Скууууууучноооооооооооо

Какая у вас сегодня погода? У нас чудо!

Завтра у моей школы последний звонок!

Обработка не удалась.

Pussycat_Dolls_-_We_Love_To_Entertain_You_Pro7_Advert в кратциии

Но не весь...

и результаты. Критический обзор советской историографии
(Опубликовано: Gezeitenwechsel im Zweiten Weltkrieg? Hrsg. von Roland G. Foerster. Hamburg— Berlin-Bonn; Verlag Mittler Sohn-Militargeschichtliches Forschungsamt, 1996. Печатается с любезного разрешения Военно-исторического научно-исследовательского института в Потсдаме. Перевод с английского автора.)

Битва на Курской дуге рассматривается в советской историографии как одно из трех главных решающих сражений Великой Отечественной войны (два других — Московское и Сталинградское). Оперативный и тактический аспекты Курской битвы изучены довольно хорошо,{1} но ее стратегическое значение характеризуется лишь в самых общих фразах в трудах, посвященных истории советско-германского фронта второй мировой войны. Цель данной работы — проанализировать стратегические намерения и результаты, достигнутые обеими сторонами во время сражения за Курск, Орел и Харьков.

Курская битва документирована сравнительно неплохо, значительно лучше, чем два других решающих сражения.{2} Советские историки изучают Курскую битву более объективно, поскольку официальная мифология войны утверждает, что только поворотный пункт — Сталинград — как и победа под Москвой, были достигнуты без советского превосходства в людях и вооружении. В 1943 г. преимущество, полученное немцами от внезапности нападения в 1941 г., практически сошло на нет, а советская промышленность достигла своей максимальной производительности после спада в первый год войны. Эти факты оказались очень полезны для создания нового мифа — о триумфе советской политической системы и советского народа в Курской битве, третьей великой битве войны после Москвы и Сталинграда, в которой участвовало людей, танков и самолетов больше, чем в каком-либо другом сражении на Восточном фронте. Но для такого мифа очень важно не прояснять вопрос о стратегических намерениях и результатах.

И. В. Сталин в приказе от 23 февраля 1943 г. поздравил Красную Армию со сталинградской победой, но предупредил: глупо думать, что единственная задача Красной Армии — преследовать немцев до западных границ и что "немцы покинут без боя хотя бы километр нашей земли".{3} Также и в приказе от 1 мая 1943 г. Сталин повторил, что "немецки-итальянский фашистский лагерь переживает тяжелый кризис и стоит перед своей катастрофой", но "это еще не значит, что катастрофа гитлеровской Германии уже наступила... Гитлеровская Германия и ее армия потрясены и переживают кризис, но они еще не разбиты. Было бы наивно думать, что катастрофа придет сама, в порядке самотека. Нужны еще два-три таких мощных удара с запада и востока, какой был нанесен гитлеровской армии последние 5-6 месяцев, для того, чтобы катастрофа гитлеровской Германии стала фактом".{4}

Сталин был довольно-таки осторожен в своих прогнозах. В мае 1942 г. он был куда более оптимистичен и призывал "добиться того, чтобы 1942 г. стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев".{5} Но крупные поражения Красной Армии в Крыму и под Харьковом и ее отступление до Сталинграда и Кавказа заставили его быть осторожным в предсказаниях. Действительный ход событий доказал, что не два или три, а более дюжины ударов, включая десять так называемых сталинских ударов 1944 г., потребовалось для германской капитуляции.

Первой работой, посвященной Курской битве, в советской историографии стала статья Н. Таленского "Орловская операция". Ее автор подчеркнул, что немецкое летнее наступление 1943 г. началось очень поздно, 5 июля. Это было необычно для практики двух мировых войн.{6} Он цитировал заявление немецкого генерала К. Дитмара, что против принципов военной стратегии более выгодно уступить инициативу противнику и дождаться благоприятной возможности для удара. Кстати сказать, такова и была советская стратегия в Курской битве. Но в своей статье Таленский утверждал, что германское командование, вопреки мнению Дитмара, было заинтересовано в как можно более раннем начале своих наступательных операций, до того как начнется наступление союзников в Западной Европе. Задержку немецкого наступления на Курск он связывал с тяжелым поражением германской армии в Сталинградской битве. Таленский также полагал, что поражение немецких войск в Курской битве доказывает, что "военная мощь гитлеровской Германии ослаблена в такой мере, что 2-3 таких удара с востока и запада достаточно для ее разгрома".{7} Здесь он фактически повторил сталинские слова. В этой же статье сам Сталин был назван основным архитектором советской победы в Курской битве.{8} Данный тезис был повторен И. В. Паротькиным, автором второй большой статьи о сражении на Курской дуге.{9} Он считал, что Сталинградская и Курская битвы сами по себе создали перелом в Великой Отечественной войне. Паротькин, как и Таленский, утверждал, что в ходе Курской битвы Красная Армия показала, что "правильно организованная и проводимая оборона при наличии стойкости и высокого морального духа войск является непреодолимой для противника, как бы силен он ни был". Паротькин также заявил, что победа в Курской битве стала результатом блестящего взаимодействия пяти советских фронтов и что "в оборонительном сражении под Курском была истощена наступательная мощь двух основных немецких группировок и вновь созданы условия для перехода Красной Армии в общее наступление". Он полагал, что "в ходе наступательных операций под Орлом и Харьковом, Красная Армия показала высокую оперативную подготовку своего командного состава, умение его в сложных условиях успешно выполнять замыслы верховного главнокомандования". Паротькин утверждал, что в Курском сражении советские войска окружили и уничтожили несколько группировок противника.{10} Очевидно, что это заявление не соответствует истине.

Следует сказать, что Сталин оценивал исход Курской битвы как доказательство способности Красной Армии наступать и зимой, и летом и выделял Сталинградскую и Курскую битвы как поворотные пункты войны. Он считал, что эти поражения поставили гитлеровскую Германию перед катастрофой.{11} Нетрудно заметить, что авторы первых статей о Курской битве просто повторяли сталинские формулы.{12}

Следует подчеркнуть, однако, что в советской мифологии войны Курская битва в первые годы часто заменялась битвой за Днепр. Так, только 180 солдат и офицеров получили звания Героев Советского Союза за сражение на Курской дуге, в то время как 2438 удостоились золотых звезд Героя за форсирование Днепра в октябре 1943 г.{13} Это породило в войсках особое выражение "днепровский герой", что означало героя второго сорта. Также в одной из первых статей, посвященных победе в Великой Отечественной войне, среди великих сражений была названа не Курская битва, а битва за Днепр (наряду с Московской, Сталинградской, обороной Ленинграда и взятием Берлина).{14} Возможно, это было вызвано очень тяжелыми потерями, которые понесла во время Курской битвы советская сторона, а также тем обстоятельством, что в ходе этого сражения так и не удалось ни одно окружение группировки противника.

В первой советской официальной истории Великой Отечественной войны, изданной в 6 томах, отдельная глава была посвящена Курской битве. Там утверждалось, что в апреле 1943 г. Ставка, получив доклады командования Центрального и Воронежского фронтов, решила встретить ожидаемое немецкое наступление на Курский выступ хорошо подготовленной обороной и только после отражения германского удара начать советское наступление. План советского летнего наступления основывался на предложениях командования фронтов и Генерального штаба. Он предусматривал достижение линии Смоленск-р. Сож-нижнее и среднее течение Днепра. Главный удар планировался на юго-западном направлении для освобождения Восточной (Левобережной) Украины и Донецкого бассейна. Было решено, что Красная Армия, хотя и имеет достаточно сил для наступления, будет защищать Курский выступ от ожидаемого в скором будущем немецкого наступления, измотает силы противника и затем начнет свое собственное наступление.{15} В этом труде нет никаких цифр, характеризующих силы и средства Красной Армии во время Курской битвы. Авторы преувеличили роль Н. С. Хрущева в этом сражении. В главе, посвященной Курской битве, его имя упоминается 10 раз, в отличие от единственного упоминания Сталина и троекратного - Г. К. Жукова. Авторы книги также нарисовали весьма идеализированную картину действий Красной Армии в этой битве, ни разу не подвергнув критике принципиальные решения высшего командования.

Генерал С. М. Штеменко в своих мемуарах писал по поводу стратегических намерений советской Ставки, что командование Воронежского фронта предлагало сконцентрировать усилия к югу от Курска в направлении Харькова и Днепропетровска, а затем Кременчуга и Херсона. При благоприятных условиях войска могли бы достичь меридиана Черкассы-Николаев, создать угрозу границам балканских сателлитов Германии и разгромить группу армий "Юг". Но Ставка для будущего наступления предпочла центральное направление — на Харьков, Полтаву и Киев. В этом случае советское наступление могло нарушить взаимодействие между группами армий "Центр" и "Юг" и освободить Киев — важный политический и экономический центр.{16} Следует подчеркнуть, однако, что этот план, принятый Ставкой, в действительности не мог привести к окружению и уничтожению сильнейшей немецкой группы армий "Юг". Основное направление наступления в этом случае было слишком далеко от румынских нефтяных полей, критически важных для военных усилий Германии. План наступления, одобренный Сталиным, приближал советские войска к германским границам, но в то же время расстояние до германской территории было гораздо больше, чем до Плоешти. Как кажется, причиной, почему Сталин предпочел центральный вариант наступления южному, было политическое значение Киева, который он по соображениям престижа пытался до последнего удержать в 1941 г., даже ценой гибели целого фронта.

В 12-томной "Истории второй мировой войны, 1939-1945" советские историки повторили данное Штеменко описание двух стратегических планов, между которыми советское Верховное главнокомандование должно было сделать выбор весной 1943 г., не высказав никаких критических замечаний по адресу принятого варианта наступления на Киев.{17} Они также одобрили преднамеренный переход к обороне, принятый советской Ставкой. Он был назван свидетельством "творческого подхода советского Верховного Главнокомандования к решению стратегических задач войны". Авторы "Истории второй мировой войны" утверждали, что "переход в контрнаступление после того, как противник будет измотан в ходе бесплодных атак, позволял рассчитывать на гораздо большие успехи с меньшими потерями. Развитие событий подтвердило абсолютную правильность планов советского командования".{18}

Результаты Курской битвы также традиционно оценивались как очень благоприятные для советской стороны. В "Краткой истории Великой Отечественной войны" утверждается, что в ходе Курской битвы "советские войска разгромили 30 вражеских дивизий, вермахт потерял около 500 тыс. солдат и офицеров, 1,5 тыс. танков, более 3,7 тыс. самолетов... Хребет немецко-фашистской армии был сломлен. Весь мир убедился в превосходстве Красной Армии над вермахтом в боевом мастерстве, вооружении, стратегическом руководстве. Стратегическая инициатива прочно закрепилась за Вооруженными Силами СССР".{19}

