РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ (Продолжение) © Антон ТАЛАЛАЕВ РАССТРЕЛЯННА...
Антон ТАЛАЛАЕВ. РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ. (часть 1.) - (0)Антон ТАЛАЛАЕВ. РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ © Антон ТАЛАЛАЕВ РАССТРЕЛЯН...
(и еще 1765 записям на сайте сопоставлена такая метка)
Другие метки пользователя ↓
1993 ivanna lelia_lanskaja lyolya_lanskaya petersburg poesie video vilnius аврора антон_талалаев бехтерева брат видео время города дети звери история кино криминал лёля_ланская ли.ру литература люди музыка народы новости обскурантизм память пейзаж петербург погода подлодка курск политика проза происшествия промывка мозгов психология расстрелянная россия россия рунет санкт-петербург сергей_бодров соотечественники стихи страны теле тех.проблемы фото цивилизации
Anton Talalaev. Расcтрелянная Россия. Часть 2. |
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ (Продолжение)
© Антон ТАЛАЛАЕВ
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ-2
Памяти павших в Москве осенью 1993 года
(ПРОДОЛЖЕНИЕ.)
– Ребята, там, в Москве, наших расстреливают. Из танков… Прямой наводкой!
Дверь захлопнулась.
Еще несколько секунд я тупо смотрел на монитор. Я ничего не чувствовал. Ничего не испытывал. Меня накрыла волна. Глухая, тяжелая. Я не знал, жив ли я. Мертв ли.
Поднялся. Отодвинул стул. Увидел: распахнулась дверь. Митя. Белокурый широкоплечий. С физиономией сфинкса. Только в горячих синих глазах – страдание.
– Прямой репортаж по телику, – говорит Митя, а губы у него белые-белые. – Девочка из CNN... Пошли, Антоша.
– Пошли, – сказал я, закуривая сигарету. – Пошли.
В коридоре краешком глаза я заметил Виктора. Наш фотокор. Высокий черноусый красавец есаул Романенко. Он был очень бледен. Перед ним стояла пухленькая Любочка, с пустыми неопределенного цвета, похожими на пожухлые листья, широко распахнутыми, всегда готовыми соврать глазами.
Любочка была неисправимой, фанатичной демократкой.
– Пойдем, – говорил ей Виктор. – Посмотришь, как развлекаются твои собратья. Может быть, тебе хоть это поможет.
– Этой, – подумал я. – Ничего уже не поможет.
То, что мы увидели, войдя в комнату, на телеэкране, замораживало.
Танки. Сначала я увидел только танки. Они разворачивались. Потом на секунду замерли, уставившись жерлами пушек на белоснежное в лучах утреннего солнца здание Верховного Совета
Я почему-то подумал:
– Какое солнечное утро сегодня в Москве.
Бесстрастный голос с не очень явным акцентом спокойно рассказывал о происходящем.
– Кто ведет репортаж? – спросил я.
– Си-эн-эн, – сказал кто-то.
Это и в кошмарном сне не могло бы присниться.
Ельцин, наш "всенародно избранный", на глазах онемевшего мира санкционировал массовое убийство гражданского населения своей страны.
Девочка из CNN вдруг озадаченно произнесла:
– Откуда там люди?
И с отчаяньем, созвучным нашему, прошептала в микрофон, как заклинание:
– Люди! Нам же сказали, что там нет людей…
А снаряды вгрызались в белостенные этажи проклятого дома, черной копотью отпечатывали на них свои смертельные поцелуи, и вот, вслед за клубами черного дыма рванулось вверх тяжелое густое пламя…
Фанатичная демократка Любочка, случайно затесавшаяся среди нас, у телевизора, плакала.
Где ты, Шумер, Вавилон, Египет, населенный египтянами? Где ты, Персия, где ты, великая Античность?
Круги на воде – вот, что остается на лике Земли от стран, давших хлеб и приют пестроцветным разноязыким племенам, бродящим по Земле с одной бредовой целью – доказать всему миру свою избранность.
Все, кто давал им приют, были оболганы, обворованы. Все исчезли с лица Земли.
Какая страшная судьба – быть отвергнутыми Богом и не понимать этого. Не видеть!..
Часть 2. ПОСЛЕ РАССТРЕЛА
АНДРЕЙ,
до 3 октября 1993 года –
офицер питерской милиции
…Андрей пришел не один.
– Знакомьтесь, – сказал он, крепко пожав мне руку. – Это Михаил. Мы вместе там были…
Оба выглядели странно, не по-питерски. Инопланетно как-то. Я понял, их все еще держит Москва.
–Кофе будете? –спросил я.
–Да-да, спасибо, – скороговорочкой произнес Андрей, и было ясно, что ему все равно. Миша молчал. Он вообще, как потом выяснилось, был не из разговорчивых.
Я заварил кофе. Закурил.
– Можете поздравить меня, – усмехнулся Андрей. – Я теперь безработный.
Он улыбался, но это ничего не значило.
– То есть, как это – безработный? –спросил я.
Мы все еще жили привычными понятиями, впитанными советскими людьми с молоком матери.
У нас, в Советском Союзе, безработных не было. "Требуются" – вот, что висело на всех углах.
Страна много строила. Корабли и дороги, детсады, школы, и – дома, дома, дома… Вводила новые заводы и рудники, осваивала космос и новые месторождения… Люди всегда и везде требовались. И хотя к 1993-му все уже рухнуло, верить в это мы не могли. И принять как неизбежность – тоже.
– Да, так вот оно получается, – медленно произнес Андрей.
У него было лицо человека, который вдруг обнаружил, что обворован.
– Ты знаешь, Антон, там, в Москве, мне впервые в жизни было стыдно за свою форму… Было утро. Мы выбрались с чердака и пошли к вокзалу… И люди плевались. Никогда этого не забуду. Понимаешь, они плевали в меня, потому что на мне была форма офицера МВД.
– Почему, Андрей?
– Они кричали, что я убийца. Они думали, что я из тех, кто расстреливал Белый Дом…
– Давай-ка обо всем по порядку, – сказал я. – Время у тебя пока есть.
Шутка по поводу времени не получилась. Идиот, подумал я о себе, надо же такое сморозить.
Андрей улыбнулся.
– Это точно… По порядку? Ну, давай, попробую.
Если не ошибаюсь, 21 сентября 1993 года был опубликован указ Ельцина. Номер 1400...
Естественно, в любом милицейском подразделении он обсуждался. То есть, ну как обсуждался? На уровне кабинетных, кулуарных разговоров. Я однозначно оценил его для себя.
Любой юрист, если он действительно юрист и если он человек, который не кривит совестью, да любой человек, имеющий мало-мальское юридическое образование, понимал однозначно: нарушены все законы. Мыслимые и немыслимые. И в первую очередь нарушен Основной закон – Конституция.
Конституция России.
Действия сотрудников органов внутренних дел определяются чем? Законом о милиции. Пункт 4-й Закона о милиции гласит, что каждый сотрудник милиции свои действия осуществляет – первое: в соответствии с Конституцией, далее – в соответствии с законодательной базой, содержащейся в Кодексах, и нормативными актами. Так что, для меня все выглядело однозначно.
Пошел к начальнику РОВД, к зам.начальника. Переговорили: «Ну, как вы считаете?»
И вдруг слышу такие утверждения, что нам, мол, не надо соваться, они там на месте пусть сами разбираются...
– А мы-то что, пешки?..
– Нет, ну да, конечно, закон-то нарушен, но...
Так что же получается? Одним человеком закон нарушен – ему за это ответ держать, а другому все можно? Все?
Закон не может действовать на 20-30 процентов. Не закон это, если он не для всех писан.
– Тем более, что исстари было так, что кому много дано, с того много и спросится, – говорю я.
– Да, конечно... И вдруг получается что? Для меня, президента, законы не писаны, а вы, ребята, здесь, на нижнем уровне... Мне все это надоело. Да и времена не те.
Мне говорят:
– Да при чем тут времена, сами понимаете, паны дерутся – у холопов чубы трясутся...
В общем, в Питере, оно, конечно, потише – отсидеться-то. Но и "отсидеться" – не факт.
Придет приказ из тех же проельцинских структур, и тогда – все. Выбора не будет.
Но пока приказа не было. А события развивались. Даже по той информации, которая проходила, хотя и в урезанном виде, о Москве, я видел, что блокировка там началась. Рано или поздно это закончится очень плохо…
Видно было, что там блокировали сотрудников Белого Дома. Милиция там уже все окружила...
Есть люди, Антон, которые давно уже приняли решение. А для меня это не сразу было.
У меня двое маленьких детей. Дочке всего год и четыре месяца. Супруга. Мать больная лежит, парализованная.
Поэтому, прежде чем поехать, я десять раз подумал, не то, что так, сорви-голова...
Встретился на вокзале с товарищами. Стою. Смотрю – с нашего РОВД. По форме тоже одет... Первое, что в голове –за мной послали. Дело в том, что прежде чем уехать, я написал рапорт на имя начальника.
– Рапорт? О чем? – спросил я.
– О том, что в стране осуществлен государственный переворот, что приказы, которые сейчас идут, сомнительны... Отдал рапорт одному человеку, сказал, что если я в понедельник к 9-00 не приеду, рапорт положишь на стол начальнику.
Да… Понимаешь, у меня не было четкой уверенности, что приеду и останусь там. Решил, приеду, посмотрю там на месте. Разберусь в ситуации, поговорю с людьми...
У кассы на Московском вокзале смотрю, стоит человек впереди, в форме армейской, покупает билет на Москву. Разговор у нас зашел. Познакомились... В одно купе мы попали. Втроем. Вот такое странное стечение обстоятельств...
Москва… Ты знаешь, что она для каждого русского… Москва!..
Приехали. Пришли. Там уже оцепление стояло... Мы в форме были. Огляделись. Заслоны везде, но между домами еще можно было пройти. Прошли. Просочились за баррикады.
Окопы там были временные. Пробрались.
Пришли в приемную. Нам Хасбулатова или Руцкого, говорим. Ладно говорят, подождите немного. Подождали так с полчаса. Пришел человек. Роста так метр-87, метр-88, плечистый такой. В очках.
– Здравствуйте, – говорит.
Представился: я такой-то, назначен Верховным Советом...
Мы говорим – я лейтенант такой-то, я старший лейтенант, я лейтенант такой-то. Прибыли в ваше распоряжение.
– Откуда вы, ребята, приехали? –спрашивает.
– Из Питера, – говорим.
– Ну, а как вы вообще-то оцениваете ситуацию?
– Товарищ майор, как можно оценивать ситуацию? Однозначно. С правовой точки зрения.
Ну а потом, в личной беседе он рассказывал… Я, говорит, не знал, кто такой генерал Дунаев, кто такой Баранников был... Чисто по-человечески, все происходящее –это наша трагедия. Личная. Потому, говорит, что мы сами этого человека в 1991 году подсадили на танк, чего я себе лично никогда, говорит, наверное, не прощу...
Я тогда уточнил у майора:
– «Этого человека» – это о Ельцине?
– Да, конечно... Ведь Баранников – это бывший министр внутренних дел, а Дунаев был замом Ерина. В 1991 году это были первые генералы, которые отказались выполнять приказы ГК ЧП. Были бы тогда силы, я бы сам их первый расстрелял. Ведь беда, я считаю, началась именно тогда. Прозрение приходит ко всем. Но, к сожалению, только со временем...
Оценка личности Ельцина у него тоже была неоднозначна. Он говорил, что Ельцин очень изменился, что теперь он – совсем другой человек…
А я считаю, что Ельцин всегда таким был.
…Познакомились. А потом задачу нам объяснял уже Баранников: самое главное – не допустить провокаций.
Ведь делается все это очень просто: бросается с одной стороны бутылка, камень, с той стороны – выстрел. И дальше уже этого не остановить. Создали группу из офицеров органов внутренних дел, депутатов. Ходили по периметру оцепления, разговаривали с военнослужащими, объясняли, что, то, что они делают – выполняют незаконные приказы, – подпадает под определенную статью уголовного кодекса, они становятся соучастниками беззакония.
Они не служат Ельцину, не служат конкретно Хасбулатову или Руцкому. Они должны подчиняться закону.
В первые дни – в субботу и воскресенье до вечера мы этим занимались.
Перехватили группу Тюменского ОМОНа, съездили на вокзал.
Приехал тюменский ОМОН, выгрузился, мы подъехали группой, в форме. Они приняли нас за встречающих от Ерина. А за нами бежал вприскочку его представитель. Нас увидел, растерялся, стоит...
Мы объяснили приехавшим, что их хотят столкнуть здесь с такими же сотрудниками милиции.
– Мы не призываем вас переходить на нашу сторону. Задумайтесь просто, куда вас толкают и почему здесь не хватило московского ОМОНа.
Раздали законные приказы, подписанные Хасбулатовым и Руцким. Тюменцы говорят:
– Раз такое дело, мы никуда не пойдем.
Еринский представитель кричит:
–Это не они, это я вас встречаю!
Тюменский командир в полной растерянности...
Да… Вот такая была степень информированности. Ну а дальше…
24-го сентября мы приехали, и в ночь с 25-го на 26-е, около двух часов, прошла информация, что сейчас ельцинисты пойдут на штурм.
Приказали нам оружие применять как крайнюю меру. Настолько люди были готовы, все поднялись, выстроились в оцепление…
За час до того, как, по нашей информации, должен был начаться штурм, наступило полное радиомолчание. Так мы перехватывали переговоры, а тут – тишина.
БТРы начали выдвигаться. И потом –раз, резко врубают прожектора, и начинают шарить по зданию.
Мы в мегафон:
– Прекратите провокацию!
За десять дней с нашей стороны не было допущено ни одного серьезного инцидента.
А ведь – в последние три дня особенно – ОМОН колошматил людей кошмарно. Избивали, калечили. И в то же время некоторые сотрудники начали переходить на нашу сторону.
Потом прибыли из Приднестровья люди.
В форме, в беретах. Без оружия, естественно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ 6.
Та сторона об этом знала, у нее в Белом Доме агентура работала, естественно.
