Девять лириков (лат. novem lyrici) — канон поэтов-меликов (то есть поэтов-лириков) Древней Греции, оцененный филологами эллинистической Александрии как достойных критического изучения. В канон вошли:

/bits.wikimedia.org/skins-1.5/vector/images/bullet-icon.png?1" target="_blank">http://bits.wikimedia.org/skins-1.5/vector/images/bullet-icon.png?1); ">

Алкман (2-я пол. VII в. до н. э.), хоровая лирика

Сапфо (630/612 — 572/570 до н. э.), монодическая лирика

Алкей (620/626 — после 580 до н. э.), монодическая лирика

Анакреонт (ок. 570 — 487 до н. э.), монодическая лирика

Стесихор (2-я пол. VII в. — ок. 556 до н. э.), хоровая лирика

Ивик (VI в. до н. э.), хоровая лирика

Симонид (556 — 468 до н. э.), хоровая лирика

Пиндар (522/518 — 448/438 до н. э.), хоровая лирика

Вакхилид (ок. 518 — ок. 450 до н. э.), хоровая лирика

Поэзия Девяти лириков традиционно делится на хоровую лирику и монодическую лирику (такое деление, однако, некоторыми современными исследователями оспаривается).

 Вот имя, которое переносит нас в самый блестящий период античного мира, в период яркого расцвета эллинского гения. Если Елена Спартанская олицетворяет собой красоту, Сафо Митиленская - страсть, Аспазия Милетская бесспорно является олицетворением ума, ставящего ее выше всех греческих женщин. Эта Гера Перикла-Олимпийца царствовала в демократических Афинах, управляя судьбами города, будучи в нем иностранкой; она возвестила свободу афинянкам - в стране, законы и обычаи которой держали женщину под непрерывной опекой, - превратив древний гинекей в политический салон. Это она создала из Перикла политика, из Сократа - диалектика, из Алкивиада - стратега и государственного мужа. Недаром афиняне уверяли, что в ее теле обитает душа Пифагора!

Приблизительно около 455 года до Р. Х., в 82 Олимпиаду, из Менары в Афины приехала красивая двадцатилетняя девушка или женщина, чтобы основать школу риторики. Вместе с нею прибыли несколько молодых гречанок, желавших посвятить себя во все тайны наук, появление их произвело сенсацию; тотчас же навели справки и узнали, что новоприбывшие - коринфские куртизанки, во главе которых стояла милетская гетера по имени Аспазия. Они поселились все вместе, держали открытый дом, занимались политикой, философией, всевозможными искусствами и охотно допускали желающих на свои собрания. Не привыкшие к подобного рода зрелищам, афиняне сперва из простого любопытства начали наведываться в гостеприимный дом, куда их привлекала красота приезжих женщин, а затем стали посещать его, увлеченные научными вопросами; разрешавшимися там. В салоне Аспазии можно было встретить философов: Анаксагора с его учеником Эврипидом, убежденным женоненавистником, Зенона, Протокла, врача Гиппократа, ваятеля Фидия и чаще других Сократа, постоянного посетителя сборища великих умов. Какие речи должны были произноситься там, какие возникали споры! Сколько наслаждений обещали красивые коринфянки афинским мужам, посещавшим их собрания, которыми руководила "прелестная милезианка" Аспазия!.. Ее ум, здравый смысл, остроумие, красноречие, уменье слушать и вести споры невольно заставляли присутствующих с благоговением внимать речам необыкновенной красавицы.

 О, красота еще прекраснее бывает, 
 Когда огонь речей в ней искренность являет. 
 Прекрасен розы вид, но более влечет 
 К цветку нас аромат, который в ней живет!

(Шекспир, "Сонеты", перевод Н. Гербеля)

Вести обо всем этом вскоре проникли в гинекеи, и затворницы - законные супруги - в свою очередь захотели познакомиться с удивительной женщиной, смело высказывающей собственные мнения в присутствии мужчин, так сказать, не стеснявшейся компрометировать себя. Это вызвало целую революцию. Афинянки разделились на две враждебные партии: одни, стоявшие за Аспазию, требовали и себе полнейшей свободы; бывшие против нее отстаивали неприкосновенность гинекея. Первые, более решительные, стали посещать собрания "прелестной милезианки" и выходили оттуда, многому научившись. Например, жену Ксенофонта Аспазия учит супружеским обязанностям, жену Истиомаха - ведению хозяйства, для каждой посетительницы у нее готовы полезный совет и нраственное поучение. Обычной темой разговоров в салоне Аспазии был брак, условия которого, утвержденные афинскими законами, "милетская гетера" находила возмутительными и старалась разъяснить это своим слушательницам. "Каждая женщина, - внушала она, - должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами; муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли; гинекей - плохая школа; жена - подруга мужа, а не самка; при существующем отношении к браку на каких принципах возможно воспитание детей?" Надо сознаться, что Аспазия выражалась слишком смело и вряд ли могла рассчитывать на сочувствие мужей, совершенно не разделявших этих взглядов. Зато женщины были в восторге и верили гетере, как оракулу, рассказывая повсюду, что она вместе с высшими достоинствами женщины соединяет все качества мужчины. Она - поэт, философ, оратор, государственный человек.

