Не огорчайся, если услышишь, что обо мне говорят дурно, — писал Чарльз Доджсон в одном из писем сестре. — Если о человеке вообще говорят, то обязательно скажут и что-то плохое». Еще при жизни утомленный сплетнями и наветами, он словно предвидел, что охотники перетрясти его грязное белье не скоро уймутся. Вряд ли только предвидел, как долго продлится этот нездоровый ажиотаж и каких высот (вернее, какой низости) достигнет.

Чарльз Лютвидж Доджсон, преподававший математику в оксфордском колледже Крайст Чёрч полтора века назад, математиком на самом деле был весьма заурядным. Знатокам он также известен как один из пионеров художественной фотографии — искусства в ту пору почти экзотического.

Доджсону-Кэрроллу крупно повезло — он жил в те времена, когда сыновья еще не стеснялись любить матерей, не помышляя об Эдиповом комплексе, а психологи, которых можно было пересчитать по пальцам, еще не научились усматривать фаллические символы в каждом фонарном столбе.

Доджсон тут оказался очень уязвим. Обратившись к современным толкованиям его личности и творчества, мы сталкиваемся с портретом поистине чудовищным. Автор «Алисы в Стране чудес» предстает мизантропом, закомплексованным заикой, не умеющим двух слов связать в обществе, который лишь в компании детей оживлялся и становился веселым и изобретательным рассказчиком. Причем превращению мрачного чудака в фантазера и сказочника способствовали не просто дети, а исключительно маленькие девочки. Злоупотребляя доверием наивных мамаш, он увлекал юных спутниц в рискованные длительные прогулки, забрасывал их письмами и даже фотографировал в обнаженном виде! Но стоило бедняжкам чуть подрасти, сказочник утрачивал к ним интерес — взрослые женщины его не волновали. Надо ли удивляться, что столь причудливая и извращенная натура породила сочинение, над толкованием которого сломано столько перьев!

Любопытно, что этот малосимпатичный портрет создан на основе лишь обрывочных эпизодов, чаще — намеков и сплетен, причем людьми, которые родились через много лет после смерти Кэрролла и в силу этого просто не могли его знать. Есть, конечно, и несомненные факты — вроде сохранившихся фото голеньких малышек, но тут свою роль играет уже угол зрения — кому-то порнография видится и в Венере Милосской.

Миф о мрачном затворнике возник еще при жизни писателя, но лишь тогда, когда к нему пришла слава, а с нею и обостренный интерес общественности. Будучи человеком довольно скромным, Кэрролл сторонился навязчивых поклонников, всячески избегал встреч с бесцеремонными охотниками за автографами.

В его дневнике читаем запись от 4 сентября 1855 г.: «Сегодня состоялся большой театральный вечер. В постановке участвовали Уильям, Фредди, Эдвард, Кэтти, Джордж, Каролина, Луиза и я. Мне досталась роль пожилого джентльмена. Единственным недостатком спектакля было то, то он оказался чересчур затянут». И это замкнутый, мизантроп?!

Кэрролл вовсе не был застенчивым, мрачным отшельником — напротив, порой он наносил в день до полдюжины визитов, водил в театр своих бесчисленных приятельниц, никогда не избегал мужчин и уж тем более не испытывал ненависти к мальчикам; он получал удовольствие от жизни и любил общество молодых женщин. Вопреки устоявшемуся мнению, круг знакомств Кэрролла был весьма широк и разнообразен и включал в себя множество мужчин и женщин самого разного возраста.

По мнению биографа Х. Лебейли, поведение Кэрролла объясняется, прежде всего, крайней независимостью характера, стремлением самому, в соответствии со своим разумением и своей совестью, принимать решения и контролировать ситуацию. Он избегал всего, что могло быть ему навязано (до такой степени, что даже не хотел, чтобы ему назначали время встречи, ограничивая тем самым его свободу). А что может быть менее обязывающим, менее требовательным, чем общение с детьми?

Самым невинным из всех увлечений Кэрролла, с точки зрения викторианской морали, казалось его увлечение маленькими девочками. Именно это увлечение, такое уместное для сказочника, и подняли на щит викторианские мемуаристы и биографы. Кто мог знать, что в следующем веке все встанет с ног на голову и любовно наведенный современниками «хрестоматийный глянец» отольется в столь рискованные формы! В Викторианскую же эпоху считалось, что до четырнадцати лет девочка остается ребенком и, соответственно, до этой поры стоит выше всего земного и грешного. Образ девочки воплощал для викторианцев чистоту и невинность, красота детского тела воспринималась как асексуальная, божественная, изображения обнаженных детей были весьма обычны для того времени.

«Сам Кэрролл считал свою дружбу с девочками совершенно невинной; у нас нет оснований сомневаться в том, что так оно и было. К тому же в многочисленных воспоминаниях, написанных позже его маленькими подружками, нет и намека на какое-либо нарушение приличий. В наши дни Кэрролла порой сравнивают с Гумбертом Гумбертом, от чьего имени ведется повествование в «Лолите» Набокова. Действительно, и тот и другой питали страсть к девочкам, однако преследовали они прямо противоположные цели. У Гумберта «нимфетки» вызывали плотское желание. Кэрролла же потому и тянуло к девочкам, что в сексуальном отношении он чувствовал себя с ними в полной безопасности. От других писателей, в чьей жизни не было места сексу (Торо, Генри Джеймс), и от писателей, которых волновали девочки (По, Эрнест Даусон), Кэрролла отличает именно это странное сочетание полнейшей невинности и страстности. Сочетание уникальное в истории литературы», — пишет Мартин Гарднер, автор «Аннотированной Алисы»¹.

¹Гарднер М. Аннотированная Алиса., N. Y.: Clarkson N., Poier Inc., 1960