Дезуха шла страшная – то говорят, что двести казаков приехало, то – два БТРа, а человек пойдет проверить – и пропал... Но, тем не менее, все это сыграло свою роль, и с 25-го на 26-е штурм у них не состоялся…
Говорили мы с теми, кто держал Белый Дом в блокаде, разъясняли:
– И с той, и с другой стороны – офицеры милиции, нам это не надо, только мы действуем на основании закона, а вы – потому что генерал Ерин приказал.
Они понимали, что так и есть.
Если генерал Ерин нарушает и действует вопреки Конституции и существующим законам, то он не генерал, а преступник. Отвечают, что преступником может только суд объявить.
А как еще по-русски назвать человека, преступившего закон? Им и сказать нечего. Мы показываем Закон о милиции, Конституцию. Что, у нас другая какая-то Конституция принята была? Нет. Другой Закон о милиции? Нет. Так кто вы? Против этого аргумента они все опускали голову, говорили:
– Ну, нам приказали.. Больше дня подразделение у осаждавших не выдерживало такой разъяснительной работы, сразу меняли. Постоянно меняли.
Все это так и продолжалось до установления полной осады. До этого еще выходили в город.
Когда обрезали связь, электричество – принесли радиотелефоны. Радиотелефоны есть – питания к ним нет. Сняли аккумуляторы с чего-то, какое-то время телефоны эти работали.
Выходили из положения, как могли.
Мы, внутри здания, работники Белого Дома еще как-то терпели.
Труднее всего было тем, кто снаружи стоял, у костров. Мне, физически здоровому человеку, это тяжело, а там были и женщины и дети…
А утром, когда первые выстрелы раздались, я выбежал – они все падают. Один за другим.
Это трудно передать. Когда вспоминаю – меня трясти всего начинает.
Забежал назад, говорю – там людей убивают.
БТРы стреляли. Сейчас выясняется, что все это "бейтар" был. "Бейтар" и этот… Котенев. Понастроили войск… Но так стрелять в безоружных людей могли только чужие.
Все было закрыто полностью. Спираль Бруно – это не совсем колючая проволока. Это хуже. Ачалов рассказывал, что давал в свое время задание солдатам: кто преодолеет эту спираль, едет в отпуск.
За нее достаточно зацепиться, она режет до кости. Солдата, решившегося пройти через спираль, пришлось вырезать автогеном.
Применение этой спирали запрещено Женевской конвенцией.
А оцеплявшие нас не пропускали ни "скорую помощь", ни людей из соседних домов, приносивших нам лекарства…
***
Лицо Андрея стало жестким. Светлые глаза сузились, как в прицел. Я понимал, что возвращаю его в ад московских улиц, в кошмар, который цепко держал всех, кто прошел через него и остался живым. Понимал, что это немилосердно, что ребятам надо бы дать время, чтобы они отошли, чтобы пережитое хоть чуть-чуть ослабло.
Но они сами пришли ко мне.
Возможно, это тоже был вариант выхода из шока – рассказать, поделиться этой страшной болью за всех ушедших с теми, кто еще остался здесь, на земле.
Михаил, все время, пока рассказывал Андрей, молчал. Он сидел неподвижно, разглядывая сжатые пальцы сильных больших рук, лишь иногда судорожно вздернув подбородок, отворачивался к окну, за которым был тополь и тихое синее питерское небо.
Я снова заварил кофе, предложил ребятам. Кивнув, они взяли крохотные кофейные чашки… Я спросил:
– Есть достаточно обоснованная точка зрения… Во всяком случае, это высказывалось в прессе, очевидцами, – что вся операция по расстрелу Белого Дома направлялась из американского посольства?..
Андрей, отставил чашку с кофе, помолчал.
– Очень может быть, – медленно произнес он. – То, что сегодняшнее правительство – это американские марионетки, нет сомнений. Люди, с которыми я разговаривал, из окружения Лужкова – некоторые раньше в охране Ельцина работали, – говорили, что Ельцин такой человек, что если надо будет начать атомную войну, чтобы еще хоть неделю побыть у власти, он начнет.
Еще его и настраивают соответственно. Подходит к нему, скажем, какой-нибудь Бурбулис и говорит: "Борис Николаевич, давайте по-мужски, выйдем сейчас на Красную площадь и спросим у первого попавшегося, доволен ли он нашей политикой?". А там уже ждет подготовленный мальчик какой-нибудь, подбегает, говорит: "Спасибо, Борис Николаевич, за наше счастливое детство, за "сникерсы", за "марсы". И Ельцин думает, что все идет, как надо.
Это марионетки. Самые элементарные.
– Зомби это, – говорю я. – Зомби. И не надо их оправдывать. Им это состояние – в кайф.
– Да, власть – самый сильный наркотик, – неожиданно произносит Михаил.
– Да…– говорит Андрей. – Когда мы первые дни в "Лефортово" были, уже тогда распространилось – по "Радио России", в газетах, через каждые пять слов: "Штурм, штурм". А никакого штурма не было. Был откровенный расстрел безоружных людей.
Из БТРов, БМП, из тяжелых танковых орудий.
Методично, в течение многих часов.
…3-го октября на нашу сторону перешли человек двести сотрудников МВД. Без оружия, правда. И мне Руцкой тогда сказал:
– Неужели я этих ребят положу здесь?
С Руцким все время ходили, боялись, что он застрелится, когда начали гибнуть люди.
Что бы мне ни говорили про Руцкого, про Хасбулатова, что они такие-сякие, что они ошибались, – я вспоминаю: тот же Хасбулатов, когда мальчишек начали раненых, мертвых приносить, складывать, он позеленел, побелел…
Репортеры – иностранные – там еще были, наши все пропали куда-то…
А потом пошел к пролому, который снарядом был проделан в стене, встал там… А пули свистят!
Руцкой ему говорит:
– Руслан, ты чего?
А тот ему спокойно отвечает:
– Чего ты кричишь, Саша? Я хорошо слышу.
Что он хотел этим показать?.. Что не прячется он за этих мальчишек, может.
Убить его там спокойно могли. Пули там – буквально, роем…
Стали его оттаскивать, говорить:
– Кому ты чего хочешь доказать, мы тебя и так знаем.
А он поворачивается к этим репортерам и говорит:
– Видите? Вот она, демократия – с танковыми снарядами.
Мы ведь все верили в демократию. До этих событий. Не поверишь, Антон.
– Вам здесь сложнее было разобраться, – говорю я. – Вы не жили в Прибалтике до конца 80-х…
– Мы все столкнулись с чем-то, чего и понять сразу не могли. Психическая обработка массового сознания…
Ты абсолютно прав, – говорит Андрей. – Как ты думаешь, для чего сейчас повторяют это –"штурм, штурм"? Обелить трусов и предателей.
При слове "штурм" все представляют – вот идет человек под автоматным огнем, пригибаясь, – как штурмовали Берлин. Как в фильмах про Великую Отечественную. Святое дело. Правое.
Ничего этого в Москве не было. Был хладнокровный расстрел. Ельцинские БТРы, БМП подошли к Дому Советов на пистолетный выстрел. Был бы у нас хотя бы один гранатомет…
Но те знали, что у нас ничего нет, что это – расстрел Белого Дома – будет для них безнаказанным.
Дважды генерал Руцкой обращался к стреляющим:
– Дайте выйти женщинам, дайте выйти детям!
Выйти не дали никому…
Но как мужественно вели себя те же женщины! И среди депутатов, и работники Белого Дома, и защитницы… Еще батюшка этот тогда был живой – отец Виктор. Его убили. Пошел с иконой навстречу танкам и – убили.
Стреляли из мэрии, гостиницы "Мир", со стороны американского посольства.
Андрей молчит, словно задохнувшись. Я жду. Наконец он продолжает:
– Говорили с солдатами до штурма – они: "Нет, ребята, ни на какой штурм мы, конечно, не пойдем". Конечно, были и мерзавцы. Но их на общем фоне – единицы. И командиры говорили, что они штурмовать ничего не должны вроде бы.
Когда группа "Каскад" – специалисты по борьбе с террористами, верзилы двухметрового роста, они на шестой этаж "кошку" мечут, – отказались штурмовать Белый Дом, у Ельцина, видимо, был обморок. Ведь если бы "Каскад", или "Альфа" взялись за дело, в живых из нас бы никого не осталось, – такая задача перед ними стояла.
Пауза.
Я физически чувствую ее тяжесть…
ПРОДОЛЖЕНИЕ 7.
Андрей продолжает:
– И когда в воскресенье, третьего октября, снаружи люди прорвались (шум такой стоял, будто волна идет – по нарастающей), все выскочили, – а еще солнечный день такой, голубое небо, посмотрели – идет вал. Люди. Около ста тысяч было.
Омоновцы вроде сначала двинулись навстречу прорвавшимся, потом передумали, побежали, все бросают, щиты эти… Погрузились в машины, на дальних подступах стоявшие, и уехали.
Такой был момент… Как День Победы. Совершенно незнакомые люди плачут, обнимаются. Глоток свободы. Такой душевный подъем…
А в это время от мэрии застрочили автоматы. Да еще ребят принесли на плащ-палатках, в крови. Но, люди и пошли на мэрию.
Это было совсем не так, как по телевизору – сказал там Руцкой или Хасбулатов, и пошли на "Останкино" или мэрию. Нет. Все было не так.
Поднялись тысячи людей и такой лавой ломанулись, что тот же ОМОН с этими автоматами, кто там стрелял, – они врассыпную. 10-15 минут, и первый этаж мэрии был взят.
А в гостинице "Мир" поймали полковника, который прятался в номере, как нашкодивший кот. Дунаев спрашивает:
– Товарищ полковник, почему Вы сняли форму?
– Да вот, я испугался…
– Значит, Вы что-то делали противозаконное, что несовместимо ни с этой формой, ни с Вашей совестью? Видите, все сотрудники в форме. Они не прячут лицо, не снимают форму, потому что они действуют законно. А Вы снимаете форму и бежите. Значит Вы делаете что-то противозаконное. Что Вы на это можете сказать? Я законный министр внутренних дел. Ответьте, почему Вы сняли форму?
Полковник мямлит:
– Я, это… Я испугался… Я не буду никогда ничего…
Отпустили.
Захватили с солдатами в мэрии двух майоров. Привели. Те пообещали больше не выступать против народа, и им предложили идти, или остаться с нами. Дунаев говорит им:
– Вы присягали служить закону. Вот Конституция. Вот Закон о милиции. Как видите, мы действуем в соответствии с ними. С вашей стороны сплошное нарушение Закона.
Молчат. А нечего сказать. Головы опустили, стоят…
Дунаев:
– Вы должны дать слово офицера, что стрелять не будете. Идите.
Никто из безоружных не был тронут и пальцем, никаких издевательств, естественно, не было.
Но это – с нашей стороны. А с той – убивали.
Ты понимаешь, когда на твоих глазах убивают безоружных людей, а ты против этого ничего не можешь, – это страшно. Подъезжает БТР, разворачивает башню…
…Андрей замолкает.
А я думаю: "Вот это и есть фашизм. Неприкрытый. Самый настоящий. Вот он – оскал так называемой "демократии"…
Потому, что для рождения этого чудовища нужны рабы. Без жертв рабов не набрать.
Так было и в Древнем Риме, и в Древней Греции. В "старой" Европе, и в "новой" – США.
Без рабов нет демократии.
Потому, что "демосу" всегда нужна была обслуга. И в свой состав, в состав свободного демоса ее никогда не включали.
Но у нас сегодня об этом никто не думает. Мы все, как и я, – все еще советские люди.
Рожденные свободными.
У нас рабов не было.
И мы никогда ничьими рабами не были.
В этом вся проблема.
В том, что большинство из нас просто забыли о том, что весь мир строил себя на плечах рабов – то есть, тех, кто был несвободен…"
Андрей прерывает, наконец, молчание:
– Сейчас говорят: "Макашов с боевиками пошел на "Останкино"…
Голос его глуховат, он звучит как-то противоестественно спокойно:
– Бред это.
При штурме должен быть численный перевес хотя бы 1 к 3. Невозможно штурмовать отрядом в 20 человек здание, в котором засели 400 вооруженных пулеметами и гранатометами спецназовцев.
Макашов и те несколько человек, что были с ним, поехали просить всего полчаса эфира. А по ним в упор, с 10 метров – из пулеметов.
А ведь к телевизионщикам обратились депутаты. И не дать им эфира не имели право. По закону. Даже гитлеровцы так не поступили бы. Они стреляли больше все по другим народам, не по своему.
Народ поднялся. Москва встала. И им оставалось утопить это в крови. Расстрел мирной демонстрации у "Останкино"…
Проанализируй даже то, что показывают по ТВ. Любой мало-мальски сведущий человек определит, откуда ведется стрельба.
(Я это уже делал. Мы, в Питере, видели не только то, что транслировала в те дни по телеканалам CNN. Не только записывали на диктофоны то, что транслировалось круглосуточно радиостанциями мира из Москвы. К нам на Суворовский, 38 привозили фотографии и видеокассеты, снятые на месте событий, – еще не озвученные, никем не монтированные, – живой, горячий материал, сохранивший всю документальность и подлинность московского восстания. И на них, этих пленках было то, о чем рассказывал сейчас Андрей: восторг мелькнувшей Победы, а затем – смерть и кровь…)
– Они добивали раненых в упор, – негромко произносит Андрей. – БТРы стреляли в упор в безоружных людей. Это было начало. А продолжение – уже здесь в Белом Доме.
Им это нужно было – "маленькая" кровь, потом чуть побольше, потом – большая кровь. Действительно говорят: когда убит один человек, – это трагедия, когда миллионы – это уже статистика.
По хорошо спланированному сценарию они и действовали. Сейчас они будут делать все, чтобы умыть руки и найти виноватого. И винить будут, конечно же, не себя. А мне запомнились слова Руцкого. Когда первый снаряд из танка взорвался в Белом Доме, он сказал:
– Теперь ясно, что режим Ельцина обречен. Дело только во времени.
