В каждой музыке — Бах.
В каждом из нас — Бог.
И. Бродский

Я родился в интеллигентной советской семье: мама — филолог, папа — научный сотрудник. Обыкновенная семья, в которой о Боге не говорили и не думали просто потому, что так исторически сложилось.

Мое дошкольное детство было безмятежным и добрым. В общем, особых потрясений я не испытывал, но, тем не менее, одно из детских воспоминаний, живущих в моей голове — это мысль о смерти. Однажды, когда мне было лет пять, я лежал в постели и засыпал, и почему-то вдруг ощутил, что моя жизнь может закончиться. Объяснить этого я, конечно, не мог, но как-то чувствовал, что это очень важно. Позже, лет в семь-восемь, меня интересовал вопрос о жизни кошек и собак. Вот телевизор, например, работает от розетки, и у него есть шнур, а у кошек и собак шнура нет, как же они живут и действуют?

Представлялось мне, что должна быть какая-то энергия или сила в них, чтобы они работали. Но ответа я не знал…
К тринадцати годам начался поиск «смысла жизни». Но только спустя много лет, уже став церковным человеком, я понял, что это было началом поиска, поиска Того, Кого никто и ничто не может заменить.

У меня к тому времени появился друг, который по сравнению с остальными приятелями занимал особое место в моей жизни. Он был старше меня, но нам было очень весело вместе. Мы были просто «не разлей вода». Шло время, и однажды (как это бывает, когда дружба очень дорога) мы поссорились. Тогда я впервые почувствовал себя одиноким и ненужным.

Благодаря приятелю я попал в компанию, где одни просто тусовались, пили и курили, другие — иногда били морды и отнимали деньги. Постепенно я стал входить в жизнь этой компании, стал выпивать и покуривать. Бандитизмом я не занимался и особенно этому не сочувствовал. Я просто пел песни, всегда ходил по району с гитарой. Зимой мы собирались в подвалах и на чердаках, а потом просто на улице.

Вскоре подобное времяпрепровождение перестало меня устраивать. Я стал делать упор на музыку. Появились новые друзья и новые интересы. В 10-м классе к страшно любимой группе «Кино» добавились «The Beatles», «The Doors», «Led Zeppelin». И конечно, меня как гитариста интересовал Jimmy Hendrix. Это стало не просто слушанием музыки, а проникновением в те идеи, которые нес в себе рок 60-х и 70-х. На почве увлечения творчеством, в частности, «The Doors» мы стали пробовать таблетки и марихуану, а также, к сожалению, совершать множество поступков, которые гораздо позже я осознал как зло. Но, совершая все те глупости, я периодически замечал, что меня «что-то» охраняет, не дает в обиду, не дает упасть. Отчасти играло роль мое воспитание — я чувствовал, где нужно остановиться; но были и ситуации, когда я старался совершить безумие, а оно «не выходило», и я ощущал некую защиту и отдавал себе в этом отчет.

Это был период юношеского бунта, который проходит в жизни любого подростка — у каждого по-своему. В том кругу, где я вращался, и в моей жизни этот перелом был густо окрашен «фатальными» красками. Мир перевернулся, мы пытались следовать хипповским идеям и как-то радоваться, но поскольку это был обман, то получалось это с большим трудом. Часто бывали депрессии, усложнились отношения с близкими. В какой-то момент для меня стали играть важную роль увлечения «потусторонним» и мои по этому поводу переживания.

Хотя мама хотела, чтобы я был лингвистом, я поступил в музыкальный вуз: меня невозможно было переубедить. Следует отметить, что во время увлечения роком я всегда слушал классику, и это сыграло свою роль. Дело в том, что музыка — это очень необычное явление. Она способна оказывать на душу человеческую огромное влияние (думаю, даже большее, чем все остальные виды искусств); способна настраивать на тот или иной лад; способна созидать и разрушать в человеке человека. Музыка может закладывать некие нравственные основы — но, конечно, каждый выбирает то, что созвучно ему. Во мне был бунт, и я слушал то, что питало бунт, но в то же время слушал и Баха, удивительного Баха, лучшего из композиторов. В его музыке простор идей и порой строгая математичность, полифоничность и красота мелодического материала сосуществуют так гармонично, что не теряют, а дополняют друг друга, созидая удивительную музыку, которую писал и мыслил (как показывает опыт) только Бах. Вот такая любовь к организующей музыке Баха и к той, которая питала мой бунт, жила во мне. Позже было увлечением и Бетховеном, и Вагнером, и иными, и по сей день я слушаю разную музыку, но Бах для меня остался Бахом. Теперь я понимаю, что в момент моего увлечения той разрушающей культурой Бах был для меня неким организующим началом, противовесом.