Разумеется, такая женщина не могла не заинтересовать Перикла, знаменитого правителя Афин. В это время он уже имел двух сыновей, Ксантиппа и Паралеса, от своей законной супруги, имя которой осталось неизвестным, и таким образом, исполнив долг гражданина, начинал тяготиться семейными узами, втайне мечтая найти достойную подругу своему сердцу. Аспазия, т.е. "желанная", "любимая", как раз явилась на его пути. Однажды Сократ, близкий друг правителя, не стеснявшийся всюду называть "прелестную милезианку" своей "несравненной учительницей", предложил Периклу посетить салон. Предложение отвечало желаниям великого государственного мужа, и Аспазия имела удовольствие принять у себя того, кого афиняне называли Олимпийцем. Зевс нашел свою Геру! Эти два великих ума эпохи почувствовали влечение друг к другу. Кто знает, чем бы стал Перикл без Аспазии и Аспазия без Перикла! Судьба ничего не могла придумать лучшего, как свести их.

Но положение любовницы не удовлетворяло честолюбия Аспазии. Ей казалось слишком унизительным быть только сожительницей Перикла, не имея прав на уважение, которым пользовались законные супруги афинских граждан, способные только рожать детей; она хорошо их узнала. Перикл, очарованный красотой и умом своей любовницы, вполне разделил ее мнение и в один прекрасный день развелся по обоюдному согласию с женой, дал ей приданое и выдал замуж, оставив сыновей при себе. Таким образом, желание Аспазии исполнилось! Она стала супругой Олимпийца и водворилась в его доме, превратив, на соблазн другим, гинекей в открытый политический салон, разрешив знаменитым гостям Перикла переступить священный порог этого до сих пор недоступного мужчинам места. Там, окруженная афинянками, не боявшимися злословия, и иностранками, радушно принятыми в доме правителя, Аспазия является во всем великолепии своего ума и красноречия. Ее салон стал местом свидания всех тех, которые готовились, по примеру Перикла, вести борьбу за народное дело. Мужчины, как Лизикл, впоследствии женившийся на супруге Олимпийца, безродный торговец баранами, обладавший только эллинской сметкой, учился там логике, красноречию, политике и стратегии, сумев настолько хорошо воспользоваться уроками, что с течением времени занял в Афинах одну из важных государственных должностей. Что касается Алкивиада, самого талантливого ученика второй супруги Перикла, его жизнь и деятельность слишком много говорят лестного об учительнице, чтобы нужно было повторять их.

Действительно ли, однако, милетская гетера была законной супругой Перикла? Вопрос, на который ответить очень мудрено. Одни утверждают, другие отрицают возможность подобного брака. Кому верить? Известно, что любому афинскому гражданину разрешалось открыто иметь любовницу-куртизанку, к какой бы национальности она не принадлежала, но закон строжайше воспрещал ему жениться не чужеземке. Преступивших этот закон беспощадно карали: жена продавалась как наложница, муж, помимо уплаты огромного денежного штрафа, терял все свои гражданские права, а их дети признавались незаконными и лишались звания афинянина. Положим, браки с иностран-ками были не редки, но держались в секрете, так как при заключении их приходилось прибегать к противозаконным средствам - подкупу, подлогу, раскрытие которых влекло за собой весьма дурные последствия. Когда Аспазия родила сына, названного в честь отца Периклом, его признали незаконным, из чего следует заключить, что Аспазия была только любовницей правителя Афин, а не женой. Однако, с другой стороны, Перикл, открыто называвший "прелестную милезианку" своей супругой, публично при встречах и прощаниях целовавший ее, вряд ли бы рискнул это делать, зная суровость афинских законов; Итак, вопрос остается открытым.

Но если даже Аспазия была только любовницей Олимпийца, большинство афинян уважали ее как жену своего покровителя, обладавшую вместе с свободой гетеры солидностью законной супруги. Вопреки советам врагов Перикла, его друзья искреннее восхищались ее уменьем держать себя. Аспазия была первой и, быть может, единственной женщиной в Афинах, вокруг которой группировались выдающиеся люди эпохи, беседовавшие с нею о серьезных делах, выслушивая с благоговением ее мнения, следуя ее советам.

Для Сократа, Фидия и Анаксагора она была преданной, умной подругой, для Перикла - любовницей и женой, радостью его жизни, очарованием его домашнего очага и поверенной каждогодня. Она знала тайну речей, разглаживающих морщины, любовь, утешающую всякое горе, и ласки, опьяняющие ум.

Связь Перикла с Аспазией была предметом постоянных насмешек и оскорбительных намеков со стороны его политических врагов. Уверенные, что правитель глядит на вес из рук своей сожительницы, ее величали то Еленой второго Менелая, то Омфалой, то Деянирой нового Геракла, утверждая, что эта "хищница с собачьими глазами", сделала из жилища Перикла настоящий дом терпимости, наполненный куртизанками и даже замужними афинянками, которые своим развратом помогали мужьям в их политической карьере. Поэты, писатели, драматурги не стеснялись позорить женщину, виновную только в том, что она была умнее их и не обращала ни малейшего внимания на всю клевету, чем еще больше раздражала клеветников. Аспазию считали злым гением Перикла, вдохновительницей его неосторожной политики и самовластных поступков; упрекали за громадные расходы, которые Перикл будто бы черпал из государственной казны, чтобы платить за ненужные работы друзьям своей супруги, утверждали, что правитель, поддававшийся всем капризам Аспазии, был способен пожертвовать ради нее славой и процветанием Афин, намекали даже, что благодаря ее влиянию он мечтал о тирании.