("У Андрея", – думал я, – "есть право иметь свое отношение к Руцкому. Я же относился к нему иначе. Я не научился доверять генералам, привыкшим к поражениям."
Но я понимал Андрея. Он искренне предполагал, что за гибель тысяч людей должно быть возмездие, как и за одного-единственного. Не помню, был ли в истории прецедент тому, что происходило в Москве осенью 93-го.
Стрелять по Парламенту своей страны, по ее Конституции, по ее народу… И – безнаказанно?
"Всенародно" избранный наш…
В кошмарном сне не могло такое присниться. А он, Ельцин, санкционировал это. Под дружные вопли "интеллигенции" – актеришек, певичек, в общем, богемы, ненавидевший народ, среди которого и на земле которого жили.
Где ты, Шумер, Вавилон, Египет, населенный египтянами? Где ты, Персия, где ты, великая Античность? Круги на воде – вот, что остается на лике Земли от стран, давших хлеб и приют пестроцветным племенам, бредущим по Земле с одной целью – доказать миру свою избранность.
Наши законы, законы нашей страны, которых к тому времени еще никто не смог отменить, очень жестко ограничивали применение огнестрельного оружия. И Андрей, майор милиции, знал это не хуже всех.
Для него, как и для тысяч его коллег, работавших в советской милиции, в советской прокуратуре и КГБ Закон был мерилом всех действий. И поступков.
Тогда в октябре 1993-го этот стержень, делавший людей в погонах защитниками в глазах всех, в глазах всего народа, всего гигантского и уникального советского этноса, – этот стержень был сломан и выброшен за ненадобностью. С этого начался закат.
Закат порядка. И разгул беспредела.)
– Ты ведь знаешь, – говорит Андрей. Закон распространяется на всех – и на армию, и на спецназ.
Оружие – крайняя мера в исключительных случаях.
А здесь был именно хладнокровный расстрел. Того, кто стрелял, и человеком назвать трудно. Почему столько жертв? Да потому, что никто в это не мог поверить, – в то, что Ельцин прикажет средь бела дня в центре Москвы расстреливать живых людей. И в то, что найдутся сволочи, которые этот приказ исполнят.
В 7 утра 4 октября прилетели эти БТРы, постреляли, потом выезжает откуда-то сбоку бронетранспортер, останавливается метрах в пятидесяти, разворачивает башню, и – прямо по людям.
Люди, защищавшие Белый Дом, стоят, за руки взялись, а БТР стреляет по ним, как на полигоне… Они полетели, как тряпки.
Понимаешь, Антон, когда в человека попадает снаряд, его переворачивает в воздухе, вертит несколько раз, просто, как тряпку. Куски кожи, мяса, кровь фонтаном брызжет… Было оцепенение. Совершенно шоковое оцепенение.
А с другой стороны им били в спину. А ведь на баррикадах вооруженных вообще не было. Даже то немногое, что некоторые привезли с собой, – все было специально забрано, чтобы не произошло случайного выстрела. Не хотели мы крови…
И здесь-то они боялись. Расстреливали из танков, орудий и тяжелых пулеметов БМП и БТРов. У них не было людей, способных штурмовать. Мы обязаны жизнью офицерам "Альфы".
– Как это было? – спрашиваю я.
– Пришли двое из "Альфы". Только что у них убили человека… Хорошо, что по направлению выстрела они определили, что стреляли не наши, а те, кто нападал на нас. Поняли, что сделано это было специально. В расчете на то, что теперь "Альфа" пойдет крошить нас направо и налево. И вот, они стиснули зубы. Говорят:
– Нашего одного парня убили. Но мы знаем, что это – не ваши. У нас есть приказ – ваших никого живым не брать и в живых не оставлять. Единственное, что мы можем гарантировать вам, – это автобусы и в безопасное место отвести. Под нашей охраной. Есть приказ вас всех перебить.
Собрался совет. Руцкой выступил с обращением… Мы тогда очень боялись, что он застрелится. Слезы на глазах, и все такое…
Он тогда часто обращался по этой слабенькой рации к вертолетчикам. Он даже не просил бомбить Москву, просто для демонстрации, чтобы дали вывести женщин и детей. Чтобы прекратили стрелять на время, дали их вывести из Белого Дома…
О вертолетах… Те, что первые прилетели, были, похоже, наши.
Но танки и бронемашины были окружены зеваками.
Стрелять по машинам, значит положить много мирных граждан.
На это никто из наших не пошел.
Так вот. Покружили и улетели…
Стреляли по нам час, два, три… Загорелось здание. Бросились тушить – нет воды.
Танки сначала стреляли болванками, прошивали стены.
Потом – боевыми.
Волна от взрыва одного 125-миллимитрового танкового снаряда вышибала двери на нескольких этажах. А двери хорошие, дубовые. Вижу – желтая масса какая-то летит, переворачивается. А ничего больше не понять – дым, пыль, штукатурка. Потом вижу – это двери пролетели. Сила взрыва колоссальная.
От людей части валялись… Руки, ноги…
Человека раздирает вот как когда свежую булку ломают. Все это – на стенах, на потолке.
Ты знаешь, Антон, когда начали гибнуть люди, что больше всего угнетало? Что мальчишки вот эти, снизу, начали обвязываться бутылками с зажигательной смесью, готовясь умирать… Знаешь ведь, как мы с детства – русские не сдаются. И лучше умереть стоя, чем жить на коленях… Да…
Приходилось удерживать их. Ведь они просто не добежали бы до этих танков, расстреливавших нас в упор. Не добежали бы. Бесполезно все… Открытая местность, простреливается все…
И еще угнетало – полная безнаказанность стрелявших в Белый Дом. Полная. Что можно сделать с пистолетом или автоматом против танков?
Почему армия не поддержала нас?
Нет армии.
Есть "элитные" подразделения, сытые, прикормленные. А армии в обычном смысле этого слова – нет.
С 1985 года процесс разложения армии зашел слишком далеко. Уже в 1991 году это была не та Советская Армия, которой мы все гордились когда-то. А уж в 1993-м...
Метки: anton talalaev петербург проза литература расстрел Россия 1993 |
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ. (Продолжение_3) |
Дневник |
©Антон ТАЛАЛАЕВ
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ
Памяти павших в Москве осенью 1993 года
ПРОДОЛЖЕНИЕ 3. завершающее
– По поводу оружия… Что по телевизору показывают кадры с оружейными комнатами, забитыми пулеметами и реактивными гранатометами, все это ерунда. Ничего не было.
– Вот поэтому никто не отстреливался? – спросил я.
Эта мысль нас мучила больше всего, когда мы, в Питере, бессильно смотрели в экран телевизора на этот безумный кошмар – расстрел танками прямой наводкой здания в центре Москвы под ярким октябрьским солнцем под взглядами тысяч зевак. – Ни одного выстрела в ответ…
– Все оружие, которое было в Белом Доме, – это оружие Департамента охраны. Штатное.
О минировании Белого Дома тоже хочу сказать, что все сообщения о нем делались для того, чтобы поиграть на человеческих чувствах. Мол, ваши сыновья в опасности, разминирывают то, что там бандиты-баркашовцы оставили.
Но ведь минировать чем-то надо? Минами, гранатами. Ничего этого у Верховного Совета не было!
Им, ельцинцам, просто нужна была версия насчет минирования, чтобы не допустить туда, в расстрелянный Дом, после штурма корреспондентов. Чтобы успеть убрать и сжечь трупы.
И о убитых. Я не пересчитывал, но только днем четвертого октября перед парком с тыльной стороны Белого Дома лежали горы, просто горы тел гражданских людей. Там уже было более двухсот человек.
Лежали внахлест. Это только то, что я сам видел.
По всему зданию, внутри, валялись убитые.
О раненых и умерших позже я не говорю.
Еще – у "Останкино", еще до начала "штурма"...
Расстрелянные на стадионах... А забитые насмерть? Каждый день кого-то избивали до смерти – те, кто держал нас в блокаде, отряды милиции в городе.
2-го числа у Смоленского гастронома омоновцы безногого инвалида убили.
А еще пятого, и в последующие дни...
По самым заниженным и скромным оценкам, не менее девятисот человек убито.
... Когда в "Лефортово" нас везли из "Альфы" ребята, они надели бронежилеты и своими телами закрыли окна в автобусе.
Потому, что стоило отъехать автобусу, со всех сторон такая пальба началась чудовищная!
Очень странная пальба… Какие-то люди в штатском кому-то направление движения нашего показывают, бьет по нам автоматов 15-20, чувствуется – рожки только меняют. А пули все вроде уходят вверх.
Это тоже трудно объяснить. Можно только догадываться, что это было такое...
И пока мы ехали, все ближайшие улицы были просто забиты бронетехникой – БТРы, БМП. Несколько кварталов. Едем и думаем – это все на нас...
Привезли в "Лефортово". Сразу всех разделили. Обращались очень корректно. Ни оскорблений, ни каких-то нарушений – просто строго по закону. И чисто по-человечески было нормальное отношение. Я был в форме, выполнял задание. Приехало туда ведь законное правительство. Законно исполняющий обязанности президента…
К Руцкому было неоднозначное отношение. Мне говорили: "Был выбор – защищать Руцкого и Хасбулатова, или нет". Какой выбор? Причем здесь Руцкой или Хасбулатов?
Я, капитан милиции, должен исполнять действующие законы, действующую Конституцию. Это я и делал. О каком выборе может идти речь?
Меня допросили, я сразу дал оценку происходящему, назвал вещи своими именами: "С той стороны совершен государственный переворот, законная власть арестована и введена самая настоящая диктатура".
Кто показал себя самым ретивым при расстреле?
Панкратов, начальник московской милиции, Барсуков, начальник личной охраны Ельцина, и начальник московского ОМОНа Иванов.
Мы перекликались по рации, радиоперехват у нас был, говорили ему: "Иванов, мы же тебя знаем. Ты преступник." А сами слушаем – куда, откуда, какое движение: "Два батальона выдвинуть туда" и так далее.
А потом он не выдержал и закричал: "Я сколько раз говорил, шифром работать!".
Насчет американского посольства.
На его крыше были вооруженные люди, и в Белом Доме были найдены пули иностранного производства. Очевидно, выпущенные оттуда. Еще Боксер со своими боевиками…
... Как бы я не относился к Панкратову, но это большой профессионал. И он мог бы выполнить ту же задачу – разогнать Верховный Совет – абсолютно без крови.
Как это делается? Заранее зачитывается указ Ельцина о разгоне Верховного Совета, в тот же момент оцепляется войсками Верховный Совет – когда нет еще никаких защитников! – в этот же момент изымается оружие из департамента, – вот и все.
Все оцеплено, оружие изъято, связь и все остальное отключено, защитники со всей страны еще не приехали. И никакой крови. Руководил все-таки кто-то другой. Или задача у них была – как можно больше убитых.
Им нужно было не Верховный Совет разогнать, а устроить кровавую акцию, чтобы сломить в зародыше любое возможное сопротивление новому режиму.
... Если бы это была операция внутренних войск, все происходило бы так: к баррикадам подъехали бы БТРы – на баррикадах было не так много людей. Можно разогнать.
Даже в последний момент можно было все сделать по-другому. Нужно было просто вплотную подвести ОМОН и спецназ, с этими людьми смешаться и лишить тем самым защитников Белого Дома возможности открыть огонь, если бы они были способны к этому. Разогнать их, не убивая…
А уж потом подогнать БТРы в упор расстреливать Белый Дом. Даже тогда жертв было бы в половину меньше...
А это… Это специально готовился расстрел…
Андрей откинулся в кресле, словно скинул с плеч штангу.
– Пусть теперь Михаил расскажет. У него тоже впечатлений хватает…
МИХАИЛ, ленинградец,
сотрудник внутренних войск МВД
Когда я приехал в Москву, везде были развешаны плакаты, народу много согнано, милиции.
Сказали всем, что совершился переворот, отстранили и разогнали Верховный Совет и что это касается каждого офицера милиции и офицера внутренних войск, – а я служил во внутренних войсках, последний год только в милиции, во всех службах служил с 1979 года, – и я решил, что по закону, ст.101 Закона о милиции, согласно милицейскому долгу защищать не президента, а Конституцию и свой народ.
Вместе с товарищами мы прибыли к Белому дому.
В тот день еще пропускали людей.
Соберут большую толпу – впустят, потом ворота закрывают, потом опять толпу собирают. Мы дождались, когда начнется пропуск людей, инцидентов никаких не было, никого там еще не били. Мы дождались своей очереди, потом вошли в здание Верховного Совета, через пропускное бюро.
Доложили министру внутренних дел Дунаеву о том, что прибыли, он нас опросил: краткие биографические данные, кто где служил, спросил, сознаем ли мы, какой выбор сделали и какие могут быть последствия для нас в случае поражения?
Мы ответили, что осознаем. После этого нам определили места, где отдыхать, обедать, хотя все это было очень сложно, в здании не было света, не было воды. Совершенно не работала радиосвязь, не работали телефоны.
Даже позвонить своим родным и успокоить, что я жив и здоров, совершенно не было никакой возможности. Особенно в тяжелом положении были женщины.
Официантки и обслуга – они готовили для нас обеды, никуда не уходили, выполняли свои обязанности, ночевали там.
Не было никаких санитарных условий, даже мне, человеку, прошедшему почти все горячие точки в стране, было сложно в этих условиях сориентироваться. Никто не ожидал, что будет отсутствие даже самых элементарных удобств.
Обычно мы заранее знали о том, чего особенно остро не хватает, что надо привезти с сбой. Например, когда я ехал в Карабах, я брал с собой батарейки. Но здесь никто не ожидал, что в здании Парламента могут отключить свет!
Я уже не говорю о тех людях, которые стояли на баррикадах. Самый простой, самый гражданский народ! Они вообще эти десять суток спали у костров на земле, ночами было холодно, три дня шли дожди, и они все равно оставались там. Среди них были и старики, и женщины, и подростки, даже дети.