Один из основных советских военачальников, бывший заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Г. К. Жуков считал, что принятое Ставкой решение отказаться от идеи советского упреждающего наступления было совершенно правильным. Но он критиковал решение фронтально атаковать Орловский выступ, не пытаясь окружить противника. Жуков полагал впоследствии, что советское наступление на Орел началось слишком рано, без надлежащей подготовки.{20} Бывший начальник советского Генерального штаба маршал А. М. Василевский также высказал мнение, что "разработка оперативно-стратегических задач была осуществлена удачно" и что в Курской битве советское военное искусство превзошло германское.{21} Генерал Н. Ф. Ватутин, командовавший в 1943 г. Воронежским фронтом, был сторонником превентивного советского наступления. Он опасался, что Красная Армия упустит летнее время, благоприятное для наступательных действий.{22} Бывший командующий Степным (Резервным) фронтом маршал И. С. Конев критиковал использование двух армий своего фронта в оборонительной операции. Он считал, что было бы лучше использовать весь Степной фронт для большого наступления.{23}

Стратегические планы германского верховного командования критически анализировались в советской историографии. Наиболее объективное описание их дано В. И. Дашичевым в составленном им сборнике немецких документов второй мировой войны. Он подчеркивает, что основной целью операции "Цитадель" было истощить силу советского летнего наступления и захватить стратегическую инициативу. В то же время маневренная оборона германских войск на Востоке, предложенная фельдмаршалом Э. фон Манштейном, была отвергнута как из-за противодействия Гитлера оставлению территории Донецкого бассейна, так и из-за недостатка горючего и боеприпасов.{24}

Советские источники признают некоторые ошибки советского Верховного командования во время Курской битвы. Например, маршал К. К. Рокоссовский, бывший командующий Центральным фронтом, в своих мемуарах критиковал планирование и проведение операции против Орловского выступа, когда советские войска действовали разрозненно. Он считал, что лучше было бы нанести только два удара на Брянск с севера и юга с соответствующей перегруппировкой Западного и Центрального фронтов. Но операция началась чересчур поспешно, и немецкие войска были только вытеснены из Орловского выступа, но не разгромлены. Кроме того. Ставка не приняла во внимание, что немецкие войска, оборонявшие Орловский выступ, были усилены дивизиями, участвовавшими в "Цитадели".{25}

Но ни один из советских генералов и историков никогда не критиковал саму мысль о том, что результаты Курской битвы были очень благоприятны для советской стороны, а решение уступить инициативу наступления вермахту — правильным. Тем не менее, объективный анализ показывает, что решение обороняться вместо того, чтобы наступать на Курской дуге, было ошибкой советской Ставки и командующих фронтами. Во-первых, соотношение сил и средств на Курском выступе было в пользу советской стороны уже 10 апреля 1943 г. В то время Красная Армия, согласно советским подсчетам, имела здесь 958 тыс. человек личного состава, 11 965 орудий и минометов, 1220 танков и самоходных орудий и 1130 боевых самолетов по сравнению с примерно 700 тыс. человек личного состава, 6000 орудий и минометов, 1000 танков и штурмовых орудий и 1500 боевых самолетов с германской стороны. Кроме того, советские войска резервного фронта (Степного военного округа) неподалеку от Курской дуги насчитывали 269 000 солдат и офицеров, 7406 орудий и минометов, 120 танков и самоходных орудий и 177 боевых самолетов. В то же время все советские резервы на советско-германском фронте исчислялись в 469 000 солдат и офицеров, 8360 орудий и минометов, 900 танков и самоходных орудий и 587 боевых самолетов, по сравнению с немецкими резервами в 60 000 солдат и офицеров, 600 орудий и минометов, 200 танков и штурмовых орудий (боевых самолетов не было вовсе). Численность германских резервов практически не изменилась вплоть до начала Курской битвы.{26}

Реальное соотношение на Курской дуге перед 10 апреля 1943 г. было 1,8:1 по личному составу, 3,2:1 по артиллерии, 1,3:1 по танкам и самоходным орудиям (во всех случаях в пользу советской стороны). В авиации немцы формально имели превосходство в соотношении 1,1:1, но, принимая во внимание более 400 боевых самолетов в советских резервах помимо резервного фронта, а также авиацию дальнего действия и ПВО страны, которые впоследствии были использованы в Курской битве, советская авиация в районе Курского выступа в действительности могла рассчитывать на численное превосходство над люфтваффе.

В начале июля немецкие войска, развернутые для осуществления "Цитадели", насчитывали 900 000 солдат и офицеров, 10 000 орудий и минометов, 2700 танков и штурмовых орудий и 2050 боевых самолетов по сравнению с 1 910 000 солдат и офицеров, 30 880 орудий и минометов, 5130 танков и самоходных орудий и 3200 боевых самолетов Воронежского, Степного и Центрального фронтов. Кроме того, советская сторона располагала авиацией дальнего действия и ПВО страны, которая практически вся была использована в Курской битве. Соотношение сил было практически таким же, как и в апреле: 2,1:1 по личному составу, 3,1:1 по артиллерии, 1,9:1 по танкам и самоходным орудиям и 1,5:1 по боевым самолетам.{27} Советское количественное превосходство по танкам и самолетам даже возросло. Но в апреле советская сторона имела также качественное превосходство, поскольку советские Т-34 и KB технически превосходили немецкие танки прежних образцов: Т-III, T-IV и др. Только в июле вермахт получил новые "тигры" и "пантеры", которые превосходили советские танки. Также новые немецкие самолеты "ФВ-190А" и "Хеншель-129" обеспечили качественное превосходство в авиации.

Общеизвестно, что Гитлер откладывал "Цитадель", поскольку хотел располагать значительным числом новых танков и самолетов перед началом наступления. Он не был уверен в успехе. Г. Гудериан свидетельствовал, что на совещании 10 мая он пробовал убедить Гитлера отказаться от плана наступления на Курск из-за больших трудностей его осуществления. Гудериан отверг мнение В. Кейтеля, что немцам следует атаковать по политическим соображениям, и заметил, что "миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет". Гитлер ответил, что, когда он думает об этом наступлении, то испытывает сильную боль в животе.{28} Быть может, Гитлер не слишком верил в успех "Цитадели" и откладывал ее проведение столько, сколько мог, поскольку таким образом он отдалял и неизбежное советское наступление, которое было практически невозможно отразить. Кстати сказать, германская разведка еще в конце апреля сделала правильный прогноз возможного развития событий:

"Руководство красных сумело так провести ясно выраженную подготовку крупной наступательной операции против северного фланга группы армий "Юг" в направлении Днепра.., что оно до ее начала свободно в своих решениях и путем сохранения достаточных оперативных резервов может не принимать окончательного решения о проведении этой операции до последней минуты точного определения срока немецкой атаки... После того как поступят новые... сведения, не исключено, что противник разгадает подготовку к наступлению... сперва выждет и будет все время усиливать свою готовность к обороне, имея в виду достижение своих наступательных целей при помощи ответного удара... Нужно считаться со все увеличивающимися силами противника и с тем, что противник достиг уже высокой готовности против возможных атак немцев".{29}

Тем не менее советское наступление на Орел и Харьков не было успешным. Германские войска не были разгромлены, а советские потери как во время наступательных, так и оборонительной операции были гораздо больше немецких. Сравнение потерь обеих сторон помогает нам оценить результаты сражения.

Официальные цифры советских людских потерь и потерь в танках и самолетах в период Курской битвы были опубликованы только в 1993 г.{30} Германские же потери были преувеличены советскими историками в несколько раз задолго до того. По их оценке, немецкие потери составили около 500 тыс. солдат и офицеров, 1500 танков и штурмовых орудий и более 3700 самолетов.{31} Эти цифры очень далеки от действительности. Немецкие потери в живой силе на всем Восточном фронте, согласно информации, предоставленной верховному командованию вермахта (ОКВ), в июле и августе 1943 г. составили 68 800 убитыми, 34 800 пропавшими без вести и 434 000 ранеными и больными.{32} Немецкие потери на Курской дуге можно оценить в 2/3 от потерь на Восточном фронте, поскольку в этот период ожесточенные бои происходили также в Донецком бассейне, в районе Смоленска и на северном участке фронта (в районе Мги). Таким образом, германские людские потери в Курской битве можно оценить примерно в 360 000 убитых, пропавших без вести, раненых и больных, но никак не в 500 000. Потери люфтваффе тоже были гораздо ниже. В июле и августе 1943 г., согласно данным источников из Германского военного архива во Фрайбурге, потери на Востоке составили только 1030 самолетов, и даже на всех театрах общие потери достигали не более чем 3213 боевых машин.{33} Таким образом, советская версия в 3700 самолетов противника, уничтоженных в Курской битве, совершенно абсурдна. Эта цифра основывается на донесениях советских авиационных командиров военного времени,{34} где потери противника преувеличивались в несколько раз.

Первые, основанные на документах публикации, содержащие официальные цифры советских военных потерь в живой силе и боевой технике, появились только через 48 лет после окончания второй мировой войны. Авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что советские потери в ходе Курской оборонительной операции составили 70 330 убитыми и пропавшими без вести, и 107 517 ранеными и больными. Потери в Орловской наступательной операции они определяют в 112 529 убитых и пропавших без вести и 317 361 раненых и больных. В Белгородско-Харьковской наступательной операции советские войска также потеряли 71 611 человек убитыми и пропавшими без вести и 183 955 — ранеными и больными.{35} Но все эти цифры, очевидно, неверны. Например, все потери Центрального фронта в период Курской оборонительной операции с 5 по 11 июля составили будто бы 33 897 солдат и офицеров. К 5 июля этот фронт насчитывал 738 000 человек личного состава. Учитывая цифру общих потерь, 12 июля Центральный фронт должен был насчитывать около 704 000 солдат и офицеров, тогда как в действительности численность его войск на это число составила лишь 645 300 человек. За этот период времени состав фронта изменился очень незначительно: убыли две стрелковые бригады и прибыла одна танковая бригада.{36} За счет этого численность войск Центрального фронта могла сократиться не более чем на 5-7 тыс. человек. К тому же очень вероятно, что за время Курской оборонительной операции фронт получил маршевые пополнения.{37} С учетом всех этих обстоятельств, общие потери войск Центрального фронта в период с 5 по 12 июля можно оценить примерно в 90 000 офицеров и солдат, но никак не в 33 897 человек.

