Пока шли мы полем, вспомнил я каждый свой шаг утром в засоренном валежником смешанном лесу по пути к поляне, над которой "стоял" крест. Шел я, удивляясь скорости своего  шага и неутомимости своей. Вышел на запущенную, заросшую подлеском и крапивой просеку и четко осознал, что я уже рядом с нужным местом, что идти надо напрямую, через заросший крапивой овраг. Я пошел по стволу ольхи или осины, оступился, зачерпнул в сапоги воды из ручья, обжегся крапивой. Выбрался на пригорок на краю оврага, разулся и вычистил травою изнутри и снаружи сапоги, отжал носки и брючины. Почувствовал, что сидеть нельзя, времени нет! Поэтому быстро обулся и уже чуть не бегом двинулся к светлому пятну поляны. Вышел на поляну, окаймленную высокими красивыми елями, березками, рябиной и дубом. Поросла она цветами лесными и полевыми, а трава не ней - мне по плечо. Кругом гудели насекомые, а птиц слышно не было. Ветра не было, лапы елок не шевелились. Упал я в траву на спину и раскинул руки-ноги и посмотрел в небо: нет никакого креста! Ни облачка! Тут внезапно возникла мысль, что надо бежать отсюда! Я вскочил, схватил рюкзачок и ринулся к елям, поднырнул под хвою и прижался щекой к липкому от потеков смолы стволу. Почему я побежал, от чего спрятался?  Не мальчик ведь робкий, наслушавшийся сказок страшных. В далеком детстве своем проверял храбрость свою, гуляя по малаховским кладбищам: общему,  еврейскому, татарскому. Понял я тут, что когда дремота подступала привиделось мне, что несколько елей упало на поляну. Показалось, что одна из лап сначала хлестнула меня, а потом придавила и, обламываясь, проткнула. Я подумал, что если умру не мгновенно, а буду истекать кровью, ощущая боль от ушибов и переломов. Подумалось, что найдут меня рабочие леспромхоза или лесники, опознанием власти озаботят. Вот на этой мыслишке я и вскочил, и теперь стою под елью, сухая хвоя лезет в глаза, сыплется за ворот, пахнет смолой. Подумалось, что на поляну кто-то идет, и я  тут неуместен, вот и прогнали меня страхом. Я стал поглядывать в сторону поля за опушкой, но никого не увидел. Поле в кормовых травах было уже сухим, ярко-зеленым, утренняя роса уже сошла. По краю поля справа был клин необработанной бугристой земли, густо и высоко поросший дикими травами и обсевками прошлых лет: были там кустики овса и что-то из бобовых. Дальше были  кудряшки лозняка, ольхи - по краю затянутого ряской болотца. Из болотца торчали в беспорядке черные обломанные гниющие стволики умерших деревьев.

[Дальше две страницы рукописи отсутствуют. Листы были продырявлены дыроколом и поэтому при падении папки, а она у меня падала, видимо оторвались. Может быть ещё где-нибудь всплывут.]

 

Место было конечно, то самое, и лес вокруг был все тот же. Но свободное пространство полян по идеальной окружности было как- бы ограждено от окружающего прозрачной мерцающей границей-стеной. Травы густой и высокой, полной ароматов и мошкары не было. Почва под ногами была странная. Звуков и запахов не было никаких. По свободному пространству ходили и в нем сидели, лежали как бы человеческие, но плавно меняющие облик фигуры. У меня появилось желание сосчитать их. Вывел меня из полушокового состояния  ровный механический голос  Хранителя, ставшего   для меня вдруг невидимым, но я умудрялся ощущать его рядом или надо мной:

«Место это не лучше и ни хуже иных. Многие годы на поляны эти егеря  и браконьеры приволакивали туши убитых животных, здесь разделывали, здесь разводили костры и жарили, и пили здесь, пролита была даже кровь человека здесь. Земля здесь немало напитана кровью. Поэтому трава высока и густа. Не пытайся сосчитать тех, кого видишь. Не удастся это тебе. Я зову их евангелистами. Это те, кто сами на себя возложили или дозволили иным возложить на себя тяжкую ношу свидетельства о Жизни и Деяниях Иисуса. Число их меняется. Один из них временами выглядит псом, т.к. желал быть псом, гонящим стадо Христово, а другой изобразил себя любимцем Иисуса и намекал на свою собачью преданность. Вот и он порой  "преображается". Такова воля  Господа. Облик же других меняется в зависимости от того, какие годы они вспоминают, молодые или преклонные. Пускает же их в ваш мир Господин, чтобы видели плоды трудов своих. Они стараются прослеживать жизни потомков своих родов. Ты им не интересен. Может быть только Матфи немного заинтересуется тобой».