Откуда же взялась такая необыкновенная женщина, перевернувшая мановением своей руки все Афины? И вот заинтересованные, на основании слухов и сплетен, составили краткую биографию Аспазии, не подтвержденную, однако, никакими документами.

Сожительница Перикла была дочерью некоего Аксиокуса, человека выдающегося ума, имевшего благотворное влияние на своих близких, чем и объясняются таланты и способности его дочери. Аспазия родилась в 76 Олимпиаду, около 475 года до Р.Х., в городе Милете, одном из самых процветающих на ионийском берегу. Славное военное прошлое развило в нем промышленность и торговлю, торговля принесла богатство, богатство создало разврат. Милет настолько же славился своими философами, как и куртизанками. Это был в одно и то же время Афины и Коринф Ионии, явившийся лучшей школой для Аспазии гетеры-философки. Если верить поэтам, ее в детстве похитили и увезли в Мегару или Коринф, где она росла в качестве невольницы в руках своих похитителей, постаравшихся, насколько было в их средствах, развратить ее. Вскоре, однако, благодаря красоте и уму, ей удалось понравиться какому-то богатому афинянину, который выкупил ее и дал свободу. В сущности, подобный роман - удел всех гетер. По другим слухам. Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки, подражая знаменитой Фаргелии, имевшей четырнадцать любовников, правителей городов, умершей замужем за тираном Фессалии, - отдаваясь только самым знатным гражданам. Правда ли это? Большинство древних авторов никогда не называют других, кроме Перикла и Лизикла, имевших Аспазию, и то не в качестве любовников, а законных мужей. Главное несчастие для Аспазии заключалось в том, что в Афинах она была иностранкой, стоящей как бы вне закона. Перикл, женясь на ней, совершил поступок, ничуть не поражающий нас, но, несомненно, он преступил закон и оскорбил освященные временем идеи своих сограждан. Никогда Афины не хотели видеть в Аспазии законной жены Перикла, отчего и считали ее только сожительницей, за глаза называя куртизанкой.

В 440 году возникло крупное недоразумение между Милетом и Самосом по поводу небольшого города Приена, лежащего на азиатском берегу. Перикл предложил враждующим сторонам, находившимся под протекторатом Афин, прислать своих выборных, чтобы мирным путем разрешить конфликт, но самосцы не согласились и под предлогом, будто вмешательство Афин являлось злоупотреблением власти, объявили себя независимыми. Афиняне не могли потерпеть такого оскорбления, в котором видели происки персов, и по инициативе Перикла стали готовиться к войне. Политический центр, каковым был салон Аспазии, не мог пропустить такого важного государственного события, чтобы страстно не обсудить его. Легко можно поверить, что Аспазия как милезианка горячо отстаивала права своих сограждан. Вокруг нее, говоря теперешним языком, собиралась "милезианская колония", и ясно, что ее интересы и желания были в пользу Милета. Возможно, что Перикл, находившийся под постоянным давлением партии своей супруги, более сочувственно отнесся к жалобам ее родного города. Ведь и государственный человек не застрахован от интимного влияния близких ему.

Говорят, что Аспазия сопровождала Перикла во время этой кампании со множеством куртизанок, хорошо заработавших, так как война продолжалась около девяти месяцев. В конце концов, однако, самосцы сдались, согласились срыть свои укрепления, отдать Афинам свой военный флот и уплатить контрибуцию. Экспедиция против Самоса, пример которого мог повлечь за собой возмущение других городов, находившихся под протекторатом Афин, еще сильнее утвердила могущество афинян, не стоив при этом им ни одной драхмы, благодаря огромной контрибуции, взысканной с непокорных. Но враги Перикла стали распространять слухи, что дело могло уладиться мирно, если бы не вмешалась "милетская хищница с собачьими глазами, погубившая столько храбрых граждан, заставившая матерей проливать горючие слезы". Однако напасть прямо на Перикла они еще не решались и придумали, чтобы сильнее поразить правителя, обрушиться на лучших его друзей. И вот бездарный поэт Гермипп предъявил обвинение Анаксагору, Фидию и Аспазии в атеизме, развращении молодых девушек и сводничестве, карающихся по афинским законам смертью. В качестве обвинителя по первому пункту он выставил раба Перикла, слышавшего разговоры обвиняемых о божественных предметах, к которым, по его мнению, они относились с явной насмешкой; касательно первого пункта поэт-клеветник ограничился сплетнями, утверждавшими, что Аспазия, двенадцать лет уже жившая с Периклом, потеряла свои прелести, но, желая удержать возле себя любовника, принимала куртизанок, замужних женщин и юных афинянок, чтобы сводить их с Олимпийцем. Несмотря на шаткость доказательств, обвиняемые находились в большой опасности. Вдохновенный Фидий умер в темнице, не дождавшись оправдания, Анаксагор бежал из страны, где клевета сильнее разума. Быть может, Аспазия и последовала бы его примеру, но Перикл, слишком искренно любивший супругу, удержал ее от ложного шага, который враги, наверно, перетолковали бы по-своему и, конечно, не в пользу беглянки. К тому же в это время бедный великий человек так нуждался в дружбе, чувствуя, что общественное мнение против него. Уже поговаривали о привлечении его самого к суду за лихоимство и несправедливость.