Оружие нам раздали не сразу, только когда возникла реальная опасность угрозы штурма. Получили оружие, – в основном это автоматы укороченные, несколько ручных пулеметов и автоматы 7,62 "Калашниковы". Ничего более мощного не было, остальное было 5,45 – и автоматы и пулеметы. Пистолеты "Стечкина" выдавались в личную охрану Председателя Верховного Совета страны Р.Хазбулатова и генерала А.Руцкого.
Больше никакого оружия не было.
Как военный специалист я спрашивал, почему нет никакой подготовки к защите от штурма, но потом я понял, что руководители – Руцкой, Хазбулатов, Дунаев, Баранников, Макашов – хотели мирного решения конфликта и почти до последнего момента верили в него.
Они надеялись, что еще шаг, еще усилие, и Закон будет восстановлен без жертв и крови, без гражданской войны.
Поэтому они всегда говорили, чтобы не было никаких провокаций, чтобы никто не выходил на улицы, выходить вообще запрещалось. Даже гулять с оружием по двору – ни в коем случае. Была команда, что даже во время штурма не применять оружие. Только, если противная сторона начнет стрелять, если ворвутся в здание – только тогда.
Сейчас "победители" говорят, что был обстрел гостиницы "Мир", американского посольства, это – чушь. Постоянно вели работу с военнослужащими, чтобы ребята не применяли оружие.
Военнослужащие и в том числе части специального назначения были полностью оболванены.
Когда я с ними начинал говорить и разъяснять, что так и так, они даже не верили, что в здании Верховного Совета есть офицеры, им внушали, что там сплошные уголовники, боевики, судимые. Конечно, ничего подобного не было.
Начинаешь показывать им удостоверение, они удивляются, начинаю перечислять людей, которые были в горячих точках, они тоже удивляются.
После этого отношение менялось. И поэтому тех солдат, которые стояли в оцеплении, постоянно меняли.
И опять, как только новый состав, в первый день он более агрессивен, а на следующий день люди становились уже совершенно другими. Постояв даже день, они на многое начинали глядеть совсем иначе, полностью менялись взгляды.
3 октября я как раз стоял на улице, без оружия, просто после обеда вышел прогуляться, покурить. Светило солнце, стоял я наверху баррикады, и видел весь этот прорыв.
Люди прорвались.
Инцидентов уже было много, много было убитых, ОМОНовцы избивали на смерть, били всех подряд, независимо от того, был ты в толпе, или нет.
2 октября на площади инвалида безногого убили, объяснили, что попал он под горячую руку.
Вот так просто – "под горячую руку"!
Никакие законы они не выполняли.
У меня был такой случай в давние времена. Я служил солдатом в конвойных войсках, и осужденную женщину, которая плюнула мне в лицо, и оскорбляла всякими словами, я, каюсь, ударил резиновой палкой по мягкому месту. После этого меня командир полка (а это было в 1980 году, когда, как говорят, был тоталитаризм), проучил на всю оставшуюся жизнь. Меня вывели перед всем полком, назвали "фашистом", – а для русского человека, сами понимаете, это самое страшное оскорбление, – чуть не посадили и объявили прокурорское предупреждение.
часть 3.
…И было это в дни, когда был Иоанн еще свободен, в дни, счет которых начался в пятнадцатый год правления Тиберия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, а Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилине…
Ирод услышал молву об Иисусе и сказал служащим при нем: это Иоанн Креститель. Он воскрес из мертвых и потому чудеса делаются им.
И схватили Иоанна по приказу Ирода, связали и посадили в темницу.
Не за чудеса, которые совершал Иисус, а за то, что обличал Иоанн грязную страстишку Ирода к жене брата своего Филиппа и сожительствовал с ней.
И хотел Ирод убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка…»
Иоанн же, услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать Ему: Ты ли Тот, Который должен придти, или ждать нам другого?
И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну (о том), что слышите и видите:
Слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благоденствуют…»
«Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала предъ собраниемъ и угодила Ироду;
Посему онъ съ клятвою обещалъ ей дать, чего она ни попроситъ.
Она же, по наущению матери своей, сказала «дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя…»
«…И послалъ осечь Иоанну голову въ темнице.
И принесли голову его на блюде, и дали девице; а она отнесла матери своей…»
Утром я пошел к киоску "Союзпечати". Мне нужны были все московские газеты.
Все, которые добрались до Питера. Но и в них, даже самых раздемократических, самых антирусских было общее – ужас перед произошедшим только что…
Санкт-Петербург
05/11/94
Метки: anton_talalaev dokumentalnaia prose russia 1993 |
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ (Продолжение) |
Дневник |
© Антон ТАЛАЛАЕВ
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ-2
Памяти павших в Москве осенью 1993 года
ПРОДОЛЖЕНИЕ.
– Ребята, там, в Москве, наших расстреливают. Из танков… Прямой наводкой!
Дверь захлопнулась.
Еще несколько секунд я тупо смотрел на монитор. Я ничего не чувствовал. Ничего не испытывал. Меня накрыла волна. Глухая, тяжелая. Я не знал, жив ли я. Мертв ли.
Поднялся. Отодвинул стул. Увидел: распахнулась дверь. Митя. Белокурый широкоплечий. С физиономией сфинкса. Только в горячих синих глазах – страдание.
– Прямой репортаж по телику, – говорит Митя, а губы у него белые-белые. – Девочка из CNN... Пошли, Антоша.
– Пошли, – сказал я, закуривая сигарету. – Пошли.
В коридоре краешком глаза я заметил Виктора. Наш фотокор. Высокий черноусый красавец есаул Романенко. Он был очень бледен. Перед ним стояла пухленькая Любочка, с пустыми неопределенного цвета, похожими на пожухлые листья, широко распахнутыми, всегда готовыми соврать глазами.
Любочка была неисправимой, фанатичной демократкой.
– Пойдем, – говорил ей Виктор. – Посмотришь, как развлекаются твои собратья. Может быть, тебе хоть это поможет.
– Этой, – подумал я. – Ничего уже не поможет.
То, что мы увидели, войдя в комнату, на телеэкране, замораживало.
Танки. Сначала я увидел только танки. Они разворачивались. Потом на секунду замерли, уставившись жерлами пушек на белоснежное в лучах утреннего солнца здание Верховного Совета
Я почему-то подумал:
– Какое солнечное утро сегодня в Москве.
Бесстрастный голос с не очень явным акцентом спокойно рассказывал о происходящем.
– Кто ведет репортаж? – спросил я.
– Си-эн-эн, – сказал кто-то.
Это и в кошмарном сне не могло бы присниться.
Ельцин, наш "всенародно избранный", на глазах онемевшего мира санкционировал массовое убийство гражданского населения своей страны.
Девочка из CNN вдруг озадаченно произнесла:
– Откуда там люди?
И с отчаяньем, созвучным нашему, прошептала в микрофон, как заклинание:
– Люди! Нам же сказали, что там нет людей…
А снаряды вгрызались в белостенные этажи проклятого дома, черной копотью отпечатывали на них свои смертельные поцелуи, и вот, вслед за клубами черного дыма рванулось вверх тяжелое густое пламя…
Фанатичная демократка Любочка, случайно затесавшаяся среди нас, у телевизора, плакала.
Где ты, Шумер, Вавилон, Египет, населенный египтянами? Где ты, Персия, где ты, великая Античность?
Круги на воде – вот, что остается на лике Земли от стран, давших хлеб и приют пестроцветным разноязыким племенам, бродящим по Земле с одной бредовой целью – доказать всему миру свою избранность.
Все, кто давал им приют, были оболганы, обворованы. Все исчезли с лица Земли.
Какая страшная судьба – быть отвергнутыми Богом и не понимать этого. Не видеть!..
Часть 2. ПОСЛЕ РАССТРЕЛА
АНДРЕЙ,
до 3 октября 1993 года –
офицер питерской милиции
…Андрей пришел не один.
– Знакомьтесь, – сказал он, крепко пожав мне руку. – Это Михаил. Мы вместе там были…
Оба выглядели странно, не по-питерски. Инопланетно как-то. Я понял, их все еще держит Москва.
–Кофе будете? –спросил я.
–Да-да, спасибо, – скороговорочкой произнес Андрей, и было ясно, что ему все равно. Миша молчал. Он вообще, как потом выяснилось, был не из разговорчивых.
Я заварил кофе. Закурил.
– Можете поздравить меня, – усмехнулся Андрей. – Я теперь безработный.
Он улыбался, но это ничего не значило.
– То есть, как это – безработный? –спросил я.
Мы все еще жили привычными понятиями, впитанными советскими людьми с молоком матери.
У нас, в Советском Союзе, безработных не было. "Требуются" – вот, что висело на всех углах.
Страна много строила.
Корабли и дороги, детсады, школы, и – дома, дома, дома… Вводила новые заводы и рудники, осваивала космос и новые месторождения… Люди всегда и везде требовались. И хотя к 1993-му все уже рухнуло, верить в это мы не могли. И принять как неизбежность – тоже.
– Да, так вот оно получается, – медленно произнес Андрей.
У него было лицо человека, который вдруг обнаружил, что обворован.
– Ты знаешь, Антон, там, в Москве, мне впервые в жизни было стыдно за свою форму… Было утро. Мы выбрались с чердака и пошли к вокзалу… И люди плевались. Никогда этого не забуду. Понимаешь, они плевали в меня, потому что на мне была форма офицера МВД.
– Почему, Андрей?
– Они кричали, что я убийца. Они думали, что я из тех, кто расстреливал Белый Дом…
– Давай-ка обо всем по порядку, – сказал я. – Время у тебя пока есть.
Шутка по поводу времени не получилась. Идиот, подумал я о себе, надо же такое сморозить.
Андрей улыбнулся.
– Это точно… По порядку? Ну, давай, попробую.
Если не ошибаюсь, 21 сентября 1993 года был опубликован указ Ельцина. Номер 1400...
Естественно, в любом милицейском подразделении он обсуждался. То есть, ну как обсуждался? На уровне кабинетных, кулуарных разговоров. Я однозначно оценил его для себя.
Любой юрист, если он действительно юрист и если он человек, который не кривит совестью, да любой человек, имеющий мало-мальское юридическое образование, понимал однозначно: нарушены все законы. Мыслимые и немыслимые. И в первую очередь нарушен Основной закон – Конституция.
Конституция России.
Действия сотрудников органов внутренних дел определяются чем? Законом о милиции. Пункт 4-й Закона о милиции гласит, что каждый сотрудник милиции свои действия осуществляет – первое: в соответствии с Конституцией, далее – в соответствии с законодательной базой, содержащейся в Кодексах, и нормативными актами. Так что, для меня все выглядело однозначно.
Пошел к начальнику РОВД, к зам.начальника. Переговорили: «Ну, как вы считаете?»
И вдруг слышу такие утверждения, что нам, мол, не надо соваться, они там на месте пусть сами разбираются...
– А мы-то что, пешки?..
– Нет, ну да, конечно, закон-то нарушен, но...
Так что же получается? Одним человеком закон нарушен – ему за это ответ держать, а другому все можно? Все?
Закон не может действовать на 20-30 процентов. Не закон это, если он не для всех писан.
– Тем более, что исстари было так, что кому много дано, с того много и спросится, – говорю я.
– Да, конечно... И вдруг получается что? Для меня, президента, законы не писаны, а вы, ребята, здесь, на нижнем уровне... Мне все это надоело. Да и времена не те.
Мне говорят:
– Да при чем тут времена, сами понимаете, паны дерутся – у холопов чубы трясутся...
В общем, в Питере, оно, конечно, потише – отсидеться-то. Но и "отсидеться" – не факт.
Придет приказ из тех же проельцинских структур, и тогда – все. Выбора не будет.
Но пока приказа не было. А события развивались. Даже по той информации, которая проходила, хотя и в урезанном виде, о Москве, я видел, что блокировка там началась. Рано или поздно это закончится очень плохо…
Видно было, что там блокировали сотрудников Белого Дома. Милиция там уже все окружила...
Есть люди, Антон, которые давно уже приняли решение. А для меня это не сразу было.
У меня двое маленьких детей. Дочке всего год и четыре месяца. Супруга. Мать больная лежит, парализованная.
Поэтому, прежде чем поехать, я десять раз подумал, не то, что так, сорви-голова...
Встретился на вокзале с товарищами. Стою. Смотрю – с нашего РОВД. По форме тоже одет... Первое, что в голове –за мной послали. Дело в том, что прежде чем уехать, я написал рапорт на имя начальника.
– Рапорт? О чем? – спросил я.
– О том, что в стране осуществлен государственный переворот, что приказы, которые сейчас идут, сомнительны... Отдал рапорт одному человеку, сказал, что если я в понедельник к 9-00 не приеду, рапорт положишь на стол начальнику.
Да… Понимаешь, у меня не было четкой уверенности, что приеду и останусь там. Решил, приеду, посмотрю там на месте. Разберусь в ситуации, поговорю с людьми...
У кассы на Московском вокзале смотрю, стоит человек впереди, в форме армейской, покупает билет на Москву. Разговор у нас зашел. Познакомились... В одно купе мы попали. Втроем. Вот такое странное стечение обстоятельств...
Москва… Ты знаешь, что она для каждого русского… Москва!..
Приехали. Пришли. Там уже оцепление стояло... Мы в форме были. Огляделись. Заслоны везде, но между домами еще можно было пройти. Прошли. Просочились за баррикады.
Окопы там были временные. Пробрались.
Пришли в приемную. Нам Хасбулатова или Руцкого, говорим. Ладно говорят, подождите немного. Подождали так с полчаса. Пришел человек. Роста так метр-87, метр-88, плечистый такой. В очках.
– Здравствуйте, – говорит.
Представился: я такой-то, назначен Верховным Советом...
Мы говорим – я лейтенант такой-то, я старший лейтенант, я лейтенант такой-то. Прибыли в ваше распоряжение.
– Откуда вы, ребята, приехали? –спрашивает.
– Из Питера, – говорим.
– Ну, а как вы вообще-то оцениваете ситуацию?