«Разве это милосердно?»

«Тебе ли рассуждать о милосердии? Не лезь в учителя, не дано это тебе. Пытайся подобрать, уразуметь крохи и вынести их в мир смертных. Там найдутся те, кто по крохам истинное обретет. Не тебе одному открывается малая картина Мира Божия. Дает это знание Господин одномоментно очень и очень многим из разных земель, народов. Каждый из них может вынести очень немногое».

 Повисло молчание. Я чувствовал на своих безволосых щеках слезы. В это время Хранитель произнес:

«Иди, Борух, спрашивай, вслушивайся в ответ. Звучание слов будет тебе не знакомо, но понимать будешь на своем наречии. Можешь задать вопрос Господину. Получишь ответ через меня. Ко мне же можешь обращаться без ограничений».

Слезы высохли, и я пошел по поляне. Первое, что я ощутил, это непривычно жаркий для меня воздух, не душный, а именно – горячий, словно отражённый от раскалённого песка или камней. Под ногами у меня было и то и другое, а еще колючки, веточки сухие, листики пожухлые. Присутствие солнца или движения воздуха я не ощущал.

В центре поляны я увидел беззвучно бьющую струю "фонтанчика" высотою в два моих роста. Струя ощутимо холодная, свежая, но без лужицы или ручейка от нее. К струе подходили фигуры: кто-то с чашей в руке, кто-то с кистью винограда, кто-то омывал лицо, руки или пил из ладони, но очереди не возникало- струя легко разделялась… На  белоснежной  большой кошме лежал Иисус, совершенно обнаженный, лежал на спине, положив руки под голову, глаза Его были закрыты, лицо спокойно, дыхание  медленное, ровное, глубокое. Он был совершенен, прекрасен! Услышал шепот:

«Он отдыхает, но работы своей не прерывает. Хотя это не значит, что Он прервал свою работу».

Я отошел в сторону, и увидел вблизи на коленях сидящего опрятно одетого гиганта, почти такого же могучего, как Господин, но старше. Лицо его было поднято к небу. Он напоминал каменное изваяние, только вот слезы с этим обликом не вязались…Мне было подсказано, что это Шимон, и я тихо отошел. Подошел к крупному полноватому человеку, сидящему на круглых цветных подушках. Ноги его были сложены по  восточному. На коленях стоял поднос, на котором лежала горячая еда, куски которой он брал мягкими большими пальцами и неспешно ел. По лицу его градинами тек пот, но было оно уверенным и полным какой-то бульдожьей силы. Глаза были по рачьи выпучены и полны холодной жестокости. Шепот сообщил мне, что это Шауль. Я отошел. Обошел я вокруг всю поляну, рассматривая людей разных возрастов. Никто не обращал на меня внимания, даже взглядом ни один не скользнул, будто и не было  меня среди них. Я уж отчаялся поговорить с кем-либо. Одни лежали, другие сидели или ходили, и вокруг каждого был свой ландшафт, возможно тот, который сопровождал их воспоминания: каменистый песок, сочная зелень, сухой ракушечник и блеклые водоросли на берегу реки или озера. Подходя близко, я ощущал разные ароматы, видимо характерные для тех мест.  Люди интересны мне, а эти были интересны необычно, и я вглядывался  в их фигуры, позы, отмечал манеру движений, старался рассматривать лица и старческие и юные. Звуков я никаких не слышал. Там, где никого из них не было, почва - пол напоминала пластик или палас. Пошел к струе фонтана, ко мне она услужливо не склонилась, но умыться и напиться из ладоней позволила, тогда я побрызгал еще под одежду на грудь и тело, почувствовал легкость и прилив бодрости.

Подошел я к кошме и стал медленно, от ногтей, рассматривать спящего. Любые слова будут неточны и блеклы при попытке описать увиденное. Это надо видеть! Упала тень, это тихо подошел пожилой мужчина, чуть повыше меня ростом, но более коренастый, длиннорукий, чуть кривоногий, очень легкий в движениях. Взгляд отметил смуглую плешь, низковатый лоб, густые рыжеватые брови и такого же цвета венчик волос вокруг плеши. .Лицо подошедшего было некрасивое в глубоких горьких морщинах, с парой бородавок, большеротое и толстогубое, карие мутноватые семитские глаза, полные тысячелетней скорби, нос толстый, седоватая борода и усы .всклокочены, зубы редкие, желтые. Он посмотрел  на меня, но не открыто, а боковым зрением. Было видно, что он напряженно что-то обдумывает, прикидывает, как бы мысленно с кем-то советуется. Руки его жестикулировали, как будто он задавал вопросы и получал ответы. В моем мозгу появились слова-подсказки:

«Позволь тебя поприветствовать Матфи, мудрый, мир тебе!»