Аспазия храбро предстала перед ареопагом. Так как афинские законы не разрешали женщинам защищаться самим, Перикл выступил на защиту своей возлюбленной. В умышленно краткой, но содержательной речи, касавшейся первого пункта обвинения, Перикл, щадя религиозные суеверия и предрассудки судей, блестяще оправдал Аспазию. Наоборот, касательно второго, он очень распространился. Гордо опровергая клевету Гермиппа, падавшую и на самого защитника, он возбудил в суровых судьях чувство сожаления и великодушия. Тоска души Перикла в борьбе с подлой клеветой, боязнь увидеть любимую женщину вырванною из его объятий, желание смыть пятно, брошенное на нее, придало необыкновенные силы защитнику, и в волнении, граничащем с вдохновением, его красноречие достигло высшей степени! Мало этого, он показал судьям зрелище, быть свидетелем которого до сих пор не мог надеяться никто из "афинян. Слезы, которых ничто не могло исторгнуть из этой стоической души, ручьем лились из глаз Перикла, умолявшего об оправдании Аспазии. Могли ли судьи после всего этого не согласиться с ним? Итак, заговор не удался!

Увеличивавшееся значение Афин тревожило Спарту. Трижды спартанцы являлись в Афины с повелительными требованиями и, поощряемые афинской олигархической партией, надеялись свергнуть Перикла, заботившегося о " благосостоянии государства. Однако все происки оказались тщетными. Тогда пелопонесцы потребовали, чтобы Афины признали самостоятельность всех городов, подвластных им, и ввиду отказа, без объявления войны напали ночью на город Плат (431г.). Этого нельзя было допускать, и афиняне под предводительством Перикла выступили на защиту родины. Таким образом, возгорелась так называемая Пелопонесская война.

Но и на этот раз политические враги Перикла не могли оставить в покое Аспазию. Они уверяли, что война началась из-за похищения мегаринцами двух куртизанок, живших в доме Перикла. Гера разгневалась, Олимпиец бросил гром, и кровь полилась! Мы знаем, насколько нелепы были подобные россказни.

Надгробная речь, произнесенная Периклом при погребении воинов, павших в этой войне, по утверждениям Сократа и Платона, была составлена Аспазией. Вот несколько отрывков из нее.

"Общественное погребение и свидетельства почтения и скорби при виде павших за отечество граждан громче возвещают нашу благодарность, чем это в состоянии сделать слово... Поэтому мы могли бы достойнее справить торжественный обряд молчанием. Но обычай требует речи; прежде всего же я хочу говорить о нашем достохвальном государстве, за которое проливали кровь эти воины... Республика наша велика и славнее всех; трудами и жертвами наших отцов она так расцвела, а мы наслаждаемся этим процветанием... Мы живем под государственным устройством, благодаря которому каждый гражданин равноправен перед законом, в то же время имея средства благодаря собственному внутреннему достоинству "достигнуть общественного почета, насколько он в себе самом обладает талантами сделаться благодетелем государства. Далее, у нас все средства сделать себе жизнь приятною, ибо здесь мировой рынок, куда стекаются произведения отдаленнейших стран... Если лакедемоняне приготавливаются к войне железным упражнением с самого раннего детства, то мы доказали, что при наших более светлых обычаях и привычках мы приготовлены к ней не менее их. Таким образом, мы соединяем интерес к тому, что прекрасно и приятно, с образом жизни, делающим человека способным к воинским напряжениям; мы стремимся к образованию и обширным знаниям, не теряя через это своей крепости. Мы мужественны и готовы на крайнее, потому что мы не боимся ужасов войны, и в то же время умеем в полной мере пользоваться дарами мира. Таково государство, за которое эти воины с честью погибли на поле брани, дабы оно не было оскорблено в своих правах, и за которое оставшиеся в живых также охотно будут терпеть, сражаться и, если на то воля богов, умрут!" (Вегнер. "Эллада", пер. под редак. проф. В. И. Модестова).

Надо сознаться, что женщина, способная составить подобную речь, быть может, на основании разговоров, постоянно происходивших в ее доме, способная так понять афинскую душу, не будучи сама прирожденной афинянкой, уже одним этим заслужила бессмертие; но мы знаем еще, что она же учила Перикла, как должно произнести эту речь, произведшую на слушателей глубокое впечатление, почему станет вполне понятным то поклонение, которым окружали Аспазию ее искренние друзья.

Кровопролитная война еще продолжалась, когда на Афины обрушилось другое несчастье, более ужасное, более беспощадное, - чума, угрожавшая уничтожением города. Спасения ждать было неоткуда. Афиняне не успевали погребать жертв чудовищной болезни. Плач и стенание оглашали Афины. Ряды друзей Перикла и Аспазии заметно редели. Вслед за сестрой Олимпийца чума унесла в могилу и двух его сыновей от первого брака, Ксантиппа и Паралеса. Удар был слишком жесток и страшно повлиял на Перикла. Одна Аспазия сумела хоть несколько смягчить тяжелое горе, ниспосланное на голову ее мужа несправедливой судьбой; лишь возле этой удивительной женщины афинский полубог нашел успокоение от пережитых страданий. Но ведь от Аспазии он имел сына? Да, незаконного, непризнаваемого афинянами. Стало быть, род знаменитого афинского деятеля, возведшего свою родину на недосягаемую высоту, должен навсегда угаснуть? Эта мысль сводила Перикла с ума, и он задумал свершить то, на что еще никто не отваживался, может быть, даже не надеясь на благополучный исход, зная враждебное к себе отношение со стороны народной партии. Но он ошибался. Смерть его законных сыновей и непритворное отчаяние великого человека сделали свое дело. Народные симпатии вернулись к Периклу, и когда он на собрании поднял вопрос о признании законным сына, рожденного Аспазией, его самое заветное желание осуществилось, явившись равносильным утверждению его брака с иностранкой, в нравственности которой никто уже не сомневался.