– Товарищ майор, как можно оценивать ситуацию? Однозначно. С правовой точки зрения.
Ну а потом, в личной беседе он рассказывал… Я, говорит, не знал, кто такой генерал Дунаев, кто такой Баранников был... Чисто по-человечески, все происходящее –это наша трагедия. Личная. Потому, говорит, что мы сами этого человека в 1991 году подсадили на танк, чего я себе лично никогда, говорит, наверное, не прощу...
Я тогда уточнил у майора:
– «Этого человека» – это о Ельцине?
– Да, конечно... Ведь Баранников – это бывший министр внутренних дел, а Дунаев был замом Ерина. В 1991 году это были первые генералы, которые отказались выполнять приказы ГК ЧП. Были бы тогда силы, я бы сам их первый расстрелял. Ведь беда, я считаю, началась именно тогда. Прозрение приходит ко всем. Но, к сожалению, только со временем...
Оценка личности Ельцина у него тоже была неоднозначна. Он говорил, что Ельцин очень изменился, что теперь он – совсем другой человек…
А я считаю, что Ельцин всегда таким был.
…Познакомились. А потом задачу нам объяснял уже Баранников: самое главное – не допустить провокаций.
Ведь делается все это очень просто: бросается с одной стороны бутылка, камень, с той стороны – выстрел. И дальше уже этого не остановить. Создали группу из офицеров органов внутренних дел, депутатов. Ходили по периметру оцепления, разговаривали с военнослужащими, объясняли, что, то, что они делают – выполняют незаконные приказы, – подпадает под определенную статью уголовного кодекса, они становятся соучастниками беззакония.
Они не служат Ельцину, не служат конкретно Хасбулатову или Руцкому. Они должны подчиняться закону.
В первые дни – в субботу и воскресенье до вечера мы этим занимались.
Перехватили группу Тюменского ОМОНа, съездили на вокзал.
Приехал тюменский ОМОН, выгрузился, мы подъехали группой, в форме. Они приняли нас за встречающих от Ерина. А за нами бежал вприскочку его представитель. Нас увидел, растерялся, стоит...
Мы объяснили приехавшим, что их хотят столкнуть здесь с такими же сотрудниками милиции.
– Мы не призываем вас переходить на нашу сторону. Задумайтесь просто, куда вас толкают и почему здесь не хватило московского ОМОНа.
Раздали законные приказы, подписанные Хасбулатовым и Руцким. Тюменцы говорят:
– Раз такое дело, мы никуда не пойдем.
Еринский представитель кричит:
–Это не они, это я вас встречаю!
Тюменский командир в полной растерянности...
Да… Вот такая была степень информированности. Ну а дальше…
24-го сентября мы приехали, и в ночь с 25-го на 26-е, около двух часов, прошла информация, что сейчас ельцинисты пойдут на штурм.
Приказали нам оружие применять как крайнюю меру. Настолько люди были готовы, все поднялись, выстроились в оцепление…
За час до того, как, по нашей информации, должен был начаться штурм, наступило полное радиомолчание. Так мы перехватывали переговоры, а тут – тишина.
БТРы начали выдвигаться. И потом –раз, резко врубают прожектора, и начинают шарить по зданию.
Мы в мегафон:
– Прекратите провокацию!
За десять дней с нашей стороны не было допущено ни одного серьезного инцидента.
А ведь – в последние три дня особенно – ОМОН колошматил людей кошмарно. Избивали, калечили. И в то же время некоторые сотрудники начали переходить на нашу сторону.
Потом прибыли из Приднестровья люди.
В форме, в беретах. Без оружия, естественно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ 6.
Та сторона об этом знала, у нее в Белом Доме агентура работала, естественно.
Дезуха шла страшная – то говорят, что двести казаков приехало, то – два БТРа, а человек пойдет проверить – и пропал... Но, тем не менее, все это сыграло свою роль, и с 25-го на 26-е штурм у них не состоялся…
Говорили мы с теми, кто держал Белый Дом в блокаде, разъясняли:
– И с той, и с другой стороны – офицеры милиции, нам это не надо, только мы действуем на основании закона, а вы – потому что генерал Ерин приказал.
Они понимали, что так и есть.
Если генерал Ерин нарушает и действует вопреки Конституции и существующим законам, то он не генерал, а преступник. Отвечают, что преступником может только суд объявить.
А как еще по-русски назвать человека, преступившего закон? Им и сказать нечего. Мы показываем Закон о милиции, Конституцию. Что, у нас другая какая-то Конституция принята была? Нет. Другой Закон о милиции? Нет. Так кто вы? Против этого аргумента они все опускали голову, говорили:
– Ну, нам приказали.. Больше дня подразделение у осаждавших не выдерживало такой разъяснительной работы, сразу меняли. Постоянно меняли.
Все это так и продолжалось до установления полной осады. До этого еще выходили в город.
Когда обрезали связь, электричество – принесли радиотелефоны. Радиотелефоны есть – питания к ним нет. Сняли аккумуляторы с чего-то, какое-то время телефоны эти работали.
Выходили из положения, как могли.
Мы, внутри здания, работники Белого Дома еще как-то терпели.
Труднее всего было тем, кто снаружи стоял, у костров. Мне, физически здоровому человеку, это тяжело, а там были и женщины и дети…
А утром, когда первые выстрелы раздались, я выбежал – они все падают. Один за другим.
Это трудно передать. Когда вспоминаю – меня трясти всего начинает.
Забежал назад, говорю – там людей убивают.
БТРы стреляли. Сейчас выясняется, что все это "бейтар" был. "Бейтар" и этот… Котенев. Понастроили войск… Но так стрелять в безоружных людей могли только чужие.
Все было закрыто полностью. Спираль Бруно – это не совсем колючая проволока. Это хуже. Ачалов рассказывал, что давал в свое время задание солдатам: кто преодолеет эту спираль, едет в отпуск.
За нее достаточно зацепиться, она режет до кости. Солдата, решившегося пройти через спираль, пришлось вырезать автогеном.
Применение этой спирали запрещено Женевской конвенцией.
А оцеплявшие нас не пропускали ни "скорую помощь", ни людей из соседних домов, приносивших нам лекарства…
***
Лицо Андрея стало жестким. Светлые глаза сузились, как в прицел. Я понимал, что возвращаю его в ад московских улиц, в кошмар, который цепко держал всех, кто прошел через него и остался живым. Понимал, что это немилосердно, что ребятам надо бы дать время, чтобы они отошли, чтобы пережитое хоть чуть-чуть ослабло.
Но они сами пришли ко мне.
Возможно, это тоже был вариант выхода из шока – рассказать, поделиться этой страшной болью за всех ушедших с теми, кто еще остался здесь, на земле.
Михаил, все время, пока рассказывал Андрей, молчал. Он сидел неподвижно, разглядывая сжатые пальцы сильных больших рук, лишь иногда судорожно вздернув подбородок, отворачивался к окну, за которым был тополь и тихое синее питерское небо.
Я снова заварил кофе, предложил ребятам. Кивнув, они взяли крохотные кофейные чашки… Я спросил:
– Есть достаточно обоснованная точка зрения… Во всяком случае, это высказывалось в прессе, очевидцами, – что вся операция по расстрелу Белого Дома направлялась из американского посольства?..
Андрей, отставил чашку с кофе, помолчал.
– Очень может быть, – медленно произнес он. – То, что сегодняшнее правительство – это американские марионетки, нет сомнений. Люди, с которыми я разговаривал, из окружения Лужкова – некоторые раньше в охране Ельцина работали, – говорили, что Ельцин такой человек, что если надо будет начать атомную войну, чтобы еще хоть неделю побыть у власти, он начнет.
Еще его и настраивают соответственно. Подходит к нему, скажем, какой-нибудь Бурбулис и говорит: "Борис Николаевич, давайте по-мужски, выйдем сейчас на Красную площадь и спросим у первого попавшегося, доволен ли он нашей политикой?". А там уже ждет подготовленный мальчик какой-нибудь, подбегает, говорит: "Спасибо, Борис Николаевич, за наше счастливое детство, за "сникерсы", за "марсы". И Ельцин думает, что все идет, как надо.
Это марионетки. Самые элементарные.
– Зомби это, – говорю я. – Зомби. И не надо их оправдывать. Им это состояние – в кайф.
– Да, власть – самый сильный наркотик, – неожиданно произносит Михаил.
– Да…– говорит Андрей. – Когда мы первые дни в "Лефортово" были, уже тогда распространилось – по "Радио России", в газетах, через каждые пять слов: "Штурм, штурм". А никакого штурма не было. Был откровенный расстрел безоружных людей.
Из БТРов, БМП, из тяжелых танковых орудий.
Методично, в течение многих часов.
…3-го октября на нашу сторону перешли человек двести сотрудников МВД. Без оружия, правда. И мне Руцкой тогда сказал:
– Неужели я этих ребят положу здесь?
С Руцким все время ходили, боялись, что он застрелится, когда начали гибнуть люди.
Что бы мне ни говорили про Руцкого, про Хасбулатова, что они такие-сякие, что они ошибались, – я вспоминаю: тот же Хасбулатов, когда мальчишек начали раненых, мертвых приносить, складывать, он позеленел, побелел…
Репортеры – иностранные – там еще были, наши все пропали куда-то…
А потом пошел к пролому, который снарядом был проделан в стене, встал там… А пули свистят!
Руцкой ему говорит:
– Руслан, ты чего?
А тот ему спокойно отвечает:
– Чего ты кричишь, Саша? Я хорошо слышу.
Что он хотел этим показать?.. Что не прячется он за этих мальчишек, может.
Убить его там спокойно могли. Пули там – буквально, роем…
Стали его оттаскивать, говорить:
– Кому ты чего хочешь доказать, мы тебя и так знаем.
А он поворачивается к этим репортерам и говорит:
– Видите? Вот она, демократия – с танковыми снарядами.
Мы ведь все верили в демократию. До этих событий. Не поверишь, Антон.
– Вам здесь сложнее было разобраться, – говорю я. – Вы не жили в Прибалтике до конца 80-х…
– Мы все столкнулись с чем-то, чего и понять сразу не могли. Психическая обработка массового сознания…
Ты абсолютно прав, – говорит Андрей. – Как ты думаешь, для чего сейчас повторяют это –"штурм, штурм"? Обелить трусов и предателей.
При слове "штурм" все представляют – вот идет человек под автоматным огнем, пригибаясь, – как штурмовали Берлин. Как в фильмах про Великую Отечественную. Святое дело. Правое.
Ничего этого в Москве не было. Был хладнокровный расстрел. Ельцинские БТРы, БМП подошли к Дому Советов на пистолетный выстрел. Был бы у нас хотя бы один гранатомет…
Но те знали, что у нас ничего нет, что это – расстрел Белого Дома – будет для них безнаказанным.
Дважды генерал Руцкой обращался к стреляющим:
– Дайте выйти женщинам, дайте выйти детям!
Выйти не дали никому…
Но как мужественно вели себя те же женщины! И среди депутатов, и работники Белого Дома, и защитницы… Еще батюшка этот тогда был живой – отец Виктор. Его убили. Пошел с иконой навстречу танкам и – убили.
Стреляли из мэрии, гостиницы "Мир", со стороны американского посольства.
Андрей молчит, словно задохнувшись. Я жду. Наконец он продолжает:
– Говорили с солдатами до штурма – они: "Нет, ребята, ни на какой штурм мы, конечно, не пойдем". Конечно, были и мерзавцы. Но их на общем фоне – единицы. И командиры говорили, что они штурмовать ничего не должны вроде бы.
Когда группа "Каскад" – специалисты по борьбе с террористами, верзилы двухметрового роста, они на шестой этаж "кошку" мечут, – отказались штурмовать Белый Дом, у Ельцина, видимо, был обморок. Ведь если бы "Каскад", или "Альфа" взялись за дело, в живых из нас бы никого не осталось, – такая задача перед ними стояла.
Пауза.
Я физически чувствую ее тяжесть…
ПРОДОЛЖЕНИЕ 7.
Андрей продолжает:
– И когда в воскресенье, третьего октября, снаружи люди прорвались (шум такой стоял, будто волна идет – по нарастающей), все выскочили, – а еще солнечный день такой, голубое небо, посмотрели – идет вал. Люди. Около ста тысяч было.
Омоновцы вроде сначала двинулись навстречу прорвавшимся, потом передумали, побежали, все бросают, щиты эти… Погрузились в машины, на дальних подступах стоявшие, и уехали.
Такой был момент… Как День Победы. Совершенно незнакомые люди плачут, обнимаются. Глоток свободы. Такой душевный подъем…
А в это время от мэрии застрочили автоматы. Да еще ребят принесли на плащ-палатках, в крови. Но, люди и пошли на мэрию.
Это было совсем не так, как по телевизору – сказал там Руцкой или Хасбулатов, и пошли на "Останкино" или мэрию. Нет. Все было не так.
Поднялись тысячи людей и такой лавой ломанулись, что тот же ОМОН с этими автоматами, кто там стрелял, – они врассыпную. 10-15 минут, и первый этаж мэрии был взят.
А в гостинице "Мир" поймали полковника, который прятался в номере, как нашкодивший кот. Дунаев спрашивает:
– Товарищ полковник, почему Вы сняли форму?
– Да вот, я испугался…
– Значит, Вы что-то делали противозаконное, что несовместимо ни с этой формой, ни с Вашей совестью? Видите, все сотрудники в форме. Они не прячут лицо, не снимают форму, потому что они действуют законно. А Вы снимаете форму и бежите. Значит Вы делаете что-то противозаконное. Что Вы на это можете сказать? Я законный министр внутренних дел. Ответьте, почему Вы сняли форму?
Полковник мямлит:
– Я, это… Я испугался… Я не буду никогда ничего…
Отпустили.
Захватили с солдатами в мэрии двух майоров. Привели. Те пообещали больше не выступать против народа, и им предложили идти, или остаться с нами. Дунаев говорит им:
– Вы присягали служить закону. Вот Конституция. Вот Закон о милиции. Как видите, мы действуем в соответствии с ними. С вашей стороны сплошное нарушение Закона.