Также и потери Воронежского фронта приуменьшены в 2,5-3 раза. Е. И. Смирнов, бывший начальник Главного военно-санитарного управления Красной Армии утверждал, что во время Курской оборонительной операции с 5 по 18 июля две армии Воронежского фронта, 6-я и 7-я гвардейские, только ранеными потеряли 23 332 человека и что более одной трети всех раненых поступило из этих двух армий. Он также пишет, что в такой же операции потери Воронежского фронта больными составили более 13% от его суммарных потерь ранеными и больными.{38} Учитывая это, потери всего Воронежского фронта в период с 5 по 18 июля ранеными и больными можно оценить примерно в 83 000 человек. Однако авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что потери войск этого фронта даже за более длительный период с 5 по 23 июля составили только 46 350 раненых и больных.{39} Я полагаю, что к 23 июля потери Воронежского фронта ранеными и больными могли достичь 90 000 человек и что официальные советские цифры в данном случае преуменьшены примерно вдвое.{40} Приуменьшенными кажутся и безвозвратные потери Воронежского и Степного фронтов в период с 5 по 23 июля, определенные в 54 994 убитых и пропавших без вести. Э. фон Манштейн утверждает, что, согласно документам группы армий "Юг", во время наступления на Курск с южного направления немцы взяли 34 000 пленных.{41} Г. А. Колтунов и Б. Г. Соловьев пишут, что во время оборонительной операции 6-я гвардейская армия потеряла около 30 000 убитых и раненых.{42} Если сопоставить эту цифру с данными Е. И. Смирнова о 12 810 раненых в этой армии в период с 5 по 18 июля,{43} то число погибших в ее составе можно оценить минимум в 15 000 человек без учета пропавших без вести). Манштейн, основываясь на информации разведки и боевых донесений немецких частей, оценивает советские потери на южном фасе Курского выступа в период германского наступления в 34 000 пленных и, по меньшей мере, в 17 000 убитых и 34 000 раненых.{44 }В действительности он даже преуменьшает потери Красной Армии. Мы предполагаем, что потери 6-й гвардейской армии убитыми в ходе оборонительной операции составили примерно ту же часть в потерях всего Воронежского фронта, что и ее потери ранеными по отношению к потерям фронта, т. е. около одной шестой. Тогда потери убитыми всего Воронежского фронта в период Курской оборонительной операции можно оценить примерно в 45 000 солдат и офицеров. Известно, что одна только 5-я гвардейская танковая армия Степного фронта во время оборонительного сражения потеряла более 14 000 человек.{45} Потери 5-й гвардейской общевойсковой армии этого же фронта, также участвовавшей в оборонительном сражении, наверняка были еще большими (из-за большей численности личного состава). В этом случае цифры потерь Степного фронта в Курской оборонительной операции, приведенные в книге "Гриф секретности снят", — 27 452 убитых и пропавших без вести и 42 606 раненых и больных, возможно, близки к истинным.{46} Мы предполагаем, что около одной трети пленных, захваченных немцами на южном фасе Курской дуги до 23 июля, были солдаты и офицеры Степного фронта. Потери всех советских войск, оборонявших Курск с юга, можно оценить в 34 пленных, около 60 000 убитых и 133 000 раненых и больных (в том числе раненых — около 116 000). Эти цифры представляются нам более близкими к истине, чем те, что фигурируют в книге "Гриф секретности снят". Войска немецкой группы армий "Юг", возглавляемой Манштейном, в наступлении против Курского выступа с 5 по 23 июля потеряли около 3300 человек убитыми и без вести пропавшими и 17 420 — ранеными.{47}

Советские потери превысили германские в соотношении 7:1.

Потери Центрального фронта во время Курской оборонительной операции могут быть оценены, как уже говорилось, примерно в 90 000 убитых, пленных, раненых и больных. Потери немецкой 9-й армии, атаковавшей войска 9-го фронта, к 13 июля составляли до 20 000 убитых, пропавших без вести и раненых, как фельдмаршал Г. фон Клюге, командовавший группой армий "Центр", докладывал на совещании, состоявшемся в тот день у Гитлера (этот доклад цитируется Манштейном).{48 }В этом случае соотношение потерь составит больше, чем 4:1 в пользу вермахта.

Официальные советские цифры потерь во время Белгородско-Харьковской наступательной операции в период с 3 по 23 августа тоже абсолютно неверны. Численность двух фронтов, Воронежского и Степного, на начало операции оценивается в 1 144 000 солдат и офицеров в составе 50 стрелковых дивизий, 11 танковых и механизированных корпусов и 5 танковых бригад. Потери во время этой операции составили будто бы 255 566 убитых, пропавших без вести, раненых и больных.{49} Но в начале следующей, Черниговско-Полтавской наступательной операции, которая началась 26 августа, в двух фронтах осталось только 1 001 700 солдат и офицеров, теперь уже в составе 72 стрелковых дивизий, 5 воздушно-десантных дивизий, 9 танковых и 4 механизированных корпусов и 6 танковых бригад.{50} Кажется совершенно невероятным, чтобы вновь прибывшие 22 стрелковые и 5 воздушно-десантных дивизий, 1 танковый и 1 механизированный корпуса и 1 танковая бригада смогли компенсировать убыль только 113 тыс. из общей суммы потерь более чем в 255 тыс. человек. В то время советская стрелковая дивизия обычно насчитывала около 7 000 солдат и офицеров (в июле 1943 г. ее штатная численность составляла 9435 человек), танковый корпус — около 11 000, а механизированный корпус — около 15 000 солдат и офицеров.{51} Численность всех новоприбывших соединений мы можем оценить приблизительно в 250 000, учитывая здесь численность штабов стрелковых корпусов и частей корпусного подчинения. Кроме того, во время Белгородско-Харьковской наступательной операции армии Воронежского и Степного фронтов получили сильные маршевые пополнения. Так, после 6 августа, но еще до начала атаки на Харьков 69-я армия была пополнена 20 000 солдат и офицеров, а 53-я и 7-я гвардейская — 15 000.{52} Общую численность маршевых пополнений, поступавших во все армии и корпуса двух фронтов в период с 3 по 26 августа, можно оценить в 100 000 человек. С учетом маршевых пополнений и новоприбывших соединений общие потери Воронежского и Степного фронтов мы определяем примерно в 500 000 солдат и офицеров.

Потери советских войск в Орловской наступательной операции в период с 12 июля по 18 августа можно оценить примерно в 860 000 человек, вдвое больше, чем в книге "Гриф секретности снят", поскольку, как мы видели выше, потери в Курской оборонительной операции были занижены в этом источнике наполовину. Суммарные потери советских войск во время их наступательных операций в ходе Курской битвы мы исчисляем приблизительно в 1 360 000 убитых, пленных, раненых и больных. Немецкие потери можно оценить примерно в 310 000 солдат и офицеров (из оценки потерь за весь период сражения в 360 000 человек 40 000 погибших, пропавших без вести и раненых и 10 000 больных — германские потери в ходе наступления на Курск). Соотношение потерь оказывается примерно 4,4:1, т. е. менее благоприятным для германской стороны, чем во время наступления на Курск, когда оно было близко к 7:1, особенно за счет успешных действий группы армий "Юг" под руководством Манштейна. За все время битвы советские потери достигли примерно 1 677 000 убитых, пленных, раненых и больных по сравнению примерно с 360 000 у вермахта. Кстати сказать, советские потери ранеными в июле и августе 1943 г. достигли своего максимума за весь период Великой Отечественной войны,{53} в основном за счет потерь в Курской битве.

Официальные цифры советских потерь боевых самолетов в ходе Курской битвы также значительно занижены. Авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что безвозвратные потери советской авиации в Курской оборонительной операции составили 459 машин.{54} Однако из другого советского источника видно, что советские ВВС за время этой операции безвозвратно потеряли около 1000 самолетов только в воздушных боях, без учета тех машин, что были уничтожены на аэродромах или сбиты зенитной артиллерией.{55} Истинные потери в боевых самолетах по официальным публикациям преуменьшены более чем вдвое. Можно предположить, что официальные данные о потерях советской авиации в Курской битве преуменьшают действительные приблизительно в той же пропорции. Таким образом, потери в Белгородско-Харьковской и Орловской наступательных операциях можно оценить соответственно по минимуму в 300 человек и 2000 машин по сравнению с официальными 153 и 1014.{56} Потери люфтваффе в этом сражении мы оцениваем приблизительно в 2/3 от всех потерь, понесенных на Восточном фронте за июль и август, т. е. примерно в 700 самолетов. Соотношение потерь составляет по меньшей мере 4,7:1. Кстати говоря, полученная по нашей оценке цифра потерь советской авиации — 3300 машин — очень близка к советской цифре безвозвратных потерь люфтваффе в Курской битве — 3700 машин.

Следует сказать, что немецкая оценка потерь советской авиации, сделанная еще в ходе Курской битвы, была довольно-таки правильной, вопреки мнению известного австралийского военного историка Дж. Джукса, что эта оценка в несколько раз преувеличивала действительные потери. Согласно Военному дневнику германского верховного командования (ОКВ), в период с 5 по 10 июля летчики люфтваффе сбили 1269 советских самолетов, потеряв только 62 своих.{57}

Главными причинами столь разочаровывающего для советской стороны соотношения потерь в самолетах были недостаток боевой подготовки у пилотов, нехватка горючего и качественное преимущество немецких машин. Вплоть до лета 1943 г. советские истребители барражировали над полем боя не да максимальной, а на наиболее экономичной скорости.{58} Немцы обладали также преимуществом в тактике использования авиации и в оперативном руководстве военно-воздушными силами и обычно концентрировали почти все имеющиеся самолеты в решающих пунктах.

Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий во время Курской битвы составили 6064 машины.{59} Эту цифру подтверждают данные о безвозвратных потерях танков и самоходных орудий в советских танковых армиях в ходе отдельных операций этой битвы.{60} Эти потери в 4 раза превышают германские, даже если мы возьмем традиционную советскую оценку (скорее всего, завышенную) в 1500 уничтоженных танков и штурмовых орудий противника. Столь неблагоприятное для Красной Армии соотношение потерь можно объяснить как качественным превосходством новых немецких танков, так и превосходством германского командования в использовании и управлении танковыми войсками. Как признает советский источник, немецкие командиры использовали танки в компактных группировках и наносили удары в заранее выбранных направлениях. Тот же источник утверждает, что новые немецкие "тигры" и "пантеры" превосходили советские Т-34 "по ряду важнейших боевых показателей".{61 }Еще одной причиной был сравнительно Низкий уровень подготовки советских экипажей, особенно механиков-водителей, которые вплоть до конца 1942 г. имели практику вождения от 5 до 10 часов, тогда как для уверенного управления танком необходимый минимум составлял 25 часов.{62}

Добавим также, что советское производство танков в 1943 г. не было таким высоким, каким оно показано в советских источниках. Согласно Н. А. Вознесенскому, советские ресурсы броневой стали увеличились на 350 тыс. т за первые два с половиной года войны.{63} К началу войны запасы проката черных металлов были недостаточны и даже не могли обеспечить работу промышленности в течение шести месяцев, что составляло необходимый мобилизационный запас.{64} В 1942 г. производство бронестали в Восточных районах страны (где в то время оно только и существовало) превысило в 1,8 раза все советское производство 1940 г.{65} Но в 1940 г. производство танков в СССР составляло менее 10 тыс. машин, в основном — легких танков. В этом случае довоенные советские запасы броневой стали никак не могли превышать 50 000 т. Следовательно, советская военная экономика за первые 2 1/2 года войны не могла использовать больше чем 400 000 т броневой стали. Однако, согласно официальным данным, с начала войны и до конца 1943 г. было произведено около 53 000 танков и самоходных орудий, в том числе не менее 30 000 Т-34.{66} Принимая во внимание, что броня одного танка Т-34 весила 15-20 т (полный боевой вес его различных моделей составлял от 28,5 до 30,9 т), производство одних только "тридцать четверок" требовало в этот период не менее 450 000 т бронестали, т. е. больше, чем ее имелось в распоряжении промышленности. Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий в 1943 г. достигли 23 500.{67} Советское танковое производство в 1943 г. составило 24 100 машин,{68} а с поставкой по ленд-лизу в 1943 г. — 3123.{69} Но на 1 января 1943 г. Красная Армия на советско-германском фронте располагала 13 176 танками и самоходными орудиями,{70} а к 1 января 1944 г. — только 5254.{71} Реальный дефицит танков в этом случае составил около 11 600 машин. Этот дефицит можно объяснить только сознательным искажением данных о советском производстве танков, которое было преувеличено Примерно вдвое.{72} Мы полагаем, что оценка среднемесячного советского производства не менее чем в 1500 танков и самоходок для второй половины 1943 г., сделанная немецкой разведкой и приведенная в мемуарах Манштейна,{73} близка к действительности, если собственно к советскому производству приплюсовать еще поставки по ленд-лизу.