Я произнес эти слова с робостью. Он кивнул чуть заметно, губами пошевелил. Пауза затягивалась. Кошачьим, грациозным движением он присел на пятки. Под ним появилась небольшая плотная циновка, в руке его возникла пальмовая ветвь, и он стал бережно веерообразными движениями освежать спящего. Властным движением другой руки он усадил меня на образовавшуюся низенькую скамеечку на трех ножках.

Гортанно  почти шепотом он стал говорить. Я понимал его слова, как будто у меня в мозгу работал переводчик:

«Мир тебе, возлюбленный! Глубок сон Его и безмятежен, ничто человеческое Ему не чуждо, но Он может совсем не спать. Кто тебя слушает, почтеннейший?

«Хранитель».

«Понятно, что Хранитель».

Сказано это было с раздражением.

«Имени не знаю».

«Тогда скажи, где рожден».

«На побережье Белого моря в городе Архангельске».

Он радостно улыбнулся:

Архангельск! Славно! При этом Хранителе можно…Тебя ведь Борухом звать, не лучшее из имен».

Он говорил быстро, тихо, взглядом и мимикой давая понять, что это секретный разговор:

«Имею большую родню среди твоего народа, и интерес имею. Ты не бойся, вернешься к смертным, еще поживешь, помучаешься… Окажи мне услугу на обоюдном интересе».

Я кивнул.

«Скажи тому, кому служишь, пусть бережет семя свое, сына своего. Последний он в моем роде! Есть правда дальние… Семя моё по разным станам разметалось, да в других странах уже и исчезло. Тут один остался. Троих ты знал, мир тесен! Помнишь Василия Алексеевича?»

 «Добряк, горький пьяница, по командировкам меня в Ахтубинск таскал, раками и редкой рыбой угощал.. . Я ему 25 рублей не успел отдать. Умер он. Только на похоронах я понял, что он еврей».

«Ты его, покойного, в лоб поцеловал, прощения попросил…»

«Любил он меня не знаю за что.»

«За то, что ты слушал его всегда внимательно и с уважением. Знал ты и Николая».

«Николая Николаевича, полковника из «серых»?»

«Истинно! А третьим был Юрий».

Никогда бы я не догадался, что он еврей. Был он синеглазым, русак рязанских кровей, развеселый забулдыга. Работал механиком-прибористом в Жуковском. На полигоне не раз работал со мной в паре.

«Да, почтенный Матфи, тесен мир! Скажи, мудрый Матфи, а есть среди твоей родни известные мне люди или известные из истории?»

«Александр Меньшиков, а еще Александр Мень. Ты еще о нем не слышал, но он в историю вашу войдет. Убьют его жестоко, а убийц вы не сыщите. .. Меньшиков? Как же? Он же из конюхов! Чем сильны? Мы умеем приспосабливаться. И ещё, уж совсем отдалённый мой родственник… быть тебе  у него наёмным работником, но вместе с тем – ему хозяином…»

«Так не может быть, почтенный!»

«Тебе ли , раб, знать, что может быть, а чего быть не может?!»-  Возмутился Матфи. Помолчал, крутя головой, «побадал» меня укоризненным взглядом…

Матфи что-то быстро начертил на земле, я взглянул, и он тут же стер нарисованное, а я перевел взгляд на грудь и живот Спящего, и еще раз поразился красоте рисунка мускулатуры. Матфи перехватил мой взгляд. Можно ли противоречить тому, кому пара тысяч лет?  Посмотрел на грудь и живот спящего, поражался красоте рисунка мускулатуры, ясно просматриваемой сквозь тонкую кожу без малейшей, казалось, прослойки жира.

«Удивлён? А, догадываюсь…» - Шепнул Матфи. «Он рождённый, конечно, но не просто так. За зачатие и выращивание плода отвечал Иоанн. Ему Всевышним даны были мощь Творца и Хранителя одновременно. Плод был крупен и крепок небывало. Роженице не по силам оказалось родить Его. Иоанн унял боль, разъял лоно, и плод извлек, оставил сладость воспоминания о выполненном долге продления жизни.  Всевышний наградил ее легкой смертью.  Другой Хранитель тело «расщепил» и унёс в Мир иной по воле Всевышнего… Иоанн пуповину перекусил, зализал, потому пупок такой красивый.. Было это в саду Ев Симанском, на краю потока… Иоанн сделал, что нужно. Омытый Младенец задышал и вздохнул облегчённо. Он ведь претерпел не только боль родовых схваток, но и ужас быть не рождённым! Его энергетика иная, не совсем, как у смертных. Но  Иоанн накормил Его по воле Всевышнего молоком молодой ослицы, а потом отнес его в дом  Иоанна и Мариам, у которых уже были дети, но Мариам родила недавно и была полна молоком. Ни одна еврейская семья не отказалась бы получить младенца даром!

