляла от 28 на первом до 38 на пятом курсе. Да ещё ежегодно, в мае масяце, студентов, как и всех, получающих зарплату, добровольно-принудительно подписывали на Госзаём развития народного хозяйства в размере месячной стипендии или оклада, вычитая потом ежемесячно по 10%.
Конечно, все студенты сразу отоваривались на весь месяц абонементами на обеды в студенческой столовой при институте. Это был нормальный полноценный обед из трёх блюд, и стоил, смешно вспоминать, лишь 40 копеек. Хлеб, кто помнит, стоял тогда уже нарезанным на всех столах предприятий питания, будучи бесплатным, и, даже вконец обнищав, с голоду помереть было невозможно. Транспортные тарифы тоже ещё не все забыли: метро и автобус - 5, троллейбус - 4, трамвай - 3 копейки.
Но не хлебом единым жив человек, тем более - студент, душа требовала ещё и зрелищ, и других увеселительных мероприятий. Требовались дополнительные ресурсы. Первое, что приходило на ум - разгрузка вагонов на товарных базах и грузовых дворах вокзалов. Но, не прошло и года, как этот способ быстрого обогащения перестал быть популярным: дело в том, что после ударной ночной работы, по воле большинства в бригаде, следовали затем такая же ударная пьянка и такой же ударный сон, в жертву которым приходилось приносить один, а то и два дня учебного процесса, а в сухом остатке после оставались лишь копейки.
Быстро пообтесавшись в Москве, скоро открыли более изысканные источники заработка, как, например, съёмки в массовках кино, благо - не только стадион в Лужниках, но и киностудия "Мосфильм" располагалась неподалёку от Студенческой улицы. Надо было просто явиться с утра к проходной "Мосфильма", откуда выходили помощники режиссёра или администраторы групп, набирая из собравшихся "артистов" необходимой фактуры для своих массовых сцен. Потом вели в костюмерную, где обряжали, гримировали и вели на съёмочную площадку. Собственно вся работа там и заключалась лишь в многочасовом сидении и ожидании долгожданной команды "Мотор!", после которой надо было минуты три что-то изображать. Всё остальное время можно было посвятить чтению конспектов, учебников и художественной литературы, да ещё и получив перед уходом 3 рубля, а если приглянёшься для съёмки крупным планом - то и 9.
Так и я однажды попал на крупный план кинокартины "Ленинградская симфония", снятую в 1957 году режиссёром Захаром Аграненко, где, минут за пять до конца фильма появляюсь в ложе филармонии рядом с главными персонажами фильма в форме морячка и с густо загримированными лицом и руками. За пять или шесть дублей, когда актёр Марк Перцовский в очередной раз начинал энергично взмахивать дирижёрской палочкой, а колонки взрывались оглушительной музыкой седьмой симфонии Шостаковича, его немецкая тема "тай-тай-тарайта!" врезалась в память на всю жизнь.
Всё снималось максимально приближённо к реальности, даже дирижёр и оркестранты выглядели блокадными доходягами. В руках у нас были программки, напечатанные специально к съёмкам и повторяющие реальные, той поры, даже коричневатой обёрточной бумажной фактурой. Рад, что удалось сохранить этот раритет, ценный, прежде всего, тем, что здесь приводится полный список всех реальных музыкантов оркестра, лишь немногим из которых удалось пережить голод и холод блокадной поры.

Для сравнения ещё один матч закрытия сезона (играло, правда, в тот день не "Динамо"), более полувека назад - в 1956 году. Лишь несколько месяцев назад открылся этот новый московский стадион в Лужниках. Посмотрите, какое табло, с направляющими пазами для картонок со словами и цифрами, радовало зрителей в год открытия. На снимке - матч закрытия сезона, куда пришёл в компании с друзьями по студенческому общежитию студгородка на Студенческой улице (о как!). Из своей общаги на футбол в Лужники ходили мы пешком прямо по насыпи окружной железной дороги. Да и сезон тогда заканчивался раньше, чем сейчас - 28 октября.

Мифическая банда "Чёрная кошка", двери которой открывали сами сердобольные хозяева, отозвавшись на искусно имитируемое кошачье мяуканье, была известна в народе задолго до сериала "Место встречи изменить нельзя". Одно знаю точно - это не чисто московское явление: либо она имела многочисленные клоны в союзных городах и весях после "холодного лета 1953его", либо же не было её и совсем, а имеем дело лишь с красивой легендой, каких немало бытовало после войны.
В моей памяти это название привязано к городу Караганда, где на двадцатой шахте проходил свою последнюю практику летом 1958 года, задолго до появления знаменитого фильма.
Этот город от других шахтёрских отличало, прежде всего, большое количество сосланных ещё в 1942 году и проживавших там под неусыпным надзором органов граждан Чечено-Ингушетии и Республики немцев Поволжья. На шахте ни одного чеченца или ингуша увидеть не удалось, зато немцев было полным-полно. Даже мой непосредственный начальник - главный энергетик участка носил фамилию Шулер (на немецком der Schuler - ученик), писал которую, правда, с двумя "л", дабы не сойти за картёжного мошенника.
Волею судеб в это время проживал в Караганде и мой еднственный из четырёх дядей, вернувшийся живым с войны - оттрубивший пять лет на блокадном Ленинградском фронте, мамин брат Алексей. Перехал он со всей семьёй туда, к обосновавшемуся в городе ещё с началом коллективизации шурину, из родного гаршинского колхоза, где жить после демобилизации стало совсем невмоготу: невозможность вернуть к жизни пришедшие в негодность в годы войны трактора руководство склонно было списывать на вредительство и саботаж, регулярно направляя к нему для прояснения ситуации районного особиста, угрожавшего фронтовику своим пистолетом.
Но речь-то, собственно, не о нём, а о его сыне Николае, одном из трёх моих кузенов, учивших меня, шестилетку, курить и пасти гусей. Его и в детстве дразнили цыганёнком, а к моменту нашей встречи он стал уже совсем похож на цыгана и внешне (к сожалению, нет фотографии получше нижней, где мы с ним и его собакой), и образом жизни. Ни осёдлая домашняя жизнь, где пребывала в постоянном ожидании дородная супруга, ни работа на тех же шахтах его совершенно не привлекали - он устроился шофёром на автобус местной филармонии, развозя концертные бригады на гастроли в поселковые клубы области.
Застать его дома можно было только в воскресенье, одно из которых и стало местом нашего совместного выхода в свет. После экскурсий по питейным заведениям следующим пунктом программы значился кинотеатр, возле псевдоклассических колонн которого мы и стояли, покуривая перед началом сеанса. Неожиданно нашу идиллию нарушил громкий женский крик: "А-а-а! Чёрная кошка? Вот тебе чёрная кошка!" Оглянувшись, увидел симпатичную девушку, красивое лицо которой не особо искажал даже и гнев, написанный на нём. Руки этой красавицы успел заметить уже после того, как находившиеся в них полные пригоршни грязи, почерпнутой из ближайшей лужи, образовавшейся после недавнего дождя, уже опустились на кремовую спину летнего плаща-"пыльника", по моде того времени, гордо облегавшего плечи моего братана. Увидев, что разгневанная фурия наклонилась за новыми порциями грязи, готовясь, видимо, ещё и к контрольному выстрелу в голову, Николай позорно пустился наутёк, я - следом за ним. Отдышавшись, приступил к вопросам, но брат только нервно курил, отделываясь одним словом: знакомая.
Потом я отлёживался в шахтёрской больнице (об этом - "Давать стране угля"), и лишь в последнее воскресенье перед моим отъездом в Москву брат раскололся. Оказывается, в своих гастрольных поездках он давно и безуспешно пытался ухаживать за этой артисткой, пока не нашёл её слабое место: зацикленность на воровской романтике, распустившейся буйным цветов в то время во всех городских дворах. Шепнув по секрету, что состоит в банде "Чёрная кошка", он сразу резко повысил свои акции, и девица пошла на контакт. Но этого ей было мало, она уже не мыслила жизни без своего участия в бандитских делах, настаивая на скорейшем приёме в воровское сообщество. Когда Николай, ничего лучше не придумав, чем аналогии с партией, заикнулся про рекомендации, его резко отшили: "Я думала, ты там - авторитет, а оказалось - шестёрка!" Пришлось фантазировать про временный отъезд главаря и отсутствие кворума.
Но, сколь верёвочка ни вейся, а правду - не утаить... В один прекрасный день, вернее - ночь, после очередного свидания, она, крадучись, проследила его путь, доведя до самого дома - саманной мазанки, куда он и нырнул на ночлег. На другой день, придя на то же место, она поговорила со словоохотливыми соседями рабочего посёлка, узнав много такого, что он даже и сам о себе не знал.
Есть такая категория женщин, из которых боевая энергия просто бьёт ключом. Если её не направить сразу в какое-то общественное или политическое русло, в простой жизни, быту она всё сметёт на пути, как разрушительный сель.
Однажды с такой особой пришлось повстречаться и мне, когда, возвращаясь в Москву, после отпуска на родине у родителей, коротал время у железнодорожных касс Бузулука. В то время билеты на поезд были непреходяще актуальной, большой проблемой. Контролёры были бдительней или проводники честнее - но тогда и в голову никому не могло прийти нахально лезть в вагон, дав взятку проводникам или бригадиру поезда. И вот, проведя чуть ли не весь день с такой же молодой активисткой (правда, с противоположного полюса - она работала в паспортном столе, и присылала потом фотки в милицейской форме), даже в кино удалось сходить на фильм с символичным названием "Под стук колёс", с Ией Арепиной в главной роли (см. одноимённое стихотворение выше), к вечеру меня, наконец, осчастливили билетом на Москву. Подружка же осталась ждать билет до Кинеля, где есть пересадка на её башкирское направление. Но, оказалось, это ещё не всё. Не успел мой поезд проехать и десяти минут, как она вновь нарисовалась в вагоне, продлив общение ещё на три часа до самого Кинеля. Год спустя вдруг получаю письмо: "Твой друг Анатолий, не зная точного адреса, написал тебе письмо до востребования на московскую почту..." А потом и от мамы получаю тоже: "Приходила жена твоего друга Анатолия, ему нужно с тобой связаться, я дала твой адрес". Какой друг, да ещё и Анатолий? Но это, конечно же, опять была она, хотя год назад я умышленно не сообщил ей ничего, кроме моего имени и названия села, где жили родители. Таким же манером, как снег на голову, она потом свалилась из самолёта и на меня в Москве, узнав о наступившем холостом периоде в моей жизни.
Товарищ Сталин говорил: "Женщина в колхозе - большая сила". Он, корифей всех наук, наверняка знал: не только.

