230 лет назад, 15 августа 1787 г., в семье тобольского губернатора родился четвёртый ребёнок.

Александр Алябьев на портрете работы Тропинина

Он был продолжателем старинного дворянского рода - его предки выехали из Польши, чтобы служить отцу Ивана Грозного. Служили честно - и по гражданской, и по военной линии, дали России много знаменитых людей. Но благодаря малышу Александру, рождённому в Сибири, фамилия Алябь­евых ассоциируется только и исключительно с музыкой.

Суворовской тропой

И прежде всего с чудным романсом «Соловей» на стихи Антона Дельвига. Помните? «Соловей мой, соловей, голосистый соловей!..» В спину ему дышит не менее знаменитый «Вечерний звон», а следом подтягиваются ещё около 200 романсов, 6 опер и 20 музыкальных комедий. Словом, уважаемый, солидный композитор, чей талант признавал бесспорный гений русской музыки Михаил Глинка - последней оркестровой партитурой Михаила Ивановича был как раз «Соловей» Алябьева.



В некоторых обстоятельст­вах, связанных с этим произведением, таится любопытный парадокс. Если бы идеологи и любители того, что называется «русским шансоном», вздумали завести себе исторического покровителя, то по формальным признакам лучшей кандидатуры, чем Александр Александрович Алябьев, им не найти. Как известно, наибольшим авторитетом в этом жанре пользуются брутальные авторы, которые либо воевали, либо сидели - почему-то считается, что только такие люди могут достичь истинных высот в выражении трагической русской души.

Алябьев удовлетворяет всем этим требованиям сполна - и вместе, и по отдельности. Во-первых, воевал, во-вторых, сидел. Более того - прославленный «Соловей» был написан, что называется, «на киче», то есть в тюрьме. В одиночной камере, где композитор провёл 3 года в ожидании суда по обвинению в убий­стве.

Впрочем, это произошло потом. А вот то, как будущий композитор служил-воевал, - это отдельная сага. Уже в 14 лет Алябь­ев становится унтер-шихт­мейстером Берг-коллегии - помощником наблюдающего за шахтами в Горном ведомстве. Президентом Берг-коллегии на тот момент был его отец, тем не менее служебная лямка, которую тянул Алябьев-сын, была настоящей, без дураков, что само по себе достойно уважения.

Но поистине ошеломительные приключения в сопровождении фанфар начались для Алябьева в 1812 г., когда он спустя месяц после начала войны отправляется добро­вольцем в действующую армию. Часто приводят фрагмент его послужного формуляра: «Будучи ж употреблён в самых опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения». Умелый режиссёр мог бы сделать убойный блокбастер на основе лишь нескольких эпизодов военной карьеры Алябьева.

Вот, скажем, донесение русского генерала Винцингероде Михаилу Кутузову от 2 февраля 1813 г.: «Имею щастие донести Вашей Светлости... Два Саксонские знамя, 7 пушек, Саксонский генерал Ностиц, 3 полковника, 36 офицеров и более 2000 нижних чинов суть трофеи сего дня». Речь идёт о сражении близ польского города Калиш, где особенно отличился Ахтырский гусарский полк. А в его составе корнет Алябьев, который вынудил к сдаче в плен адъютанта начальника генштаба.

Судя по всему, Александр Алябьев руководствовался наставлениями своего тёзки - графа Суворова: «Нам одного противника мало. Давай нам трёх на одного, давай нам шесть, давай десять - всех побь­ём, повалим, в полон возьмём». Одного пленённого генерала Алябьеву было явно недостаточно. И в начале 1814 г. уже во Франции корнет Алябь­ев берёт в плен адъютанта начальника ген­штаба Великой армии Наполеона маршала Бертье и становится поручиком. К слову, наш герой ещё в 1812 г. участ­вовал в битве при Березине, где и Наполеон, и его начштаба едва избежали плена. Алябьев весьма сожалел об этой своей упущенной возможности до той самой поры, как осущест­вил маленькую месть за «провал Березины» - пусть не сам Наполеон, так хоть его приближённые. Участвовал Алябьев и во взятии Дрездена, которое проходило под руководством партизана, хулигана, отчаянного рубаки и известного поэта Дениса Давыдова.

«Служить бы рад»

Целый ряд исследователей уверен, что самый знаменитый афоризм главного героя «Горя от ума» Александра Чацкого Александр Грибоедов позаимст­вовал у своего друга и однополчанина Алябьева: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». На эти слова Алябьев, начавший службу ещё подростком, имел полное моральное право и довольно дерзко осуществлял это право на практике.

Своей первой «ходкой на кичу» Алябьев, закончивший войну в чине ротмистра, был обязан как раз тому, что следовал этому афоризму. То есть службу нёс, но вот некоторых унижающих его достоинство пунктов устава не соблюдал демонстративно. И несколько раз появлялся на спектаклях петербургского Большого театра не в военной форме, а во фраке, что было строжайше запрещено. Результат - месяц Петропавловской крепости весной 1822 г.

Настоящие тюрьма и ссылка пришли в его жизнь тремя годами спустя. В доме Александра Алябьева, уже подполковника в отставке, состоялась большая игра в карты. Один из участников, помещик Тимофей Времев, был заподозрен в нечестной игре, за что традиционно получил «меру физического воздействия», то есть был бит. А спустя три дня этот пожилой гипертоник умер. От побоев, от стресса, от болезни - неясно до сих пор.

Главным подозреваемым, а потом и обвиняемым стал Алябьев. Следствие тянулось 3 года, всё это время композитор сидел в тюрьме. Для радости, казалось бы, повода мало. Но на оглашении приговора Алябьев, согласно преданию, расхохотался в голос: «По Высочайшему соизволению высылается в Сибирь и определяется жительством в город Тобольск». На ехидное замечание, что, дескать, в Сибири-то вас научат серьёзности, Алябьев закономерно ответил: «Это называется - наказали щуку, пустили в море. Да я там дет­ство провёл!» Добавим: прибыв на место ссылки, Алябьев, лишённый всех прав и дворческого звания, пишет тот самый «Вечерний звон», что прочув­ствованно исполняет хор зэков в фильме Василия Шукшина «Калина красная». Ходили слухи, что столь серьёзно Алябьев был наказан за близость к декабристам - иначе с чего бы Николай I отклонял все ходатайства о смягчении участи человека, чьи заслуги перед Отечеством были столь велики.



Те романсы, что были написаны Алябьевым впослед­ствии, - «Изба», «Деревенский сторож» и, наконец, «Кабак» на стихи Николая Огарёва: «Выпьем, что ли, Ваня...» - все они о том, что доля простого человека нелегка, а сильные мира сего неправедны. Однако слова, выражающие безысходность, Алябьев нарочито сопровождает ухарской плясовой в мажоре.

«Лета, болезни и несчастия остепенили его и сделали добрым и мягким. Это я видел из обращения его с людьми и вообще с бедным классом народа» - так отозвался о последних годах жизни Алябьева поэт и публицист Иван Аксаков. Полное соответствие русской поговорке насчёт сумы и тюрьмы.