А когда ему было 5 лет, Ленин, встретив его с няней в Александровском саду, спросил: «Ты кто?..». И услышал: «Я? Человек!»

Андрей Рыбаков. 1951 год

Другого поэта такого уровня, ни разу не публиковавшегося при жизни, я не знаю. И столь сильных стихов, написанных в ГУЛАГе и о ГУЛАГе, о серпе, который «свистит неподалеку», и о молоте, который «подымают за спиной», на самом деле немного. Хотя и вышла целая антология «Поэзия узников ГУЛАГа».

Запомните это имя — Андрей Рыбаков.
Андрей Николаевич дожил до реабилитации и даже — до перестройки, но своих стихов напечатанными так и не увидел. Только его сын, известный правозащитник Юлий Рыбаков, издал его посмертную книгу. Боюсь, она так и останется единственной.

«При обыске изъяли его стихи и записные книжки Блока»

Мой отец родился 11 февраля 1916 года в Петрограде. В детстве я услышал от него, что фамилия наша от предков — рыбаков с Онежского озера, которые еще в Петровские времена были взяты в Навигацкую школу, оттуда и пошла морская династия. С гордостью отец рассказывал мне о прапрадеде — участнике открытия Антарктиды, прадедах, защищавших Севастополь и Порт-Артур.

По рассказам бабушки, отца чуть не с младенчества отличало не только упрямство и своенравие, но и обостренное чувство собственного достоинства. По ее словам, в пятилетнем возрасте, когда семья ненадолго перебралась в Москву, случай свел отца с В.Ульяновым (Лениным). Мальчика водили гулять в Александровский сад; однажды нянька, вернувшись, рассказала, что мимо проходил Ленин, остановился, посмотрел на ребенка, спросил: «Ты кто?..». И услышал: «Я? Человек!». Будущий вождь пролетариата засмеялся и пошел дальше…

Позже, когда семья вернулась в Петроград, отец учился в Анненшуле, школе с углубленным изучением немецкого языка, рядом с Новой Голландией. Затем — театральная студия им. В.И.Немировича-Данченко, незаконченный Литературный институт им. А.М. Горького.

Уже в те годы наиболее созвучным его мироощущению стали творчество и личность Александра Блока. Он собирал все, что связано с ним, знал о нем многое, что еще могли рассказать его современники.
В мае 1941 года он был арестован по доносу о критических высказываниях в адрес власти и чуждых советскому строю стихах. В период следствия отец едва не был расстрелян, его дело в неразберихе первых месяцев начавшейся войны было передано трибуналу, откуда выход был один… Мой дед Николай Федорович Рыбаков, тогда капитан 2 ранга, преподаватель морского училища, узнав об этом, отправился в Петропавловскую крепость, где размещались отделы военной прокуратуры, и разъяснил начальнику следственного отдела, что его сын не военный и судить его, если он в чем-то виноват, должен гражданский суд. Как ни странно, дед вышел из Петропавловки свободным и продолжил служить, несмотря на сына — «врага народа», а отец был осужден гражданским судом по 58-й статье к пяти годам лагерей и 10 годам поражения в правах.

При обыске, кроме его собственных стихов, были изъяты и затем пропали в недрах ГПУ детские записные книжечки Блока, подаренные отцу старой нянькой поэта.

Заключение он отбывал в Сибири, в Кемеровских лагерях, сначала на лесоповале, позднее в лагерном, «крепостном» театре. Лагеря смешанного типа, где за одной колючей проволокой находились и уголовники, и политические, были машиной безжалостной эксплуатации и уничтожения. Ежедневно из лагеря вывозили по несколько телег с умершими. Голод, цинга, непосильный труд и холод довели отца до дистрофии. Но в лагере нашлись питерские интеллигенты, которые помогли ему оказаться в санчасти, а там он встретил мою мать.
> Из заключения отец вернулся с женой и сыном. Из-за поражения в правах, по которому он не имел права жить в крупных городах, после освобождения работал в Новгородской областной филармонии, Уральском драматическом театре.