Результатом паломничества на Святую Землю, очень важным и значимым для меня, стало и знакомство с удивительным человеком - отцом Гурием.
Случилось так, что в двухместных номерах гостиниц нас двоих селили вместе.
Никогда прежде не приходилось встречать человека, столь отречённого от всего мирского и суетного, живущего в своём возвышенном, нам недоступном мире.
Ближе к концу тура он счёл возможным поведать мне свою историю. Окончив металлургический техникум, и будучи ещё просто Андреем Поповым, работал инженером в Нижнем Тагиле. Когда приблизился к 30 годам, угодил в автоаварию, в результате чего, балансируя на грани жизни и смерти, лишился почки. Но, поправившись, другими глазами взглянул на свою предыдущую жизнь, бросил всё и пошёл служкой в храм, одновременно поступив на заочное отделение Московской духовной семинарии, завершив образование в которой, напросился в самый захудалый приход, в город Мончегорск за Полярным кругом. Храм практически надо было восстанавливать из руин, чего он и добился за 11 лет, смиренно и терпеливо добиваясь помощи от местных градоначальников. В церкви тоже свои чины и иерархия, но отца Гурия ни мало не заботят ни пребывание всё на том же самом низшем церковном сане иеродиакона, ни противопоказанные его неважному здоровью условия Крайнего Севера.
Все восемь дней общения с ним здорово помогли мне избавиться от многого, присущего ранее моим манерам и характеру. Терпение и смирение - эти два слова он вынужден был повторять мне не один раз на дню, будучи фактически моим духовником все эти дни.
Однажды, когда из-за раннего подъёма завтрак был заменён сухим пайком, мы спустились с ним в вестибюль к подносам, на которых оставались лишь раздавленный батон хлеба и скрюченный огурец. Отец Гурий, смотрел однако не на эти два продукта, а на выражение моего лица, прошептав слышимые только мне эти два слова. Те самые, которые так помогают мне сейчас.
Голодными мы,конечно, не остались: в часы пребывания в автобусе нас двоих буквально завалили всякой снедью, соками и фруктами - видимо, не только на меня этот казус произвёл неловкое впечатление. Лучше всех распознают хорошего человека дети: едва мы садились в автобус, они буквально облепляли о.Гурия, бросая мам и сражаясь за место рядом с ним.
Именно такими, светящимися покоем и мудрой добротой, представляются мне легендарные пустынники и оптинские старцы.
Отец Гурий, будучи моим духовным наставником, планомерно готовил меня к крещению, будучи уверен, что сделает это сам, не говоря уж и о моём желании. Но вмешался более сановитый священник, который о.Гурия иначе как отцом дьяконом, дабы подчёркивать всякий раз дистанцию, и не называл.
Мы условились с о.Гурием, что вернувшись в Мончегорск, он сразу похлопочет у градональника насчёт компьютера для храма, чтобы постоянно общаться. Но тут нагрянул этот пресловутый кризис, овёс нынче стал дорог. И о.Гурий регулярно рассылает мне и, знаю, также и другим паломницам группы трогательные SMSки, длинные - даже в два приёма. Вот только некоторые из них:
"Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас Боже твоею Благодатию 14-Нояб-2008"
"Да сохранит вас милосердный Господь, по предстательству Царицы Небесной! С любовью о Господе о.Гурий 15-Нояб-2008"
"Прильпе язык гортани моей, аще забуду тебе ИЕРУСАЛИМЕ! 16-Дек-2008"
Пришлось срочно учиться писать сообщения тоже, на что незамедлительно пришёл ответ:
"Слава Богу за всё! Как Геннадий живёте, рад вашему ответу 16-Дек-2008"
Наставничество продолжается, и, как руководство к действию, что всегда со мной, два животворящих слова: терпение и смирение.

Весьма символично, что время публикации этой странички совпало с одним из главных христианских праздников - Крещением, называемым ещё и Богоявлением, ибо впервые и только единожды наш Всевышний явил себя людям во всех трёх своих ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа. Даже освящённая прорубь в виде креста, прорубаемая в этот день во льду рек и озёр, носит название иордань.

Окрестившись в месте, священном для всех христиан в 71 год, доказал всем, а прежде всего, самому себе, что никогда ничего не поздно сделать и достичь, если это твоё желание искренно и серьёзно.Больше добавить нечего. Кому интересно, может посмотреть на ролике, так сказать, сам процесс. Даже крестивший меня благочинный Чаплинского округа протоиерей из Аскании-Новы на Херсонщине носил подходящее для этого действия имя - отец Иоанн.Для тех, кто решится мне последовать, следует иметь ввиду, что, хотя Православная церковь и допускает принятие этого таинства в полевых условиях, оно не считается полным без миропомазания и оцерквления, которые необходимо пройти уже на родине в своём храме.

Сам процесс крещения запечатлён на видеоролике другого блог-портала:

http://gardeamus.blogspot.com/

Побывать на Святой Земле - было моей давнишней и сокровенной мечтой, подпитываемой ещё и желанием покреститься, наконец, поскольку раньше не представлялось такой возможности, как по причине ортодоксальной идейности родителей, так и по собственному пофигизму, свойственному молодости.
И вот уже лайнер Боинг-737 приземляется в аэропорту Бена Гуриона. Надо сказать, дата нашего паломнического тура - Троица, середина июня, время самого длинного дня и самой разнузданной жары, была не совсем благоприятна для визита, да еще и в мои немолодые годы: без бутылочки воды нельзя было и высунуться наружу из автобуса с кондиционером. Через полчаса уже губы спекались от жары, а язык прилипал к сухому нёбу.
Но на то и дано высокое звание паломника, чтобы всё превозмочь и преодолеть. Уже одно не покидающее ни на секунду сознание того, что ты проходишь по тем же местам, меряешь своими шагами те же камни, по которым ступала нога Спасителя, добавляло сил и энергии. А побывать удалось во всех местах Израиля и Арабской Палестины, отмеченных в Новом Завете. Любой эпизод Евангелия теперь ассоциирован в памяти с конкретным реальным местом.
Ощущения ирреальности происходящего появилось уже в первые дни. Поддавшись групповому порыву, воспетому Окуджавой в песне "На фоне Пушкина снимается семейство", попросил и я тоже увековечить себя в одном из сакральных мест жертвенной миссии Спасителя. Кнопка видеокамеры работает так, что поочерёдно то включает, то останавливает съёмку. И вот, забрав её у добровольного помощника-оператора, увидел, что всё сделано с точностью наоборот: ни места того, ни меня в кадре не было, зато засняты были плиты пола, когда камера болталась на ремне. Но в запасе был ещё и цифровик-фотоаппарат, попытки задействовать который тоже ни к чему не привели - аккумуляторные батарейки оказались разряжены, хотя он только что исправно работал. И тут, наконец, до меня "дошло", кто - Он, и кто - я, лелеющий свои тщеславные и суетные потуги.
Чувство своего несовершенства, духовной чёрствости и какой-то толстокожести, через которую не могут пробиться в полной мере Божья благодать и вся неземная мощь переживаемого момента, долго потом преследовали меня, пока, уже в Москве не взял в руки томик духовной прозы Н.В.Гоголя. После паломничества на Святую Землю ровно за 160 лет до меня, в своём письме В.А.Жуковскому от 28 февраля 1850 года он писал:
"Я думаю, что вместо меня всякий простой человек, даже русский мужичок, если только он с трепетом верующего сердца поклонился, обливаясь слезами, всякому уголку Святой Земли, может рассказать тебе более всего того, что тебе нужно. Моё путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых Тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, - и при всём том я не стал лучшим,тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное. Что могут доставить тебе мои сонные впечатления? Видел я как во сне эту землю".
Лучше и не скажешь. Прочитав такие, очень созвучные с моими сомнениями, слова самого христианского из российских классиков, чья глубокая, до исступления, вера поражала друзей и современников, немного успокоился.
С удивлением отметил и то, что со времён Гоголя иудейские пейзажи мало изменились: всё те же абсолютно голые крутые каменистые склоны, редко оживляемые растущими на них одинокими оливковыми деревьями. О былом библейском великолепии природы напоминают лишь такие же голые рукотворные террасы, изрезавшие эти горы и холмы, на которых когда-то журчала вода, плодоносили сады, взрастали овощи и злаки, кипела жизнь.
Представление о былом великолепии можно получить только, будучи в Галилее, поистине благодатном крае, но наши эмигранты не жалуют её вниманием, поскольку работу можно там найти лишь в кибуцах, а к слову "колхоз" у всех выходцев из СССР - стойкое неприятие.
В самом Иерусалиме население поделено на три примерно равные части: правоверные и не работающие иудеи, всегда в чёрном, с пейсами и в шляпах, верующие и работающие в современных одеждах, и неверущие, но тоже работающие, внешне не отличимые от вторых.
В Иерусалиме наша гостиница была против Дамасских ворот, и путь к центру города шёл через узкие пешие проходы через бесконечные и сплошные, без зазора, арабские ряды палаток и магазинчиков слева и справа. Всё вокруг там дышит древней историей. На раскопках в центре города археологи, преодолевая наносный культурный слой, добрались уже до глубины 45 метров, а дна всё не видно.
Удручали повсюду группы молодых ребят и девчат, в военной форме и с автоматами в руках, и пограничные заборы за стенами старого города. Есть там и своя стройка века - трамвайная линия.
Мало кто знает у нас, что столица Израиля - Иерусалим, но для стран, не признающих это, как наша Россия, диппредставительства размещены в Тель-Авиве, жители которого, кстати, недолюбливают иерусалимцев, считая их бездельниками. Конечно, там и там кто-то должен работать в офисах, редкие же работающие, которых видел на открытом воздухе, были сплошь арабы.

Мало кто может вспомнить теперь этот в некотором роде исторический матч, не говоря уж о том, чтобы рассказать о его перипетиях. А игра-то была, опять-таки, в своём роде уникальная уже одним тем, что величайший за всю историю нашего футбола и знаменитейший игрок Лев Иванович Яшин был удалён с поля. Тот самый Яшин, которого все знавшие его люди в один голос отмечали как незлобивого, коммуникабельного и доброжелательного человека.
Итак, та самая незабываемая игра:

1955 г. 16 окт (вс) Динамо(Москва) - ЦДСА(Москва) 1:2 Финал кубка СССР

Ещё одна вопиющая несправедливость, ещё один украденный титул...
К финалу кубка "Динамо" пришло явным фаворитом. Команда на ходу, хорошо сыграна, боевито провела чемпионат. Армейцы же только-только начали материализоваться из небытия после ликвидации в 1952 году, когда их знаменитые игроки разбрелись по другим клубам: Водягин - в "Динамо", Бобров с Башашкиным - в "Спартак", большинство же отправилось искать счастья в команде города Калинина (ныне - Тверь).
И вот матч. Надо заметить, что в ту пору в каждой команде были игроки, чьё детство пришлось на голодные военные годы, чьими университетами был двор, а кумирами - блатные авторитеты, которым и стремились всячески подражать манерой поведения и даже внешностью (соответствующим прикидом и фиксами - золотыми коронками на здоровых зубах). В "Спартаке" таких было, понятно, больше всех: Дементьев, Исаев, Татушин... В "Динамо" - Хомич. Яшин - тоже из рабочей среды, но не такой, всегда казался даже старше своих лет. Не говоря уже о новой волне, Стрельцове, ФЗУшнике с "Фрезера", например, который как раз в это время и появился в образе типичного "стиляги" с коком а ля Пресли на быстро облысевшей потом голове. В ЦСКА таким прблатненым был Агапов, как раз и ставший "героем" этого финала.
Как только началась игра, он сразу стал прессовать Лёву Яшина. Всякий раз, когда тот брал в руки мяч, он подбегал к нему, неуклюже пытаясь выбить головой мяч из рук вратаря. Поначалу это даже вызывало дружный смех на трибунах, учитывая разницу в росте. Нападающий едва дотягивал росточком до яшинского плеча. Но это быстро надоело, сначала трибунам, а потом и Лёве. Провокационную обстановку накаляло и загадочное молчание судейского свистка.
Первый тайм Яшин стоял у Восточной трибуны, где я сидел, и всё хорошо видел. Нервозность вратаря быстро передалась защитникам, начавшим выяснять отношения с нахальным армейским нападением. Латышев же, непререкаемый судейский авторитет того времени (как же, в Англии судил в 1945ом!), как заведённый, свистел в одну, нашу сторону. Это быстро дало результаты: два гола в наши ворота, автором которых и был, как нетрудно догадаться, Агапов. Не всё ещё было потеряно, ибо один гол удалось отквитать, но тут, в самом конце первого тайма, случилось непоправимое.
Испытав против нахала, который всё продолжал наседать, все вратарские приёмы (принимая по-хоккейному живчика на бедро, ловя мяч с поднятым коленом и т. п.),
Лёва, наконец, не сдержался и в-сердцах, в очередной раз поймав мяч, то ли оттолкнул, то ли ударил им в грудь нахала. Латышев тут как тут: свисток, и - удаление.
К нашим воротам, как к магниту, стянулись все, кто в этот момент были на поле и рядом с ним. Начались продолжительные дебаты, которые прервал свисток на перерыв. Секундомер тогда не останавливали, а игровое время не добавляли...
Команды с судьями скрылись в тоннеле здесь же на Востоке. Дебаты, развернувшиеся уже на трибунах, через пару минут оборвало неожиданное появление из того же тоннеля неведомого вратаря в ослепительно ярком свитере цвета морской волны, в котором тут же узнали полузащитника Евгения Байкова, в сопровождении трёх неопознанных личностей в тренировочных шароварах. Байков немедленно встал в те же самые ворота, а личности принялись его "тренировать".
Дело в том, что и замены по ходу игры в то время не допускались, так что Жене пришлось вратарём стать не по своей воле. Тем не менее, смотрелся в воротах он даже неплохо. Исправно тянул мячи из девяток, успев сделать до того пару шагов в сторону, пока мяч летел. За мячами в шестёрки не пластался, неплохо отбивая их ногами.
Когда начался второй тайм, ни результат матча, ни сам кубок уже никого не интересовали. Всех волновал один вопрос: сколько пропустит Байков. В ту пору болельщиков "Динамо" было поболее, чем армейцев, а во втором тайме вообще, только наших и было слышно. Все события происходили в основном на Западе, далеко от нас, лишённых зрелища, а потому с вожделением дожидавшихся удара гонга. Кто не знает, это - такая железяка, в которую обязательно били ровно за 5 минут до конца матча, и чей звук, многократно усиленный, добавлял новый импульс зрелищу.
Когда игра закончилась со счётом первого тайма, стадион потонул в аплодисментах. Память услужливо подсказывает, что это не были овации армейских поклонников. Излишне говорить и о том, что "круг почёта" армейцев вокруг поля с кубком в руках проходил под оглушительный свист трибун.