Но события последнего времени расшатали крепкое здоровье Перикла, и он скончался в середине 426 года. Аспазия осталась одинокой в стране, относившейся к ней после смерти Олимпийца далеко не дружелюбно. Она должна была иметь возле себя надежного защитника и исключительно ради этого вышла замуж за Лизикла, когда-то ее ученика, превратившегося теперь в полководца. Через полтора года Аспазия, имевшая уже от Лизикла сына по имени Пориста вторично овдовела: ее муж погиб в одном из сражений. Тогда вместе с сыном она удалилась из Афин, где когда-то царила, и умерла в неизвестности. Звезда Олимпийца закатилась вместе с ним!

В сущности, биография Аспазии начинается с ее связи с Периклом и кончается его смертью. Эта удивительная женщина не имеет своей истории, но ее, благодаря сократистам, окружает легенда, создавшая из милетской гетеры идеальную личность, которая живет в воспоминаниях, как дивная муза века Перикла!

 Если любовь - божественная страсть, более сильная, чем энтузиазм дельфийских жриц, вакханок и жрецов Цибелы, то Сафо, или Сапфо, - красноречивейшее ее олицетворение. К сожалению, все дошедшие до нас сведения об этой "царице поэтов" настолько разноречивы, так перепутаны всевозможными легендами, что положительно не представляется возможности нарисовать хоть сколько-нибудь схожий портрет знаменитой гетеры-поэтессы, "десятой музы", по мнению Платона. Расстояние, отделяющее ее от нас, слишком велико, чтобы можно было проверить данные, выставляемые всевозможными авторитетами как нечто неоспоримое. Все эти противоречия, однако, несомненно доказывают, что существование Сафо не прошло в истории бесследно и что между многочисленными выдающимися женщинами античного мира она является личностью далеко не заурядной.

"Страстная" Сафо, как называли ее современники, родилась на острове Лесбос в городе Эрест в 42 Олимпиаду, за 612 лет до Р. X. Отца ее звали Скамандронимом, мать - Клеидой. Кроме Сафо, у них было трое сыновей: Харакс, Ларих и Эвриг; с первым из них мы встретимся позднее. Скамандроним, несмотря на свое аристократическое происхождение, занимался торговлей и имел хорошие средства. Сафо, едва достигнув шестилетнего возраста, осталась круглой сиротой. Когда в 595 году начались политические волнения, приведшие к ниспровержению аристократии, молодая девушка вместе с братьями бежала в Сицилию и только спустя пятнадцать лет смогла вернуться на Лесбос. Она поселилась в городе Митилены, почему впоследствии ее стали называть Сафо Митиленской, в отличие от другой Сафо - Эресской, обыкновенной куртизанки, жившей гораздо позднее знаменитой поэтессы, но с которой ее зачастую смешивают.

Сафо, воспитывавшаяся в школе гетер, рано почувствовала призвание к поэзии. Ее страстная натура не могла таить в себе чувств, волновавших ее. Она писала оды, гимны, элегии, эпитафии, праздничные и застольные песни стихом, названным в честь ее "сафическим". С лирой в руках, она декламировала свои жаркие строфы, в силу чего ее считают представительницей мелической (музыкально-песенной) лирики, очень близкой к теперешней мелодекламации. Все ее произведения - или призывы к любви, или жалобы на нее, полные страстной мольбы и горячих желаний. То немногое, что сохранилось от этих песен, позволяет считать нам вполне основательным и справедливым восторженное отношение древних к великой лирической поэтессе. По выражению Шиллера:

 Тот лишь музами владеет, 
 Чья душа к ним пламенеет!.. 

A у Сафо душа действительно пламенела. Недаром она оказала такое огромное влияние на Горация и Катулла, родственного ей по духу певца нежных чувств и страстей. Страбон не называет ее иначе, как "чудом", утверждая, что "напрасно искать во всем ходе истории женщину, которая в поэзии могла бы выдержать хотя бы приблизительно сравнение с Сафо". Антипатр Сидонский, со своей стороны, посвящает ей двустишие:

 Сафо меня называли, и в песнях далеко всех женщин 
 Я превзошла, как Гомер превзошел всех мужчин в своих песнях.

Солон, услышав однажды на пиру какое-то ее стихотворение, тотчас же выучил его наизусть, прибавив, что "не желал бы умереть, не зная его на память". Сократ величает ее своей "наставницей в вопросах любви". "Сафо воспламеняет во мне любовь к моей подруге! - восклицал Овидий и советует: - Заучивайте наизусть Сафо, - что может быть страстнее ее!"

