Он легко зарабатывал джазом в Шанхае и со скрипом продвигал эту музыку в СССР – маскировал все под татарские народные песни, похоронные марши и «Катюшу». На фоне расстреливали отца, заставляли «стучать» брата, но Олег Лундстрем все играл – его джазовый оркестр был главным в Союзе и даже попал в «Книгу рекордов Гиннесса».

Когда в 1971 году Дюк Эллингтон приехал в Москву, на приёме в его честь в американском посольстве был Олег Лундстрем. «Знаете, мистер Эллингтон, если бы не вы с вашим оркестром, то я стал бы не музыкантом, а инженером», – обратился он к Эллингтону и рассказал, что хранит его пластинку «Старый добрый Юг», которую купил в Харбине ещё в начале 30-х. Учился он тогда на втором курсе Харбинского политехнического института, пластинку нашел случайно, готовясь к очередной вечеринке –продавец понятия не имел, кто такой этот Эллингтон. Но запись перевернула представления Лундстрема и о музыке, и о собственных жизненных планах.



Его отца Леонида Францевича в 1921 году пригласили преподавать в коммерческое училище Китайско-Восточной железной дороги, и семья переехала из Забайкалья в Харбин. В начале прошлого века только что выстроенный город являл собою своеобразное место: тут проживало порядка 70 тысяч человек – в основном русских строителей КВЖД и китайцев. После Гражданской войны в России сюда перебрались ещё две сотни тысяч белоэмигрантов, а накануне Второй мировой потянулись эмигранты из Европы.Братья Лундстремы помимо учёбы в Харбинском политехе получили и музыкальное образование. Олег с друзьями устраивал студенческие вечеринки: крутили пластинки, играли шлягеры, немного зарабатывали. В ансамбле, довольно скоро переросшем в оркестр, был занят и брат Олега, Игорь – он играл на тенор-саксофоне. Тут же были братья Серебряковы, Александр Гравис, Виктор Деринг, Алексей Котяков и другие. Им казалось, что музыку, услышанную на пластинке Эллингтона, можно скопировать на слух – и они отчаянно практиковались.

Тем временем власть в Харбине в 1934 году сменилась марионеточным правительством Маньчжурии. Политех перешёл к японцам, студенты отказались от учёбы, работников КВЖД с советскими паспортами срочно отзывали домой. Лундстрем и товарищи – все с семьями – решили перебираться в Шанхай: как-никак азиатская столица джаза. В баре «Канидром» там выступал Бак Клейтон – трубач и аранжировщик, впоследствии 30 лет отработавший у Каунта Бейси. По вечерам парни приходили в этот бар, покупали по пиву и весь вечер учились у Клейтона. Запоминали приёмчики, потом воспроизводили их по памяти на репетициях. Олег Лундстрем показал себя ещё и умелым менеджером – через несколько лет работы в полуподвалах оркестр получил ангажемент в престижный «Мажестик-холл», а чуть позже – в крупный клуб «Парамаунт», куда публика приходила не только танцевать, но и слушать музыку.

И тем не менее было решено возвращаться в СССР. О советской жизни в Шанхае знали по фильмам и газетам. Эмигрантская пресса пугала историями о зверствах нарождающегося социализма, однако на сочувствующих большевикам советских граждан это не сильно действовало. Друзья оркестрантов, настроенные антикоммунистически, до самого момента их отъезда 27 октября 1947 года крутили пальцем у виска. На борту теплохода «Николай Гоголь» музыканты свинговали от души. Но с тех пор джаз как полёт чистого творчества стал для них заказан – на 40 с лишним лет. А вот жизнь обернулась настоящей импровизацией.



По прибытии в порт Находка пассажиров теплохода встречал пограничник с автоматом, а также конвоиры и пленные, японцы, люди в телогрейках с нашивками «предатель» и «власовец». В Находке узнали, что в СССР «шанхайцам» можно не дальше Казани и Уфы – в Москву и Питер переселенцев не пускали. Решено было ехать в Казань: там есть консерватория, поговаривали даже о наличии джаза. На одной из станций в теплушку, где ехали оркестранты, пробрался кто-то из местных, украл одежду, напялил её на себя и пошел. Обратились к энкавэдэшнику. Злоумышленника поймали, он отдал одежду и получил пулю в лоб – СССР встретил прибывших чисто социалистической дисциплиной.

Приехали красивыми, холёными, с инструментами, которые и не снились музыкантам ни в Казани, ни в Питере, в концертных костюмах, с пластинками в чемоданах. И с программой. Сыграли её набросок для представителей Министерства культуры – те пустили слюни: упускать музыкантов такого уровня было чертовски жаль, а куда их пристроить – непонятно. В Казани ставок для оркестра не нашлось, отправили в Зеленодольск.

Городок рабочий о джазе не слышал почти ничего. Поселили 19 музыкантов с семьями в здании Дома культуры, построенном пленными немцами. На втором этаже в здоровенном зале выстроили двухэтажные нары вдоль стен, организовали перегородки – все как-то разместились и зажили коммуналкой. После выступления для очередной спецкомиссии им сообщили, что западная музыка, особенно джаз, в СССР не приветствуется. А ещё через четыре месяца вышло знаменитое постановление об опере Вано Мурадели «Великая дружба», осуждающее формализм в музыке, ну и всякий джаз, само собой.Музыканты были в шоке, что Министерство культуры занимается подобной ерундой, но спорить с государством в СССР оказалось не принято. У Лундстрема довольно скоро по прибытии выработалась привычка держать своё мнение при себе. Тем более что «Катюшу» тоже можно играть, акцентируя слабые доли, а для свинга подходит даже похоронный марш, была бы публика понимающая. Но её-то как раз и не было – работа у музыкантов практически отсутствовала, каждый со временем стал перебиваться как мог.