Результаты Курской битвы были довольно-таки разочаровывающими для Советского Союза в плане соотношения потерь. Германское превосходство в области военного искусства оказалось безусловным. Возможное начало советского наступления ранее германского, еще в мае, дало бы лучшие шансы на успех, чем в действительности начавшаяся в июле-августе атака на Орел и Харьков. Во-первых, в мае у немцев еще не было новых танков и самолетов, и поэтому они не обладали тогда качественным превосходством в вооружении. Во-вторых, удары Красной Армии в июле и августе были направлены на участки фронта, соседние с теми, на которые ранее наступали на Курск германские ударные группировки, так что, когда немецкое наступление было остановлено, командование вермахта смогло быстро перебросить значительные силы по внутренним операционным линиям в угрожаемые сектора фронта. Оптимальным вариантом для советской стороны при проведении операций на Курской дуге была бы концентрация усилий основных наступающих группировок соответственно на крайнем северном основании Орловского плацдарма (к западу от Кром, как предлагали Жуков и Рокоссовский) и на крайнем южном основании Харьковского плацдарма. Успех советских ударных группировок, скорее всего, привел бы к глубокому обходу немецких войск, что вынудило бы немецких генералов к быстрому отступлению от сильно укрепленных позиций в районе Орла и Харькова и к отказу от наступления на Курск. В действительности так и произошло: осуществление "Цитадели" было остановлено после начала советской атаки на Орловский плацдарм, а когда 17 июля началось советское наступление в Донбассе, немцы окончательно отказались от надежды на возобновление "Цитадели". Кроме того, на последней стадии германское командование стало рассматривать "Цитадель" только как средство истощения сил противника.{74} Войска советского Центрального фронта были значительно ослаблены в ходе немецкого наступления на Курск и не имели времени для перегруппировки и подготовки глубокого флангового удара. Однако советское командование не могло откладывать атаку Брянского и Западного фронтов, поскольку войска на Курском выступе под сильным германским давлением попали в трудное положение. Начало наступления Воронежского и Степного фронтов было отложено до 3 августа, oae как тыловые службы не были готовы, а войска понесли тяжелые потери в людях и боевой технике во время наступления группы армий Манштейна. Советские войска, несмотря на свое превосходство в людях и вооружениях в 2-3 раза, практически подчинились воле противника и вынуждены были атаковать в тех секторах фронта, где немцам было легче всего обороняться, исходя из диспозиции германских сил.

В случае более раннего советского наступления в мае соотношение потерь, конечно, было бы все равно не в пользу Красной Армии. Высокий уровень потерь советских войск был следствием коренных внутренних пороков коммунистической тоталитарной системы. Но тогда, в мае, соотношение потерь могло бы быть лучше для советской стороны, чем оно действительно оказалось в ходе Курской битвы. Советские войска смогли бы к концу летне-осенней кампании 1943 г. значительно дальше продвинуться на Запад, приблизив таким образом окончание войны.

Образ действий, избранный германским верховным командованием, оказался наиболее оптимальным в существовавших условиях. В тактическом и до некоторой степени в оперативном отношении вермахт выиграл Курскую битву. Но превосходство Красной Армии в людских и материальных ресурсах было столь подавляющим, что для немецкой стороны невозможно было выиграть сражение за Курск полностью в оперативном и особенно стратегическом отношении...

Опубликовано: Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. Сост. А.В.Поликарпов. М.: Московский рабочий, 1990. Печатается с дополнениями.)

Что мы знаем о финской войне? Что началась она 30 ноября 1939 г., а завершилась 12 марта 1940 г., что в результате ее была отодвинута граница от Ленинграда и улучшилось стратегическое положение нашей страны накануне "вероломного" гитлеровского нападения. Да еще, пожалуй, что эта война выявила существенные недостатки в боевой подготовке Красной Армии, что повлекло за собой замену К. E. Ворошилова на посту наркома обороны С. К. Тимошенко и снятие лозунга "Воевать малой кровью и на чужой территории"... До сих пор в СССР не издано ни одного монографического исследования о советско-финляндской войне. Есть лишь посвященные ей очерки в 6-томной "Истории Великой Отечественной войны", в 12-томной "Истории второй мировой войны", в 5-томной "Истории дипломатии". Из видных советских военачальников только Н. Н. Воронов и К. А. Мерецков посвятили финской кампании отдельные главы в своих воспоминаниях. Но есть возможности несколько шире осветить эти трагические страницы нашей истории.

Обратимся к предыстории конфликта. В начале марта 1939 г. Советское правительство запросило у Финляндии согласия на аренду острова Сурсари (Гог-ланд), Лавансари, Сейскари (Сескар) и Тиуринсари для создания там военных баз. Эти острова в Финском заливе играли важную роль в обеспечении безопасности Ленинграда. 8 марта 1939 г. финский посланник в Москве А. С. Ирие-Коскинен заявил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову, что финское правительство не находит возможным принять к рассмотрению предложение об аренде островов. Литвинов выразил надежду, что этот ответ не является последним словом финского правительства и что оно готово будет пересмотреть свое отношение к нашему предложению. "Мне лично кажется, — сказал он, - что можно было бы даже перевести переговоры в плоскость обмена территорий. Для Финляндии, например, могла бы представить больший интерес уступка ей соответственной части нашей территории вдоль Карельской границы, чем бесплодные острова". Литвинов официально предложил обменять острова на вдвое большую территорию Советской Карелии. Но начавшиеся переговоры в апреле 1939 г. закончились безрезультатно".{1}

Вот что вспоминает К. А. Мерецков, в то время командующий войсками Ленинградского военного округа:

"В конце июня 1939 г. меня вызвал И. В. Сталин. У него в кабинете я застал видного работника Коминтерна, известного деятеля ВКП(б) и мирового коммунистического движения О. В. Куусинена... Меня детально ввели в Курс общей политической обстановки и рассказали об опасениях, которые возникали у нашего руководства в связи с антисоветской линией финляндского правительства. Сталин сказал, что в дальнейшем при необходимости я могу обращаться к Куусинену за консультацией по вопросам, связанным с Финляндией. Позднее, в Период финской кампании, когда Отто Вильгельмович находился в Петрозаводске, я не раз советовался с ним по ряду проблем, вытекающих из хода военных действий.

После ухода Куусинена Сталин еще раз вернулся к вопросу о Ленинграде. Положение на финляндской границе тревожное. Ленинград находится под угрозой обстрела. Переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока не приносят успеха. Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий для каждой из двух главных буржуазно-империалистических группировок — немецкой и англо-франко-американской. Не исключено, что они вообще начнут сговариваться о совместном выступлении против СССР. А Финляндия может оказаться здесь разменной монетой в чужой игре, превратившись в науськиваемого на нас застрельщика большой войны.

Разведка сообщает, что ускоренное строительство укреплений и дорог на финляндской стороне границы продолжается. Имеются различные варианты наших ответных действий в случае удара Финляндии по Мурманску и Ленинграду. В этой связи на меня возлагается обязанность подготовить... план прикрытия границы от агрессии и контрудара по вооруженным силам Финляндии в случае военной провокации с их стороны.

И. В. Сталин подчеркнул, что еще этим летом можно ждать серьезных акций со стороны Германии. Какими бы они ни были, это неизбежно затронет либо прямо, либо косвенно и нас и Финляндию. Поэтому следует торопиться. Через две-три недели я должен был доложить свой план в Москве. Независимо от этого попутно на всякий случай форсировать подготовку войск в условиях, приближенных к боевым. Ускорить и развернувшееся в ЛВО военное строительство. Все приготовления держать в тайне, чтобы не сеять паники среди населения. Жданова держать в курсе дела. Мероприятия маскировать, осуществлять по частям и проводить как обычные учения, никак не подчеркивая, что мы вот-вот можем быть втянуты в большую войну".{2}

Как видим, подготовка к боевым действиям против Финляндии началась за пять месяцев до войны. Много интересного в этой беседе, вернее монологе, Сталина. Почему-то именно он сообщает Мерецкову данные разведки о военных приготовлениях финнов, хотя, по-видимому, если бы такие приготовления действительно имели место, первым о них как раз должен был узнать сам командующий приграничным Ленинградским военным округом. Далее Сталин говорит о возможном ударе Финляндии по Ленинграду и Мурманску, но тут же вдруг поручает Мерецкову подготовить контрудар просто на случай провокации с финской стороны. А ведь провокация едва ли не то же, что нападение с целью захвата крупных городских центров (какого рода "провокация" послужила эскалации конфликта в конце ноября, мы расскажем ниже). Эти несообразности противоречат и официальной версии времени написания мемуаров (конец 60-х годов) о финской ответственности за конфликт и неоднократным утверждениям Мерецкова в других местах, что войну спровоцировали финны. Это наводит на мысль, что речь Сталина автор мемуаров тридцать лет спустя по памяти излагает довольно точно. Традиционна, не нова и сталинская попытка представить будущий удар по Финляндии в качестве превентивного. По злой иронии судьбы и германский план нападения на СССР "Барбаросса" в 1941 г. преподносился, а кое-кем из западногерманских историков преподносится и по сей день, в качестве превентивной меры.

В августе 1939 г., когда в Москве проходили безуспешные англо-франко-советские военные переговоры, финское правительство отвергло советские предложения о военной помощи в случае агрессии. По всей видимости, в Финляндии не остались незамеченными военные приготовления войск ЛВО, а это усилило подозрения в отношении намерений СССР.

Вскоре последовала акция со стороны Германии, действительно самым непосредственным образом затронувшая и СССР и Финляндию. 23 августа 1939 г. срочно прибывший в Москву рейхсминистр иностранных дел И. фон Риббентроп подписал вместе с В. М. Молотовым, еще в мае сменившим М. М. Литвинова на посту наркома иностранных дел, советско-германский пакт о ненападении. В приложении к пакту — секретном протоколе, в котором линия раздела советских и германских интересов в Польше была проведена по рекам Нарев-Висла-Сан, также говорилось: "В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Прибалтийским государствам — Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, — северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР". 28 сентября 1939 г. в связи с завершением боевых действий в Польше был заключен советско-германский договор о дружбе и границе. В одном из дополнительных секретных протоколов к этому договору линия разграничения в Польше была проведена примерно по линии фактического контроля германских и советских войск, и поэтому от Вислы ее перенесли к Бугу. В качестве компенсации Литва отошла в советскую сферу влияния, в которой остались также Латвия, Эстония и Финляндия.{3} В свете данных соглашений становится понятным дальнейшее развитие советско-финляндского конфликта.