Подхожу к самому сложному периоду моей жизни.

Я упоминал о своей тяге к потустороннему. Я грешил, но внутренне искал Бога. Стал играть в рок-группе и жил в нравственной грязи, но искал возвышенного — как-то во мне это сочеталось. «Возвышенное» я нашел в оккультизме. Я не зарывался в это глубоко, но сочувствовал и интересовался, а также стал принимать и впитывать некоторые идеи. Я (это, наверное, будет трудно понять) не так вчитывался в них, как «вчувствовался». Но, хотя среди моих знакомых было несколько людей, практикующих агни-йогу, я был все же сам по себе.

Я стал экспериментировать со своим внутренним миром. Дважды в год я голодал в течение недели, наблюдая при этом за своими ощущениями. Переживания были удивительными: на третий день голодовки я терял чувство голода, гнева, чувствовал свободу от пищи и обретал массу времени.

Господь устроил так, что вскоре я отказался и от игры в группе. Ребята на репетиции часто курили траву. Я чувствовал, что музыка, которую мы играем, изнутри разрушает меня. Я приходил домой и не мог успокоиться — внутри меня словно что-то шумело. Параллельно со всем этим мы с мамой почему-то стали соблюдать православные посты. Увы, единства в семье у нас не было. Я стал гордым и родителей своих чуждался.

И в это время, в день моего 19-летия (как раз в Страстную пятницу) мне ночью приснился жуткий сон. Мне приснились все члены нашей группы и еще один персонаж — человек во всем черном, со жгучими черными глазами. Ухмыляясь, он обратился ко мне, и, отвечая на его вопрос, я стал чувствовать, что просыпаюсь, но просыпаюсь необычно. Я находился в комнате, где уснул, но мое тело меня не слушалось, и я ощущал себя как бы наполовину в теле, испытывая при этом чувство жуткого, ледяного ужаса от присутствия какого-то зла рядом. Хотелось кричать, но тело лежало, как холодная каменная плита, и я не мог издать ни звука. Позже я не раз анализировал то, что произошло, и могу констатировать следующее: я вполне осознавал себя, видел происходящее вокруг, слышал, как слышу обычно, испытывая при этом леденящий ужас — и все это при полной бесконтрольности тела. Я воспринимал все не органами чувств, а иначе. Такого страха, как тогда, я больше не испытывал ни разу в жизни. Но Господь меня помиловал, и я, по всей видимости, стал издавать какие-то мучительные звуки. Меня растормошила мама, я пришел в себя, но страх остался. Мне было жутко настолько, что я не мог спать и не мог прийти в себя. Я схватил Новый Завет (тогда сектанты разносили его в изобилии) и стал залпом читать. Читал я до утра послание апостола Иуды, с трудом понимая смысл…

С этого дня страх стал постоянным моим спутником. Нападения (как я понял позже, это были бесовские нападения), в несколько меньшей степени, продолжались. Я почитывал оккультные книги с целью найти облегчение, и на короткое время это иллюзорное облегчение приходило, но вскоре страх и ощущение чего-то злого рядом возвращались. Периодически сны опять сталкивали меня с бесовской силой (тогда я этого не понимал ясно), и я все время был в напряжении. Доходило до того, что на ночь я уходил в гости к одному своему товарищу, и до рассвета мы беседовали и пили чай, потому что ночью я боялся спать.

О Православии я не помышлял. Я знал о буддизме, кришнаизме, которым несколько симпатизировал, а также об исламе и, наверное, иудаизме. Библию я разумел как некую Книгу, в которой зашифровано тайное знание, и с целью расшифровки надеялся ее прочесть. Страх был, но я научился контролировать себя во сне. Правда, странно?

В процессе философских исканий (почитывая Ницше и Шопенгауэра) я дал себе слово, что не наложу на себя руки, что бы ни случилось — буду жить. И вот, чувствуя бесконечный страх, находясь в положении, из которого не видел выхода, я стал думать так: все учения, с которыми я сталкивался, меня не утешают, легче мне не стало… Наверно, надо креститься — и, если не поможет, жить невозможно, нет смысла.

О Боге я думал, но понимал Его своеобразно, исходя из своих оккультных увлечений. У одного из своих знакомых я случайно нашел молитву «Отче наш», которую переписал и выучил наизусть: поможет или нет? Когда в очередной раз ночью я почувствовал уже знакомое к тому времени чувство страха, я произнес: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», — и стал читать единственную молитву, какую знал. Каково же было мое удивление, когда зло, нападавшее на меня, отступило! Я нашел Силу, превосходившую то зло, которое мучило меня, и подумал: «Надо креститься».