Летом 2005 года в деревне Михалёво, что сразу за городом Рогачёвом, копали колодец. На глубине 4 метра пошёл сплошной песок, но лопата вдруг ударилась о что-то твёрдое. Была извлечена половина окаменевшего доисторического плода, размером и толстой "кожурой" напоминавшего современный грейпфрут.

Здраво рассудив, что недостающие фрагменты должны быть где-то рядом, приступил к перелопачиванию извлечённой на поверхность песчаной груды. Через несколько дней были обнаружены ещё две детали, а последний сегмент удалось найти лишь на следующий год.Попутно подвернулись под руку и другие интересные находки, все они - на ролике. Только кремниевый скребок - с другого места раскопок.


Все эти диковины можно посмотреть, опять-таки, лишь на изначальном варианте блога:

http://gardeamus.blogspot.com/

Из всех певчих птиц со мной теперь только волнистый попугайчик Кеша правильных, идейно выдержанных, динамовских бело-голубых цветов. Есть ещё скворечник на балконе, куда каждый раз по весне прилетает новый скворец. Почему другой? Да потому, что птичий век недолог, уже писал. Скворцы - пересмешники, своих родных колен - раз, два и обчёлся, остальные - подслушаны и скопированы у других птиц, и не только. Слышал скворцов, здорово имитировавших стартёр автомашины и позывные московского радио. Вот по этим различиям в пении и видно: прилетел другой.
Прилетел и занял домик - ещё не всё. Потом он отправляется на поиски подруги, бывает, и не находит, или её вдруг квартира не устроит. Вроде бы всё - путём, и птенцы появились на свет, но тут ещё одна напасть: стрижи, прилетаюшие на месяц позже, последние годы обленились лепить свои гнёзда из глины под карнизами домов, предпочитая отбирать уже готовые у скворцов. И не всякому бойцу удаётся отбить атаки этих пикирующих бомбардировщиков.А в 2003 году случилось настоящее драматическое представление. Однажды проснувшись и не слыша дружного хора птенцов, встречающих родителей с кормом, решил: ну, всё, вылетели. Ан нет: на кронштейне для бельевых верёвок - привычный чёрный силуэт с жирным червяком в клюве. Ну что ж, бывает и так, что один- два птенца отстают на день-два в развитии, это поправимо. Однако даже и неделю спустя обстановка не менялась. Всё так же отец подолгу сидел с кормом в клюве, выманивая птенца наружу. Тем временем внизу под балконом, на деревьях детской площадки, постоянно видел, проходя мимо, нашу мамашу с пятью птенцами, как положено, другой, светлокоричневой расцветки. Чтобы проверить, не запутался ли он ногами в какой-нибудь бечёвке, послужившей стройматериалом для гнезда, даже лазал наверх, балансируя на краю балкона. Заодно и стучал по корпусу домика, чтобы выгнать саботажника - бесполезно, затаился, как партизан. Родители его уже бились в истерике, завершалась вторая неделя добровольной отсидки. Даже прилетавшая на подмогу другая пара скворцов ничем не смогла помочь. На все эти попытки с интересом посматривал мудрый воробей, прекрасно ладивший с обитателями домика, на который он даже не посягал до их прилёта, уже третий год подряд сразу начиная строить гнездо в щели между панелями дома буквально рядом со скворечником, а потому успевший уже посадить свою подругу на вторую яйцекладку.И вот однажды слышу из большой комнаты крик супруги: "Гена! Скорей сюда! В скворечник залетел воробей!" Прибежав на крик, застал только развязку трагикомедии. Не знаю, что там сказал этот, по птичьим меркам, аксакал на своём птичьем языке, или просто дал хорошего пендаля недорослю вдвое больше его по размеру, только сначала из домика выбрался птенец, тут же спланировав вниз к поджидавшей его там семье, а потом и сам воробей, сразу по-хозяйски усевшись на самую верхушку ветки рядом со своим гнездом и начав приводить в порядок перья.На ролике хорошо видны и все попытки отчаявшихся родителей и их друзей - собратьев, и сам птенец, обозревающий окружающий мир, и, конечно, мудрый воробей, кормящий своих птенцов в начале ролика, и сопереживая скворцам, но и зная своё место, на той же ветке, но пониже - в конце его.

Увы, и этот птичий "блокбастер" можно посмотреть лишь, если кликнуть ссылку:

http://gardeamus.blogspot.com/

Ещё одна история про зябликов. Однажды придя на свою любимую поляну, примыкающую к Бумажной просеке, завсегдатаи называют её Дятловой, обнаружили в траве выпавшего из гнезда птенца зяблика, только начавшего оперяться. Он даже двигался по земле с трудом, будучи мал не по сезону - все другие птенцы зябликов давно вылетели из гнёзд и кормились, следуя за мамашами. Оглядевшись по сторонам, нет ли вблизи ворон - злейших врагов птенцов, заметил сидящего неподалёку на дереве зяблика и на всякий случай поскорее ушёл оттуда, хоть и знал, что птенцу ничем уже не поможешь.
Каково же было наше с женой удивление, когда дня через три увидели на той же поляне уже сидящего на ветке и значительно оперившегося птенца и опекающего его зяблика-самца. Мы каждой зимой и весной подкармливали на этой поляне поджареным арахисом обитающих там синиц и поползней, слетавшихся на мой условный свист, неоднократно к ним присоединялись и самые смелые зяблики. Этот, видимо, был из их числа, потому что благосклонно принял угощение, а, глядя на отца, птенец присоединился тоже. Летал он по-прежнему плохо, с трудом поднимаясь на нижние ветви.
Стояла уже поздняя осень, птицы одна за другой отправлялись на Юг, улетели и последние виды - зарянки и зяблики. Только нашу парочку каждое утро встречали на том же месте и бросали им арахис на заиндевевшую уже землю. Пропали из вида они лишь в конце октября.
Этот случай всю зиму не выходил из головы и, едва по весне появились первые зяблики, зная, что перелётные птицы возвращаются всегда на прежнее место, начал опять посвистывать, как год назад. Римма, супруга, посмеивалась, удивляясь моей наивности.
И вдруг! В один прекрасный день! Вернее, утро - откуда-то из лесной чащи раздались позывные зябликов: "Пиньк, пиньк!", и на бугорок под берёзой, место всегдашней птичьей кормёжки, опускаются два карминно-коричневых красавца-зяблика. Весна - крутое и беспощадное время для всех птичьих мужских особей: до прилёта прекрасной половины надо отвоевать и защитить от возможных посяганий свой участок в лесу, когда любой соплеменник - враг. Знала это и Римма, потому что от умиленья сразу расплакалась.
Ещё день или два они прилетали вместе, но инстинкты природы безусловны - потом на поляне остался кто-то из них один.

В пору самого горячего птичьего хобби загорелся страстью найти "тискового" зяблика. Все, конечно, видели и слышали эту широко распространённую в городе и за его пределами птичку. Очень осторожную, строящую гнездо высоко в ветвях, и так маскирующую, что обнаружить его можно лишь при долгом наблюдении. Если это берёза, снаружи гнездо закамуфлировано берестой. Воэможно, именно поэтому их так много.

Обычные зяблики любителей птичьего пения совершенно не интересуют. Не раз, и не два слышал на "Птичке": "Вот тисковой зяблик - это да, дорогого стоит". Вконец заинтригованный, стал допытываться, покуда всё не узнал. Мне объяснили, что зяблики вокруг поют: "блям-блям-блям-ти-лю-лю-лю". Но есть такие, один из 100 или из 1000, которые в начале пения добавляют "тись-тись-тись", а в конце - энергичное: "Федя!", то-есть, вместо двух "колен" их становится вдвое больше. С тех пор потерял покой, прислушиваясь к каждому запевшему в лесу зяблику, но всё тщетно. И лишь через год, гуляя в лесу за Северянином, ушам своим не поверил: вот он, легендарный Федя. К тому времени успел уже близко познакомиться с новым родственником - мужем любимой тётки своей жены Василием, оказавшимся, как ни странно, одним из калитниковских "авторитетов", дома у которого не раз бывал и Юрий Власов. Даже фамилия у него оказалась подходяшей - Щеглов. Несмотря на свои 70 лет, он был столь горяч и азартен в выборе птиц, что известный "Птицелов" на картине Перова - просто какой-то скандинав-флегматик. У всех птиц поют только мужские особи, но у жаворонка различить пол невозможно, известно лишь, что самцы прилетают раньше самок. И вот задолго до таянья снегов дядя Вася чуть свет по воскресеньям отправлялся на "Птичку", дабы не пропустить птицеловов с первой партией товара. Надо было видеть, как дядя Вася с горящими глазами, нездоровым румянцем на щеках и непрерывными матюжками себе под нос, снова и снова запускал руку в мешок с жаворонками со связанными концами крыльев и дул очередному залётному в задницу, пытаясь там что-то разглядеть. Не всем продавцам это нравилось, иногда дело доходило и до рукоприкладства, но все птицы, выбранные дядькой, пели, и пели хорошо.Вот к нему-то я и обратился с просьбой поймать тискового, зная, что в его загашнике есть ловчая сеть. Дядя сразу высмеял меня, заявив, что в пении зябликов я - полный профан, но при поддержке доброй тёти удалось его уговорить.До самого Северянина Щеглов матюгался, продолжая развивать изначально озвученный эпитет. Когда же услышал зяблика своими ушами, сразу изменился в лице, осанке и движениях, став мгновенно нервным и суетливым.Тут я должен объяснить, как ловят зяблика. Прилетая с Юга на гнездовье в наши широты, зяблики на манер детей лейтенанта Шмидта, не подписывая, правда, никаких конвенций, делят всю лесную территорию на принадлежащие только ему участки, и горе нарушителю, посмевшему нарушить негласную границу - он будет бит нещадным боем.А тут дядя Вася рядом с сетью, настороженной в самом центре участка моего тискового, поставил клеточку с другим, домашним зябликом, пытающимся ещё и издавать какие-то звуки. Естественно, хозяин кидается на пришлого нахала, а тут его и ждёт сеть с приводной бечёвкой к дяде Васе, затаившемуся в кустах. Но прежде, чем это произошло, мне пришлось, повинуясь энергичным матюгам дядьки, совершить три марш-броска, удаляясь от места охоты всё дальше и дальше.Радость моя от приобретённого сокровища оказалась преждевременной. Маэстро попался такой пугливый и осторожный, что при каждом шорохе и прближении к нему бросался в панике на дальние прутья клетки, истрепав все хвостовые перья. На привыкание и пение его, раньше, чем через год, нельзя было даже надеяться. Поэтому с лёгким сердцем отпустил его в привычную среду обитания.Не все птицы так же дики и осторожны, как эяблики и реполовы (коноплянки). Чижи, например, уже через месяц становятся совершенно ручными. Противники содержания в клетках не знают также, что на воле срок жизни птичек 1-2 года, а при домашнем содержании 8-14 лет.И в завершение - редкая удача: в 2002 году удалось заснять на видео этого самого маэстро - тискового зяблика.