5 октября 1939 г. Советское правительство предложило Финляндии возобновить прерванные переговоры и рассмотреть возможность заключения с СССР пакта о взаимопомощи (такой пакт был предложен правительству еще в апреле 1938 г., и был им тогда отклонен как противоречащий нейтралитету Финляндии и нарушающий право "самоопределения Финляндии"). В Финляндии еще с конца августа была усилена боевая готовность армии и введена всеобщая трудовая повинность (несомненно, что проводившиеся с конца июня военные приготовления войск ЛВО не остались тайной для финской стороны). Тем не менее на этот раз финское правительство возобновило переговоры. 11 октября в Москву прибыл в качестве полномочного представителя финский посланник в Швеции Ю. К. Паасикиви. Позднее к нему присоединился министр финансов В. Таннер.{4}

14 октября Финляндии было предложено сдать СССР в аренду на 30 лет полуостров Ханко, который являлся ключом к Хельсинки, а также передать острова в Финском заливе, часть полуостровов Рыбачий и Средний вблизи Мурманска и часть Карельского перешейка — всего 2761 кв. км в обмен на территорию Советской Карелии в районе Реболы и Порос-озера в 5528 кв. км. На первый взгляд такое предложение представляло немалые выгоды для Финляндии — ей уступалась вдвое большая по площади территория. Но это только на первый взгляд. Ведь сама Финляндия уступала бы в таком случае хорошо освоенные районы Карельского перешейка, где располагались также укрепления "линии Маннергейма" (названа в честь главнокомандующего финскими вооруженными силами маршала барона К. А. фон Маннергейма). Пример же Чехословакии, вынужденной уступить Гитлеру Судеты и оставшейся перед лицом агрессора беззащитной, лишившись полосы мощных пограничных укреплений, был еще свеж в памяти. К тому же иллюзий насчет экспансионистской политики Сталина у финнов не было. Переговоры затягивались. В начале ноября финская сторона отклонила советское предложение о том, чтобы Финляндия и СССР взаимно разоружили свои укрепленные районы на Карельском перешейке и оставили там обычную пограничную охрану.{5} Поскольку в тот момент о нападении Финляндии на СССР думать всерьез мог разве что сумасшедший, такое разоружение укрепрайонов было невыгодно Финляндии, так как оставляло ее беззащитной перед лицом возможного вторжения.

13 ноября переговоры были прерваны. Финская делегация отбыла из Москвы, в Финляндии была объявлена мобилизация. 26 ноября в районе местечка Майнила на Карельском перешейке произошел пограничный инцидент. Вот советская версия этих событий:

"По сообщению Генерального штаба Красной Армии, сегодня, 26 ноября, в 15 часов 45 минут наши войска, расположенные на Карельском перешейке у границы Финляндии, около села Майнила, были неожиданно обстреляны с финской территории артиллерийским огнем. Всего было произведено семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска, имея строгое приказание не поддаваться на провокации, воздержались от ответного обстрела".

Правительство СССР заявило протест и предложило Финляндии "незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке — на 20-25 км и тем предотвратить возможность повторных провокаций".{6}

В ответ правительство Финляндии дало свою версию событий:

"В связи с якобы имевшим место нарушением границы Финляндское правительство в срочном порядке произвело надлежащее расследование. Этим расследованием было установлено, что пушечные выстрелы были произведены не с финляндской стороны. Напротив, из данных расследований вытекает, что упомянутые выстрелы были произведены 26 ноября между 15 часами 45 минутами и 16 часами 5 минутами по советскому времени с советской пограничной полосы близ упомянутого... селения Майнила. С финляндской стороны можно было видеть даже место, где разрывались снаряды, так как селение Майнила расположено на расстоянии 800 метров от границы, за открытым полем.

На основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы, находились на расстоянии около 1,5-2 км на юго-восток от места разрыва снарядов. Наблюдения, относящиеся к упомянутым выстрелам, занесены были в журнал пограничной стражи в самый момент происшествия. При таких обстоятельствах представляется возможным, что дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне, в повлекшем за собою... человеческие жертвы".

Поэтому финская сторона, отклонив советский протест, обратила также внимание на то, что "в непосредственной близости к границе с финляндской стороны расположены главным образом пограничные войска; орудий такой дальнобойности, чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы, в этой зоне не было вовсе", и выразила готовность начать переговоры "по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы". Однако Советское правительство в резкой форме отвергло объяснения финской стороны и 28 ноября расторгло Советско-финляндский пакт о ненападении.{7}

Конечно, многие обстоятельства майнильского инцидента остаются неясными и сегодня. Быть может, когда историки получат доступ в соответствующие советские архивы, что-то удастся узнать точнее. Но в свете всего изложенного напрашивается предположение, что этот инцидент был с начала и до конца сработан Сталиным и его приближенными, наподобие глейвицкой провокации Гитлера, тремя месяцами раньше послужившей предлогом для нападения на Польшу.

То, что инициатива в развязывании конфликта принадлежала советской стороне, доказывают воспоминания Н. С. Хрущева о беседе в Кремле поздней осенью 1939 года, в которой участвовали Сталин, Молотов и Куусинен. У Хрущева сложилось впечатление, что это было "продолжение предыдущего разговора. Собственно, уже реализация принятого решения о том, чтобы предъявить ультиматум Финляндии. Уже договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство создающейся Карело-Финской ССР.

Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями". По воспоминаниям Хрущева, при этом, "видимо, какие-то условия были выдвинуты, с тем чтобы Финляндия стала дружеской страной. Эта цель преследовалась, но в чем это выражалось, как формулировалось, я не знаю. Я эти документы не читал и не видел.

Тогда Сталин говорил: "Ну вот, сегодня будет начато дело".

Мы сидели довольно долго, потому что был уже назначен час. Ожидали. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель - это обезопасить нас с севера.

Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить.

Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах".{8}

Конечно, диктуя свои мемуары тридцать лет спустя после финской войны, Хрущев не очень твердо помнил даты, не был точен в деталях. Но в главном его показания не противоречат, а только подтверждают, как мы увидим дальше, свидетельства других — Туоминена о подготовке к созданию правительства Куусинена еще до начала боевых действий и роли в этом Сталина, сведения о том, что советские войска напали первыми и что советское руководство первоначально не рассчитывало на серьезное военное сопротивление финнов.

29 ноября из Финляндии были отозваны советские дипломатические и торговые представители. 30 ноября на границе начались боевые действия. Здесь хочется вспомнить слова "Правды" по поводу неуступчивости финской стороны во время переговоров: "Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели".{9} Сталин действительно решил идти до конца, не считаясь с нормами международного права и человеческой морали.

1 декабря в занятом советскими войсками финском пограничном городке Териоки было образовано правительство так называемой Финляндской Демократической Республики во главе с О. В. Куусиненом. Иногда утверждают, что правительство Куусинена было сформировано по инициативе ЦК Компартии Финляндии. "Но большая часть членов ЦК просто физически не могла принять участия в этом решении, — пишет член Политбюро ЦК КПФ Э. Кауппила. — ... Сам процесс формирования его во многом не понятен, как, впрочем, и мотивы действий Куусинена в тот период". Это событие дало основание противникам коммунистов утверждать, что действиями их "руководит нечто иное, чем интересы финского народа". К тому времени партия находилась в глубоком кризисе, ее связь с массами прервалась, сам Куусинен переживал личный кризис. "Сталинские репрессии жестоко опалили финских коммунистов, затронули его близких друзей и родственников". Многие из тех, кто вместе с ним оставил Финляндию в 1918 г. и затем стоял у истоков партии, входили в ее ЦК и работали в СССР, были, по свидетельству Кауппила, уничтожены. Куусинен "неоднократно обращался к Сталину с вопросами о судьбе своих товарищей, однако так и не дождался какого-либо вразумительного ответа... То было время больших потерь в КПФ".{10}

На второй день существования териокского правительства, 2 декабря, СССР заключил с ним договор о взаимопомощи и дружбе. Согласно этому договору, новой республике ввиду близкого родства карельского и финского народов передавалась вся территория Карельской АССР (70 тыс. кв. км), а СССР - 3970 кв. км на Карельском перешейке и острова в Финском заливе.{11} В правительство ФДР вошли только те финские коммунисты, которые находились в эмиграции в СССР.

Почти за три недели до начала войны, 13 ноября, была сделана попытка привлечь в состав будущего правительства тогдашнего генерального секретаря Финской коммунистической партии А. Туоминена, проживавшего в Стокгольме. Согласно его воспоминаниям, между 13 и 21 ноября в Стокгольм прибыли два курьера Коминтерна. Они передали Туоминену два письменных послания (одно — от Куусинена и Г. Димитрова, другое — от Политбюро ЦК ВКП(б)) с предложением немедленно специальным самолетом прибыть в Москву в связи с ожидаемым разрывом советско-финляндских отношений и, как передал второй курьер устно, предстоящей войной и сформированием народного правительства Финляндии, в котором Туоминен должен был занять пост премьер-министра, а Куусинен — президента. Оба раза генеральный секретарь Финской компартии ответил категорическим отказом.{12}

Никакой поддержки в Финляндии правительство в Териоках не получило (впрочем, как явствует из воспоминаний Мерецкова, всю войну Куусинен находился не в Териоках, а в Петрозаводске). Сформированные им воинские части 1-го финского народного корпуса насчитывали менее тысячи человек собственно финнов из числа эмигрантов, основную его часть составляли русские, а также ингры — коренное финское по происхождению население Ленинградской области. В Финляндии социал-демократическая партия и финская конфедерация профсоюзов после начала войны и образования правительства в Териоках выпустили совместное заявление, в котором, в частности, говорилось: "Рабочий класс Финляндии искренне желает мира. Но раз агрессоры не считаются с его волей к миру, рабочему классу Финляндии не остается другой альтернативы, кроме как вести битву с оружием в руках против агрессии и в защиту демократии, мира и самоопределения нашей страны".{13} Бывшие бойцы Красной гвардии — участники финской революции 1918 г. — обратились к министру обороны с просьбой зачислить их в ряды финских вооруженных сил.{14} По всей стране наблюдался патриотический подъем, и не случайно в финской историографии война 1939-1940 гг. получила название "зимней войны за свободу и независимость Финляндии".{15}

В том, что Сталин преследовал решительные цели полного разгрома финской армии, сомневаться не приходится. Но вот подготовка к боевым действиям оказалась явно недостаточной. Вновь предоставим слово Мерецкову: "Во второй половине июля я был снова вызван в Москву. Мой доклад слушали И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов. Предложенный план прикрытия границы и контрудара по Финляндии в случае ее нападения на СССР одобрили, посоветовав контрудар осуществить в максимально сжатые сроки. Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей ЛВО, а надо учитывать силы Советского Союза в целом. Я попытался сделать еще одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не я один, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий, после чего разрешили отбыть в округ". Иного мнения придерживался начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников, считавший, что конфликт с Финляндией при любых обстоятельствах растянется на несколько месяцев. Однако с его мнением Сталин и Ворошилов первоначально не посчитались.{16}

А вот что пишет о предвоенной поре Н. Н. Воронов, тогда начальник артиллерии Красной Армии:

"Незадолго до начала военных действий я побывал у К. А. Мерецкова. У него в это время были заместители народного комиссара обороны Г. И. Кулик и Л. 3. Мехлис.

— Вовремя приехали! — воскликнул кто-то из них, завидя меня. - Вы знаете о тревожной обстановке? Подумали, сколько снарядов нужно для возможного проведения боевых операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия усиления? На что можно рассчитывать?