В Питер мы вернулись только в 1957 году, после реабилитации. Арест и неволя на творческом взлете, оторванность от культурных процессов и творческой среды своего времени, постоянное ощущение надзора и узость круга близких по духу людей легли тяжелым бременем на его жизнь. С другой стороны, ссылка, а потом и добровольная изоляция позволили ему избежать соблазна нравственных компромиссов и приспособленчества.
В своих ни разу не опубликованных при жизни стихах он остался верен себе и свободе, оставив нам свидетельство о своем страшном веке. Его жизнь оборвалась 7 октября 1988 года, на пороге перемен в судьбе России, о которых он мечтал всю свою жизнь.
Юлий Рыбаков

Андрей РЫБАКОВ

«Мой старый друг, не узнавай меня!»
Зачем опять ты снишься, ночь за ночью,
Сжимая сердце на исходе сна?
Я никаких чудес себе не прочу,
И мне ли нынче гибель не ясна?

Как ты поешь, пожмем друг другу руки.
Не о тебе теперь и не к тебе!
Об этих днях прочтут чужие внуки
В распахнутых архивах УГБ.

Как низко-низко реяла комета,
Разжав звезды кровавой пятерню,
Как много злаков не дождалось лета,
И безымянно пало на корню.

Так пали все, кто созревал до срока,
Так пали все, кто шел передо мной.
Уже и серп свистит неподалеку,
И молот подымают за спиной.

1941

***

Рабов исконных родина,
Эпохе укоризна,
Красавица — уродина,
Обманутых отчизна,

Тебя хвалить указано
Покорному народу,
Тебя любить приказано,
А я люблю свободу!

Башкой не замороченной
Пока еще мотаю.
Без жертвы опороченной
Вокруг — семьи не знаю.

Кто послабее — скрючены
Работой, да заботой,
Кто посильнее — скручены,
А лучшие — замучены
Без имени, без счета.

1943

ЛАЗАРЬ

Закончился мой летаргический сон,
Воскресли дремавшие силы.
Я — Лазарь, я чудом Господним спасен,
Живым выхожу из могилы.

Ничем я не страшен, и только глаза
Показывать миру не надо:
Ни солнце не выжжет, ни смоет слеза
Навек отраженного Ада.

Я видел, как души тощали в беде,
Как быстро и просто сползало
В пылающем пекле, на черном суде
И чести, и совести сало.

Вы чутки? Пустяк! Вы гуманны? Пустяк!
То было. Отыщется молча
В жиру поросячьем проворный костяк
Зубастый, оскаленный, волчий.

Я видел, что видеть живым не дано,
И, сердце живое калеча,
Ударился грудью о самое дно
Кремнистой души человечьей.

Земные просторы поют за дверьми,
И настежь распахнуты двери.
Я заново вижу сияющий мир,
Но заново миру не верю.

1946
***

На кого теперь питать надежду?
На какую уповать судьбу?
Горы снега. Стены снега. Между —
Волчья тропка от столба к столбу.

Вот идут. Не рядом. Друг за другом.
Не уйти, а все-таки идут.
Долго ли еще кружится вьюгам.
Сердцевина горя — это тут!

Боже мой, да что же это с нами?
Мы ли эту призывали тьму,
Злой тоской, пророческими снами
Ворожа столетью своему?

Ты кому досталась, мать Россия?
Красной тряпкой твой заткнули рот.
Чьи они? Откуда? Кто такие?
Самозванцы. Плуты. Не народ.
***

Мы встретились, как водится, нежданно —
Негаданно, не к месту и не в срок,
За столиком плохого ресторана,
На перекрестке путаных дорог.

Как встал он вдруг, натружено и грузно,
Как озарились горькие черты!
Он снял очки. О Господи, я узнан,
Я пригвожден забытым словом — ты.

Нет, я — не я. Надень свои консервы.
Я только тень знакомца твоего.
Он на корню подрублен в сорок первом,
Я, для чего-то, пережил его.

Когда, назло народу не сгорая,
Трещал кусток треклятой купины,
В сухих морях отверженного края
Я годы греб в галерах сатаны.

Когда ж, издав немыслимые звуки,
Я спел ему, что прочие поют,
Меня швырнули миру на поруки,
Как на дом шизофреников дают.

Чего ж еще? Пожнем плоды свободы!
Притушим фары тайного огня.
Итак, до лучшей, до иной погоды,
Мой старый друг, не узнавай меня!