Вот и с видеороликом зяблика - такая же история...

Певчими птицами, пойманными на воле, увлекались на Руси исстари. Дань этой страсти отдавали Куприн и Горький. Это потом уже появились сначала канарейки, а в прошлом веке и волнистые попугайчики. Неоднократно приходилось видеть на знаменитой "Птичке" - Калитниковском птичьем рынке, к примеру, Юрия Власова, в неизменной военной зеленоватой рубашке, на вороте которой всегда нехватало пуговицы, причиной чего, казалось, были распиравшие её мощные шея и грудь атлета. Помню, знаменитый штангист, а позже - и писатель, в кругу таких же завсегдатаев сокрушался: "Как громко орут певчие дрозды на природе, а дома, в клетке, сколько ни менял - все поют вполголоса. Вот соловью всё равно, где петь, соседи за стеною жалуются". Собеседники дружно поддакивали, каждый из них назубок знал названия всех 18 колен соловьиного пения, а кое-кто и все 24, на которые, правда наши местные соловьи даже и не замахиваются.

Меня певчими птицами заразил друг Сашка Зельцер, работавший в нашем КБ переплётчиком. Это был нетипичный еврей - абсолютно не амбициозный, не закончивший даже и десятилетки, к тому же регулярно и охотно откликавшийся на предложение выпить. Конструкторское бюро располагалось в одноэтажных бревенчатых строениях в Кузьминском парке, сразу за кинотеатром "Высота". В подвешеных на стенах переплётного цеха клетках прыгали и распевали птицы, за окном висели западни для поимки новых, громко играло радио или магнитофон, тут же побыстрому поддавали очередные визитёры из сотрудников. Раза два в день в дверном проёме возникало начальство, репрессируя тех, кто не успел убрать стаканы, но Сашку не трогали, зная, что бесполезно, а специалист в своей профессии он был уникальный.Вот на этой птичьей теме мы с ним и сдружились, да так, что сначала он со своей подружкой были моими свидетелями в ЗАГСе, а в конце того же года и мы с женой - на его свадьбе.Благодаря ему и нашим совместным вылазкам на природу и птичий рынок, удалось так досконально изучить вопрос, что могу теперь любую певчую птичку Подмосковья определить и назвать безошибочно только по внешнему виду, только по голосу или только по гнездовью. Совместные походы по птичьим, грибным и прочим злачным местам, возможно, продолжались и впредь, если бы я не поменял работу, и не узнал потом, что то самое, благосклонное к нему, начальство, что-то растратив и разворовав, перевело стрелки на переплётчика, не глядя подписывающего любые накладные, результатом чего стал приговор: 4 года "химии".Девять лет работы в Кузьминках памятны ещё и как девять лет круглогодичного футбола. В то время профсоюзы и администрация строго следили за тем, чтобы трудящиеся два раза в день, в 11.00 и 15.00 все поголовно занимались производственной зарядкой, что неукоснительно и выполнялось. Мы же, мужики, кто помоложе, в это время играли на улице в футбол. Десятиминутка растягивалась до 20, а то и 30 минут. В двадцатиградусный мороз, в одних рубашках, а то и без, в клубах пара гоняли по снегу, и ни разу никто не простудился. Играли серьёзно, на интерес.Исчезли те деревянные дома с колоннами, да, видимо уже, и само КБ.Нет теперь уже и воспетой ещё Чеховым знаменитой "Птички", так любимой москвичами. Вместо неё теперь - рынок "Садовод" у кольцевой дороги.


Посмотреть, а особенно - послушать, соловья можно, опять-таки, лишь на другом портале, где видеоролики подвешиваются без проблем, по ссылке:

http://gardeamus.blogspot.com/

Вода - страшная сила. С этим эпитетом Фаины Раневской, не сомневаюсь, сразу согласятся все, пострадавшие из-за протечек по вине нерадивых соседей. Издревле заложено в наших генах: вид струящейся воды притягателен для глаза не меньше, чем огонь. Как эта авария водопровода, случившаяся в октябре 2005 года. Не Ниагарский водопад, конечно, но тоже впечатляет.


Все мои попытки подвесить здесь видеоролик, иллюстрирующий это сообщение, окончились неудачей. Поэтому возвращаюсь к сказанному в начале блога. Если не удаётся просмотр этого и последующих видеороликов на данном ресурсе, то это можно сделать без проблем на другом, изначальном, по ссылке:

http://gardeamus.blogspot.com/

Для тех же, кто любит больше смотреть, чем читать, даю ещё одну мою ссылку. В социальной сети "Мой мир" разместил много всяких фото и видео, среди которых есть немало любопытных:

http://my.mail.ru/bk/garuss/

КАК Я РЕДАКТИРОВАЛ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ
(Парафраз Марка Твена)


Оказавшись весной 1953 года в редакционном кабинете многотиражной газеты нашего сельскохозяйственного района и приступив к работе в должности ответственного секретаря редакции, напару с её тогдашним номинальным редактором Иваном Шитовым, сразу окунулся в коловерть не знакомых ранее интересных дел.
Быстро выяснив, в чём каждый из нас двоих превосходил другого, мирно поделили обязанности. Ваня, положив перед собой список телефонов районного начальства и правлений всех колхозов, с утра обзванивал должностных лиц в поисках фактического материала. Выглядело, точнее - звучало, это примерно так:
-Послушай, дорогой, ты уже провёл собрание по Берии?
-Когда мне проводить? У меня по сенокосу план горит, мать-мать-мать...
-Ты дурака не валяй, за это в райкоме по головке не погладят.
-Ну ладно, пиши, что провёл.
-Вот это уже лучше. И кто выступал?
-Кому выступать, на сенокос народу нехватает, мать-мать...
-Ты что придуряешься, у тебя актива нет?
-Ну, как нет? Бригадир Чемодуров, мать... Счетовод Брюзгин, доярка Сухорукова, мать-мать...
-Вот и ладушки, предупреди их, если что.
Довольный, Ваня передавал мне листок с фамилиями, и дальше уже начиналась моя, чисто редакторская работа: писание материала, подбор типа и размера шрифта, а после того, как наборщица набирала материал свинцовыми литерами из разных касс и делала пробный оттиск, - и правка ошибок.
Упомянутый выше Берия был на тот момент для нас настоящей халявой: не мудрствуя лукаво, можно было брать из центральной прессы уже готовые монологи активистов, клеймивших негодяя на таких же собраниях, и приписывать их нашим колхозникам. Половина, если не вся первая полоса, была уже готова. Половину второй занимало традиционное "Международное положение", которое поздно вечером диктовалось из Москвы на средних радиоволнах для провинциальных газет. Записав материал, иногда ещё даже успевал и на танцевальный подиум в центральном парке села.
Газета без местных фотографий никому не интересна, поэтому Иван регулярно выезжал со стареньким ФЭДом в колхозы, отпечатанные снимки отправлял в Оренбург, и недели через две они возвращались назад в виде готового газетного клише, разбавляя на полосах фотоснимки принудительного ассортимента. Вот и меня он потом увековечил со школьной стенгазетой, в память о совместной работе.
С Берией мы всё-таки переборщили: позвонило разгневанное райкомовское начальство, получившее нагоняй из области за политическую близорукость. Оказывается, поношение Берии прекратилось повсюду ещё недели две назад, а мы всё продолжали. Беднягу Шитова ждал партийный выговор, но обошлось.
О Берии же долго ещё вспоминали с ним потом, слушая тут же возникшую частушку:
"Берия, Берия
вышел из доверия,
а товарищ Маленков
надавал ему пинков".
Через полгода появилось и добавление:
"Двадцать пятого числа
расстреляли, как осла".
До сих пор не могу понять, когда и почему именно осла подвергли такой же экзекуции.
Ещё одним нашим постоянным кошмаром была боязнь ошибиться в написании фамилий и должностей вождей. От редактора к редактору передавались из глубины времён правило фамилии Ленина и Сталина не переносить, и две кошмарные ошибки: пропуск буквы "л" в слове "главнокомандующий" и замена буквы в слове "Ворашилова", да ещё и с переносом последних трёх слогов.
Как раз на Ворошилове-то я, как ни бдел, и проштрафился, проглядев в тираже "Вовошилова", к счастью, хоть без переноса. Теперь уже Ваня подтрунивал надо мной, ожидающим возмездия. Но времена уже были не сталинские, обошлось и на этот раз.
А на переносе я и не мог проколоться. Это был наш, с моим другом Николаем Кожевниковым, конёк - шло негласное соревнование, кто больше сделает в школьных изложениях и сочинениях переносов последнего слога в словах "употреблять" и "оскорблять", причём в зачёт шли лишь слова с ошибкой - "д" на месте "т". Это спор я проиграл, ну не мог, как он, вставлять в контекст эти два слова, где надо и не надо.
Быстро освоившись в редакционном кабинете, я совсем оборзел, попросив наборщицу изготовить мне свой личный редакционный блокнот, на каждом листе которого вверху была фирменная шапка: "Стахановец полей" - Орган РК КПСС и исполкома районных депутатов... с моими должностью, Ф.И.О. и телефоном. Жалею теперь, что блокнот не сохранился.
Заматерел и заборзел, глядя на меня, и затюканный раньше редактор Шитов. Все многотиражки области должны были рассылать обязательные экземпляры во все такие же редакции области, чем и занималась наша секретарша. И вот, когда в редакционной запарке выдалось свободное время, я как-то взял газету соседнего Первомайского района и ужаснулся количеству допущенных там ошибок. Когда поправил их все, красного цвета на газете стало почти столько же, как и чёрного. Ваня загорелся: "Давай им отошлём!". Сказано - сделано. Шитов, опережая секретаршу, в нетерпении сам уже разбирал почту - никакой ответной реакции. На том и успокоились.
Осенью Ваня остался один, а я опять вернулся в школу, в десятый класс. Через месяц или два повстречались с ним на улице. "Ты знаешь, - говорит мне, - они в ответ прислали нашу газету, такую же разрисованную красным". - "И что, много ошибок?" - "Да ещё больше, чем у них", - ответил он удручённо.