— По-моему, все зависит от обстановки, — ответил я. — Собираетесь обороняться или наступать? Какими силами и на каких направлениях? Между прочим, сколько времени отводится на операцию?

— Десять-двенадцать суток.

— Буду рад, если удастся все решить за два-три месяца.

Мои слова были встречены язвительными насмешками. Г. И. Кулик приказал мне вести все расчеты с учетом продолжительности операции двенадцать суток.{17}

Таким образом, советское руководство всецело ориентировалось на проведение непродолжительной по времени наступательной операции с решительными целями.

Иной была ситуация в Финляндии. Финское правительство перед началом войны твердо знало, что ему не приходится рассчитывать на поддержку Германии. Во время своего второго посещения Москвы Таннер, после начала боевых действий занявший пост министра иностранных дел, на основании встреч финских и скандинавских представителей с германским послом в Советском Союзе Ф. фон Шуленбургом вынес твердое заключение, что в случае военного столкновения СССР и Финляндии Германия будет придерживаться нейтралитета, более благожелательного по отношению к советской, нежели к финской стороне.{18} Действительно, с началом советско-финляндской войны германское правительство первоначально рассматривало возможность признания правительства ФДР в Териоки. Германские власти не пропускали через свою территорию в Финляндию добровольцев из Венгрии и закупленное финским правительством в Италии и других странах Западной Европы оружие, а также трижды (в декабре 1939 г., феврале и марте 1940 г.) "советовали" Швеции не вступать в войну на стороне Финляндии.{19} Помимо советско-германских договоров на позицию Германии влияло опасение, что в ходе войны под предлогом помощи Финляндии Англия и Франция смогут укрепиться на Скандинавском полуострове, в частности в Норвегии, причем такие планы реально существовали в то время в английских и французских правящих кругах.{20}

С самого начала конфликта, когда он находился еще в дипломатической стадии, Англия и Франция были целиком на стороне Финляндии. Однако из-за войны с Германией и ожидания мощного германского наступления на Западном фронте они смогли помочь лишь кредитами и поставками вооружения и снаряжения, да и то только через месяц после начала войны, когда стало ясно, что финская армия способна выдержать удар. Некоторые наиболее антисоветски настроенные круги в английских и французских штабах думали о возможности нападения на советское Закавказье (с участием Турции), о бомбардировке с воздуха бакинских нефтепромыслов, что в тех условиях было очевидной авантюрой. Вопрос же о посылке в Финляндию экспедиционного корпуса через территорию Швеции и Норвегии встал в практическую плоскость лишь в конце войны. Значительную поддержку оказывали Финляндии США, предоставившие, в частности, финансовый заем. Американское правительство также ввело торговое эмбарго против СССР, затронувшее поставки стратегических материалов. Оказали помощь Финляндии поставками оружия и снаряжения, посылкой добровольцев и Скандинавские страны. Всего в Финляндию во время войны прибыло 11,5 тыс. добровольцев из Скандинавии (одних шведов было 8,5 тыс.), США и Венгрии.{21} Однако сколько-нибудь решающего влияния на ход борьбы вся эта помощь оказать не могла, и финнам приходилось полагаться в основном на свои силы и средства.

Первые военные приготовления начались в Финляндии в конце августа 1939 г.; 13-30 ноября была проведена всеобщая мобилизация. В результате этого вооруженные силы Финляндии, в мирное время насчитывавшие 30 тыс. человек, были доведены до 600 тыс., что составило около 17% от 3,8-миллионного населения страны, продемонстрировав наивысшую мобилизационную способность среди стран-участниц второй мировой войны.{22} Такая большая численность вооруженных сил была достигнута за счет призыва 200 тыс. членов военизированной организации "Шюцкор", созданной Маннергеймом в 1920 г. Кроме того, привлечение 80 тыс. женщин — членов "Латта Сваард", вспомогательной организации "Шюцкора", на службу в тыловые части и подразделения позволило высвободить дополнительное число бойцов для фронта. По оценке западногерманского военного историка К. Типпельскирха, в боевых частях финской армии насчитывалось свыше 300 тыс. человек. Такое напряжение своих мобилизационных ресурсов Финляндия могла выдержать лишь в течение нескольких месяцев, после чего численность армии неизбежно должна была резко сократиться из-за необходимости возвратить значительную часть призывников в народное хозяйство. Эту закономерность подтвердил дальнейший опыт: в начале 1942 г. Финляндия вынуждена была демобилизовать большую часть вооруженных сил.

В начале войны финская армия имела также явно недостаточно вооружения и боевой техники. По оценке Воронова, "финская артиллерия была гораздо слабее нашей. На ее вооружении были 37-миллиметровые противотанковые пушки "Бофорс", 76-миллиметровые пушки старого русского образца, 122— и 152-миллиметровые гаубицы системы Шнейдера и устаревшая 107-миллиметровая пушка. Финны пользовались старыми снарядами, изготовленными до 1917 года, — некоторые трубки и взрыватели даже покраснели от ржавчины. Подчас более трети снарядов не разрывались".{23} К концу ноября 1939 г. Финляндия располагала всего 96 в большинстве своем устаревшими самолетами, 5 зенитными орудиями. Накануне войны финская армия имела запас патронов на два месяца, 81-миллиметровых мин — на 22 дня, 76-миллиметровых снарядов — на 21 день, снарядов для 122-миллиметровых гаубиц — на 24 дня, снарядов тяжелой артиллерии (от 152 мм и выше) — на 19 дней, горючего и масел — на два месяца, авиационного горючего — на месяц. Военная промышленность страны была слаба и не могла обеспечить вооруженные силы всем необходимым в достаточном количестве.{24}

Главные надежды финны связывали с укреплениями "линии Маннергейма" на Карельском перешейке, которые возводились еще с конца 20-х годов, но особенно интенсивно строились в 1938-1939 гг. "Общая глубина территории с оборонительными сооружениями составляла 80-100 километров, — вспоминает Мерецков. — Из этих сооружений 350 являлись железобетонными и 2400 — дерево-земляными, отлично замаскированными. Проволочные заграждения имели в среднем 30 рядов каждое. Надолбы — до 12 рядов. Любой населенный пункт представлял собой укрепленный узел, обеспеченный радио— и телефонной связью, госпиталем, кухней, складами боеприпасов и горючего. Боевые узлы сопротивления имели преимущественно по 5 опорных пунктов, чаще всего по 4 пулеметно-артиллерийских дота в каждом. Особенно выделялись доты постройки 1938-1939 гг., с 1-2 орудийными и 3-4 пулеметными амбразурами. Их обслуживали гарнизоны от взвода до роты, жившие в подземных казармах. Над поверхностью земли поднималась только боевая часть сооружения с круговым обзором, артиллерийскими и пулеметными амбразурами. Под землей были укрыты казематы, склады, кухня, туалет, коридоры, общая комната, офицерская комната, машинное помещение, лазы в купола и запасной вход. Покрытие такого дота, сделанное из железобетона, достигало двух метров толщины. Я приказал для эксперимента стрелять при мне по одному из не подорванных нами дотов с близкого расстояния. Плита выдержала прямое попадание 203-миллиметрового снаряда".{25}

Красная Армия значительно превосходила финскую. Как отмечал Мерецков, к концу кампании советские войска имели в 2,3 раза больше личного состава и в 2,8 раза больше артиллерии, чем противник. Но к началу боев части Красной Армии были рассредоточены по всей линии границы. Если из 15 финских дивизий на Карельском перешейке в то время было развернуто 9, то из 26-28 советских дивизий на главном направлении против "линии Маннергейма" находилось лишь 12-14. Кроме того, командование Красной Армии не смогло должным образом использовать свое почти абсолютное превосходство в авиации и танках.{26}

С самого начала боевые действия носили крайне ожесточенный характер. Успешными для Красной Армии они были лишь на Крайнем Севере, где финны в первые же дни эвакуировали порт Петсамо и отступили на 130 км южнее.{27} Но условия тундры здесь ограничивали возможность крупномасштабного наступления. Наиболее жестокие бои завязались на Карельском перешейке. Советским войскам только к 12 декабря удалось преодолеть полосу обеспечения и выйти к укреплениям самой "линии Маннергейма". Красная Армия несла большие потери от мин, а миноискателей не имела, их пришлось срочно разрабатывать и запускать в производство уже после начала войны. "Финская пехота, — как подчеркивает Воронов, — умело использовала особые условия местности и стойко дралась в обороне. Инженерные сооружения и заграждения прикрывались многослойным огнем". Финны были вооружены автоматами "суоми", тогда как конструирование советских автоматов, как и миноискателей, началось уже в ходе военных действий. К концу кампании в войска поступил пистолет-пулемет Г. С. Шпагина (ППШ).{28}

Несмотря на неоднократные попытки после короткой разведки боем прорвать главную полосу финской обороны, в декабре-январе это не удалось, хотя советские войска понесли тяжелые потери, Главной причиной неудач была недооценка финских укреплений, о которых тогда не сумели еще добыть достоверных разведывательных данных. Не было налажено также должного взаимодействия пехоты, Артиллерии, авиации и танков, а эффективность артиллерийской подготовки оказалась низкой. Как вспоминает Мерецков, "перед началом действий я еще раз запросил разведку в Москве, но опять получил сведения, которые позднее не подтвердились, так как занизили реальную мощь "линии Маннергейма". К сожалению, это создало многие трудности. Красной Армии пришлось буквально упереться в нее, чтобы понять, что она собой представляет".

А вот что пишет он об одном из штурмов главной полосы обороны: "Атаковали главную полосу, однако безуспешно. Отсутствие опыта и средств по прорыву такого рода укреплений опять дало о себе знать... Обнаружилось, что оборона противника не рыла подавлена. Доты молчали, а когда наши танки устремлялись вперед, они открывали огонь и подбивали их из орудий с бортов, сзади, пулеметами же отсекали пехоту, и атака срывалась. Танки того времени, не имея мощного орудия, не могли сами подавить доты и в лучшем случае закрывали их амбразуры своим корпусом. Выяснилось также, что нельзя начинать атаку издали: требовалось, несмотря на глубокий снег, приблизить к дотам исходное положение для атаки. Из-за малого количества проходов в инженерных заграждениях танки скучивались, становясь хорошей мишенью. Слабая оснащенность полевыми радиостанциями не позволяла командирам поддерживать оперативную связь. Потому различные рода войск плохо взаимодействовали. Не хватало специальных штурмовых групп для борьбы с дотами и дзотами. Авиация бомбила только глубину обороны противника, мало помогая войскам, преодолевавшим заграждения".{29}

Крайне неудачно сложились для советских войск боевые действия в районе севернее Ладожского озера. Здесь было самое узкое место финской территории, и Красная Армия, выйдя к Ботническому заливу, могла перерезать ее пополам. В ходе боев 10-12 декабря финны разгромили, взяв в кольцо, 139-ю стрелковую дивизию и нанесли тяжелые потери 75-й дивизии, посланной на помощь. Погибло более 5 тысяч красноармейцев, более тысячи попало в плен. Финские войска захватили 69 танков, около 40 орудий, 220 пулеметов, другие трофеи. Это был один из редких случаев в ходе войны, когда для достижения успеха финны предприняли фронтальную атаку советских позиций (в большинстве случаев они действовали с помощью обходов и охватов). Победа была куплена дорогой ценой. Финская армия в этом сражении пропорционально понесла наибольшие потери за всю войну. Было убито и ранено до 30% участвовавших в столкновениях финских офицеров и унтер-офицеров и 25% рядовых.