Увы, боги, даровавшие ей благородный и чистый гений поэзии, не позаботились о ее наружности. По свидетельству современников, Сафо была небольшого роста, очень смуглая, но с живыми и блестящими глазами, а если Сократ и называет ее "прекраснейшей", то исключительно за красоту стиха. Вот что говорит Овидий устами Сафо: "Если безжалостная природа отказала мне в красоте, ее ущерб я возмещаю умом. Я невелика ростом, но своим именем могу наполнить все страны. Я не белолица, но дочь Кефая (Андромеда) нравилась Персею". Однако можно поверить, что лицо поэтессы в момент высшего вдохновения преображалось и становилось действительно прекрасным. Когда страсть клокотала в Сафо, когда ее трепещущие руки бряцали на лире, когда гармонические звуки сливались с ее вдохновенными строфами, когда все ее существо проникалось волнением божественного экстаза и энтузиазма любви, она не могла быть некрасивой.

У поэта Домохара читаем:

Светом чарующим блещут ее лучезарные очи, 
Творческий дух отражая, ключом животворным кипящий... 
Это лицо, озаренное мыслью и вместе улыбкой. 
Нам говорит, что слились в ней счастливо Киприда и Муза. 

По возвращению Сафо из Сицилии между "десятой музой" и "ненавистником тиранов", поэтом Алкэем, товарищем ее по изгнанию, завязался роман, не имевший, однако, никаких серьезных последствий. Алкэй, конечно, не мог не увлечься изящной, богато одаренной талантами девушкой. Называя предмет своей страсти "пышнокудрой величавой, приятно улыбающейся", поэт заявляет, что хотел бы признаться ей в своей любви, но не решается: "Сказал бы, но стыжусь". Сафо ответила: "Когда бы то, что высказать ты хочешь, прилично было, стыд навряд смутил тебя". Несомненно, они были близки между собою, но близость эта не перешла пределов товарищества.

Вскоре после этого Сафо вышла замуж, за кого, неизвестно, и спустя год родила дочь, названную в честь бабки Клеидой. Вот что она пишет:

 Дитя у меня есть родное. 
 Прелестное, точно цветочек. 
 Сияющий пышной красою!.. 
 Я милой Клеиды 
 Не дам за все злато Лидии, 
 Дитя мне дороже Лесбоса!..

Но безжалостная судьба не долго позволила ей наслаждаться семейным счастьем. Муж и горячо любимая дочь вскоре один за другим спустились в мрачное царство Гадеса. Лишенная семьи, Сафо всецело отдается поэзии и переносит всю страстность своей натуры на лесбийских девушек. На родине Сафо, в те далекие от нас времена, женщины были известны своими противоестественными нравами, положившими начало так называемой "лесбийской любви". Отличаясь необыкновенным любострастней, они не удовлетворялись одними мужчинами и заводили сношения с себе подобными. То, что теперь считается отвратительным пороком, тогда находили ничуть не позорным, и лучшие писатели Греции и Рима прославляли лесбийских женщин на всевозможные лады. Лесбиянки, помимо любовников, имели любовниц, возле которых возлежали на пирах, убаюкивали ночью в своих объятиях и окружали нежнейшими заботами. "Лесбиянки не любят мужчин", восклицает греческий философ и сатирик Лукиан. Изобретение этой "лесбийской", или "сафической" любви почему-то приписывали Сафо. Однако тот же Лукиан в своих "Диалогах" протестует: "Женщины Лесбоса, - говорит он, - действительно были подвержены этой страсти, но Сафо нашла, ее уже в обычаях и нравах своей страны, а вовсе не изобрела сама". Новейшие критики, главным образом, немецкие, относятся с полнейшим недоверием к свидетельству древних писателей, тем не менее, немногие дошедшие до нас стихотворения Сафо разбивают скептицизм высоконравственных немцев. Да и трудно отрицать существование "лесбийской любви", когда "царица поэтов" является прямой ее выразительницей. Сафо должна любить, обожать, поклоняться всему, что истинно прекрасно, а что прекраснее женщины?

В эпоху жизни Сафо становится во главе риторической школы, существовавшей в Митиленах, хотя некоторые писатели, утверждают, что она сама основала ее, назвав "Дом муз", куда стремились не только лесбиянки, но и чужеземки. Из многочисленных ее учениц особенно прославились: Эрина Феосская, Миртис Антодонская, Анагра Милетская, знаменитая Коринна Танагрская, Андромеда и Аттида, две последние, впрочем, только благодаря стихам Сафо, давшим им бессмертие. Страсть к подругам, несомненно, возбуждала в ней необыкновенный экстаз. Высказанное предположение получает основание при чтении оды, озаглавленной: "К моей любовнице".

 Блаженством равен тот богам, 
 Кто близ тебя сидит, внимая 
 Твоим чарующим речам, 
 И видит, как в истоме тая. 
 От этих уст к его устам 
 Летит улыбка молодая. 

 И каждый раз, как только я 
 С тобой сойдусь, от нежной 
                       встречи 
 Замлеет вдруг душа моя 
 И на устах немеют речи... 
 А пламя острое любви 
 Быстрей по жилам пробегает... 
 И звон в ушах... и бунт в крови... 
 И пот холодный проступает... 
 А тело, - тело все дрожит... 
 Цветка поблекшего бледнее 
 Мой истомленный страстью 
                       вид... 
 Я бездыханна... и, немея, 

 В глазах, я чую, меркнет свет... 
 Гляжу, не видя... Сил уж нет... 
 И жду в беспамятстве... и знаю 
 Вот-вот умру... вот умираю. 