В то время и у моего отца, и у матери был сложный период в жизни. Потому креститься мы решили все вместе. День был назначен — то была Преблагословенная Суббота. Мы встали пораньше, мама меня подстригла (я не стригся четыре года), я надел цивильную одежду. И тут в голове прозвучала мысль: «Подумай, а зачем тебе это нужно? Будешь и дальше жить свободно, делать, что захочешь, а так ты будешь носить на шее крест, и будешь связан в своей свободе». Но мое решение было твердым, да и я, по-видимому, ощущал, что мысль эта — от лукавого.

И вот над нами троими совершено Таинство крещения. На выходе из храма какая-то бабушка-монашка (а мы крестились в монастыре) поздравила нас с духовным рождеством, и я по гордости своей подумал: «Что может она знать о духовной жизни?» Я совершенно явным образом почувствовал то, чего не ощущал до тех пор никогда — некую легкость, какой-то огонек внутри себя… Весь мир был залит светом!

На следующий день была Пасха. В храм мы не ходили — не знали, что нужно, но в моем восприятии мира было что-то новое, я это чувствовал, чувствовал явно. Был любимый апрель, все расцвело и сияло — именно так я все воспринимал. Через неделю, в Фомино воскресенье, я все же попал в Лавру и, услышав проповедь священника, очень воодушевился. Но посещать богослужения тогда так и не стал.

Господь же стал явно менять мою жизнь. Мы с родителями стали жить в разных квартирах — это было очень важно. У меня появилась возможность обращать внимание на свой духовный мир, проявлять больше самостоятельности. Некоторое время спустя я почувствовал некую жажду, которую не мог удовлетворить ничем. Музыка не помогала, любовь к природе — тоже. Я словно чувствовал голод, и нечем было его утолить.

Я делал попытки ходить на службу и стал молиться дома, но это было непросто — меня смущала масса жутких мыслей. Приходя в храм, я не мог найти себе место: вот я в храме Бога Всевышнего, а у меня в голове кипит варево из ненормативной лексики. Мне было очень стыдно, но справиться с этим я не мог до определенного времени. Помню, на одном из первых богослужений я подошел на помазание елеем, и после помазания буря жутких мыслей и переживаний, смущавших меня, утихла. Внутри воцарился мир, какого я не испытывал никогда. Ни одно из лучших увеселений и переживаний моей доцерковной жизни не могло сравниться с тем, что я чувствовал. Это были просто чистота и покой, которых я так долго искал.

Каждый поход в храм был войной, каждое молитвенное правило — артобстрелом. По дороге на службу что-то побуждало меня выйти из транспорта, пойти в гости или вернуться домой. Оставшись однажды таким образом дома, я чувствовал себя очень скверно, после чего решил никогда так больше не делать. Мне было тяжело молиться, я не понимал слов, которые читал, хотя проблем с чтением не было. Я был человеком с искореженным умом и изломанными чувствами, и в 20 лет мне предстояло изменить свой образ мышления и мироощущения.

Мне было очень тяжело, но я был не один. Господь извлек меня из прошлой жизни, и мои грехи, которые были как багряное, как снег убелил, и вместо праведного суда явил на мне свое неописуемое милосердие. Я стал причащаться, и после одного из первых раз, когда я участвовал в Евхаристии, я ощутил в себе Христа явно, во всех своих мыслях и движениях души. Это не передать ни словами, ни на бумаге, это мое личное духовное переживание. Я думаю, многие из православных христиан тем или иным образом ощущали Господа и поймут, о чем я пишу.

Я начал понимать все иначе и осознал, что Бог опекал меня всю мою жизнь — и тогда, когда я был противником Ему, и сейчас, когда вошел в Церковь; я находил тому множество свидетельств в моей жизни. В Церкви я почувствовал себя пришельцем с другой планеты, я нуждался в друзьях и, попросив у Господа, я их встретил. Мне хотелось как-то служить Богу, реализовать себя как музыканта — и я попал на клирос. Много помогал и помогает мне Господь, много обличал и вразумлял, но всегда творил блага, часто таким образом, что это превосходило все мои ожидания и расчеты. «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?» Стараюсь быть честным и благодарить Бога за все, что осознаю и чего не ведаю.

Воцерковившись, я осознал необходимость в родителях и близких, в молитве о них. Когда я не молюсь о ближних, нет полноты ощущения себя верующим, нет покоя. Ведь Царство Божие — это когда мы вместе.

Я не могу сказать, что христианином быть просто. Но быть христианином светло и радостно, потому что я не один — со мною Господь.