Районная средняя школа в Андреевке относилась к числу образцовых в области. Почти все её выпускники, пожелавшие продолжить образование, без проблем преодолевали конкурсные вступительные экзамены в ВУЗы, включая и московские. И всё это - результат неиссякаемой энергии её бессменного директора Михаила Николаевича Ожогина, не упускавшего из вида и контроля ни одной мелочи учебного процесса.
Сама фамилия его звучала грозно для всех учеников, собравшихся вместе из окрестных сёл, и самое отпетое послевоенное подростковое хулиганьё откровенно его побаивалось, стараясь лишний раз не попадаться на глаза. Даже просто улыбающимся его редко кто мог увидеть. На моей памяти это случилось лишь однажды, когда в нашем классном журнале он увидел новую фамилию - Филон.
"Филонами обычно называют лентяев и прогульщиков, - сказал он смущённому новичку, - посмотрим, как далеко ты продвинешься от нарицательного имени к собственному". Надо сказать, что бедолага с одиозной фамилией, приезжавший с дальней заимки, и правда, стал появляться всё реже и реже, пока совсем не пропал, а доклады дежурных на уроках немецкого о тех, кто "бляйбен ам хаузе", не приобрели устойчивый рефрен: "...унд Филон".
За строгой и грозной внешностью директора, как теперь уже понимаю, скрывалась утончённая духовная конституция. Когда он рассказывал нам на уроке о гражданской казни Чернышевского: "Его поставили на колени и, когда над головой ломали шпагу, моросил мелкий дождь, и было непонятно, слёзы или струйки дождя скатываются по его щекам", - тут его голос предательски задрожал и глаза заблестели натуральными, вдруг навернувшимися слезами.
Именно ему и обязан любовью к литературе, поэзии, грамотному изложению мысли, к творчеству в широком смысле. Да и не я один - он каждого теребил, понуждая испытать свои силы на этой стезе. Даже затеял регулярную большую стенгазету со стихами, рассказиками и рисунками учеников, начиная с 5 класса. Помню ещё, как удивлялся тогда, зачем он поместил там стишок Щанкина, которого даже заподозрить в стихосложении было невозможно, всего из четырёх строк:
"На варежку мягко
ложится снежок.
Ему - хорошо,
и мне хорошо".
Теперь же понимаю: в этом что-то есть.
Именно по настоянию Михаила Николаевича, пробившего назначение в райкоме партии, после 9 класса я был направлен на всё лето в редакцию районной многотиражки на должность секретаря редакции, с зачислением в штат и настоящей зарплатой, фактически же выполняя работу редактора газеты, которым в то время служил там добрейший Иван Шитов. Карты в районной номенклатуре постоянно тасовались, ему пришлось поработать перед тем и в Райпотребсоюзе, и в Заготскоте. Но об этом - в другой раз.
Лицом к лицу - лица не увидать, большое видится на расстояньи - поэт прав. Только с высоты возраста видится теперь та огромная хозяйственная деятельность директора, благодаря которой и держалась школа на должном уровне. Там, где нет других дров, кроме кизяка, а снежные бураны заносили дома под крыши, и в школе, и в домах проживания приезжих учителей всегда было тепло, а дорожки - расчищены. Классные комнаты и большой спортзал соответствовали самым высоким стандартам. Рядом со школой было заложено нормальное футбольное поле с настоящими воротами, где с удовольствием играли и практиканты-студенты Московского института геодезии и картографии, дети испанцев-эмигрантов. У одного из них, настоящего мастера футбола по имени Мануэль Гарсия, мы, доморощенные таланты, нахватались много нового и полезного.
Но самым любимым детищем директора был разбитый им вокруг школы парк, называвшийся почему-то садом, где были и несколько моих деревьев. Он постоянно поливался, подсевался, обновлялся, взрослея и мужая в своём росте вместе с нами. Ко времени выпуска из школы деревья стали уже столь большими, что в их спасительной тени мы с другом Кожевниковым, прощаясь с альма матер и её директором и завучем П.Н.Филипповым, сидевшими напротив, могли уже, как взрослые - на равных,под водочку и папиросы, вести неторопливую беседу "за жизнь".
Года через два после этого М.Н.Ожогина перевели в другой район. Приезжая снова и снова в родные края, с горечью наблюдал за школой, приходящей во всё больший упадок, покуда совсем не развалилась. Давно уже нет футбольного поля, а от сада остались лишь единичные чахлые деревья.
Слава Богу, память о любимом педагоге - гораздо более живуча и не подвластна ударам жестокого времени.

С подобным же предложением обратился ко мне прошлой зимой и динамовский интернет-соратник и просто хороший человек Юджин (Eugene), предложивший написать для него текст песни об уходящем сезоне на мотив широко известной в узких кругах песни из репертуара Ф.Киркорова "Немного жаль моей любви". Не знаю, удалось ли ему где-нибудь исполнить этот "шлягер", но текст в черновиках сохранился.
Чтобы было понятно читателю, не сведущему в "динамовских страданиях", поясняю: вот уже более тридцати лет "Динамо" никак не может стать чемпионом, а его верные болельщики провожают каждый минувший сезон на минорной ноте несбывшейся надежды, не теряя однако своего постоянного и неиссякаемого оптимизма. Об этом и песня.

ОБ УХОДЯЩЕМ СЕЗОНЕ

Твоя история, твои цвета
мне стали смыслом жизни неспроста.
С тобой, "Динамо", я и в дни побед,
и предвкушений взлёта много лет.

И мне не жаль моей любви,
пока не сбывшейся надежды.
Всё это будет, но, увы,
не так, как если б было прежде,
когда "Динамо - чемпион!"
ещё кричать мы не устали.
Немного жаль, что потеряли
опять очередной сезон.

Да будет так: "Динамо" - чемпион,
и снова будет полон стадион,
но годы юные умчались вдаль -
вот это грустно и немного жаль.

Но мне не жаль моей любви,
пока не сбывшейся надежды.
Всё это будет, но, увы,
не так, как если б было прежде,
когда "Динамо" - чемпион!
ещё кричать мы не устали.
Немного жаль, что потеряли
опять очередной сезон.

Но лёд наконец-то тронулся: этим летом, на последнем Кубке Матроскина - ежегодной встрече нашего интернет-сообщества, все соратники были заряжены оправданным оптимизмом - "Динамо" уверенно шло в лидерах, что хорошо видно на публикуемых снимках.
Так и случилось по завершении сезона - мы с медалями.
Да будет так и впредь.

Не всё так уж плохо было в советские времена. О многом, потерянном навсегда, можно только сожалеть. Путёвки в санатории и дома отдыха, например, были доступны тогда любому трудящемуся за символическую профсоюзную цену.
Более того, когда мне в профкоме предложили сторублёвую путёвку на трёхнедельный теплоходный круиз Москва-Астрахань-Москва, сразу позвонил жене, работавшей на другом предприятии, и она в своём профкоме приобрела точно такую же, на тот же самый теплоход. Сейчас же такой круиз по цене сравним с отдыхом на Канарах или Сейшелах.
За три недели обследовали на экскурсионных автобусах все волжские города, а двумя годами ранее прошлись и в северном направлении, в Петрозаводск и обратно, с заходом на Кижи.
Речные круизы - это особая, ни на что другое не похожая атмосфера, накрепко сближающая людей. Наш ответственный за культурную программу, массовик-затейник или как он там называется, загорелся идеей написать собственную песню на маршруте. Мелодию он придумал сам, а помочь с текстом предложил мне, с непременным условием наличия в припеве слов: "А лайнер мчится, а лайнер мчится..." Еле удалось ему втолковать, что это воздушный лайнер мчится, но никак не наш, идущий с солидной, но неспешной крейсерской скоростью.
Вот что у нас получилось и неоднократно прозвучало потом на палубах и в кают-компаниях:

Плывут над мачтой
большие звёзды,
бегут навстречу
речные вёрсты,
корабль наш белый
парит, как птица,
как время, мчится.
Как время мчится!

Поёт гитара
в твоей каюте,
свела судьба нас
в одном маршруте.
Поёт гитара,
а мне не спится,
и время мчится,
и время мчится...

Волной качает
на повороте,
песнь замирает
на верхней ноте...
Ты с песней этой
мне будешь сниться,
пусть время мчится,
пусть время мчится.

Весной, как прежде,
нас манят дали,
где мы бывали
и не бывали,
вновь ветер странствий
в окно стучится.
А время мчится,
а время мчится...

Навигация 1977г.

Часто приходится слышать из уст заслуженных ветеранов, что они, проживая в обстановке всеобщего энтузиазма, только сражались и трудились, ничего не ведая ни о культе личности, ни о репрессиях, связанных с ним. Оставим эти утверждения на их совести. Даже будучи детьми, мы все прекрасно понимали, что можно, а что нельзя, чем чревато неосторожно сказанное слово.
Помню, как ещё в начальных классах мы однажды всей детской честной компанией занимались интересным делом - надуванием презервативов. Когда один из них вдруг принял необычную форму, в виде электрической лампы, самый шустрый из нас на язык выпалил школьный штамп, пришедший одновременно всем в голову: "О, лампочка Ильича!" Поняв, что совершил нечто страшное, кощунственное и непоправимое, а вместе с ним это поняли и все остальные, шустрик изменился в лице и даже от страха описался. Мы, все как один, бросились его утешать и успокаивать, оставив все забавы. Случай остался не известным больше никому.
Не столь порядочно вели себя взрослые. Когда 1 декабря 1934 года в Питере был застрелен Киров, на всех деревенских сборищах велись пересуды, ну кто же мог такое сделать. И вот первый муж моей тёти Маруси, забубённый Мишка Комаров, местный дед Щукарь, застрявший в детстве, возьми да и выпали: "А я знаю, кто!" Желающих узнать, кто именно, не нашлось. Зато нашлись охотники сообщить, куда следует. Приехали НКВДэшники из района, и мой дядя сгинул навсегда неведомо куда.
В 1949 году, к 70летию тов.Сталина в андреевский районный магазин поступили круглые значки с его портретом. Прекрасно помню и сам значок, и даже его цену - 30 копеек. Один из жителей села, у которого слово "б****" исполняло роль связки речи, вроде нынешнего "как бы", поинтересовался у продавщицы о цене значка. Услышав цену, буркнул про себя: "Фу, б****, какой дорогой!" Продавщица сообщила в "органы", и человек повторил судьбу дяди.
Однажды, правда, "остались ни с чем егеря". Местом общения, гуляния и свидания молодёжи Андреевского райцентра был квадратный парк в центре села, с чудесной аллеей карагачей по его периметру и примыкающими к нему культурными центрами: клубом, библиотекой и загадочным учреждением под названием парткабинет. В центре парка возвышалась изваянная в бетоне и регулярно окрашиваемая белой краской монументальная фигура тов. Сталина во весь двухметровый рост. Вытянутая вперёд рука вождя указывала почему-то не на клуб или близкий ему парткабинет, а в прямо противоположную сторону, на местную столовую - место сборища всех местных выпивох. Однажды проснувшись поутру, ошеломлённые жители увидели на этой протянутой ладони подвешенное на дужке ржавое железное ведро. Прибежавшим на шухер представителям власти стало известным и его содержимое, почерпнутое из недр уличного туалета. Заваруха была нешуточная, приезжали даже гэбэшники из Оренбурга, опрашивали жителей ближайших домов, но враг народа остался этому народу неизвестен.