(Перевод В. В. Крестовского)

Что бы ни говорили немецкие критики, трудно поверить, что вышеприведенные строфы продиктованы только дружбой; к тому же и само заглавие не оставляет сомнений. Невозможно, что та, которой посвящены эти строфы, не занимала видного места в жизни Сафо. Это - пароксизм страсти, чувствуется, что женщина обезумела от любви и в самом деле вне себя, что ее энтузиазм является последней каплей и что, трепеща от желаний, она действительно способна умереть. Это ревнивая и горькая жалоба на хладнокровие или равнодушие той, к которой питала она пылкую страсть.

Возьмите другое стихотворение: "Любовь, разбившая мои члены, снова обуревает меня, сладострастная и лукавая, точно змея, которой нельзя задушить. Аттида, ты ненавидишь воспоминание обо мне и стремишься к Андромеде"... Итак, как видите, у Сафо были соперницы, она пережила все мучения ревности, глядя на подругу, которая предпочла ей другую. В бессонную ночь она зовет Аттиду, "обожаемую любовницу", на свое одинокое ложе и призывает смерть, не будучи в состоянии покорить бесчувственное сердце.

"Мои песни не трогают неба, - жалуется она, - молитвы Андромеды услышаны, а ты, Сафо, напрасно молишь могущественную Афродиту!". Что может быть драматичнее чувств, поочередно бушующих в ней. "Мое горе, - говорит она с тоскою, - тайна моего сердца... Когда-то, Аттида, я любила тебя!"...

Форма ее стихотворений напоминает любовные монологи, по которым легко уследить за разнообразными перипетиями ее страданий. "Ты забываешь меня или любишь другую смертную?.. Ах, хоть бы ветер рассеял удручающее меня горе!" Измена Аттиды особенно волнует Сафо. "Я видела ее, она рвала цветы... молоденькая девушка, с цветочной гирляндой, опутывавшей ее прекрасную шею"... Но идиллическое спокойствие нарушено при воспоминании об Андромеде... "Неужели, Аттида, - спрашивает Сафо, - это она очаровала твое сердце?.. Женщина, дурно одетая, не знающая искусства походки, в одежде с длинными складками?.. Но я не злопамятна, - прибавляет она, - это чувство чуждо моему сердцу, оно его не знает!".

Достаточно и этих примеров, чтобы сознать, что подобная натура не могла удовлетворяться одною дружбой, ей необходимо увлечение, бури сильных страстей. "Любовь разрушает мою душу, - объясняет Сафо, - как вихрь, опрокидывающий нагорные дубы". Страсть пожирает ее: "Что касается меня, я буду отдаваться сладострастью, пока смогу видеть блеск лучезарного светила и восторгаться всем, что красиво!"... Сафо обожала всякий предмет, без различия пола, могущий дать ей наслаждение и сладкое опьянение чувств.

В разгаре пира, когда в кубках кипело вино, называемое "молоком Афродиты", Сафо в страстной позе возлежала около Аттиды, Иорго или Телезиппы, "прекрасной воительницы", упиваясь сладостью любовных отношений. Иногда, впрочем, она жаждет присутствия мужчин, к которым также неравнодушна. Вот слова, влагаемые нашим бессмертным Пушкиным в уста Сафо:

 Счастливый юноша, ты всем меня пленил: 
 Душою гордою, и пылкой, и не злобной, 
 И первой младости красой женоподобной. 

Музыка не меньше опьяняет и восторгает ее. "Я спою для моей возлюбленной. Вперед, моя божественная лира, - говори! Стрекоза с гармоническим жужжаньем трепещет крылышками в знойное лето, сжигающее нивы; я, как она, трепещу, сожженая дыханием любви". Но если Сафо легче других поддавалась законам любви, любовь рождала в ней истинную поэзию.

Некоторые писатели предполагают, что стихотворение Сафо "К моей любовнице" посвящено Родопе, которую поэтесса ревновала к своему брату Хараксу. Вот что рассказывает Апулей. Около 600 года (до Р. X.) в Египте, в царствование фараона Амазиса, проживала красавица-куртизанка по имени Родопа, фракийская уроженка. Харакс, занимаясь виноторговлей, частенько ездил на корабле, нагруженном лесбосским вином, в Египет и однажды в городе Навкратис увидел красавицу, в которую не на шутку влюбился, за огромную сумму выкупил ее из рабства и привез в Митилены. Сафо, познакомившись с ней, воспылала к куртизанке жгучей страстью, на которую та и не подумала отвечать. Эта холодность сводила с ума поэтессу, сгоравшую от желаний. Постоянные ссоры между братом и сестрой заставили Харакса увезти Родопу обратно в Навкратис, где он надеялся быть единственным обладателем красавицы. Но судьба, очевидно, шла против него. Как-то раз, когда Родопа "погружала свое разгоряченное тело в студеные нильские воды", орел унес одну из ее сандалий и по странной случайности уронил перед Амазисом, стоявшим в преддверии храма в ожидании жертвоприношения. Сандалия оказалась необыкновенно миниатюрной, и фараон во что бы то ни стало пожелал найти ее владелицу, обладавшую, без сомнения, восхитительными ножками. Придворные отправились на поиски и после долгих странствований отыскали красавицу и привезли к своему владыке. Очарованный Родопой Амазис, по одним слухам - женился на ней, по другим - сделал своей любовницей, но так или иначе она оказалась навсегда потерянной для Харакса. Несомненно, эта легенда явилась оригиналом сказки "Золушка". Надо еще прибавить, что в Греции египетскую куртизанку прославляли под именем Дорика, а стихи Сафо обессмертили любовницу ее брата.