В конце декабря также севернее Ладожского озера была окружена и уничтожена 163-я стрелковая дивизия, потерявшая более 5 тыс. убитыми и 500 человек пленными. В руки финнов попало 11 танков и 27 орудий. Такая же участь постигла в начале января 1940 г. 44-ю моторизованную дивизию, посланную на выручку. Часть ее бойцов и командиров прорвалась обратно к границе, оставив в руках противника 70 орудий, 43 танка, 300 пулеметов. Как отмечает Маннергейм, из-за глубокого снега и метели было невозможно точно определить, сколько бойцов 44-й дивизии погибло в бою или скончалось от ран (многие раненые в условиях жестокого 50-градусного мороза замерзли, не дождавшись помощи). Пленных же финны захватили 1300 человек.{30} О трагедии 44-й дивизии есть свидетельство и с советской стороны. Вот что пишет участник боев на Карельском перешейке москвич Б. Тягунов:

"Почти ничего не сказано о наших пленных на "той войне незнаменитой", какой была финская война 1939-1940 гг. Тогда 44-я стрелковая дивизия (финские источники называют ее моторизованной. — Б. С. ), наступавшая из Карелии в ухтинском направлении к Ботническому заливу, почти Перерезала Финляндию пополам. Морозы в ту зиму на Карельском перешейке и в самой Финляндии достигали 45°, зима была очень снежная, а лыжные части у нас появились только в феврале 1940 г. Дивизия вошла в глубь Финляндии на 60-70 километров, и, когда финские лыжные части перерезали ее коммуникации, она оказалась в полном Окружении. На 40-градусном морозе, в метровых снегах дивизия осталась без снабжения, без достаточной санпомощи и без командования. Командир дивизии комбриг Виноградов, за год выросший из командира батальона (капитана) до командира дивизии (комбрига), вместе со своим начштаба и комиссаром дивизию оставили и как-то сумели прорваться к своим. Какое-то время брошенная на произвол судьбы дивизия отражала атаки маневренных финских войск, в массе использующие лыжи. Никакой помощи извне дивизия не получила, и через две-три недели неравных боев была целиком разгромлена. Несколько тысяч обмороженных, обессиленных солдат и командиров оказались в финском плену. Я помню, как нам, командному составу войск на Карельском перешейке, в начале января 1940 г. был зачитан приказ наркома обороны Ворошилова об этом печальном событии и о том, что комбриг Виноградов, его комиссар и начальник штаба были расстреляны "перед строем дивизии"".{31}

7 января 1940 г. ЛВО был преобразован в Северо-Западный фронт во главе с командармом 1-го ранга С. К. Тимошенко, a 11 февраля началась мощная артиллерийская подготовка нового наступления на "линию Маннергейма". После шестидневных ожесточенных боев финское командование под угрозой прорыва начало 17 февраля отводить войска на вторую полосу обороны. Прорвать ее с ходу Красной Армии не удалось. Наступление возобновилось после перегруппировки войск 28 февраля, а 2 марта из-за глубоких вклинении советских войск финны стали отступать в тыловой укрепленный район Випури (Выборг). Части 7-й армии охватили выборгскую группировку с северо-запада, перерезав шоссе Выборг-Хельсинки.{32} Правда, финской армии удалось потеснить прорвавшиеся части и локализовать захваченный ими плацдарм. Войска 13-й армии форсировали реку Вуоксу и шли на Кексгольм.

8 финском руководстве начались дебаты о заключении мира. Военная партия, которую возглавлял министр обороны Ю. Ниюккенен, выступала за продолжение войны. Ниюккенен указывал, что финская армия так и не допустила прорыва своего фронта (цитадель Выборга финны удерживали вплоть до прекращения огня 13 марта), понесла сравнительно небольшие потери и сохранила боеспособность. Сторонники продолжения войны рассчитывали на приближавшуюся весеннюю распутицу, которая должна была сковать действия наступавших советских войск, и, главное, на присылку обещанного Англией и Францией 150-тысячного экспедиционного корпуса. Однако главнокомандующий Маннергейм, поддержанный Таннером, решительно высказался за прекращение войны и 7 марта посоветовал правительству начать переговоры о мире (12 марта был заключен Московский мирный договор). Маннергейм учитывал, что финские войска потеряли свои основные укрепления, утомлены боями, да и неотложные экономические нужды настоятельно требовали сокращения армии. Он так и не получил точного графика прибытия союзных войск, к тому же понимал, что, поскольку генеральное немецкое наступление на Западе неминуемо последует в самое ближайшее время, английские и французские войска сразу же будут отозваны из Финляндии. Опыт боевых действий союзников в Норвегии после майского наступления в Арденнах показал, что здесь Маннергейм был прав. Если бы правительство последовало советам Ниюккенена, то летом 1940 г., после окончания распутицы, вытесненная со своих укрепленных позиций финская армия осталась бы один на один со значительно превосходившей ее Красной Армией.{33} /В свете обнаруженных позднее фактов о подготовке СССР к нападению на Германию летом 1940 г. данное предположение уже не выглядит столь однозначным. Сталин торопился освободить войска в Финляндии и перебросить их на Запад, чтобы быть готовым к вторжению после начала германского наступления во Франции. Поэтому нельзя исключить, что в случае, если бы финская сторона так и не согласилась на тяжелые для себя условия Московского мира, она получила бы мир на условиях либо "статус-кво анте беллум", либо довоенных советских предложений обмена территорий. См. также помещенную в настоящем сборнике статью: "Собирался ли Сталин напасть на Гитлера?"./

Незадолго до окончания войны, в конце февраля, советские войска севернее Ладожского озера постигла еще одна крупная неудача. Были окружены две советские дивизии. Одна из них, 168-я, снабжалась по воздуху и смогла продержаться в Финском котле до заключения перемирия. Другая, 18-я, была почти полностью уничтожена при попытке прорыва. На поле боя финны обнаружили 4300 трупов, в том числе двух генералов (военачальников в звании комбриг и выше), а в качестве трофеев захватили 128 танков и 91 пушку.{34} 18-я дивизия пала жертвой господствовавших в ней накануне войны "шапкозакидательских" настроений и неумения вести боевые действия зимой в сложных условиях финского театра.

Перед началом войны 18-ю дивизию посетил Воронов. Вот такие впечатления вынес он об этой поездке:

"Я подолгу беседовал с командирами о значении артиллерии в современной войне, об уроках боев в Испании и на Халхин-Голе, призывал изучать своего вероятного противника, объективно оценивать его силы, не зазнаваться, не скатываться к "шапкозакидательству", избегать условностей в боевой подготовке. В одной из дивизий после беседы ко мне подошли несколько командиров и политработников. Они были не согласны с оценкой сил вероятных наших противников.

— Это неверные установки, запугивающие личный состав, -— заявили они. — Они идут вразрез с указаниями высших инстанций.

— Я вам высказал не только свои взгляды. Это — требование жизни. Наконец, это требование наркома, который прислал меня сюда.

И все же мои слова, видимо, подействовали мало. Трагической была для этой дивизии недооценка сил противостоящего противника. Когда начались бои, она попала в окружение в лесах Карелии и понесла большие потери".{35}

О той же злополучной дивизии писал и Мерецков: "Хуже получилось с другой дивизией, переброшенной на фронт из украинских степей без предварительного обучения бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и глубоких снегов. Эта дивизия сражалась не на том участке, которым я в тот момент командовал, но мне рассказали о ее судьбе. Она оказалась в совершенно непривычной для нее обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб".{36}

Недостатки, обнаружившиеся у бойцов и командиров 18-й дивизии, были типичны для очень многих частей и соединений, участвовавших в финской войне, а это привело к тому, что победа была куплена дорогой ценой.

По Московскому мирному договору, к СССР отошли все требуемые им ранее территории, а также вся территория Карельского перешейка вместе с Выборгом и район севернее Ладожского озера, плюс территория в районе Куолаярви на севере. Порт Печенга возвращался Финляндии. Военнопленные должны были быть немедленно возвращены обеими сторонами. Советский Союз вновь признал правительство в Хельсинки, не вспоминая больше о правительстве ФДР. 31 марта 1940 г. уступленные Финляндией территории (кроме Карельского перешейка) были объединены с Советской Карелией в Карело-Финскую ССР, а правительство в Териоки было преобразовано в правительство этой республики.{37}

В ходе войны Англия, Франция, США и Швеция оказали Финляндии дипломатическую поддержку. В частности, 14 декабря 1939 г. главным образом усилиями французской и британской дипломатии Советский Союз был исключен из Лиги Наций за агрессию против Финляндии.{38} Это решение было последним решением Совета Лиги Наций и имело лишь символическое значение. Англия, Франция и Швеция поставили финской армии 191 самолет, 28 танков и тракторов, 223 полевых и морских орудия и гаубиц, 100 минометов 81-миллиметрового калибра, 120 противотанковых пушек и 200 противотанковых ружей, 166 зенитных орудий.{39}

О количестве боевой техники в частях Красной Армии, действовавших против Финляндии, и о количестве потерянных обеими сторонами танков и боевых самолетов имеются лишь финские данные. Всего Финляндия использовала против СССР 287 самолетов (в том числе 167 истребителей), потеряв из них 61 машину. Советская авиация имела 2500 самолетов, из которых финскими истребителями и зенитной артиллерией было уничтожено 725. Из 3200 советских танков финны захватили или уничтожили 1600.{40} Здесь сказалось превосходство поставленных западными союзниками новых истребителей над устаревшими советскими, которые, равно как и бомбардировщики, из-за своей тихоходности оказались уязвимы и для зенитного огня. Танки же часто применялись не для развития успеха, а для прорыва укрепленных позиций, что приводило к очень большим потерям.

Но еще тяжелее были людские потери. Финская армия потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, более 1 тыс. пленными, 43,5 тыс. ранеными, из которых примерно 10 тыс. остались инвалидами. Советские потери финнами были оценены примерно в 200 тыс. убитыми и умершими от ран. Потери гражданского населения Финляндии, в основном в результате бомбардировок, составили 646 убитых (так как финская авиация не совершала налетов на советскую территорию, среди гражданского населения СССР потерь не было).{41}

Командование ЛВО дало иные сведения о советских потерях: 48 745 убитых и умерших от ран, 68 863 раненых.{42} Штаб ЛВО также поставил под сомнение официальные данные финской стороны о потерях армии Финляндии, утверждая, что финны потеряли убитыми более 70 тыс. человек, умершими от ран 15 тыс. и ранеными более 250 тыс. человек.{43} Фантастичность этой оценки очевидна. Если бы потери финской армии действительно достигали 85 тыс. убитых и умерших от ран, а с учетом инвалидов значительно превышали 100 тыс., это не могло бы ни сказаться на мобилизационной способности страны в 1941 г. (вспомним, что тогда в армии уже не было 11,5 тыс. иностранных добровольцев). Однако Финляндия вновь мобилизовала в вооруженные силы 18 процентов населения, или более 600 тыс. человек.{44} Ясно, что призыв новобранцев 1940-1941 гг. мог компенсировать (очевидно, даже с некоторым превышением, так как в 1941 г. страна выставила несколько больше солдат, чем в 1939 г.) потери не более 45 тыс. человек, считая и умерших от ран, инвалидов и убывших домой иностранных добровольцев, но никак не вдвое-втрое большие потери, приведенные в сообщении штаба ЛВО. Так что надежность официальных финских данных о потерях сомнений не вызывает.