Каждому, конечно, доводилось видеть в кадрах кинохроники или ТВ шахтёров, поднявшихся на-гора после очередного рекорда. Ярко горят на касках лампы, ещё ярче улыбки на лицах, лишённых непроницаемо чёрного угольного грима, и всё здесь - неправда.
Может, сейчас уже всё поменялось к лучшему, я - лишь о шахтах полувековой давности. Эта самая электрическая лампа - "коногонка", тяжёлая и неудобная, да ещё и на плохо сгибающемся бронированом проводе, напоминающем шлейф смесителя в ванной, обычно носилась в руке и водружалась на каску лишь в случае крайней необходимости. Следует добавить, что питалась она от тяжёлого аккумулятора - близнеца автомобильного, только плоского по форме, болтавшегося на ремне на правой стороне ягодиц. Левую занимал "самоспасатель" - противогаз, заряд патрона которого был расчитан на 30 минут, за которые надо успеть выбраться из зоны выброса газа или пожара на "свежую струю". Аккумулятор должен быть всё время в вертикальном положении - в других серная кислота подтекала, обжигая кожу. Заряда хватало только на одну "упряжку" - смену, к концу её лампа уже светила вполнакала.
На шахтах мне пришлось побывать трижды. Первая практика на шахте им. Абакумова в посёлке Рутченково под Донецком, где ещё помнили начинавших здесь Никиту Хрущёва и Нину Кухарчук, была ознакомительной, работать не пришлось. Зато другие две, в Кузбассе и Караганде, дали почувствовать шахтёрскую долю вполне. Учитывая будущую специальность, нас, студентов-практикантов, оформляли "электрослесарями 2ой руки" и спрашивали, как с кадровых рабочих. Поскольку всё шахтное элекрооборудование заключено в специальные взрывозащищённые литые чугунные корпуса, почти всю смену приходилось перемещать с места на место эти бандуры весом от центнера до тонны и бухты кабеля ничуть не легче.
Удивляюсь себе тогдашнему: выйдя из шахты на-гора, сразу бежал в столовую, где съедал за один присест два первых и три вторых, разбавив всё это ещё и не одним стаканом киселя или компота. Все соседи по столу, кстати, ели не меньше, местные ещё, спускаясь в шахту, брали с собой и непременный "тормозок" - заготовленный дома свёрток с бутербродами. И куда только всё это помещалось? Кроме чувства голода, многих ещё мучила и невозможность покурить. Кое-кто умудрялся даже протащить мимо церберов на проходной кисет с табаком и потом жевал его в забое, то и дело сплёвывая.
Другой работы в посёлках не было, поэтому на шахте работали все. Вчерашние школьницы - газомерщицами, обходя все закоулки на участке со своим нехитрым прибором, специальной лампой, длина пламени горения фитиля в которой на градуированном стекле указывала процент содержания метана в воздухе. Они первыми должны были сообщить всем о грозящей опасности отравления и взрыва.
Женщины постарше работали в забое наравне с мужчинами. Только на время беременности администрация должна была предоставить им рабочие места на поверхности. Спускаясь в шахту, надо было сначала всю свою цивильную одежду свернуть в свёрток и сдать под номерок в гардеробном помещении. Потом - пройти нагишом в другое помещение, получив там свёрток со своей прокисшей от пота спецодеждой, облачиться в неё и проследовать в третье, для получения осветительного агрегата и "спасателя". И - вперёд и с песней, в ствол шахты и подъёмную клеть для спуска вниз. На выходе - всё в обратном порядке, с непременным душем после сдачи своей потной спецодежды. Время от времени её меняли на свежую, но это мало спасало. Смыть угольную пыль с лица и тела можно было лишь хозяйственным мылом под горячей струёй. Глаза при этом приходилось закрывать, поэтому при должном увеличении на этой фотографии можно рассмотреть несмываемый чёрный макияж, по которому можно безошибочно определить шахтёра.
Так вот, во всех этих раздевалках, душевых и гардеробных, где ежедневно проходили сотни белых и чёрных, во всём своём природном естестве, как раз и работали беременные, почти все - молодые женщины, приятельски здороваясь со своими знакомыми. Простота нравов очень напоминала мне "Жерминаль" Золя, который успел уже к тому времени прочитать. Местные девушки тоже мало напоминали московских. Едва знакомая газомерщица, например, не преминула рассказать мне на голубом глазу, как ей удалось избежать изнасилования двумя амбалами: "Когда меня раздели, я попросилась отойти пописать. От страха как раз прихватило живот, и я намазала себе все ноги и руки. Когда вернулась - они плюнули и ушли. Легко отделалась - только по морде схлопотала один раз".
На вторую практику нас направили в Прокопьевск, чтобы заодно и разгрузить Москву на время фестиваля молодёжи и студентов 1957 года. Там случилось памятное происшествие. Вместе с двумя местными элекрослесарями 1ой руки я поднимал очередную чугунную махину с помощью ручной лебёдки, подвязанной к перекладине бревёнчатой крепи горной выработки. В очередь: двое качали ручки лебёдки, третий - отдыхал на ящике неподалёку. Пришёл мой черёд отдыхать. И только я устроился на ящике, как непонятно зачем, ещё до истечения своей законной пятиминутки, поднялся и опять подошёл к своим сменщикам. Едва я успел это сделать, как над тем местом, где только что был, обрушился свод породы, её разлетевшимися кусками и воздушной волной всех троих сбило с ног. Но, слава Богу, все остались целы и невредимы.
Этот случай заставил призадуматься, вспомнить рассказ другого слесаря, которому оставалось года два до пенсии: "Я никогда не лез на рожон, избегал малейшего риска. И, видишь, пока цел. Только вот три пальца потерял да раз в больнице лежал со сломанными рёбрами". Смертью на шахте никого не удивишь. Сообщают лишь о массовых потерях. А 2-3 смертельных случая на шахте за год - это норма. Как раз в это время в Прокопьевске хоронили мастера участка. С горизонта на горизонт уголь в шахтах спускают в "печах" - таких колодцах глубиной в 30-40 метрах. Когда одну из печей "закозлило", забило углём, бригада безуспешно пыталась пробить проход длинными ломами. Прибежал закошмаренный планом мастер: "Что вы, мать-перемать, как балерины, здесь выёживаетесь? Вот как надо пробивать!" Едва он зашёл на середину пробки и стал суматошно долбить ломом, как и уголь, и он сам с грохотом провалились в преисподню. Ну, а потом - кумач и духовой оркестр.
На третьей своей практике 1958 года, в Караганде, попал в передрягу и сам. Представьте себе смонтированный в штреке ленточный конвейер, а справа прямо над ним - сваренный из стального листа бункер, в который из печи сверху с грохотом поступает уголь и направляется на ленте вправо в ждущие его на погрузке вагонетки. Слева от бункера, прямо над лентой транспортёра, на перекладине крепи подвешен взрывозащищённый светильник в чугунном корпусе, с толстым плафоном и защитной решёткой. Перегоревшую в нём лампу и послал меня заменить мастер участка. Я ещё спросил его, не включат ли в это время конвейер, на что он обнадёжил, что обязательно предупредит. Едва я, встав на ленточное полотно, развинтил все болты, снял плафон и вывернул сгоревшую лампу, как конвейер включился. Меня сбило с ног, моя "коногонка" от удара погасла, в полной темноте и страшном грохоте угольных глыб о стальные листы меня потащило под бункер. Угол между лентой и обращённой ко мне стороны бункера был не более 30 градусов, вот в этот клин меня и засосало. Расстояние между самим бункером и лентой было 20-30 см, вполне достаточно для прохода больших кусков угля, но совсем не достаточно для человека, да и это к лучшему, попади я под эту воронку - мгновенно был бы раздавлен падающими с большой высоты ядрами. Затягивало же меня движущейся лентой в это жерло всё глубже и глубже. Страшнее всего было то, что в местах стыков лента была соединена стальными манжетами на неслабых болтах, своими концами наружу, дабы не мешать проходу её над направляющими роликами. И вот эти болты начали рвать мой ватник и штанины, а потом уже и кожу. Всё это время, делая судорожные телодвижения, я пытался нащупать хоть какую-то опору, могущую меня спасти. Когда же боль стала нестерпимой, а сил и надежды уже почти совсем не осталось, неожиданно моя правая нога нашла стальную вертикальную опору бункера. Нечаянная радость придала силы, спасибо ещё и моим регулярным занятиям футболом, укрепившим ноги, неимоверным усилием удалось вытолкнуть себя из этих клещей и, помогая себе драными руками, перевалиться наземь через край ленты. Сразу отрубился и пришёл в себя лишь от крика газомерщицы, нашедшей меня в пыли, темноте и грохоте лежащим под конвейером в кровавых подтёках. Оставшиеся три недели практики провёл в больнице, в струпьях запёкшейся с угольной пылью крови, весь измазанный какой-то вонючей жёлтой мазью. Потом был разбор полётов. Виновным в производственной травме признали меня: грубо нарушил правило ТБ, запрещающее становиться на ленту транспортёров. Когда спросил мастера, зачем же тот включил конвейер без предупреждения, тот ответил, что предупреждал, мигая лампой. Той самой, которую я должен был заменить.
Расценил эти два случая, как знаки судьбы, и третьего дожидаться не стал, распределившись после института в научно-конструкторское бюро.

На всех присланных отцом снимках военных лет он ещё в гимнастёрке с петлицами, в которых три кубика - старший лейтенант. Тогда воинские звания давались не так легко, как сейчас. Мне, например, это же звание присвоили автоматом, хотя ни дня не служил в армии, весь свой призывной возраст находясь в запасе.
Только на своём последнем снимке, присланном семье, он - в погонах, которые ввели в армии в 1943 году, незадолго до его гибели, и с четырьмя капитанскими звёздочками (см. в сообщении "Последняя фотография")

Закончилась война, наступало новое время. Ощущение предстоящих перемен было неотвратимо, довлея над всеми остальными.
Когда уже свыкся с мыслью, что отца больше нет, и осталась только мать, любовь к ней и боязнь её тоже потерять приняли какую-то исступлённую, патологическую форму.
В то время мама работала в колхозе учётчицей, по долгу службы ей надо было часто ездить в город и райцентр. Поездки были только на полуторках, в кузове, а дороги за войну пришли в такое состояние, что грузовики на них то и дело переворачивались, приумножая число аварий со смертельным исходом. Каждый раз поэтому, проводив её в дальний рейс, переживал до такой степени, что поднималась температура. Придумывал даже какие-то ритуалы, уверяя себя, что только при непременном исполнении их всё будет хорошо, - а это уже признак психического нездоровья.
Тем временем в село начали возвращаться фронтовики. К кому-то из товарищей вернулись отцы. Другие же, оставшись сиротами, мечтали об отцах гипотетических. Один за другим потянулись к молодым вдовушкам села и холостые демобилизованные женихи. Вот уже и наша учительница Ольга Сергеевна, вдова дяди Пети, покинула и школу, и нашу семью, переехав с новым мужем в Бузулук. А потом пришёл и наш черёд. К маме, заручившись поддержкой общих знакомых, не раз и не два приезжает свататься красавец-моряк Василий Иванович Ванюков. В конце концов сосватал. Так зимой 1946 года я покинул родовое гнездо и оказался в Андреевке, нашем районном центре. Третью четверть 2 класса заканчивал уже там.
Атмосфера и привычный быт дедушкиного дома ещё долго манили к себе - как только наступали каникулы, сразу стремился туда. На этой последней гаршинской фотографии лета 1946 года я сзади с тётей Дашей, справа - тётя Ирина с детьми Олей, Толей и Валей. Слева - кузины Надя и Нина.
Жизнь в райцентре абсолютно отличалась от патриархального уклада родного села. Здесь была масса разных учреждений, повсюду гремело радио, были библиотека и кино. Мы, мальчишки, с утра до вечера, совершенно не зная усталости, играли на школьном стадионе и других площадках в футбол. Школа-десятилетка была одной из лучших в области. Выпускники её не имели проблем с поступлением даже в московские ВУЗы, и писали там, конечно, на настоящих тетрадях. Новая жизнь очень скоро захватила целиком.
Но это, как принято говорить в таких случаях, - уже другая история.

Солнечное затмение - не такая уж и большая редкость. Но полное солнечное затмение - редкость безусловная. Мало кому удаётся стать его свидетелем. Не частое само по себе, это уникальное явление природы ограничивает круг его очевидцев тем, что полное закрытие светила лунным диском можно увидеть лишь на узкой и не очень протяжённой полосе земной поверхности. Но даже и в этом, точно предсказуемом месте, никогда нельзя быть заранее уверенным, что солнце не будет в этот момент закрыто облаками. Поэтому учёные и специалисты, желающие увидеть это чудо, каждый раз снаряжают дорогостоящие экспедиции на другой край света.
В этот же раз, летом 1945 года, мы доподлинно знали из выписанных мамой газет, что находимся в самой благоприятной зоне полного затмения.
К точно указанному времени начала явления все уже стояли во дворе, вооружённые закопчёнными над керосиновой лампой осколками стекла, которые приготовили загодя, следуя инструкциям в тех же газетах.
День был ясным и безоблачным, как на заказ. Начало процесса было любопытно, но не более того. Однако же, когда от солнца остался, видимый через копоть, лишь узкий серп, и основательно потемнело - стало не по себе, побежали мурашки по коже. Загоготали гуси, собравшись в тесный круг, а куры с кудахтаньем в панике побежали на насест. А как только солнце стало совсем невидимым, закрытое лунным диском, и продолжало напоминать о себе лишь бледноватым ореолом вокруг луны, стёкла уже стали и вовсе не нужны. Небо выглядело совершенно чёрным, на нём ярко загорелись звёзды, которые можно увидеть только зимой. Со всех сторон села раздавался истошный рёв скота. Собаки уже не лаяли, они истошно и дружно выли. Стало по настоящему страшно.
Апокалиптическая атмосфера длилась не долго, а потом отлегло. Снова появился солнечный серп, теперь уже - с другой стороны диска, и при его свете стало возможным разглядеть трёх баб, бегущих, голося и причитая, с огородов с мотыгами в руках. Некому, видать, было их предупредить. Долго ещё их потом донимали вопросами: "Ну, если свет-конец, зачем же вам тогда мотыги-то нужны?"