Потерявший Родопу и почти все свое состояние, Харакс должен был еще выслушать от сестры много горьких истин, вызванных частью его разорением, частью ревностью. Овидий таким образом передает настроение Сафо: "Бедный брат, охваченный любовью к прелестнице, воспылал страстью к ней, нанеся себе ущерб, соединенный с позором. Обеднев, он плавает на легких веслах по лазурному морю и теперь неудачно ищет богатств, неудачно потеряв их. Он ненавидит меня за правдивые упреки. Вот что дала мне свобода, вот что дал мне любящий язык!"...

Полагают, что Сафо умерла около 572 года, покончив жизнь самоубийством. По мнению древних, такая необыкновенная женщина, с божественной печатью на челе, конечно, не могла сойти в мрачный Эреб, следуя примеру простых смертных. И жизнь ее, и смерть должны быть отмечены чем-нибудь легендарным, иначе она потеряет все обаяние. Для оправдания своих предположений, желая уверить потомство в правдоподобности их, придрались к оде Сафо, озаглавленной "Гимн Афродите". Вот он:

 Златотронная, юная, вечно прекрасная, 
    Дочь Зевеса, плетущая ковы любви, 
    Я взываю к тебе: "Пощади!.. 
 Не терзай, Афродита всевластная. 
    Истомленной терзаньем груди. 
 Но явися и ныне могучей царицею!"... 
    Прежде часто па зов моей грустной мольбы, 
    Дом отцовский оставивши, ты 
 Со златой своей колесницею 
    Прилетала ко мне с высоты. 
 Быстролетною стаей воробушки нежные 
    На трепещущих крыльях богиню Любви 
    К низким жилищам темной земли, 
 Чрез пространства эфира безбрежные, 
    С олимпийского трона везли. 
 Отпустив их назад, вопрошала, блаженная, 
    Ты меня, улыбаясь бессмертным лицом: 
    Что случилось? Тоскую ль о чем, 
 Или, новой бедой угнетенная, 
    Я зову тебя в горе моем? 
 И чего я с таким безрассудным томлением 
    Все ищу и прошу, и кого, полюбя. 
    Сетью нежною думала я 
 Уловить?.. "Кто холодным презрением 
    Оскорбляет, о Сафо, тебя? 
 Пусть теперь он бежит, но с тревогою страстной 
    Скоро будет везде за тобою следить; 
    Пусть не принял даров, но дарить 
 Будет сам он подругу прекрасную, - 
    Он не любит, но будет любить!"... 
 О, приди же и ныне, и в тяжком томлении 
    Изнывающий - дай мне свободно вздохнуть, 
    И, чего истомленная грудь 
 Жаждет так, дай тому исполнение 
    И сама мне помощницей будь!..

(Перевод В. Водовозова)

Кто же был, внушивший Сафо такие страстные мольбы? Легенды указывают на молодого грека Фаона. за деньги перевозившего желающих с Лесбоса или Хиоса на противоположный азиатский берег. Однажды Афродита под видом старухи попросила перевезти ее. Исполнив желание незнакомки, Фаон отказался от платы, за что будто бы богиня подарила ему чудодейственную мазь, превратившую его в красивейшего из всех смертных. Сафо страстно влюбилась в него, но, не найдя взаимности, бросилась с Левкадской скалы в море. По преданиям, тот, кто страдал от безумной любви, находил в Левкаде забвение.

Однако некоторые писатели, не упоминая даже, при каких обстоятельствах умерла Сафо, похождение с Фаоном относят к Сафо Эфесской.

В честь Сафо митиленцы вычеканили изображение на монетах. Можно ли сделать что-нибудь большее для царицы? По словам Плиния, существовал портрет Сафо кисти художника Леонта. Французский публицист Шеве (1813-1875) рассказывает, что римляне воздвигли статую из порфира, работы Силениона. Цицерон подтверждает, упрекая Вара за то, что тот увез из Пританеи превосходнейшую статую Сафо. Каковы были эти различные олицетворения лесбосской гетеры у народа, доведшего до бреда, до безумия поклонение красоте?.. В его глазах мрамор одухотворялся, искрой жизни сияло чело, родившее песни, перед которыми эллины с благоговением преклонялись, и дивная статуя вещала им: "Я любила, я многих в отчаянии призывала на свое одинокое ложе, но боги ниспослали мне высшее толкование моих скорбей... Я говорила языком истинной страсти с теми, кого сын Киприды ранил своими жестокими стрелами... Пусть меня бесчестят за то, что я бросила свое сердце в бездну наслаждений, но, по крайней мере, я узнала божественные тайны жизни! Моя тень, вечно жаждущая идеала, сошла в чертоги Гадеса, мои глаза, ослепленные блестящим светом, видели зарождающуюся зарю божественной любви!"...

Лучшую эпитафию великой греческой поэтессе оставил Пинит:

 Пепел лишь Сафо да кости, да имя закрыты землею, 
 Песне ж ее вдохновенной бессмертие служит уделом!..