Сложнее обстоит дело с советскими потерями. Если верны официальные советские данные, то на одного убитого финского солдата приходится двое советских; если верна финская оценка советских потерь, то на одного финна приходится восемь погибших наших сограждан. В Великой Отечественной войне исчислено соотношение военных потерь 3,7:1, т. е. почти четверо погибших красноармейцев на одного убитого солдата противника.{45} А ведь тогда немецкие войска не только оборонялись, но и наступали, не раз попадали в окружение, неся большие потери. В финскую же войну финны ни разу не попали в окружение, за редчайшим исключением не наступали и не контратаковали, в то время как советские войска предпринимали зачастую недостаточно подготовленные штурмы долговременных укреплений и также несли большие потери в окружении севернее Ладожского озера. Поэтому представляется вполне вероятным, что соотношение потерь в финскую войну было еще менее благоприятным для Красной Армии, чем в Великую Отечественную, и поэтому мы склонны считать, что финская оценка советских потерь близка к действительности. Это подтверждается и свидетельствами участников финской кампании. Приведем лишь один пример. Поэт Сергей Наровчатов вспоминал в 1979 г., как вернулся с финской: "Я понял, что такое взрослость, какая это страшная вещь... Из батальона в 970 человек осталось нас 100 с чем-то, из них 40 человек невредимыми".{46}

Финская оценка советских военных потерь совпадает с оценкой немецкой военной разведки, которая в 1942 г. оценивала советские потери в "зимней войне" в 430 тыс. убитых и инвалидов (на убитых здесь приходится примерно половина общего числа).{47} Отметим также, что, по всей видимости, сохранившиеся в советских архивах данные по личному составу частей, участвовавших в финской кампании, страдают неполнотой. Так, по утверждению директора ЦГАСА М. Стеганцева, в архиве не сохранилось документов за 1940 г. по личному составу 13-го, 45-го и 69-го отдельных лыжных батальонов{48} (в одном из них воевал и С. Наровчатов, чьи воспоминания процитированы выше). Поэтому советские, данные о потерях могли оказаться заниженными (Сталин и его окружение, несомненно, стремились скрыть от народа истинный размер потерь).

Из приведенных Маннергеймом в мемуарах данных о числе военнопленных, взятых при окружении советских войск севернее Ладожского озера, явствует, что в финском плену оказалось по меньшей мере 5 с лишним тысяч красноармейцев. Их судьба была ужасна. Продолжим здесь цитату из письма Тягунова: "В мае 1940 г. (скорее всего ошибка, должно быть: в марте. — Б. С. ), когда было подписано перемирие, финны передали наших военнопленных — изможденных, обмороженных, инвалидов... Их везли в санитарных поездах, к которым никого не подпускали. Домой они не вернулись. Их семьи тоже были высланы, видимо, как семьи предателей. Так как теперь быть — продолжать их тоже считать предателями?".{49} Трагедия советских солдат и командиров, попавших сначала в финский плен, а йотом в сталинские лагеря, еще ждет своего исследователя.

Уже после публикации нашей статьи были обнародованы данные о потерях Красной Армии в советско-финляндской войне, значительно превышающие прежние официальные цифры. П. А. Аптекарь подсчитал потери погибших по хранящимся в Российском государственном военном архиве книгам учета безвозвратных потерь РККА в войне с белофиннами и составил именные алфавитные списки убитых, умерших от ран (кроме тех, кто Скончался в тыловых госпиталях) и пропавших без вести. Число погибших он определил в 131 476 человек, а число пленных — примерно в 6000, из которых около 200 человек отказались вернуться на родину. Число раненых и обмороженных исследователь оценивает в 325-330 тыс. человек, потери авиации — в 640-650 самолетов, а потери танков — более чем в 2,5 тыс. машин, из которых более 650 было потеряно безвозвратно.{49а} Следует учесть, что в приведенную П. А. Аптекарем цифру погибших не вошли также потери флота и войск НКВД и что вряд ли именные списки потерь, составлявшиеся через 10 лет после окончания войны, были исчерпывающими и полными. Вероятно, истинное число погибших советских военнослужащих исчисляется в пределах от 131,5 тыс. до 200 тыс. человек.

Так справедливой или несправедливой была эта война для Советского Союза, справедливой или несправедливой была она для Финляндии? Все сказанное выше однозначно обязывает к выводу: справедливой — для Финляндии, несправедливой — для СССР. В ходе конфликта мировое общественное мнение было на стороне Финляндии. Престиж СССР в мире резко упал. В феврале 1940 г. президент США Ф. Д. Рузвельт, выступая перед конгрессом американской молодежи, сказал: "Более двадцати лет назад... я решительно симпатизировал русскому народу... надеялся, что Россия решит свои собственные проблемы и что ее правительство в конечном счете сделается миролюбивым правительством, избранным свободным голосованием, которое не будет покушаться на целостность своих соседей. Сегодня же надежда или исчезла, или отложена до лучшего дня. Советский Союз, как сознает всякий, у кого хватает мужества посмотреть в лицо фактам, управляется диктатурой столь абсолютной, что подобную трудно найти в мире. Она вступила в союз с другой диктатурой и вторглась на территорию соседа, столь бесконечно малого, что он не мог представлять никакой угрозы, не мог нанести никакого ущерба Советскому Союзу, соседа, который желал одного — жить в мире как демократическая страна, свободная и смотрящая вперед демократическая страна".{50} Здесь сталинскому режиму дана точная оценка, режиму, разрушившему надежды, возникшие после 1917 г. у части демократической общественности мира.

Маннергейм в приказе по армии 13 марта 1940 г. в связи с завершением военных действий писал: "Более 15 тыс. из вас, кто вышел на поле боя, никогда не увидят снова своих очагов, а сколь многие из вас навсегда потеряли способность к труду! Но вы также нанесли врагам тяжелые удары, и, если 200 тыс. из них лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, в том нет вашей вины".{51} Главнокомандующий финской армией также вспоминает, как военный атташе Финляндии в Москве передал сказанные ему слова Нового наркома обороны маршала Советского Союза С. К. Тимошенко о том, что "русские многому научились в этой тяжелой войне, в которой финны сражались героически".{52} Что касается уроков войны, то, к сожалению, усвоены они были Далеко не достаточно, что подтвердили тяжелые потери Красной Армии в Великой Отечественной войне, крупные поражения 1941-1942 гг. Но характерно в этой фразе другое (если, конечно, атташе, а вслед за ним Маннергейм передали ее точно): Тимошенко, сам возглавлявший войска на Карельском перешейке, говорит, что финская армия сражалась героически. А ведь, скажем, по отношению к гитлеровской армии ни у кого из ее противников язык не повернется сказать, что она сражалась героически, хотя немецкие солдаты действительно в ряде случаев, например под Сталинградом, проявляли мужество. Дело в том, что героической мы называем лишь справедливую борьбу. Быть может, и Тимошенко, и многие другие бойцы и командиры в глубине души смутно догадывались, что воевать на этот раз приходится за неправое дело, что справедливость на стороне финнов, отстаивающих свою свободу и независимость. Оттого и в народной памяти финская война осталась "незнаменитой", и дело тут вовсе не только в военных неудачах (вспомним не менее тяжелые неудачи 1941 г., которые тем не менее иначе отразились и в фольклоре, и в художественной литературе). Нет, народное сознание чувствовало несправедливость войны и не оставило ее в памяти.

Доказательство, что определенное сочувствие делу финнов не было чуждо хотя бы части советской интеллигенции, можно найти и в романе Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", где главный герой, физик Штрум, замечает, что "изжившая себя буржуазная демократия в Финляндии столкнулась в сороковом году с нашим централизмом, и мы попали в сильную конфузию. Я не поклонник буржуазной демократии, но факты есть факты".{53}

И совсем недавний пример — оценка советско-финляндской войны советским социологом: "Или вот советско-финляндская война. Она, мне кажется, была органическим следствием сталинского режима, без ее анализа и оценки нельзя составить полного представления о том периоде, тем более проанализировать такой неотъемлемый социально-политический элемент сталинизма, как экспансионизм. Не буду говорить о моральной и международно-правовой стороне дела, хотя война гиганта с маленьким соседом, которому незадолго перед этим была предоставлена независимость, дает для этого богатый материал. Возьмем чисто утилитарный аспект: позиция Финляндии могла быть совершенно иной в 1941 г. Возможно, даже нейтральной".{54} Действительно, усилила ли победа в финской кампании безопасность СССР в целом и Ленинграда в частности? Ответ один: нет, не усилила, а, наоборот, ослабила. В июне 1941 г. финские войска вместе с гитлеровцами напали на Советский Союз и уже 31 августа захватили печально знаменитый поселок Майнила. В какие-нибудь два-три месяца финны достигли прежней границы на Карельском перешейке и даже пересекли ее, что, правда, не вызвало падения Ленинграда. Американский историк Ч. Лундин по этому поводу справедливо заключает: "Даже в терминах самой прагматичной реальности политики теперь очевидно, что все советское предприятие было хуже чем преступлением, оно было ошибкой. Благодаря московской политике, толкнувшей Финляндию к сотрудничеству с Германией, русские оказались скучены в опасно ограниченном оборонительном периметре Ленинграда в условиях несравненно менее благоприятных, чем в 1939 г. В то время как германские армии наступали на город с юго-запада, финны, вооруженные лучше, чем когда-либо, нависали буквально на расстоянии пушечного выстрела с севера".{55} Но теперь война была для Финляндии несправедливой. Она воспользовалась тяжелым положением вчерашнего противника и напала на него, рассчитывая на скорую германскую победу. Перефразируя высказывание бургомистра Штутгарта М. Роммеля: "Для Германии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним", — можно сказать, что "для Финляндии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним". Но несправедливость для финнов той второй войны 1939-1944 гг. не должна заслонять от нас совершенно иной характер первой, "зимней войны".

Дальнейшее, всестороннее и глубокое, осмысление итогов и уроков "зимней войны" поможет нам лучше понять себя, свое общество тогда и теперь.

В колонках играет - Hush Hush
Настроение сейчас - Хорошое

Давайте соберем под этой темкой 1000 комментов!
Начинаем!

Кимберли Уайатт, солистка группы Pussycat Dolls!

Читать далее...

Вызываю на бой!

Уайатт_Кимберли

Вызываю на бой!

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Голосуйте за меня

Zetsuai

Уайатт_Кимберли

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Голосуйте за меня

Memelina

Уайатт_Кимберли

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Вызываю на бой!

Уайатт_Кимберли

Вызываю на бой!

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Вызываю на бой!

Уайатт_Кимберли

Вызываю на бой!

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Вызываю на бой!

Уайатт_Кимберли

Вызываю на бой!

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Вызываю на бой!

Уайатт_Кимберли

Вызываю на бой!

Прикиньте, еще есть много других битв, но вы можете создать свою и доказать всем, что вы круче!

Обожаю Pussycat Dolls!