День Победы - незабываем. Был ясный солнечный день. Когда утром все собрались за столом, мама сразу начала рассказывать увиденный под утро сон.
Вижу, говорит, ночное звёздное тёмное безлунное небо, и вдруг звёзды стали становиться крупнее, все - разного цвета, а потом на небе стали появляться огненные буквы, складываясь в слова, которые едва успеваю читать: "Радуйтесь, люди, это - Я, ваш Господь". Все, поражённые, положили свои ложки, наступило молчание...
Не успели ещё все после завтрака встать из-за стола, как в дом вихрем ворвалась мамина подруга-почтальонша, уже с порога крича во весь голос: "Победа! Победа!"
Захлопали дворовые калитки, залаяли собаки одновременно во всех дворах, кто-то на радостях пальнул из ружья. Потом начался вселенский бабий рёв. Причины у всех были разные: кто - на радостях, кто - от горя, но плакали дружно все.

Ощущение скорой победы уже висело в воздухе. Фронтовые сводки становились всё более оптимистичными. На Дальнем Востоке, казалось бы, совсем было спокойно. Да и письма отца не внушали особых опасений. И вдруг, как снег на голову, приходит сообщение о его гибели. Оказывается, празднуя революционный праздник, мы и не ведали, что его уже нет в живых.
Похоронка, такая же, как и на дядю Петра, годом раньше погибшего на Малой земле под Новороссийском, сообщала, что капитан ВВС Андреев Михаил Васильевич погиб смертью храбрых 6 ноября 1944 года. Горше всего было потом сознавать, что это случилось ровно за полгода до Победы.
Едва начали приходить в себя после такого удара, как - новая неожиданность: приезжает молодой и красивый лейтенант - сослуживец отца, привёзший его награды, документы и нехитрые личные вещи: карманные часы, пилотку, планшетку с письмами и картами местности. Так командование части решило почтить память начальника оперативного отдела штаба лётной дивизии. Направить во время войны военнослужащего в такую длительную командировку на другой конец страны - это, сейчас понимаю, дорогого стоит.
Лейтенант добрался до места назначения раньше, чем предполагал, поэтому, встреченный со всем радушием, не отказался пожить дня три в домашних условиях. Более обаятельного человека просто трудно было представить. Хорошо образованный и искусный рассказчик особенно поразил меня тем, что знал всего "Евгения Онегина" наизусть, чем не преминули воспользоваться всё новые и новые слушатели. Нечего и говорить, что за эти три дня в доме под благовидным предлогом перебывала вся девическая составляющая села.

В школу принимали только с семи лет, поэтому мой час настал лишь осенью 1944 года. Учебным процессом заправляли только две учительницы, одна вела первый и третий, другая - второй и четвёртый классы. Притом одной из них как раз и была живущая с нами жена, а к тому времени уже и вдова дяди Пети Ольга Сергеевна, бывшая также и завучем школы.
В большой классной комнате стояли два длинные ряда парт: ближе к окну - первого класса, рядом с дверью в коридор - третьего. Занятия с каждым учительница вела одновременно, обращаясь попеременно то к одним, то к другим. Мне программа первоклашек, все эти крючки и палочки, была совершенно не интересна. Так что фактически учился в третьем классе. Похвальную грамоту с портретами вождей однако выдали мне сразу после Победы за первый.
Учебников не было, тетради - только прошлогодние, исписанные, где ещё оставалось свободное пространство для рисования этих самых палочек и крючков. Кому не доставалось и таких тетрадок - писали на полях газет.
Запомнился изображённый на обложке этих чужих тетрадей Вещий Олег. Шёпотом передавали друг другу, что здесь подлые враги народа разместили слова "Долой советскую власть". Букву "Д" - стремя Олега находили сразу, далее же начинался простор для фантазии.
Писали ручками с пером №86, макая их в чернильницы -"непроливайки". Руки и все школьные принадлежности однако постоянно были фиолетовыми от чернил.

Сама жизнь подталкивала к быстрому образованию. Тётя Даша в колхозе работала кашеваркой, и каждый день расписывалась у кладовщика за полученный кусок мяса, за точно взвешенные хлеб, овощи и крупу для полевой кухни. Социализм есть учёт. На следующий день этот же кладовщик требовал точный отчёт, сколько граммов каждого продукта съел каждый член полеводческой бригады. Тётя сама делить не умела. Подозреваю, и сам кладовщик - тоже, но отчёт требовал. Старшие братья научились в школе только прибавлять и вычитать, да и то - не слишком длинные числа. Пришлось учиться мне.
Работа была интересная. Сначала тётя вспоминала всех едоков, работавших в этот день по фамилии, а я их записывал в столбик на листке. Потом она давала мне бумажку с точным весом полученных утром продуктов, я же делил каждый на число едоков, и полученные граммы проставлял против каждой фамилии. Приписать всё на одном списке почему-то было нельзя, каждый продукт требовал своей отчётности. Излишне говорить, что долго корпеть над этими ведомостями приходилось уже поздним вечером при свете керосиновой лампы.
С тех пор эти все фамилии прочно врезались в память, особенно приятно произносить те, что после ни разу уже больше не встречал: Бухтояров, Таратынов, Чемодуров, Ломоцков, Брюзгин, Бордадын...
Много было в Гаршино небанальных фамилий. Даже моя первая любовь на соседней парте - и та звалась нетривиально: Уйманова Лида.

Мама всегда была активисткой. Приехав в село, где не было даже радио, первым делом выписала газеты. Меня тоже очень интересовали фронтовые новости, и уже к лету 1942 года я свободно читал. Первым ознакомившись со сводками Совинформбюро, бежал обрадовать новостями окружающих.
Предполагаю сейчас, что именно из газет мама почерпнула эту идею посылок на фронт. Хоть жили довольно скудно, все в семье этот порыв поддержали.
Содержание всех посылок было стереотипным: связанные из овечьей шерсти варежки со свободным указательным пальцем и носки, а также, по рецепту соседей-казаков, "подорожники" - крутые яйца, запечённые в твёрдых пресных колобках.
Не хватало только одного, но очень важного компонента - кисета с табаком, махорка в доме и не ночевала. Но уже к весне какими-то путями достали семена даже не махорки, а настоящего табака, которым были засеяны несколько грядок, и, ближе к осени его широкие листья уже сушились расстеленными на крыше и подвешенными в летнем продуваемом сарае, к вящей радости окрестных курильщиков и моих кузенов, забывших навсегда заячьи орешки.
Адрес на посылке поручали писать мне. Он имел два варианта: "Действующая армия, бойцу" или ещё короче: "На фронт, бойцу".
Не описать, сколько было радости, когда 3 или 4 раза приходили в далёкое село ответные письма от солдат

Гаршинская сельская школа изначально строилась как царский путевой дворец.
В конце июля 1891 года наследник престола Николай Александрович, будущий император Николай II, возвращался после длительного путешествия на Дальний Восток, омрачённого покушением на него в Японии. По заранее составленному маршруту одна из остановок с ночёвкой "царского поезда" должна была иметь место в селе Гаршино. Для этой цели был заранее построен красивый бревенчатый путевой дворец.
Бабушка Матрёна, тогда ей было 9 лет, рассказывала, что была в числе девочек, которых загодя поставили в русских праздничных нарядах вдоль ковровой дорожки, по которой проходил наследник со свитой. В одном месте дорожка образовала складку. Увидев её, Николай остановился и тихо охнул. Один из сопровождающих бросился вперёд, прикрыть ли собой мнимую бомбу или разгладить складку - осталось только гадать.
Спустя ровно полвека в этом здании была уже школа. Ни беседки, ни примыкающих некогда к зданию веранды и крытой галереи уже не быпо и в помине, но само здание было добротное, служившее верой и правдой не только летом, но и зимой.

P.S. Справка из интернета для любознательных:

Подробное описание первого посещения цесаревичем Южного Урала оставил князь Э. Э. Ухтомский в своей книге: "Путешествие государя императора Николая II на Дальний Восток и по Сибири" (СПб.; Лейпциг, [1897]). Путешествие наследника престола, великого князя Николая Александровича началось в октябре 1890 г. Он посетил Австро-Венгрию, Грецию, Египет, Индию, Китай, Японию. Далее его путь лежал через просторы Российской империи. В июле 1891 г. путь "царского поезда" пролегал по Оренбургской губернии. В первоначальном варианте "Маршрута путешествия его императорского высочества наследника цесаревича и великого князя Николая Александровича по Оренбургской губернии" планировалось, что государь прибудет в пределы губернии 26 июля, но в результате известных событий в Японии (так называемого "инцидента в Отсу", когда фанатик-полицейский ранил цесаревича саблей) долгожданный путешественник прибыл в Оренбургский край 20 июля. Для встречи на Южном Урале его высочества из казны было ассигновано 27 тыс. руб. На эту сумму Оренбургское казачье войско сформировало три льготных полка, три батареи, три сотни казачат-малолеток, а также конвойные команды, почетные караулы и команды ординарцев из Георгиевских кавалеров. Для казачат была сшита специальная форма: белые полотняные рубахи, красные кумачовые шаровары, голубые кушаки и фуражки без козырька. Их вооружили шашками малого размера, изготовленными на Златоустовском заводе.

Года за три до войны товарищ Сталин решил вернуть детворе рождественскую ёлку, ликвидированную революцией и товарищем Крупской, как чуждый рабочему классу буржуазный элемент, только именовать её теперь надлежало новогодней.
И вот, несмотря на тяготы войны, а может быть, и именно поэтому, крохотный педколлектив школы решил порадовать детвору в канун нового 1942 года этой самой новогодней ёлкой.
Настоящую ёлку нельзя было обнаружить на земле и за сотни километров вокруг, поэтому роль её должна была исполнять срубленная завхозом у реки Грязнухи ветла. Её, с совершенно голыми веточками, обильно покрыли ватным снегом и ёлочными игрушками, сохранившимися с мирного времени. Пока дети водили хороводы, я, видевший настоящую ёлку, пробовал даже юморить: "В лесу родилась ветёлочка, в лесу она росла..." Но дети, никогда не видевшие ничего, кроме тряпичных кукол, как завороженные глядели на эти блестящие игрушки, которые так хотелось потрогать руками, и приближались к ним плотным кольцом всё ближе и ближе... В какой-то момент этот коллективный импульс превысил критическую массу, и вся ребячья толпа с дружным криком бросилась навстречу манящему чуду. Ветлу повалили на пол, стеклянные шары были побиты и растоптаны, самым ловким достались лишь картонные рыбки и звёзды.
Праздник кончился.