Молчат. А нечего сказать. Головы опустили, стоят…
Дунаев:
– Вы должны дать слово офицера, что стрелять не будете. Идите.
Никто из безоружных не был тронут и пальцем, никаких издевательств, естественно, не было.
Но это – с нашей стороны. А с той – убивали.
Ты понимаешь, когда на твоих глазах убивают безоружных людей, а ты против этого ничего не можешь, – это страшно. Подъезжает БТР, разворачивает башню…
…Андрей замолкает.
А я думаю: "Вот это и есть фашизм. Неприкрытый. Самый настоящий. Вот он – оскал так называемой "демократии"…
Потому, что для рождения этого чудовища нужны рабы. Без жертв рабов не набрать.
Так было и в Древнем Риме, и в Древней Греции. В "старой" Европе, и в "новой" – США.
Без рабов нет демократии.
Потому, что "демосу" всегда нужна была обслуга. И в свой состав, в состав свободного демоса ее никогда не включали.
Но у нас сегодня об этом никто не думает. Мы все, как и я, – все еще советские люди.
Рожденные свободными.
У нас рабов не было.
И мы никогда ничьими рабами не были.
В этом вся проблема.
В том, что большинство из нас просто забыли о том, что весь мир строил себя на плечах рабов – то есть, тех, кто был несвободен…"
Андрей прерывает, наконец, молчание:
– Сейчас говорят: "Макашов с боевиками пошел на "Останкино"…
Голос его глуховат, он звучит как-то противоестественно спокойно:
– Бред это.
При штурме должен быть численный перевес хотя бы 1 к 3. Невозможно штурмовать отрядом в 20 человек здание, в котором засели 400 вооруженных пулеметами и гранатометами спецназовцев.
Макашов и те несколько человек, что были с ним, поехали просить всего полчаса эфира. А по ним в упор, с 10 метров – из пулеметов.
А ведь к телевизионщикам обратились депутаты. И не дать им эфира не имели право. По закону. Даже гитлеровцы так не поступили бы. Они стреляли больше все по другим народам, не по своему.
Народ поднялся. Москва встала. И им оставалось утопить это в крови. Расстрел мирной демонстрации у "Останкино"…
Проанализируй даже то, что показывают по ТВ. Любой мало-мальски сведущий человек определит, откуда ведется стрельба.
(Я это уже делал. Мы, в Питере, видели не только то, что транслировала в те дни по телеканалам CNN. Не только записывали на диктофоны то, что транслировалось круглосуточно радиостанциями мира из Москвы. К нам на Суворовский, 38 привозили фотографии и видеокассеты, снятые на месте событий, – еще не озвученные, никем не монтированные, – живой, горячий материал, сохранивший всю документальность и подлинность московского восстания. И на них, этих пленках было то, о чем рассказывал сейчас Андрей: восторг мелькнувшей Победы, а затем – смерть и кровь…)
– Они добивали раненых в упор, – негромко произносит Андрей. – БТРы стреляли в упор в безоружных людей. Это было начало. А продолжение – уже здесь в Белом Доме.
Им это нужно было – "маленькая" кровь, потом чуть побольше, потом – большая кровь. Действительно говорят: когда убит один человек, – это трагедия, когда миллионы – это уже статистика.
По хорошо спланированному сценарию они и действовали. Сейчас они будут делать все, чтобы умыть руки и найти виноватого. И винить будут, конечно же, не себя. А мне запомнились слова Руцкого. Когда первый снаряд из танка взорвался в Белом Доме, он сказал:
– Теперь ясно, что режим Ельцина обречен. Дело только во времени.
("У Андрея", – думал я, – "есть право иметь свое отношение к Руцкому. Я же относился к нему иначе. Я не научился доверять генералам, привыкшим к поражениям."
Но я понимал Андрея. Он искренне предполагал, что за гибель тысяч людей должно быть возмездие, как и за одного-единственного. Не помню, был ли в истории прецедент тому, что происходило в Москве осенью 93-го.
Стрелять по Парламенту своей страны, по ее Конституции, по ее народу… И – безнаказанно?
"Всенародно" избранный наш…
В кошмарном сне не могло такое присниться. А он, Ельцин, санкционировал это. Под дружные вопли "интеллигенции" – актеришек, певичек, в общем, богемы, ненавидевший народ, среди которого и на земле которого жили.
Где ты, Шумер, Вавилон, Египет, населенный египтянами? Где ты, Персия, где ты, великая Античность? Круги на воде – вот, что остается на лике Земли от стран, давших хлеб и приют пестроцветным племенам, бредущим по Земле с одной целью – доказать миру свою избранность.
Наши законы, законы нашей страны, которых к тому времени еще никто не смог отменить, очень жестко ограничивали применение огнестрельного оружия. И Андрей, майор милиции, знал это не хуже всех.
Для него, как и для тысяч его коллег, работавших в советской милиции, в советской прокуратуре и КГБ Закон был мерилом всех действий. И поступков.
Тогда в октябре 1993-го этот стержень, делавший людей в погонах защитниками в глазах всех, в глазах всего народа, всего гигантского и уникального советского этноса, – этот стержень был сломан и выброшен за ненадобностью. С этого начался закат.
Закат порядка. И разгул беспредела.)
– Ты ведь знаешь, – говорит Андрей. Закон распространяется на всех – и на армию, и на спецназ.
Оружие – крайняя мера в исключительных случаях.
А здесь был именно хладнокровный расстрел. Того, кто стрелял, и человеком назвать трудно. Почему столько жертв? Да потому, что никто в это не мог поверить, – в то, что Ельцин прикажет средь бела дня в центре Москвы расстреливать живых людей. И в то, что найдутся сволочи, которые этот приказ исполнят.
В 7 утра 4 октября прилетели эти БТРы, постреляли, потом выезжает откуда-то сбоку бронетранспортер, останавливается метрах в пятидесяти, разворачивает башню, и – прямо по людям.
Люди, защищавшие Белый Дом, стоят, за руки взялись, а БТР стреляет по ним, как на полигоне… Они полетели, как тряпки.
Понимаешь, Антон, когда в человека попадает снаряд, его переворачивает в воздухе, вертит несколько раз, просто, как тряпку. Куски кожи, мяса, кровь фонтаном брызжет… Было оцепенение. Совершенно шоковое оцепенение.
А с другой стороны им били в спину. А ведь на баррикадах вооруженных вообще не было. Даже то немногое, что некоторые привезли с собой, – все было специально забрано, чтобы не произошло случайного выстрела. Не хотели мы крови…
И здесь-то они боялись. Расстреливали из танков, орудий и тяжелых пулеметов БМП и БТРов. У них не было людей, способных штурмовать. Мы обязаны жизнью офицерам "Альфы".
– Как это было? – спрашиваю я.
– Пришли двое из "Альфы". Только что у них убили человека… Хорошо, что по направлению выстрела они определили, что стреляли не наши, а те, кто нападал на нас. Поняли, что сделано это было специально. В расчете на то, что теперь "Альфа" пойдет крошить нас направо и налево. И вот, они стиснули зубы. Говорят:
– Нашего одного парня убили. Но мы знаем, что это – не ваши. У нас есть приказ – ваших никого живым не брать и в живых не оставлять. Единственное, что мы можем гарантировать вам, – это автобусы и в безопасное место отвести. Под нашей охраной. Есть приказ вас всех перебить.
Собрался совет. Руцкой выступил с обращением… Мы тогда очень боялись, что он застрелится. Слезы на глазах, и все такое…
Он тогда часто обращался по этой слабенькой рации к вертолетчикам. Он даже не просил бомбить Москву, просто для демонстрации, чтобы дали вывести женщин и детей. Чтобы прекратили стрелять на время, дали их вывести из Белого Дома…
О вертолетах… Те, что первые прилетели, были, похоже, наши.
Но танки и бронемашины были окружены зеваками.
Стрелять по машинам, значит положить много мирных граждан.
На это никто из наших не пошел.
Так вот. Покружили и улетели…
Стреляли по нам час, два, три… Загорелось здание. Бросились тушить – нет воды.
Танки сначала стреляли болванками, прошивали стены.
Потом – боевыми.
Волна от взрыва одного 125-миллимитрового танкового снаряда вышибала двери на нескольких этажах. А двери хорошие, дубовые. Вижу – желтая масса какая-то летит, переворачивается. А ничего больше не понять – дым, пыль, штукатурка. Потом вижу – это двери пролетели. Сила взрыва колоссальная.
От людей части валялись… Руки, ноги…
Человека раздирает вот как когда свежую булку ломают. Все это – на стенах, на потолке.
Ты знаешь, Антон, когда начали гибнуть люди, что больше всего угнетало? Что мальчишки вот эти, снизу, начали обвязываться бутылками с зажигательной смесью, готовясь умирать… Знаешь ведь, как мы с детства – русские не сдаются. И лучше умереть стоя, чем жить на коленях… Да…
Приходилось удерживать их. Ведь они просто не добежали бы до этих танков, расстреливавших нас в упор. Не добежали бы. Бесполезно все… Открытая местность, простреливается все…
И еще угнетало – полная безнаказанность стрелявших в Белый Дом. Полная. Что можно сделать с пистолетом или автоматом против танков?
Почему армия не поддержала нас?
Нет армии.
Есть "элитные" подразделения, сытые, прикормленные. А армии в обычном смысле этого слова – нет.
С 1985 года процесс разложения армии зашел слишком далеко. Уже в 1991 году это была не та Советская Армия, которой мы все гордились когда-то. А уж в 1993-м… Ее фактически добили.
– По поводу оружия… Что по телевизору показывают кадры с оружейными комнатами, забитыми пулеметами и реактивными гранатометами, все это ерунда. Ничего не было.
– Вот поэтому никто не отстреливался? – спросил я.
Эта мысль нас мучила больше всего, когда мы, в Питере, бессильно смотрели в экран телевизора на этот безумный кошмар – расстрел танками прямой наводкой здания в центре Москвы под ярким октябрьским солнцем под взглядами тысяч зевак. – Ни одного выстрела в ответ…
– Все оружие, которое было в Белом Доме, – это оружие Департам
Метки: антон_талалаев петербург проза 1993 |
Антон ТАЛАЛАЕВ. РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ |
Дневник |
© Антон ТАЛАЛАЕВ
РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ
Памяти павших в Москве осенью 1993 года
Часть 1
…В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской…
Сам же Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса, стянутую кожаным поясом. А пищею его были акриды и дикий мед…
Черная бабочка. Неровный полет. Присела на край монитора. Оборачиваюсь – монитор пуст. Серый слепой квадрат на лунном бельме окна. Что есть истина?
Время лжет. Время – снежное шутейное одеяло на камнях и крови событий. Пока все не смыло, пока я слышу и вижу все это – звеняще прекрасная Москва, а по лику ее – рваной раной – голоса, крики, кровь.
Обнаженное девичье тело, безжизненно обвисшее, – белая рыбица в центре столпотворения, – куда и кто несет ее?
Она уже мертва, эта первая жертва неравной битвы вздыбившейся вдруг, попытавшейся постоять за себя, России.
Но прежде, чем окунуть вас в ад той страшной московской осени, в хронику ее дней и часов, я должен предупредить о следующем.
Я не стал ничего менять в ней. Хотя шло время, внося свои уточнения, искажения, свое понимание произошедшего.
Время всегда опутывает историю дымкой мифа, легенды, затушевывает ее кровавые корявости, ее рваные раны, обнаженное пульсирующее сердце.
Не потому ли историки так часто лгут? Да и работают они, как правило, по заказу. Есть, к счастью, редкостные исключения.
Лев Николаевич Гумилев, например.
Он искал и нашел ключ к явлениям, в жизни человечества – глобальным. Умеющий пользоваться этим ключом может предотвратить катастрофы этносов. Только вот ключ этот без неискаженного дробного знания "частных" событий, из которых складываются перевороты и революции, невидим и неосязаем. В слепые руки он не дается.
Летописцев же на Руси, похоже, не осталось.
Я почти круглосуточно "пришпилен" к компьютеру. В этом смысле на меня возложена чисто техническая функция – обеспечение круглосуточной связи Ленинграда с Москвой, Заполярьем и Восточной Сибирью. Запись и передача полученной из Москвы информации.
Из Питера – дальше, по "Кольцу".
Всем нам вне Москвы она была нужна, как воздух. А воздух этот официозными каналами был перекрыт.
С самого начала трагических событий, заливших кровью золотую московскую осень, оборвавших русское бабье лето 1993 года предсмертным криком сотен сыновей и дочерей России, восставших за поруганную Родину-Мать, – с самого начала мы, следуя долгу советских журналистов, пытались получить и сохранить всю информацию, которая прорывалась к нам из зачумленной Москвы.
Мы включились в Информационное Кольцо, созданное москвичами, и соединившее со столицей и Питер, и Сибирь.
Прямая связь с конституционными правительственными источниками информации оборвалась почти сразу после начала блокады Ельциным русского Парламента, и от коллеги-француженки, находившейся тогда в Москве, мы узнали, что участники 9-го съезда Советов и Верховный Совет страны (Парламент) остались в опутанном колючей проволокой здании без света и воды.
Информационное Кольцо в этой ситуации спасало. Оно прорывало глухую блокаду правительственных средств информации, которым было невыгодно, чтобы люди знали правду о том, что происходит и произойдет в Москве. Невыгодно, потому что им платили за молчание. И за ложь.
Телефонный звонок – долгожданный и всегда внезапный, потому, что каждый предыдущий мог оказаться без продолжения, разрывает ночь. Я поднимаю трубку и слышу:
– Алло, Ленинград?
– Да, да.
– Включитесь на прием!
– Готово, – произношу я, поглощенный одним, тем, чтобы хилая моя техника не подвела.
Факса у нас не было. Слабенький модем – связь держалась на чуде. Или на вере в то, что иначе не может быть. М-м-да-а… Я бы поставил здесь смайлик. Но это сегодня. Не тогда, когда мы фиксировали хронику. Хронику расстрела.
