Какие сны нам снятся по ночам?..

Мы юны, нам двенадцать с половиной,
мы с пионерской гордостью невинной
внимаем мудрым сталинским речам.

Мы сплочены в мужской суровый класс.
Ещё ни боли в сердце, ни колитов.
Вокруг полным-полно космополитов
с фамилиями вроде как у нас.

Мечта поэта — зимнее пальто!
Увы, обноски наши — вне сезона,
и жизнь проходит возле стадиона
и цирка под названьем «шапито».

Учителя нас мучают с утра,
погрязшие в контузиях и грыжах,
а в нашем классе — сразу двое рыжих,
мы называем их Амон и Ра.

О нашей пятой проклятой графе
ещё антисемиты не орут нам,
и наш директор — Лев Наумыч Грутман,
кавалерист в армейских галифе,

Иосиф Львович — завуч и русак,
он учит нас премудрости грамматик,
Семён Абрамыч — лысый математик,
он формулами ставит нас впросак.

Афины, древний Рим, Лаокоон,
диктанты, драки, мелкие крамолы...
Три этажа неполной средней школы
нам заменяют цирк и стадион.

А девочки?.. Трофейное кино,
записки, вздохи, бантики-косички —
романов наших первые странички,
которым продолженья не дано...

Куда всё это делось? Как прибой,
нас разметала жизнь по белу свету.
Но так устроен мир: иных уж нету,
а те далече. Это мы с тобой...

Какие сны нам снятся по ночам?..

Мы повзрослели. Нам уже под сорок.
Усталые, мы вышли на пригорок,
и бездна открывается очам.

Остановись и посмотри назад.
Что там, внизу? Несбывшиеся грёзы,
любовь, тома поэзии и прозы,
Муму, Война и мир, Вишнёвый сад...

Там не дрозды российские поют,
не солнца свет, не арфы многострунность —
недолгая разграбленная юность,
сиротский однокомнатный уют.

Там детство, опалённое войной,
там отрочества жалкие руины!..
Земную жизнь пройдя до половины,
мы — пасынки в своей стране родной.

А что там впереди? Туман и мрак,
там пустота, зияющая бездна,
иной душе, быть может, и любезна,
где можно выжить, если не дурак,

где жизнь — борьба, по Карлу Ильичу,
где незавидна доля инородца.
Я не хочу ни выжить, ни бороться,
я жить хочу, я просто — жить хочу...

...Вот старый снимок. Мы — вдесятером,
жидовских морд непуганных десяток,
нам не грозят ни слава, ни достаток.
Мы в Киеве. Ещё не грянул гром,

куда бежать — ещё не решено,
ещё мы никого не провожаем.
Лишь через год, в связи с неурожаем,
начнут менять евреев на зерно,

и ты уедешь первым. А пока
из Дарницы ли, с Чоколовки, с Нивок
мы собрались, чтоб сделать этот снимок.
Такими мы пребудем на века.

Десяток душ — потомкам напоказ,
ещё нам не страшны ни смерть, ни старость.
Теперь нас только шестеро осталось.
Надолго ли? Ты там проси за нас...

Какие сны нам снятся по ночам?..

Уходит поезд. Дальняя дорога.
А то, что провожающих немного —
не придавай значенья мелочам.

Вокзальный дух, с военных лет немил,
плацкарты, визы, вещи, вещи, вещи...
Не забывай! Какой нас рок зловещий
уводит от отеческих могил?..

Нас двое, провожающих, из тех
на старом снимке, где мы все моложе,
и третий обещал явиться тоже,
но, видно, задержался, как на грех.

А на тебе китайский макинтош,
и голос твой звучит потусторонне.
Уходит поезд. Люди на перроне.
Ну, что ж, прощай, обнимемся, ну, что ж,

иди, уже волнуется жена,
до встречи!.. Разоделся, как на праздник...
Ну, с Богом!.. Уезжает одноклассник,
и рушатся, как скалы, времена...

Не то, что б мы дружили с юных лет,
ну разве что — во мнении оплошном,
но связаны мы памятью о прошлом,
она за нами тащится вослед,

она ещё проявится опять
в причастности к ОВИРу и ХИАСу.
Мы вечно будем братьями по классу,
по средней школе номер тридцать пять!..

...Уходит поезд. Тронулся. Исчез.
И светофор закрыл свой глаз зелёный,
и паровоза голос отдалённый
растаял где-то в мареве небес,

а мы вдвоём с товарищем идём,
и слышим что-то в гуле бестолковом:
ещё наш бедный скарб не упакован,
покой в семье, и жизни полон дом,

но, в общем-то, пора уже и нам
не ждать грозы и выбраться из нетей...
Идём вдвоём, а нам навстречу третий
бежит и не глядит по сторонам —

один из рыжих, солнечный брюнет
по кличке Ра, бледнее, чем бумага.
Он опоздал на проводы, бедняга.
Кто может знать — нарочно или нет?...

Какие сны нам снятся по ночам?..

Почти что семь десятков за плечами.
Сон не идёт. Мы реже спим ночами
и чаще обращаемся к врачам...

Но видится мне много лет спустя:
июньский день... Судьба полна сюрпризов.
Я тоже получу желанный вызов
и родину покину, не грустя,

и ты мне дашь обещанный гарант
в тот город, где живу я и поныне,
погрязший в многолетней паутине,
на пенсию ушедший эмигрант.

Июньский день. Вернее — ночь. И я
с надеждою, но явно без восторга
уже лечу из Рима и Нью-Йорка
в Чикаго, и со мной моя семья,

и всё неясно — что, куда и где,
ни языка, ни денег, ни приюта,
и будущее призрачно, как будто
написано кругами по воде...

И вот — огни, толпа, аэропорт,
такая красота — подстать Парижу.
Я знаю, что сейчас тебя увижу,
но не уверен — чем не шутит чёрт?

А день тот — нескончаемый такой,
что дремлет на ходу сынок-проказник...
Стоит мой полысевший одноклассник
и машет мне приветливо рукой...

Я позабуду радость первых строк,
родной земли немеркнущие виды,
восторги, унижения, обиды,
огонь костра, романтику дорог,

ненужной славы медленный обвал,
признания, наполненные вздором,
предательство иных друзей, которым
в их трудный час я руку подавал,

последнюю печаль — спасибо ей,
но этот день, почти что четверть века
тому назад, останется, как веха,
в уже недолгой памяти моей...

...Нас шестеро осталось. С каждым днём
всё тоньше нить, и рушится основа.
Когда-нибудь мы соберёмся снова.
Ты жди. Мы обязательно придём.

Мы будем приходить по одному.
И вот, в конце концов, сойдёмся все мы.
А наши сны, и снимки, и поэмы —
кому они останутся? Кому?..

Наум Сагаловский