Военное детство запомнилось ещё и гусиными стаями в большинстве дворов, что легко объяснимо. Содержание гусей требует больше труда и знаний в сравнении с теми же утками, но у них есть одно важное преимущество: с первой травки и до самого снега они не требуют практически никакой добавочных кормов, нагуливая вес самостоятельно. Но лишь при условиях постоянной смены мест кормёжки и возможности плавать в природных водоёмах. Короче, гусей надо пасти. Предоставленные самим себе, они становились лёгкой добычей голодающих односельчан и невероятно расплодившихся в войну лис и волков. Поэтому гусей разводили лишь в тех дворах, где были ребята 10-14 лет. Именно столько и было моим двоюродным братьям Феде, Коле и Саше, а в роли примкнувшего к ним был и я. Каждое утро с трёх наших дворов ребята выводили три большие стаи гусей и гнали их длинными ивовыми хворостинами в сторону речки Грязнухи. Там мы объединялись и стояли в дозоре, пресекая все попытки птиц разбежаться, разлететься и расплыться в разные стороны, не забывая при этом и поглядывать в сторону ближайшего пригорка, на вершине которого несколько раз за день появлялась волчья фигура. Волк нас-детей совершенно не боялся, впрочем, и мы его тоже. Начинали кричать, размахивать своими ивовыми прутьями, вынимали свистки, которые научились делать из той же ветлы. Волк, презрительно повернув голову в нашу сторону, удалялся ленивой трусцой. Даже гуси обнаглели. Если раньше, завидев хищника, они с диким гоготом дружно срывались в спасительную воду, то теперь как ни в чём не бывало продолжали щипать траву. Лишь гусаки, вытянув шею, издавали короткие предупредительные звуки.
Мои старшие братья от скуки начинали слюнявить самокрутки. Махорки не было, её заменял заячий помёт, в изобилии валявшийся кругом. Чтобы я не наябедничал строгой тёте Даше, заставляли курить и меня. Но бдительную тётку трудно было проскочить. Едва гусей загоняли во двор, хватала их по одному, приказывая: "А ну, дыхни!" Когда каждому досталось по оплеухе, стали кивать на меня: "Почему его не проверяешь?" Но после проверки им всем досталось ещё и по-новой: "Вы и его учите курить тоже!"
Надо добавить, что только летом волки были столь благодушны, благо кругом было полно приумножившихся за весну зайчат. Зимой же никто не смел даже оставить собаку на ночь в конуре - волки перемахивали через заборы, и тут же - назад с задушенным собратом.

Спроси сейчас любого, что такое кулага - вряд ли кто ответит. В лучшем случае припомнят актёра, хоккейного тренера или женщину с паранормальными способностями, носивших фамилию Кулагиных.
Для нас же, всех многочисленных двоюродных братьев и сестёр, это слово значило многое. Сахара в ту пору не было, а всем малолеткам хотелось сладкого. Только одна бабушка умела сотворить это сладкое чудо. Разведя в горшке дефицитную в ту пору ржаную муку, она ставила его в русскую печь и долго томила там эту самую кулагу только ей одной известным способом. Получалась красноватая масса, напоминающая по консистенции жидкую манную кашу, только очень сладкую и необыкновенно вкусную. Вот и начинала малышня время от времени теребить бабаку за передник с мольбою: "Свари кулагу!"
Ещё одним вожделенным сладким продуктом была "сарса" - такой сладкий белый брикет на молочной основе, который бегали менять на куриные яйца у живущих на краю села татар.
От жары и изнуряющей жажды летом спасал айран, напиток, позаимствованный у соседей-казахов, и получивший переиначеное название ирян. Это было разведенное холодной водой, постоянно обновляемое в большом заквасочном горшке, кислое молоко. Окислительный реактор работал непрерывно зимой и летом, вырабатывая продукт, кислоту которого по силе можно было сравнить лишь с лимонной. Это кислое молоко, разбавленное свежим, постоянно подавалось на стол. Женщинами оно использовалось ещё и для мытья волос.
Как только поспевала дикая вишня, тётя Даша собирала всю детвору, делала всем самодельные рюкзаки из свободных мешков, закладывая в углы по картошке, чтобы можно было привязать лямки, и вела всех в казачью степь, где лишь только эта вишня и произрастала. Путь был неблизкий, труд на жаре не лёгкий, приходилось ещё постоянно прятаться, завидев верхового казака, который не только отобрал бы всё собранное, но ещё и нагайкой мог стегануть. Зато потом, вечером, добравшись до первого колодца на окраине села, все никак не могли оторваться от холодной воды.
Вишню мяли вместе с косточками и потом сушили на крыше самодельные лепёшки этой массы, называя их "пастилой". Другим источником витаминов зимой служили ягоды тёрна, которые замачивали в специальной бочке и потом доставали из погреба весь год. Местоположение терновника знал только дед, совершая туда ежегодные вылазки поздней осенью. Он же где-то запасался и дикорастущим хмелем, необходимым для заквасок.
Вряд ли кому теперь известны все эти рецепты науки выживать, опробованные в страшные голодные годы - 1921 и 1933, когда выжить удалось не всем.

Дворовое хозяйство деда и бабушки сконцентрировало в себе весь многовековой уклад крестьянской жизни, и могло поэтому служить предметным экспонатом для изучения старого быта - оно было стопроцентно натуральным и самодостаточным. Всё производилось дома и на собственном дворе, начиная с одежды.
Какая-то часть огорода была занята посаженной коноплёй, но не для того, что вы подумали. Осенью подсыхающие стебли жали серпом, связывали в снопы и замачивали в речке под гнётом, чтобы волокно отстало от кострицы. Потом эти снопы мялись специальной деревянной давилкой, получившийся колтун теребили и трясли, освобождая от деревянных частиц. Готовую паклю насаживали на зубья прялки, на которой женщины, выбирая из этой кудели понемногу и скручивали т.н. суровую нить.
Потом доставался с чердака ткацкий станок, на нём на равном расстоянии друг от друга натягивались нити основы, этими же нитками заряжался челнок. Его проводили между верхним и нижним рядами основы, ряды менялись местами, и челнок с нитью проводили уже в другую сторону. Так, ряд за рядом, и создавалось домотканое полотно, то самое, из которого были пошиты мои портки.
Кожи дед тоже выделывал сам, руками домочадцев шились из них затем шапки и полушубки.
Производство валенок достойно отдельного описания. Когда начинали их валять, в печи столовой непрерывно кипели чугуны с водой, а в густом тумане едва было видно участников действа. Длинные разборные колодки голени и ступни облеплялись ровным слоем овечьей шерсти, время от времени поливались смесью кипятка и серной кислоты, затем, обстукивая кругом колодки деревянными вальками, эту шерсть валяли. Вся трудность заключалась в двух вещах: сотворить правильную толщину войлока на каждом участке колодки и не промахнуться с концентрацией. Мало кислоты - валенок потом будет рыхлым и развалится, много - будет слишком жёстким и сломается на сгибах при первом же выходе в свет.
Варили собственное мыло. Мясо с мазарок - кладбища павшего скота загружалось в огромный чугун, посыпалось каустической содой, и варилось на огне часов 7-8. Совершенно непереносимый запах это варево прекращало источать лишь в самом конце процесса. Из готовой массы вырезались потом чёрные липкие куски нужного размера.
Делались и самодельные спички, большие, с жёлтой серной головкой, но проку от них было мало, зажигались всё равно от той же самой "катюши" - набора для высекания огня, состоящего из стальной закалёной плашки, куска гранита или кварца и ватного трута с обожжёным чёрным концом.
Дедушка был самым лучшим подшивальщиком валенок на селе, после него они становились лучше новых. К нему же постоянно несли на ремонт и колхозные хомуты и сбрую.

Может сложиться неверное представление, что мы только и делали, что прохлаждались, собравшись большой компанией. Да ничего подобного, даже собраться вместе было большой проблемой: каждого дома удерживала целая куча непременных дел и обязанностей, особенно жарким летом. Только для обязательного полива утром и вечером огорода на задах двора из неблизкого колодца-журавля на улице нужно было натаскать каждый раз под сотню вёдер воды.
Отдельный разговор - кизяки и саман.
Деревянных дров не было совсем. Топить и готовить можно было только на кизяке. Весь скопившийся за год навоз разваливался огромным высоким круглым караваем на ровном месте, все способные двигаться обитатели дома и приглашённые родственники ступали в этот круг и начинали, разминая ногами, месить эту массу, время от времени сдабриваемую очередными порциями воды и соломы. После нескольких часов дружного топтания на месте получалась однородная масса вязкой консистенции, из которой, укладывая в деревянные формы-станки на 2 штуки каждый, надо было ещё потом изготовить много-много куличиков-кирпичей. Прежде чем эти кирпичи станут настоящим кизяком, их требовалось принудительно сушить, много раз переворачивая разными сторонами на солнце и складывая во всё большие по размеру пирамиды. Процесс нельзя затягивать, надо готовые кизяки пораньше убрать под крышу, лишь бы нежданный дождь не загубил все труды. Топливо получалось низкокалорийное, из печи каждое утро приходилось выгребать гору золы, но на другое просто не приходилось расчитывать.
По такой же технологии производился и строительный саманный кирпич, только размеры станка-формы были значительно больше, да вместо навоза - глина.
Каждый год в этой безлесной местности крыши и стены всех саманных построек, размытые дождями, требовали новой обмазки, надо было опять добывать глину, собирая её во дворе, опять таскать и месить, месить и таскать...
Зимой у детворы работы было поменьше, но и с развлечениями - не густо. Только катание на ледянках (санок детских не было и в помине). Ледянка делапась просто: брались любые пришедшие в негодность таз или корзинка, дно обмазывалось очень стойким на морозе материалом, позаимствованным из свежих коровьих лепёшек, а потом ещё намораживались и несколько слоёв чистой водой. Скольжение такого болида с крутой ледяной горы было идеальным, ускорение - близкое к ускорению свободного падения, снаряд улетал далеко, ещё и вращаясь при этом вокруг своей оси.
Телевизоров в ту пору не было, и долгие зимние вечера в дни пребывания в Гаршино на зимних каникулах заполняли игрой в картишки при свете керосиновой лампы, я их быстро наловчился делать, или сочинением страшных сказок в полной темноте.
Дома же в Андреевке и зимними вечерами находилась работа. Одна и та же: мы с Олей, двое старших детей, как самые остроглазые, конечно, с мамой во главе, при свете керосиновой лампы ежедневно перебирали вычесанный осенью у наших четырёх коз пух, выбирая оттуда грубые волосинки. А уже из этого отборного пуха мать пряла потом тонкую пуховую пряжу на нитяной основе, и вязала знаменитые оренбургские платки всем родным и на продажу, сидя здесь же рядом с нами. За зиму редко удавалось связать более одного платка, и стоил он не дороже 70 рублей по курсу 1961 года, но, учитывая, что заработок отца, работавшего конюхом в районных конторах, составлял 28 рублей в месяц, и это была ощутимая помощь в семейных расходах.

Почему-то получалось так, что почти все наши ребячьи вылазки так или иначе были связаны с поиском чего-то съедобного. Мы отлично знали, где произрастают дикие лук и чеснок, где можно найти целые плантации ягод вороняшки, как называли чёрный паслён. Не гнушались и очищенными стеблями кипрея и лопуха-репейника, от которого долго потом язык оставался чёрным. Когда начинался пахотный сезон, шли к местам, где можно было набрать в развороченных пластах мышинки - вкусные клубни дикого горошка, по форме напоминающие арахис, только в 2-3 раза побольше.
Время от времени отправлялись и в дальний поход к месту, известному только нам, где можно было разжиться белой с голубоватым отливом каолиновой глиной. Эту глину можно было есть, что мы с удовольствием и делали - вкусом она напоминала густую сметану, и оставляла долгое ощущение сытости. Самую чистую часть её поедали, остальную приносили своим сёстрам, лепившим из неё, как из пластилина, кукол и посуду. Подготовка к мероприятию и сам поход очень напоминали такой же, но за жвачкой-мастикой Чика с друзьями у Фазипя Искандера.
Под стрехами колхозных коровников обирали многочисленные гнёзда воробьёв, складывая яйца в тюбетейки. Купаясь, промышляли раков. Раки ловились просто: надо было зайти в воду поглубже и совать большой палец ноги поочерёдно во все рачьи норы на глинистом дне. Если там укрывался рак, то непременно вцеплялся клешнёй в этот палец. Оставалось только нырнуть и схватить его рукой.
Мясной рацион в летнюю пору составляли одни лишь суслики, основательно опустошавшие в войну колхозные поля. Непременным условием охоты на них должно быть наличие где-то рядом воды. После 1-2 вёдер воды, вылитых в нору, грызун выбирался наружу, и нужно было его, ошалевшего, быстро схватить за мокрую шкирку.