Щелкает, отключившись, модем. Я обнаруживаю, что вокруг, склонившись к экрану монитора, стоят все наши. Вчитываются в светящиеся на мониторе строчки…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОНСТИТУЦИОННОГО СУДА
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
"О соответствии Конституции Российской Федерации действий и решений Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина, связанных с его Указом: "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации" от 21 сентября 1993 года N 1400 и Обращением к гражданам России 21 сентября 1993 года."
21 сентября 1993 года
город Москва
Конституционный Суд Российской Федерации в составе Председателя В.Д. Зорькина, заместителя председателя Н.В. Витрука, судей Э.М. Аметистова, Н.Т. Ведерникова, Г.А. Гаджиева, А.Л. Кононова, В.О. Лучина, Т.Г. Морщаковой, В.И. Олейника, Н.В. Селезнева, О.И.Тиунова, В.С. Эбзеева, рассмотрев в судебном заседании действия и решения Президента Российской Федерации, связанные с его Указом "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации" от 21 сентября 1993 года № 1400 и Обращением к гражданам России 21 сентября 1993 года, руководствуясь статьей 165/1 Конституции Российской Федерации, пунктом 3 части второй и частью четвертой статьи 1 и статьями 74, 77 Закона о Конституционном Суде Российской Федерации,
ПРИШЕЛ К ЗАКЛЮЧЕНИЮ:
Указ Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации" от 21 сентября 1993 года и его Обращение к гражданам России 21 сентября 1993 года не соответствуют части второй статьи 1, части второй статьи 2, статье 3, части второй статьи 4, частям первой и третьей статьи 104, части третьей пункта 11 статьи 121/5, статье 121/5, части второй статьи 121/8, статьям 165/1, 177 Конституции Российской Федерации и служат основанием для отрешения Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина от должности или приведения в действие иных специальных механизмов его ответственности в порядке статьи 121/10 или 121/6 Конституции Российской Федерации.
Председатель Конституционного Суда
Российской Федерации
В.Д. Зорькин
Секретарь Конституционного Суда
Российской Федерации
Ю.Д. Рудкин
Я перевожу полученный текст на принтер. Краем глаза отмечаю, как чьи-то руки нетерпеливо выхватывают листки из его стрекочущей пасти. Сейчас наш творческий персонал перечитает все, скомпонует макет из всего, что получено за ночь, и вернет все это мне на компьютер, чтобы утром ленинградцы получили самую свежую информацию о событиях в Москве.
А пока они этим заняты, я вызываю Мурманск, затем Новосибирск, зная, что точно так же десятки незнакомых мне ребят сидят этой ночью у своих компьютеров, чтобы передать полученные нами сообщения из Москвы во Владивосток и Среднюю Азию, на Юг и Запад все еще великой страны…
… Да. Все мы, наверное, были обречены. Наверное, кто-то даже осознавал это.
Но никакое осознание обреченности не могло бы вырвать меня из того нашего общего ощущения абсолютной невозможности выключиться из "Кольца", спрятаться, отступить в тишину, в комфорт, в сторону.
Почему? По кому? По Гумилеву?
М-м-да…
Впрочем, тогда мне думать об этом было некогда.
Это пришло позже.
Когда рассеялся, рассочился над русской столицей тяжелый запах горящих трупов в почерневшем Белом Доме, который после первых же выстрелов из танков прямой наводкой стал крематорием.
Сколько людей было тогда расстреляно и сожжено в роскошных холлах, кабинетах и коридорах Верховного Совета страны? Сколько тысяч?
Обреченность на поражение.
Никто из нас не думал об этом. Но скольких тогда не стало.
Сколькие же никогда не вернулись домой?
***
Нет времен. Есть движущаяся точка – человек.
Улыбка младенца – чистое счастье, от которого зажмуриваются глаза.
Защищенность. Открытия. Детство.
Оно уйдет.
Метания отрочества. Вопросы. Ожидание ответов, которые можно пощупать пальцами.
Юность. Весь мир – твой. Все – небо и звезды, облака и солнце, снега и дожди, зеленая травинка и золотой клен, – все твое. Все – для тебя.
И – обрыв. Кривые, уклончивые ответы. Обман и предательство. Ложь.
Иногда – солнце и радость.
Страдания. Потери. Обретения. И снова потеря. И страдание.
Будда… "Миром правит страдание".
Быть может, и так. Но…
Жизнь, вся жизнь держится этим "но".
А потом – все.
Тебя зарывают в землю. Она стучит о крышку гроба, в который заколотили тебя. И нет больше тебя там, где ты был.
Кто это чудовище, которое проглотило все, чем ты был?
Время?
Его нет.
И есть только оно.
Гумилев – старый, картавящий, прекрасный. Инопланетянин. Гений.
Что такое "время", говорит он, не знает никто.
Быть может, это странно, но с годами в лице Льва Николаевича, все больше проявляются черты великой его матери Анны. И это – тоже Время. След невидимого зверя.
"Однако измерять время люди научились..." Измерить – не постичь.
ПРОДОЛЖЕНИЕ 1
…Липкий зной накрыл Пустыню Иерусалимскую. И крестя их в воде, он ловил себя на том, что ждет.
Он вглядывался в желтое марево над холмами, скользил взглядом по струям Иордана, журчащим кружевом ласкавшие стебли прибрежных кущ. Река – женщина. Грешный образ в святой час. Влажные завитки у шеи, пряди золотых волос под дождем – струятся, омывают, влекут. Поток, уносящий грех некрещения. Новое рождение. Рождение новой жизни. Всякий раз единственной…
Обожгло искушением. Полыхнуло, обдало жаром. Исчезло.
Он ждал. Потому, что знал то, о чем не думал никто – сам он всего лишь Предтеча.
А люди шли и шли:
– Окрести, Пророче!
***
Ночь космически бездонна, метеоритно прошита миллионами звуков. Явных и нет. Вслушиваюсь, боясь пропустить один-единственный сигнал.
В редкие минуты тишины экран монитора засыпает, и программная заставка – черное небо в мерцающих, несущихся мне навстречу колючих звездах – накрывает его усталую морду.
…Я вслушиваюсь в это пространство и ночью и днем, боясь, что шорох золотого листопада, кружащегося за окном во дворе и чуть дальше – в Таврическом, у Смольного над Невой, справа от которого еще растут лопухи, а невская вода холодным влажным языком вылизывает цветной галечник, и где еще бьет родничок, спасавший людей в блокадную зиму, – вслушиваюсь, опасаясь, что весь этот тихий шум мирного города, окутанного золотой осенней дымкой, спугнет тот единственный звук, собьет ту единственную волну, которая, преодолев все помехи, прорвется ко мне телефонным звонком и кто-то скажет:
– Алло! Это Москва. Примите сообщение.
…Солнце уже поднялось. Иоанн смотрел, как призрачно, миражно дрожит над холмами зыбкий воздух Пустыни, коей предстояло стать Живой Землей. Но Его все не было.
Смертная тоска охватила, подкравшись недобрым предчувствием. Заныло, захолонуло, заморозило на миг сомнение: "А вдруг?"
Искушение. Мелькнуло, згинуло. Он придет и скажет: и избавлю вас…
Иоанн взглянул на толпу страждущих. Но не лица, не руки и головы увидел, а один общий стон, одну боль, одну надежду.
– Спаси, – кричало все, что обращено было к нему. – Спаси!
– Нет, – произнес он. – Нет. Не я. За мной идет Он. Тот, чьи ремни на сандалиях не достоин я завязать. Маковая росинка я перед горой. Вот, что я перед тем, кто идет за мной.
И снова сжалось сердце. Он даже не понял, вслух ли произнес эти слова, или только подумал. Потому, что вдруг почувствовал – сегодня.
Это будет сегодня: Он придет…
Взвизгнул – ножом по стеклу – звонок. Хватаю трубку.
– Алло!
На этот раз голос был женским
Горячий сильный молодой голос. В нем звенела неспящая московская ночь. Я просто видел это.
– Москва, 27– 28 сентября 1993 года. По-прежнему Дом Советов в глухом кольце блокады. Отключена связь, освещение, теплоснабжение. В здание, где находятся сотни человек, не подается даже вода. Народных депутатов лишили того, в чем не отказывают даже военнопленным.
Молчат телефоны. Связь с внешним миром оборвана. Так первый "демократ" несчастного нашего Отечества выразил свое понимание права человека на жизнь и собственную точку зрения.
Вчера около 3-х часов ночи Дом Советов был внезапно освещен мощными прожекторами. Незадолго до этого защитниками Дома Советов был получен радиоперехват о приказе Ельцина взять Дом Советов России штурмом.
Однако приказ не был выполнен. Аналитики предполагают, что одной из причин сбоя был страх Ерина за то, что его сегодняшние хозяева именно его сделают "крайним".
Среди других причин называют то, что часть дивизии им. Дзержинского, которой ельцинисты подкрепили силы московской милиции и ОМОНа, задействованные в блокаде, проявила себя не вполне "благонадежно", из-за чего основной состав был снят с осады и вывезен.
Правительственными средствами информации это событие поначалу было преподнесено как снятие блокады Белого Дома, во что москвичи, на глазах которых происходит все это безумное действо, конечно же не поверили.
Брожение наблюдается и среди ОМОНовцев. Некоторые из них (к сожалению единицы) переходят на сторону осажденных, другие расходятся по домам, оставшиеся жгут костры и ... думают? Не знаю ...
На защиту Дома Советов прибывают казаки из Екатеринбурга, Тюмени, представители Сибирского и Уральского казачеств.
Вчера в Москву прибыли приднестровцы – наш героический и любимый народом батальон "Днестр". Им пришлось прорываться через сопротивлявшееся оцепление, что было сделано, как обычно, вполне профессионально мирным путем, без выстрелов и жертв…»
***
Что-то изменилось.
Напрягся, сгустился воздух.
Иоанну показалось, что дрогнула Земля. Но Небо, протянув невидимые руки, подхватило ее.
Непреодолимая, влекущая необъяснимой силой воронка неслышимого ещё, зарождающегося совсем неподалеку смерча, коснулась уже его одежд, обхватила. Вот сейчас…
Голова кружилась.
Едва удерживая сознание на том краешке, за которым – пропасть, провал, бесчувствие, – Иоанн оторвал взгляд от толпы, окружавшей его, поднял отяжелевшие вдруг веки и – поверх всех голов тех, кто сошелся в этот день у Иордана,– вместо раструба черного смерча надвигающейся песчаной бури, коих немало пережил он в Иудейской Пустыне, увидел неземной ясный чистый свет.
Свет этот не слепил, не обжигал. Он наполнял таким неизъяснимым чувством неосознанной еще, но уже вошедшей в душу радости, что Иоанн понял: «Он. Это Он идет!» И тут же увидел того, кого так ждал.
Струились белые одежды. Дрожало, струилось само небо вокруг них…
Стихли, замерли голоса. Шорох трав. Лёгкий плеск волны у кудрявых прибрежных куртин… Всё, что только что шелестело, шуршало, разговаривало, смолкло.
Он приближался, и всё было обращено к нему.
– Я пришел крещение принять от тебя.
Тихий, чарующий голос, которому и полушопота было много, чтобы быть услышанным.
– Мне надо креститься от Тебя, – побелевшими губами прошептал Иоанн. – Ты ли приходишь ко мне?
И прошелестели устами Пришедшего к Иордану Небо, Земля, Вселенная:
– Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду…
***
«…Не выполнена и другая часть указа Ельцина – об отправке аппарата Верховного Совета в длительные и хорошо оплачиваемые отпуска. В своей основной массе аппарат отказался покинуть осажденный Главный Дом России. Даже женщины, которым было предложено из соображений безопасности, временно не приходить в блокированное экс-президентскими силами здание, не покидают его.
Съезд продолжает работу. Сдались, то есть купились самые слабые, – те, за кого мы голосовали зря.
По не вполне уточненным данным, Рязанская воздушно-десантная дивизия встала на сторону Верховного Совета. Хочется надеяться, что этот слух не останется мечтой Москвы, защитить которую может только вся Россия.
Сегодня – впервые за дни блокады – в Доме Советов заработали две радиостанции. О диапазонах, в которых можно принимать передачи, будет сообщено дополнительно.
Специально для ленинградцев: исполняющий обязанности Президента России Александр Руцкой издал указ об освобождении г-на Собчака от занимаемой им должности.
Подъельцинское правительство продолжает раздавать пряники предателям и махать кнутом по несогласным. Так, срочно была снята из эфира очень популярная в Москве передача "Русский Дом", в которой должны были принимать участие писатель Василий Белов и популярнейшая актриса России Татьяна Доронина.
Плетью хлещет по столице России разудалая демпотаскуха – ельцинская власть вне границ и Закона.
Закрыт "День"...
Впереди – ночь.
В.Ш.
23 часа 45 минут, Москва.
Она так и сказала:
– Подпишите инициалами "В.Ш." И время. Поставьте время!
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо…
Я чувствовал себя так, словно все мы, вся Россия, от которой отключили Москву, – экипаж затонувшей подводной лодки.
Мы лежали на грунте. Над нами – тонны глухой океанской воды.
Тонны…
Глухота…
ПРОДОЛЖЕНИЕ 3>
Нам было трудно. Но там, в Москве, было еще труднее. И любой прорыв из столицы к нам, в Питер, был глотком кислорода. Спасительным и для нас – всех, кого накрыла океанская толща непроницаемости, и для тех, кто в самом центре русской столицы держал последний рубеж погибающей Державы.
***
… Они – те, по чьему приказу окружен сейчас Белый Дом, повторят этот свой первый черный опыт спустя несколько лет в другом месте России, в центре старой русской крепости с неслучайным именем – Грозный, когда бросят на ее улицы сотни русских ребят, сыто и безразлично зная, что все они погибнут…
И застонет земля, и пойдут по ней почерневшие от неизбывного горя матери. И будут искать своих сыновей. И не найдут их.