После крещения Иисуса, Иоанн был возведен в Творцы. Из смертных я первым понял, что к народу моему пришел Мессия, Сын Бога. Я видел то, что другие не замечали. Господь открыл мои глаза. Рос Он стремительно, но необычность этого никого не удивляла. Он рано овладел разными наречиями. .Иоанн водил его по разным землям, давал послушать речь караванщиков из разных земель. Видишь, сколько я тебе рассказал, а в обмен прошу выполнить мою просьбу. Выполнишь?»

«Буду стараться, Матфи…»

Тогда Матфи продолжил:

«Одной ясной ночью шагнул я Ему навстречу, бегущему. Был Он обнажен, только тесемочки были на гибкой талии мальчика, удерживавшие «помеху для бега». Он приветствовал меня, а я спросил Его, не сын ли Он Иосифа и Марии. Он не отрицал, и я спросил, как случилось, что Он не обрезан по Закону. Он сказал, что тело, сотворенное Творцом, в усовершенствованиях не нуждается. Я спросил, Божий ли Он Сын. Он не отрицал. Я спросил, бессмертен ли Он. Он сказал, что срок его жизни около трех тысяч лет. Я спросил, случайно ли Он позволил мне узнать тайну, что не обрезан. Он сказал, что знал, что мы встретимся, но что другим знать этого не надо. Я попросил Его совершить чудо. Он сказал, чтобы я обращался к Нему словами «Господин» и приказал мне бросить все деньги на землю. Я бросил, но не все, а часть. На том месте возникло дерево с густой листвой и запахло зрелой уже смоквой.»

«Вот тебе чудо. О деньгах же не жалей. Никого не удивит это внезапно выросшее дерево. Упадет оно и рассыплется в прах лишь после моей смерти, а на третий день от быстро растущего побега возникнет новое дерево. Будет оно стоять до тех пор, пока народ мой не начнет исход из этих земель. Потом умрет тихо, как все умирает.»

«И Он оставил меня одного, а я бессмысленно ползал в пыли на четвереньках и плакал, но не о деньгах…»

Сколько длилось молчание? Не могу понять! Из руки спящего выскользнул на кошму крестик. Я с трепетом поднял его. Был он из сухого дерева, хорошо отполирован прикосновениями рук. Было непонятно, как  скреплены перекладины, казалось, что так он рос. Положил я его на кошму. Матфи зашептал:

«Он любил их делать, всем раздавал, кто хотел. Давал и приговаривал: «Неси крест свой». Крест он использовал и в работе своей плотницкой. Все, что делал было красиво. Семья Иосифа жила в достатке, но Он и копал и строил сам, ходил за живностью, лечил… Кто тогда думал об этих крестиках? Потом, уже после неисправимого крест стал символом духовным, Святой Крест…Куда там Звезде Давидовой! Ужас…ужас…ужас! – Застонал Матфи, заскрепел стёртыми зубами, стал молитвенно раскачиваться…»

Тут Хранитель «отключил» меня. Я попал в какую-то воронку стремительного движения, но не полета.

Я оказался в другой реальности, почувствовал песчинки на зубах, ощутил смесь запахов пота, мочи, услышал гул голосов и гудение мух, увидел пеших и конных, верблюдов, ишаков с грузами, снующих чумазых детей. На одном ребенке взгляд остановился. Был он светлокожим, но не белокожим, золотоволосым и держал за хвост ослицу. Она тащила его, а он хохотал. Тут я услышал голос Хранителя:

«Слушай, раб, я за твой разговор с Матфеем получил выговор от Господина. Обещаний ты давать не должен был. Больше не давай! Все.»

Серия сообщений "В начале было Слово":
Часть 1 - Глава 2 Пробуждение
Часть 2 - Глава 4. На поиски "креста"
Часть 3 - Глава 6. Поляна
Часть 4 - Глава 3. Командировка
Часть 5 - Попытка бежать из СССР в Финляндию. Воспоминания.
...
Часть 31 - Крушение империи. Командировка в Киргизию
Часть 32 - Конец империи
Часть 33 - СССР. Служба в Армии.Учебка