Советская действительность все чаще показывала истинное нутро. Возвращаясь после одного из выступлений в общагу, музыкант Лев Главацкий увидел пожар: «Эх, хорошо горит, просто загляденье!» На следующий день его арестовали. Согласно обвинению, он «состоял в антисоветских организациях» и «систематически проводил антисоветскую агитацию, в которой клеветал на советскую действительность», за что получил в общей сложности 20 лет лагерей. Свидетелями по делу проходили несколько музыкантов, в том числе брат Олега Лундстрема, Игорь. Все свидетели показывали, что Главацкий был антисоветчиком. Вспоминать о репрессиях Олег Лундстрем не любил. Даже в разговорах с биографом Ольгой Черниковой о судьбе своего расстрелянного отца пожимал плечами: «А что я мог?!» Делать он мог только музыку.
Пять труб, четыре тромбона, шесть саксофонов – в Советском Союзе музыкальных составов, подобных лундстремовскому, не было. В программе – джазовые стандарты и свинг. Благодаря удалённости от центра меломаны в Казани какой-никакой джаз всё-таки выхватывали, и когда удавалось услышать оркестр Лундстрема, чувствовали себя на празднике жизни. Дальше подпольных вечеринок, правда, дело не шло – для профессионального музицирования в Советском Союзе требовалось специальное образование. В Казанскую государственную консерваторию поступили сначала братья Лундстремы, а потом все остальные оркестранты. Олег закончил её по классу композиции и симфоническому дирижированию, оставшись преподавать и вести студенческий симфонический оркестр в её стенах. С момента поступления в консерваторию стали возможны редкие открытые выступления. В 1955 году «Татарский эстрадный оркестр Олега Лундстрема» записал альбом татарских народных песен – в джазовой, разумеется, обработке. Говорят, не существует документа, подтверждающего существование оркестра, но тот диск можно считать первой записью музыкантов.

Благодаря Татарской государственной филармонии в Казани им удалось провести с десяток концертов летом 1955 года. С полным аншлагом и овациями. Репетировали «шанхайцы», к слову, в Доме культуры НКВД. Получили благословение Дмитрия Шостаковича, сказавшего после прослушивания записи, что именно этим путём должна идти советская лёгкая музыка – Лундстрем много рефлексировал на тему этого определения применительно к джазу, но что ж поделаешь. На 11-м их концерте оказался Михаил Цин – организатор выступлений Москонцерта, человек, умеющий видеть музыкантов наперёд и уж точно не упускающий талантов, к тому же известный как лучший организатор гастролей в провинции. Через Сергея Михалкова он пригласил их в Москву для прослушивания перед комиссией из Министерства культуры. Наконец в ноябре 1956 года был создан концертно-эстрадный оркестр под управлением Олега Лундстрема. Скоро должен был пройти VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве – оркестр такого уровня был призван показать культурные изменения в Стране Советов, навеянные оттепелью.

Началась длинная гастрольная жизнь единственного в Советском Союзе официального джаз-бэнда. С концертами они объехали более 300 советских городов, были в странах соцлагеря – дальше, правда, их не пускали. Джаз и впрямь расцвёл с оттепелью. Дошло до того, что в 1962 году в Союз приехал джаз-оркестр под управлением Бенни Гудмена. На одном из концертов в Ленинграде побывал даже Никита Хрущёв – признаться Гудмену, что джаз не очень любит, дёрганье какое-то.



Джазу стали будто бы меньше благоволить, но махина закрутилась сама собой. Фестивали проходили в Прибалтике и Грузии, и оркестранты Лундстрема были их активными участниками. В 1973 году Лундстрем настолько поверил в советский джаз, что перестроил программу, оставив в ней полностью джазовые композиции. Посещаемость концертов резко упала, Госконцерт был недоволен, и Лундстрем с горечью отмечал, что так и не воспитал публику. Солистами его оркестра в разное время были Валерий Ободзинский, Алла Пугачёва, Ирина Понаровская, Майя Кристалинская и другие. В этом же коллективе пробовался Игорь Бутман на саксофоне.

Его оркестр существует по сей день – правда, с 2005 года стал называться «Оркестр имени Олега Лундстрема». У него множественные награды и знаки музыкального отличия, он занесён в «Книгу рекордов Гиннесса» как старейший непрерывно существующий джазовый оркестр в мире. Лундстрем принёс джаз в СССР на собственных плечах. Он бы точно смог поддержать разговор о сегрегации с музыкантами из дельты Миссисипи и рассказать о таких притеснениях, которые им и не снились. И он единственный человек в России, которого хоронили под блюз, как это делают в Новом Орлеане. В завещании он распорядился, чтобы на похоронах звучала Black and Tan Fantasy Дюка Эллингтона 1927 года, которую он играл в Cotton Club. 18 октября 2005-го музыканты исполнили её на кладбище церкви Рождества Пресвятой Богородицы в селе Образцово Щёлковского района Московской области.

Алена Городецкая