Это будет. Но свой первый опыт бесцеремонного бесстыдного массового убийства русских – советских граждан они, "демократы", приобретали в Москве воспаленной кровавой осенью 1993 года…
Я сжимаю ладонями звенящие виски. От бессилия. От невозможности быть там, в Москве, – с нашими.
Но если бы я сел в поезд, что было сделать проще, "Информационное Кольцо" не состоялось бы. Потому, что первым его звеном была Москва. А вторым – Питер. И разрыв этих звеньев означал бы одно – разрыв в тонкой кислородной трубке, к которой приникла Россия.
Потому, что на весь 5-ти миллионный наш город не нашлось никого, кто сумел бы, смог бы и захотел сделать то, что делали мы. На весь тогдашний Ленинград только крохотная точка на Суворовском, 38, где находились мы, пульсировала, жила в резонанс с московской трагедией. Только она оказалась способной принять и передать дальше слабый сигнал SOS, все еще шедший из задыхающегося сердца Москвы.
Почему?
Да, летописцев на Руси мало осталось. Образ Нестора вдохновлял нас? Не знаю… Мы хотели одного – сохранить истину, которая достигала нас; сохранить, как бы ни был страшен ее измученный лик.
***
…Будут написаны (и уже есть) книги о расстреле Белого Дома, романы и повести. С неизбежной в таких ситуациях долей вымысла. Но только то, что записано, запечатлено в те часы и дни, что зафиксировано по живому следу события, содержит в себе его подлинность.
Поэтому главным для нас было одно – сохранить с предельной точностью то, что знали мы, то, что донесли до нас люди – и передать эту ношу вам. Чтобы вы могли пронести это знание дальше, через годы, и передать его своим внукам и правнукам…
Спасет ли их это от духовной слепоты? Как знать…
Но не зря же приходили мы на эту землю. И не зря рождались и умирали русскими…
***
В недолгих паузах между приемом, передачей, версткой, пишу:
"Некоторые начали бы эту книгу с ельцинского указа № 1400. А на самом деле все началось гораздо раньше – с убийства православных монахов в Оптиной пустыни в Пасхальную ночь 1993-го года, со взрыва атомного реактора в маленьком русском городе на речке Припять в 1986-м, еще раньше – с убийств Русских Православных Царей, ритуального уничтожения Русской Православной Церкви после того, первого, февральского 1917 года, захвата власти этими…
То, что случилось в Москве в сентябре-октябре 1993-го года, – лишь продолжение старой борьбы добра и зла, Господа нашего Иисуса Христа и сатаны, православной веры русских людей и – ее врагов.
Все произошедшее и происходящее – лишь отражение великой невидимой брани духа злобы и его присных против Бога и нас. Поэтому начнем так: со святыми упокой, Господи, души убиенных изуверными нехристями в Москве раб Твоих, число же и имена их Ты Сам веси…"
Звонок обрывает мысль. Но я рад ему.
Чаще информация шла по модему. Когда передавали голосом, я включал диктофон.
Несколько часов – и вся полученная информация оформлялась в специальные информационные выпуски нашей "Хроника событий".
Для "Хроники" мы использовали все доступные нам тогда источники. Вот, о чем сообщали они.
***
"Москва, 28 сентября 1993 года. По сообщениям зарубежных информационных агентств, с утра Дом Советов России окружен настолько плотным многослойным каре вооруженной милиции и техники, что за ними невозможно увидеть того, что происходит внутри оцепления.
Все доступы к Белому Дому перекрыты. Высказываются предположения, что внутри оцепления, у баррикад находятся около 700 защитников.
Из тех же источников со ссылкой на министра безопасности России Виктора Баранникова стало известно, что московские ОМОНовцы задержали и жестоко избили депутатов Уражцева и Морокина…"
"Что было бы, если Клинтон окружил бы Конгресс США колючей проволокой?", – вопрошает мюнхенская "Liberty".
"У свободы недетское злое лицо", – поет сегодня "Машина Времени".
***
…Чаще всего звонил из Москвы "Архангел". Через него в Питер шла основная информация от депутатов, осажденных в Белом Доме. Все, что я знал о нем, так это то, что родом он был из Архангельска. Встретиться нам так и не удалось. Где ты сейчас, Архангел? Может быть – чудо, и ты жив?
***
"Вечером 28 сентября произошло первое крупное нападение Еринских бандитов на защитников законности и порядка у Дома Советов. Еринцы применяли водометы, боевые отравляющие вещества, дубинки. Есть жертвы.
30 сентября жестоко избит депутат Алкснис, пытавшийся выйти из кольца блокады ельцинско-еринских упырей за продуктами и медикаментами для больных, раненых и умирающих. К Дому Советов не пропускают "скорую помощь" к больным и умирающим. Избиты многие женщины, старики, дети..."
Голос Архангела звенит. Как что-то очень знакомое, однажды пережитое и оставшееся со мною навсегда.
Как что?
Воспоминание – секунда, нет, меньше. Просто вспышка. Ты пробовал когда-нибудь словами – не кистью – словом обрисовать то, что вмещает в себя такая вспышка? Думаю, мне не очень-то это удастся, но попробую.
Голос Архангела звенит, как тишина. Та самая, которая накрыла меня однажды, давным-давно, захлестнула, поволокла…
Тишина… Она звенела тогда во мне от невозможности ни слышать, ни говорить…
А начиналось все так просто.
…Мы сидели на Арбате и смотрели, как ребята танцуют брейк. Да, это было лет пять назад, нет – шесть, – я тогда окончил первый курс, и первые мои студенческие каникулы были в самом разгаре…
(Продолжение)
Мы сидели и глазели на танцующих. Получалось не у всех.
Я знал о ней только то, что она приехала оттуда, где растут лотосы, и сквозь заросли тростника видно, как бродят по колено в воде розовые фламинго.
–Ты видела цветущий лотос? – как можно безразличнее спросил я.
Она засмеялась, закинув голову, и волна светлых волос колыхнулась назад, укрыла спину.
–Конечно! – сказала она смеясь. – Конечно! Кто этого не видел?
И снова засмеялась.
У нее были очень белые зубы. И кожа. Словно светилась.
"Я не видел", – подумал я, но говорить об этом не стал.
Ребята сменяли друг друга, но настоящий брейк-данс никому не давался.
– Пойду-ка я.
– Иди, – сказала она. – Я за тебя буду болеть.
И она опять засмеялась.
Я встал в круг. Подождал, когда брейк сам коснется концов моих пальцев и пойдет от фаланги к фаланге, к предплечью.
Я танцевал так, как танцевали мы в Вильнюсе на наших "балах".
Да, у нас любую вечеринку называли балом. Наверное, с тех времен, когда в Вильну наезжала на лето петербургская знать во главе с самими Государем и Государыней. Город терял голову от любви и музыки.
Двор любил Вильну. Великий Федор Иванович писал о ней:
"Над русской Вильной православной
Родные теплятся кресты..."
Если бы Вы знали, Тютчев, если бы...
Но тогда на Арбате меня уволок брейк. Я вырвался только тогда, когда в круге уже никого, кроме меня, не осталось, и все ребята и девчонки вокруг захлопали и закричали.
И она тоже прыгала и кричала:
– Победа, победа! Наша победа!
Я подошел к ней. Она была очень красивой.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– А тебя?
Я сказал.
С тех пор прошел год. И снова было лето.
Она жила все там же, далеко-далеко, где растет лотос, и иногда звала к себе, но я никак не решался...
…Лето шествовало по травам, и город был завален падающими каштанами.
И яблоками.
Они осыпались с одичавших яблонь, оставшихся на месте старых хуторов, которые вобрала в себя древняя Вильна.
Я решился и позвонил ей.
– Привет, – сказал я.
Она заверещала что-то радостное.
Я спросил:
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Да, – сказала она.
– Тогда приезжай, – сказал я.
– Хорошо, – сказала она. – Завтра я прилечу.
Вот так. Она жила среди лотосов и фламинго. И умела летать.
Я положил трубку.
– Ма, – произнес я, не слыша своего голоса. – Ма! Она сказала: "Да".
Мама кивнула.
– Я женюсь, мама, – сказал я. – Ты не против?
– Хорошо, – сказала мама как-то очень серьезно.
– Можно, она будет жить с нами?
– Конечно же! – сказала мама. – Это та девушка с Арбата, которая звонит тебе по ночам?
– Да, это она. У них там время другое. И знаешь, Ма? У них там растут лотосы.
–Ло-о-тосы! – протянула Ма. – Такое чудо...
Я взял гитару и пошел к выходу. Мне надо было побыть одному.
– Уже ночь, – осторожно сказала Ма.
– Я ненадолго, – ответил я и вышел.
Наш дом стоял над древней рекой Вилией, которую штурмовали в 1812 солдаты Наполеона, пытаясь перебить бросившихся им навстречу русских конногвардейцев из Государевой охраны – русский Двор встретил Отечественную 1812-го в Вильне.
По крайней мере, так утверждает Лев Николаевич Толстой.
Литовцы переименовали Вилию в Нерис. Наверное, им так было легче привыкать к русскому городу. Но меня это не качало.
Я лег в траву. Столько звезд, сколько показало мне небо, я еще не видел.
Сначала я просто перебирал струны, и разглядывал их. Травы казались высокими, как деревья. Кажется, я что-то наигрывал и, может быть, напевал.
А потом стал орать в полный голос. Все песни подряд.
На всех языках, какие знал.
Я не мог молчать.
Мне надо было рассказать. Небу и миру.
Ко мне подошли два парня. Сели в траву рядом:
– Ты не против?
– Кажется, я женюсь, – сказал я, не отрывая глаз от неба.
– Поздравляем, – сказали они.
У них тоже были с собой гитары, и они сначала стали подыгрывать мне аккордами.
А потом мы пели вместе. И "Машину", и "БГ", и битлов. И мое любимое с детства "Ticket to the Moon"… Пели, пока не посветлело небо за рекой над Антоколем. Пора было по домам.
Мы пожали друг другу руки и стали прощаться. И тут я увидел маму. Она сидела недалеко в траве, прислонясь к березке и обхватив коленки руками. Я понял, что она просидела так в траве всю ночь.
–Ой, Ма, – сказал я. – Прости. Мы так орали.
– Вы очень хорошо пели, – сказала она, поднимаясь. – Пойдем?
– Да.
Я все еще находился в каком-то ирреальном мире.
И только подходя к дому, я увидел, что подушечки моих пальцев сорваны в кровь.
Как нежно хранила нас та счастливая ночь в Вильнюсе, когда я ждал свою девушку!
Ее звали Аурелия.
Свадьба была знатной. В лучшем ресторане города. Пан Соломон подарил нам супер-пылесос, и мы тащили его до машины на себе.
... Аурелия умерла в три дня.
Сказали: Чернобыль.
Время остановилось. И началась эта звенящая тишина. Она утопила меня. Я не мог ни слушать, ни говорить…
А может быть, мне все это просто однажды приснилось?
И брейк на Арбате, и тоненькая синеглазая девочка с облаком светлых волос до попки, прыгающая от счастья? И звездная ночь в высокой до неба траве на речном косогоре посреди как будто бы спящего города?
Но пылесос был реальным. Он так и остался в нашей крохотной квартирке в доме над рекой и роскошной сиренью под окнами. И лотосы... Я их все-таки увидел. Они все-таки были…
Вот, что я слышу в голосе Архангела – боль рвущегося сердца, в голосе его звенит, бьется русская беда:
"…Тридцатого сентября демонстранты предприняли еще одну попытку прорвать снаружи кольцо блокады. К сожалению, и она окончилась неудачей.
В Белом Доме, ставшим символом сопротивления оккупации нашей страны кончаются даже свечи. Нет воды, света, тепла. Идет снег.
Через кольцо блокады не пропускают ни журналистов, ни депутатов.
Среди защитников Верховного Совета уже есть умершие.
Подонки в мундирах не дают даже вывезти и захоронить трупы...
(29-30 сентября 1993г. 4 часа утра. "Архангел")
***
Из комнаты напротив приносят дискету.
– Вот, почитай, Антон.
Мягко захлопывается "дверца" дисковода. Нажимаю "enter". А вот и текст для утренней "Хроники". Имена источников не указаны. Такая договоренность. Язык "Хроник" телеграфно жесткий:
"Из Москвы сообщают: митинг около Дома Советов собрал уже 50-60 тысяч человек (снаружи кольца блокады). Люди не расходятся ни днем, ни ночью.
Указом ВС РФ из вооруженных защитников Верховного Совета сформированы два отдельных полка, подчиняющихся непосредственно ВС РФ. Военнослужащие и добровольцы продолжают прибывать. Но их все-таки мало.
Мало всего – еды, лекарств, людей, воды, света и тепла. Много только холода и голода, да еще решимости умереть стоя, а не жить на коленях.
(Продолжение> )
Как сообщают, невозможно даже нанять коммерческий вертолет, чтобы сбросить к Белому Дому медикаменты и продовольствие.
Все боятся ельцинско-лужковской мести. Но, несмотря на все это, Верховный Совет, а вместе с ним и русский народ продолжают держаться против тупой звериной силы оккупационного режима Ельцина в условиях, напоминающих зиму 1942 года в Ленинграде.
В стойкости – залог победы."
***
«…И крестившись, Иисусъ тотчас вышел из воды, – и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на него…»
«…И се, гласъ с небесъ глаголющий: Сей есть Сынъ мой Возлюбленный, въ Которомъ Мое благоволение.»
***
"…От Дома Советов отошла дивизия им. Дзержинского. Ее командование мудро решило, что ему не скрыться будет ни на земле, ни под землей от гнева отцов и матерей солдат срочной службы, которые могут погибнуть за неправое дело в приближающемся побоище. »
«Часть солдат срочной службы дивизии ОМЗДОН, несколько работников Московского ОМОНа перешли на сторону защитников Конституции и демократии…"
Я слышал, как позади меня распахнулась дверь, и кто-то крикнул:
– Ребята, там, в Москве, наших расстреливают!
Из танков… Прямой наводкой!
Дверь захлопнулась.
(Продолжение
Метки: москва проза россия петербург 1993 антон_талалаев |
Страницы: | [1] |